Ч.3., гл.1.: «Мы выбираем, нас выбирают»…
Все мои героини в своём триединстве не в состоянии влюбить в себя Его Величество, все мы по нему тоскуем в отставке. В этой своей отверженности, скорее всего, воображаемым Светилом, каждая ожидает встречи с каким – нибудь его посыльным агентом, той самой «точкой В». Это будет означать, что про нас вспомнили. Но Его Величество последователен в действиях: а зачем ему множить шизофрению? То, о чём поёт моя любимая Вероника Долина, о чём пишет психолог Ассаджиолли в нормальном обществе – не общепринятое: «Сто женщин, сто младенцев есть во мне…» — это у профессионалов и зовётся «субличности». У меня их здесь пока только три, у каждой героини своё лицо, как сейчас на «аватарке»: слева портрет молодой девушки, пока не знающей близости с мужчиной, она – Стойкий оловянный солдатик и Ван-Шонховен одновременно, верный паж и рыцарь, суть ВИРусс; потом улыбающаяся и загадочная «я», считающая себя центральной и главной умудрённой фигурой, а слева – печальная Мона, ибо счастья женского в жизни – считанные минуты, самое забитое существо, затравленное любящими, но не любимыми партнёрами, которые из эгоизма требуют от неё под ежедневными пытками клятв отречения от былой любви!
«Я» со своим ВИРуссом воевала с попеременным успехом, но гармоничная Мона страдала больше других и в моём трио за ненадобностью. Без любимого у Моны не наступит сексуальной разрядки, а с любимым… тем более! Мона вынуждена отдавать себя безликой струе, и от воды всё происходит не так, как в детстве, энергия вырывается сгустком боли – её любви не хотят, и это не справедливо! Всё, что могло бы любого из смертных сделать счастливым, просто гибнет понапрасну, и я рыдаю в ванной от собственного бессилия это изменить. Сколько всех этих жестов отчаяния, сотрясающих ни в чём не повинное тело! О, если бы только можно любить усилием воли того, кого надо! И отменить любовь к тому, кого она есть! Выбор Его Величества в мои возлюбленные был стремительным, но несчастливым, никто не смилостивился и не снизошёл, чтобы это могло быть взаимным или хотя бы не столь унизительным для меня: врагу не пожелаешь слышать «нет» в ответ на признание двадцать лет спустя, как, впрочем, и ранее.
А с какого момента начались «сбои»? Откуда «всё пошло не так»? Мне не хочется припоминать всё «от царя Гороха», исследовать всю физиологию с момента утраты невинности, но восстановить механизм случившегося, не будучи «технарём», мне всё же необходимо. Именно потому, что до сих пор произошедшее не описано и не дифференцировано, оно существует «кляком» в сознании, потянешь за ниточку из «омута памяти», разматывается весь клубок образов прошлого, втягивая в давнее повествование привычными словами заезженной пластинки. А вот честного взгляда со стороны как раз и не хватает, как у Ницше, которого я конспектировала в деревне под настроение: «цинично и с непорочностью». Хорош «оксюморончик»!
Проще всего напиться валерьянки или ещё чего покрепче и уйти в фантазии вместо правдивого повествования и трудного разговора с собой.
Что спасало во мраке уныния?
На книжной полочке в деревне у меня стояла иконка. На ней был похожий на Дюреровского Христос в терновом венце. Я оберегала именно это изображение, всегда помня, что мне всей душой жаль Бога.
Именно под этой иконой через 27 лет умрёт мой папа, упавперед ней на колени, как Блудный сын.
