Пёс

Всё, о чём я собираюсь вам рассказать, происходило в Египте на огневой позиции зенитно-ракетного дивизиона, расположенного в пустыне на юге от Каира неподалёку от арабской деревушки Ком-Аушим.
Шла война. Египет оборонялся от воздушных атак израильской авиации, и советские войска по просьбе президента Египта оказывали в этом помощь. Наши зенитно-ракетные дивизионы располагались вокруг Каира и Александрии прямо в пустыне, изредка рядом с небольшими арабскими поселениями.
Мы приехали недавно, заменив боевые расчёты, прослужившие в пустыне год с небольшим и выполнившие свой интернациональный долг. Постепенно, обживаясь на позиции, мы приспосабливались к суровому быту и жизни в полевых условиях. Узнав, что израильская авиация ночью не летает, мы по вечерам позволяли себе расслабиться. Употребление спиртного не запрещалось, но и не приветствовалось. Боевая обстановка заставляла в дневное время в любой момент быть готовым отразить налёт воздушных целей. А это требовало максимальной собранности, ясного ума, чётких действий и мгновенной реакции. И похмелье было всему этому большой помехой. Поэтому чаще всего наши посиделки ограничивались вечерним чаем и сеансом кинофильма в кинозале, устроенном в одном из ангаров.
Однажды поздно вечером я возвращался с вечеринки в честь дня рождения одного из сослуживцев. До места моего ночлега предстояло пройти в полной темноте метров сто. У меня с собой был мощный китайский фонарь, и я пытался им разогнать тьму по ходу своего движения.
Наверное, под магическим действием безлунного звёздного неба над головой я был несколько рассеян, потому что появление пса на моём пути явилось для меня полной неожиданностью.
Я вдруг остановился, потому что в двух шагах впереди увидел два светящихся зелёных глаза и буро-желтую гриву. Передо мной стоял огромный пёс, а немного в стороне я краем глаза заметил стаю собак, молча следящих за нами и готовых последовать примеру вожака.
Я опустил луч фонаря к ногам, чтобы не светить ему в глаза, так как поступок ослеплённого зверя трудно предсказать.
Оценив мой жест, он сделал два шага вперёд и ткнулся в мою руку, державшую фонарь. В ответ я положил свободную руку ему на голову и слегка потрепал его гриву чуть сзади ушей. Он встал неподвижно, слегка вильнув хвостом. Осмелев, я стал трепать его гриву сверху и с боков, слегка прижимая его шею к своей ноге. Он спокойно стоял, и по всему было видно, что ему это нравится. Это длилось минут десять, и я начал замерзать: ночи в пустыне холодные даже летом… Но не успел я сделать и двух шагов вперёд, как он догнал меня, встал поперёк на моём пути и вцепился клыками в фонарь. Пришлось остановиться и опять трепать его гриву. Через минуту всё повторилось. Стая наблюдавших за нами собак постепенно растаяла.
Те пятьдесят метров, что оставалось мне пройти с момента нашей встречи, я шёл, наверное, полчаса. Я пытался разговаривать с псом то ласково, то с укоризной, уговаривая отпустить меня. У меня и в мыслях не было обругать и прогнать его. Во-первых, я опасался его агрессивной реакции. Ростом он был мне почти до пояса, и мои руки находились в непосредственной близости от его зубов. А во-вторых, мне было его жаль. Бедный пёс, думал я, как мало ему досталось в жизни человеческой ласки, если он никак не хочет с ней расстаться?
Утром я рассмотрел его. Он выглядел как небольшой лев. Светло-серый цвет туловища, буро-жёлтая грива, вот только хвост был собачий: лохматый и без кисточки. Он был уже немолод, и шрамы на его морде говорили о том, что жизнь его не была безмятежной.
Раньше я его на позиции не встречал, но с тех пор мы с ним виделись регулярно. Не то чтобы мы подружились, но прониклись взаимной симпатией. И ни разу больше он не проявил своих эмоций.
Днём во время обеда он располагался метрах в 10 — 15 от входа в столовую и ждал, когда из столовой начнут выходить люди. Никто ни разу не видел его прыгающим, виляющим хвостом и выпрашивающим угощение. Он просто лежал и ждал. И мы, завидев его в окно, подходили к нему и угощали «вкусняшкой». Он воспринимал угощение как должное: невозмутимо и с достоинством. Это было так необычно, что мы все прониклись к нему уважением.
С некоторых пор я стал встречать его по утрам, а точнее, он меня стал встречать. Дело в том, что, освоившись, я стал заниматься утренней физзарядкой. Утром, через час после восхода солнца в пустыне ещё прохладно и можно с удовольствием пробежаться и позаниматься на спортивных снарядах и тренажёрах.
И вот только я начинал бег, как возникал он и молча бежал рядом метрах в трёх, не обгоняя и не отставая. А когда я начинал разминаться на тренажёрах, он ложился неподалёку и, как мне казалось, неодобрительно наблюдал за мной. Иногда, отдыхая между упражнениями, в знак благодарности за то, что он составляет мне компанию, я подходил к нему и трепал его гриву. Кажется, ему это нравилось, по крайней мере он не уходил и не сопротивлялся. И почти всегда днём он был один, редко в сопровождении одной — двух собак, хотя он был вожаком стаи.
Стая собак во главе с этим вожаком на позиции дивизиона образовалась не сразу. Собаки прибегали к нам из соседней арабской деревни. Их встречали добром, сытной кормёжкой и лаской. Кормили нас хорошо, еды хватало людям и оставалась собакам.
