Чувак, ты бредишь!

«Тыц» – универсальная форма

комментария на все случаи

жизни.

Илья Пересмешник

Подрался я с двумя «гопниками» на выходе из «Бедлама». Наехали они на меня, как два говорящих «дзота» на Александра Матросова. А там ступеньки скользкие — не май месяц, осень дождями травит, подыхает, заморозками трещит. Обледенело. Поскользнулся. Загремел вниз, хватанулся рефлекторно за ногу одного «гопника», тот за мной покатился и тоже — хвать за шкирку своего товарища. Когда приземлились, облобызав асфальт, — оба в отключке, а я встал целёхонек и бодр. Тыц? Тыц.

И в тот же миг рядом женский голос: «Гарик, лапушка, ну ты упился! Обопрись…» К слову, Гарик – ваш слуга покорный. И вот, значит, прозвучал этот голос милый, нежный такой; я оглядываюсь: «Бедлама» с его сивушной вонью — как не бывало. Везде вокруг и даже где-то внутри меня раззвездилась ночь тихая, мирная, добрая. Город безопасен и открыт для гуляний хоть до утра. Жена моя, деваха видная, закидывает на плечо мою пьяную плоть и, влюблённо мурлыкая, тащит куда-то… Вестимо — домой, в полную, так сказать, чашу. А там уже наш сынок-лапуля, первоклашка, спит-посапывает, и снится ему, что летает он в безбрежной выси небес или чуть ниже: пикирует к верхушкам края лесного, где жар-птицы с ветки на ветку порхают. И тёща хорошая, благодушная, всепрощающая такая тёща берёт меня под руки белые, ведёт умыться да проблеваться, да зубы почистить. Потом я уже сплю и вижу, как над морем дебряных угодий трепещет по ветру моё крыло… Тыц? Тыц.

Да только нет у меня жены! И всего остального: сынок-лапуля… тёща… с ветки на ветку… Нет!!! Нету.

Была жизнь, придуманная кем-то когда-то зачем-то, хрен его знает зачем. В благостной юдоли коротал срок, отпущенный в мире сём, человек-человечек. И всё было ему: счастье было, здоровьице медвежье, сыновья-богатыри, дочери кроткие раскрасавицы, а потом, само собой, внуки со внучками и… даже без намёка на инцест. Но задолбался человечек радостью, приелась она ему, оскомину, блин, набила. И возроптал он, и сказанул тому, кто всей этой хренотенью управлял: «Да пш-ш-шёл Ты!..»

Может, приснилось это мне или в прошлой жизни сотворилось? Короче говоря, прилетела однажды женщина. Натурально — прилетела. Вспорхнула на подоконник и давай в закрытое окно крылами лупить. Четырнадцатый этаж. Когтями ног в раму вцепилась, заскрежетала, загрохотала, мать-перемать! Сначала мне подумалось о землетрясении, а потом, когда к окошку взор обратил, — о жесточайшем буйстве собственных мозгов. Но если «подумалось», значит, мозги-то в порядке? Тыц-перетыц… Открыл я окошко, пригласил девицу в гости. Она не отказалась.

Дня через три пришкандыбал я к другу, а звать его Робинзон. Сидим, водку жрём с раннего утречка. «Мне на твою шею, — ухмыляется он, — смотреть жутковато. Кто её пожевал?»

Я кинулся к зеркалу в панике: как бы девка вампиром не оказалась! Да нет, нормально всё: обзасосала малость, не беда. Рассказал я другу про своё приключение, а он ржёт, как табун мустангов, не верит мне. Тут ещё пару-тройку знакомцев занесло в наши пенаты. Я поведал им о крылатой бестии — тоже не верят, ухохатываются. Я их, конечно, понимаю. Поверить в бабу с драконьими крылами, лошадиной гривой и хвостом с кисточкой — прежде свихнуться надо.

Навещала она меня с той поры неукоснительно раз в неделю, по четвергам. Жестяной подоконник с внешней стороны окна изорвался в клочья от хватки когтей; берлога моя загустела запахом разврата, и не выветривалось никак. Робинзон зашёл как-то с литром пива: углядел да унюхал, ничего не сказал, но покосился на меня странно. Да что говорить? Всё сказано уже. Верь не верь, а правда моя.

Выпили мы пиво, захотелось водки. Так возжелалось этой гадости, что забыл даже про четверг. А ведь как раз был он — четверг! Забыл… Выпили мы водки по чекушке на брата, захотелось ещё. Но больше не было. А надо было. Скинулись в шляпу бумажками с водяными знаками и многими степенями защиты, сунулись к лифту, а он, гад, не работает. Ё-моё, четырнадцать этажей! Вниз-то ладно, а наверх? Вот непруха, так-перетак. Не «тыц». Тут мне что-то подумалось о крыльях — ещё немного и вспомнил бы… Нет. А жаль.

Ближе к вечеру, сломав кому-то челюсть, нос и ключицу, разгромив пьяную бодыжку и благополучно удрав от блюстителей среднестатистического порядка, очутились мы у входа в «Бедлам» нос к носу с теми гопниками, которые не успели когда-то со мной пообщаться по причине скользких ступеней. Теперь-то пообщались маленько. И всё бы ничего, да на подмогу нашим оппонентам подвалила из-за угла целая орава с кастетами, узкими лбами и внушительными надбровными дугами. Пришлось драпать — ничего зазорного, нормальное дело. Драпанули мы шустро, оппоненты — за нами. А уже стемнело, и глаза были мутны от водки с пивом. Ох, и нарвались…

Шут их знает, блюстителей этих, какого чёрта они по темени в чёрной форме шастают. Лишь один (старшой, наверное) был исполосован светоотражателями. «Исполосованного» мы заметили и, соответственно, дабы не вступать в заведомо конфликтное выяснение отношений, обогнули с двух сторон на скорости драпа… и врезались в двух «неисполосованных» патрульных! А у них — укороченные «калаши» на пузе. И как-то так получилось, что грохнулись ребятушки затылками об асфальт, а оружие у нас в лапах оказалось. «Исполосованный» ошалел от всего этого, хвать за кобуру и быстренько достаёт… отнюдь, не солёный огурец с чекушкой водки, а самый настоящий кусок стреляющего железа. Да уж, влипли. Пришлось снимать предохранители, передёргивать затворы и давить указательным пальцем на спусковой крючок. Загрохотало, конечно, завоняло порохом; горячие «гостинцы» шмякнулись куда надо и не надо, брызнуло красненьким… наверное, — в темноте-то не видать. То ли «тыц», а то ли нет.

Плохо помню, что потом случилось. Признаться честно, вообще ни хрена не помню. Долбануло чем-то по голове, тьма нахлынула… Кажется, дохнуло ветром в затылок, словно от крыльев, и будто когти в шкирку вцепились. А очнулся уже дряхлым стариком на больничной койке. Ночь в душе и в мире. Палата большая, вонючая, дешёвая. Стонут все, храпят, хрипят и подыхают. Сосед меня трясёт за плечо волосатой рукой в «зэковских» наколках и рычит настойчиво: «Чувак, ты бредишь…»