Бедная, бедная Настя…

Солнце уже как три дня не появлялось. Все превратилось в мрачную серую массу. Даже разноцветные высотные дома перестали радовать глаз. Птицы перестали петь, а животных, кроме людей и диких псин (в принципе, это одно и тоже), не было видно.

Ему каждый шаг давался с трудом, как и, впрочем, каждому человеку в этой ужасной, богом забытой, стране. Не столько с физической точки зрения, а сколько с психологической. У него не было работы, семьи, детей, родителей, друзей. Даже веры не было у него. «Нет. Это не он такой. Это страна такая.» — так твердил каждый прохожий, завидя его издалека, но сами прохожие были похожи на него. Так может именно поэтому все были так несчастливы? Ведь страну составляют люди, а не страна составляет людей. А если мы рассмотрим страну как социум? Ладно. Оставим эти вопросы философам.

Вот он уже прошел старый магазин, который полностью развалился и покрылся плесенью. Ветер все усиливался, неся на себе маленькие снежные льдинки. «Холод собачий.» — думал он. Наконец он зашел в старый четырехэтажный домик, на лицевой стороне которого красовалась огромная трещина.

Мужчина зашел в свою квартиру. Его встретила старуха, с которой он снимал коммуналку уже на протяжении шести лет. В отличие от него она была намного жизнерадостней и подвижней. Ценила то, что имела и никогда не просила большего. Посмотрев на нее, можно было с уверенностью сказать, что вот он – человек,

который никогда не обидит тебя и всегда будет рядом. Но было между ними одно общее – одиночество, с которым оба уже давно свыклись.

— Мишань… — крикнула старуха из кухни, после того, как мужчина лег в комнате. – Че-т ты сегодня рано. А, Мишань? Ты слышишь, что я говорю?

— Да слышу, слышу. – гневно проговорил он, вставая с постели.

Он прошел на кухню и сел на старый венецианский стул советской эпохи, который служил его владельцам уже более пятидесяти лет.

— Что-то ты сегодня рано, голубчик. – повторила свой вопрос старуха. – Тебя что с работы уволили?

Эх… В эту минуту старуха еще не знала, что попала точно в цель. Его действительно уволили три часа назад. И он совершенно не знал, что теперь ему делать.

— А? Миш?

— Да, Тамара Федоровна… — со слезами стал говорить мужчина. – Я… я… я десять лет отработал на этом гребанном заводе. Я пахал как лошадь. Получал гроши! Но что в итоге получилось?! Меня уволили! Видите ли, вы, сокращение! Даже за месяц, который я проработал (уже был конец месяца) денег не дали. Вот жмоты! Вот зажрались!

Он быстро встал со стула и ринулся к окну.

— Так почему же так?! Что с этой страной не так?! – продолжил он. – И что теперь делать? А? У меня никого… ни семьи, ни друзей…

— Ох, голубчик, давай начнем с того, что у тебя есть я. – с гордо поднятой головой перебила грусть старуха. – И это не очень прилично с твоей стороны говорить, что у тебя никого нет. Во-вторых, ты сядешь на стул. Я вот приготовила супчик. Ты его поешь. А после мы с тобой обсудим план наших действий.

Он сделал все так, как сказала она. Беспрекословно. Было такое ощущение, что его загипнотизировали. Спустя несколько минут ему стало намного легче. И не понятно: то ли от вкусного, горячего супа, то ли от того, что почувствовал тепло и заботу, о которой всю жизнь мечтал.

После обеда в полной тишине он помыл за собой посуду, а пока он это делал, Тамара Федоровна успела сходить в зал, чтобы взять маленькую, уже помятую временем, фотографию.

— Ну чего встал в проеме. – пробурчала старушка. – Иди садися обратно.

Он выполнил приказ. Она села напротив. Показала ему фотографию.

Пару слов об этой фотографии. Она была сделана в 1964 году в маленьком городишке, которого на карте не ищите. Не найдете. Его давно нет. Он был присоединен к

другому, более известному, городу. В этот год было на удивление очень теплое лето. Поэтому каждый человек выбегал из своих серых домов к теплому, яркому солнцу. Прекрасное было время. Также совершенно недавно вышел в продажу новый первый советский шкальный фотоаппарат с полуавтоматической установкой экспозиции. И достаточно по тем меркам семья П-ых решила опробовать новинку.