Вокруг основной позиции располагались позиции расчётов, которые днём охраняли центр на дальних подступах. И к каждому расчёту постепенно прибилось по одной, а иногда и по двум собакам. Быстро тяга голода замещалась привязанностью и дружбой, и у каждого расчёта появлялся собственный охранник и четвероногий друг.
Солдаты дрессировали собак как могли. Учили их выполнять команды, отданные на русском языке. Обучали различным смешным поступкам, которые потом показывали всем солдатам. Экипажи Зенитных Самоходных Установок (ЗСУ «Шилка») обучили своих питомцев вскакивать на броню, как только раздавался звук заводимого двигателя, и спрыгивать с брони, едва начинала вращаться башня с антенной и пулемётными установками. Один из расчётов «Стрела» обучил свою собаку обгрызать ногти на пальцах рук. Она делала это так быстро, аккуратно и ровно, как в маникюрном салоне. Собаки скрасили суровые солдатские будни, многим напомнили их родные места. Какие же русские города и сёла без собак!
Вечером расчёты возвращались на основную позицию, солдаты ужинали и отдыхали, а собаки, отоспавшиеся за день, после ужина собирались стаей и всю ночь занимались своими собачьими делами: играли собачьи свадьбы, устанавливали иерархию в стае и определяли вожака. Иногда солдатам приходилось лечить свежие раны своих питомцев, но удержать их от участия в собачьих разборках так и не удавалось. Но это продолжалось до тех пор, пока на позиции не появился этот новый вожак. Он установил порядок и прекратил всякие разборки. Это был удивительный пёс. Всем своим видом он демонстрировал выдержку и достоинство. Он никогда не лез на глаза и не вертелся под ногами.
Так продолжалось всё лето. Но однажды, в начале осени, израильский спецназ ночью перебрался через Суэцкий канал и вырезал весь расчёт египетского дивизиона. По нашим войскам прошёл приказ: «…усилить охрану позиций подразделений, особенно в ночное время…». Наш командир от себя дополнил: «… у каждого входа в помещение, где в ночное время отдыхают люди, посадить на привязь собаку…»
Все «ничейные» собаки покрупнее тут же были отловлены и привлечены к круглосуточной охране. Не миновала эта участь и вожака стаи. Солдаты разведвзвода, которые давно прикармливали этого пса, соорудили ему ошейник и посадили на привязь. Всех сторожей исправно кормили, даже в ущерб и на зависть остальной стае, но они стали цепными псами.
Прошло около двух недель. Постепенно напряжённость ожидания диверсии спала, тревога улеглась, и однажды вечером поступила команда — собак отпустить.
Сколько было собачьей радости, визгу и беготни от обретённой вновь свободы! Беготня, лай и визг не прекращались всю ночь, то стихая, то разгораясь с новой силой. Солдаты, несшие службу на позиции в ту ночь, рассказывали потом, что собаки вели себя совершенно необычно. Они то разбивались на группы, то сбивались в общую кучу, и оттуда слышались лай, визг и злобное рычание.
А наутро нашему взору предстала ужасная картина. Гордый вожак стаи был буквально истерзан. Все лапы были перекушены и не в одном месте. На шее и обоих боках зияли рваные раны. Вся морда была чёрной от запёкшейся крови.
Вожака низвергли. Пока он был на привязи, в стае появился другой вожак и заменил прежнего. Вернувшись в стаю после отсутствия, прежний вожак попытался восстановить свой статус, но не смог. На него жалко было смотреть, и горько было сознавать, что в случившемся виноваты мы — люди. Вожака нельзя было сажать на цепь!
Его вылечили и выходили. Он поправился и ходил почти не прихрамывая, но в стаю он так и не вернулся. На утреннюю зарядку со мной он больше не бегал и почти не отходил от входа в то помещение, которое когда-то охранял. Казалось, он смирился с произошедшим и всех простил.
Я часто навещал его. Когда нам в столовой давали на обед курятину, я приносил ему куриную ножку. Он вставал мне навстречу и подходил, помахивая хвостом. Брал угощение из моих рук и споконйо съедал, отойдя в сторонку.
Он остался почти тем же спокойным и гордым, но я заметил, что он перестал смотреть людям в глаза. И все, кто его знал, тоже заметили это.
А спустя некоторое время мы покинули Египет. Передавая технику и сооружения заменявшему нас египетскому расчёту, мы передавали им и наших собак. Хотя мы понимали, что вряд ли для этих собак всё останется по-прежнему: кормили египтян гораздо хуже, и собаки, скорее всего, испытав голод, разбегутся кто куда.
Когда мы, закончив передачу техники, уезжали с позиции, вся стая долго бежала следом за машинами, не желая расставаться. И он бежал чуть в стороне от стаи, всё больше отставая, и хромота его была заметней, чем всегда.
Машины достигли шоссе и повернули на север в сторону Каира. Наш путь лежал мимо той деревни, откуда родом были все наши собаки. И мы видели, как собаки, срезав расстояние по пустыне, подбегая к деревне, замедляли свой бег и прекращали погоню. Они возвращались домой, сохранив в памяти те несколько лет сытной и счастливой жизни, которую прожили с русскими. И мы возвращались домой, успешно выполнив интернациональный долг, и увозили, кроме всего прочего, память об арабских четвероногих друзьях, скрасивших наши суровые солдатские будни.
Не знаю, что запомнилось старому вожаку, но мне он запомнился навсегда.