И вот все семейство уже стоит на берегу широкой реки, за которой находится огромный сосновый бор. Съемками руководила старшая из сестер – Настя, которой подчинялись не только младшие, но и глава семейства со своей супругой. Для них это было сложно. Слишком далеко шагнула техника. По крайней мере, они так говорили Насте. Она и начала всех фотографировать. Сначала Полину, затем Лизу, потом уже отца и мать. Наконец и до нее дошла очередь. Она вручила фотоаппарат Лизе (она больше всего ей доверяла). И снова засверкала вспышка, вспышка, вспышка…

Много фотографий было сделано в тот день, но только одна сохранилась, жаль только не там и не так, как хотелось Насте…

— Я прошу прощения. Но что мне с этим делать? – через минуту молчания произнес Михаил.

— Смотреть. – пробурчала старуха. – Смотреть и слушать меня.

Он укоризненно посмотрел на Тамару Федоровну, но сделал так как она сказала.

— Когда-то, давным-давно. Уж очень давно это было. Аж в дрожь бросает – вот как давно. – начала старушка свой рассказ. – Когда я была еще молода, все дети были в лагерях. Неважно какие они были: хорошие или плохие, бедные или богатые, ужасные или красивые – все на лето уезжали в лагеря. Я всегда любила это место, лагерь «Восход». Таких лагерей «Восход» было по стране тысячи, а может даже и миллионы. Но этот лагерь был особенный. Нет. Не лесом, не воздухом, не зданиями, а людьми. Все, кто там бывал, знали это. Но в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году я убедилась лично…

— А можно ближе к сути? – перебил ее мужчина.

— Нельзя. – сказала, как отрезала она и продолжила свой рассказ. – Это был последний год, как могла я быть в лагере. Мне уже тогда было пятнадцать лет. Я уже знала каждый уголок этого лагеря. Знала, куда меня поселят, кто будет вожатый, с какими ребятами я буду. Но случилось неожиданное. Появилась новенькая. И по чистой случайности, как это всегда бывает, поселилась в одной со мной комнате. – у Тамары Федоровны появилась улыбка на лице. – Я ее сразу стала ненавидеть. Завидовала ей. Очень. Ей удавалось все так лег…

— Вы! Да завидовали! Не смешите. – снова Миша перебил ее.

— Да. Завидовала. – уже менее строгим голосом ответила Тамара Федоровна. – А если так дальше станешь перебивать, не узнаешь почему.

Он сделал пару кивков головой, что означало: «Продолжайте. Продолжайте. Я больше так не буду.» Старушку устроил этот жест. Она продолжила свой рассказ.

— Ну так вот… Она сразу стала душой компании. Все тянулись к этой Насте. Она была чертовски красива. Даже я меркла на ее фоне. Да. В те года я была очень красива. – старушка подняла гордо свою голову и выпрямила спину. – Но она еще красивее. Вон посмотри на фото. Это она. Первые недели мы вообще не ладили. Ее все выбрали командиром отряда, хотя все предыдущие годы была им я. Не справедливо. Так эта чертовка еще и отказалась. Ты представляешь! Она сказала, что мне нужней. Я ужас, как разозлилась. – ее улыбка уже перешла в смех. – Мы с подружками начали ее изводить. Ну как изводить. Рисовали ей ночью всякое на лице. Резали одежду. Точно не помню… Но помню, что этой девочке очень сильно досталось от нас. Эх, бедная, бедная Настя!

— Неужели вы были таким плохим человеком? – молодой человек находился в недоумении.

— Да. Я была еще той стервой. – Тамара не заметила, что он ее перебил. – Но все изменилось, когда я случайно увидела ее в лесу, как она плачет, смотря на пастушью сумку. Никогда до этого не видела, как она плакала. Настя трогала руками маленький беленький цветочек. Такой

беззащитный. Это меня убило. Я пошла к нам в корпус. В шоке. – лицо у старушки побледнело. – С тех самых пор я начала набиваться к ней в подруги. И у меня это получилось. Она как будто не помнила все то, что я сделала ей. Удивительный человек! Через четыре дня после этого случая мы были, как не разлей вода. Она научила меня всему, что я сейчас знаю. Например, радоваться жизни, идти вперед, никогда не обижаться, всегда делать добро. Я полностью изменилась за эти десять дней нашей дружбы.

В квартире повисла тишина, лишь тикали старые часы с кукушкой.

— Но все рано или поздно заканчивается. Наступила Королевская ночь. После посиделок у большого костра, даже огромного, мы отправились по корпусам. Первыми в комнату пришли мы с Настей. Остальные три где-то еще бродили. Она села на свою кровать и из-под подушки достала эту фотографию. Настя со слезами на глазах отдала ее мне. Я помню, как вчера, ее слова: «Эту фотографию сделала моя сестра три года назад. Это последнее, что от нее осталось. Я хочу, чтобы это осталось у тебя, так как ты за эти недели стала для меня, как она.» Тогда я спросила, что случилось с ее сестрой. Оказалась та погибла в аварии, когда они возвращались из леса, где делали фотографии. Она не успела выбраться из машины, которая вспыхнула, как спичка. Насте удалось спасти только три фотографии и вытащить одну сестру…

— Какой ужас!

— Да… Бедная, бедная Настя. – не переставая, говорила Тамара Федоровна. – А помнишь, я говорила тебе про цветок, к которому наклонилась Настя и плакала?

Мужчина кивнул.

— Это тот самый цветок, который держала ее сестра в этот страшный момент…

— А что с ней стало? – спросил Михаил, отложив фотографию в сторону (ему показалось, что девочка на фотографии шевельнулась). – Она еще жива?

— Не знаю, все может быть, все может быть… Она десять лет назад перестала выходить на связь. Мы раньше писали друг другу письма. От руки. Не то, что сейчас… Гаджеты во всю заполнили нашу жизнь. А письма – это маленький островок счастья.

Старушка подскочила и проговорила в сторону что-то вроде: «Я сейчас из принесу». Ушла в комнату, но через несколько секунд вернулась с целой пачкой писем в руке. Она положила их на стол, надела очки, которые висели у нее всегда на шее. Начала перебирать их. Наконец она дала самое потрепанное, сразу видно зачитанное до дыр, письмо.

— Ну-ка, прочти это. В слух, пожалуйста.

Он послушал ее.

Дорогая Тома,

Я пишу тебе из далекой Америки. Прости, что не писала три месяца… Я была немного занята. Ты знаешь, здесь так хорошо! Правда много странного и необычного, что меня раздражает очень сильно. Ты спросишь меня: «Почему ты переехала в США?» Я отвечу: «Мы с мужем развелись. Он изменил мне. Тогда я решила собрать все вещи и уехать.» Но не переживай. У меня все прекрасно. Возможно, скоро я вернусь в Россию, хотя, судя по твоему последнему письму, не стоит мне этого делать. Ах, вот еще забыла сказать! Я скоро выхожу снова замуж! Его зовут Том Либен. Ты не представляешь насколько он красив. Думаю, Том бы тебе понравился. Ну, думаю мы скоро это узнаем.

Но одно мне здесь не нравиться. Нет работы. Русских тут не очень сильно жалуют. Казалось бы, год назад начался двадцать первый век! Но люди не меняются. А. Вот еще что не нравится – кругом одни воришки. Ты представляешь, они украли у меня сумку со всеми вещами, но спасибо Тому, они были пойманы. Кстати, именно так мы с Либеном и познакомились. Жаль, что он не знает русского совсем. Ну, ничего! Обучим!

Ладно, мне пора бежать. Мы сейчас с моим женихом идем по магазинам. Возможно, купим мне платье. Я так счастлива! Ты не представляешь!

Искренне ваша,

Анастасия Александровна

— Ого, так значит она в США! Это здорово.

— А ты посмотри на дату. – с грустью сказала Тамара Федоровна.

— Одиннадцатое сентября, две тысячи первый год… — на минуту он задумался. – Не может быть?! Вы хотите сказать, что она…

— Да… Я не могу утверждать точно, но так как письмо пришло прямо из Нью-Йорка. Напрашивается вывод…

— Нет, я в это не верю. – ответил мужчина.

— Вот видишь, и тебя научила она верить в лучшее…

В комнате повисла тишина. Только тиканье старых часов было слышно. За окном был закат. Но не было тех свинцовых туч, не слышен был ветер. А небо все было расписано в яркие желто-красные цвета