Экспонат Кривошеев Владимир Степанович,
бомж Петербурга,
Сел на лестницу задом, как люди – иначе никак,
Из ушей сохранившихся вынул два разноимённых окурка
И услышал вокруг, что Гонконг стал сегодня
Сяньганом пока.
Исторический день ещё греться как надо не начал
(По окрестностям воздух всегда несравненно сежей)
Ну а те, посмышлённее нас, проживают на даче
И имеют возможность пугать, при желании, спящих ежей
Самый трепетный мультик всегда – это «Ёжик в тумане»,
Житель утренней дачи невежественной ногой
Наступает на кадр, пряча ножик в джинсовом кармане,
Предвкушая отрезать пораньше грибочек – другой.
Малосольные, хрусткие рыжики, грузди, опята
Ненавязчиво прячутся в малознакомой траве.
На полянке играть в пионеров уже не умеют ребята,
Неуклюжую левую руку прикладывая к голове.
Прячет куст ненадёжный одну разнополую пару,
Тех, что муж и жена, а жених и невеста – потом,
Грибники их обходят, стесняясь смутить перегаром,
И подальше от детских, таких любознательных ртов.
Искушённый компьютером экспонатёнок
в песочек играть не желает…
Игнорируя гипотетический свой поводок,
Бультерьер откровенно, как в рифму заложено, лает,
Потому что, по рифме опять же, к нему приближается дог.
Можно, можно всегда с экспонатом-приятелем
выйти на Стрелку
И, сквозь воздух вещественный глядя на Троицкий мост,
Различая на нём непростительно мелких прохожих,
Соглашаться, что каждый из них однозначно непрост.
Каждый носит в мозгу свой единственный разовый
космос,
А в нагрудном кармане – единственный, нужный ему
документ.
Ветер стаи деревьев гоняет по городу, не беспокоясь,
Что без шума деревьев и ветра практически нет.
Экспонат, мой приятель – поэт с вдохновением,
ручкой, тетрадью,
Любит выйти нежданно на Невский, ему лишь
доступный простор,
Повдыхать его лёгкими, сколько надышится за день,
Чтобы дома потом с лёгким сердцем курить «Беломор».
Вот – муляж его комнаты в мёрзлой, болотной витрине:
Стол как стол, стул как стул и дальнейшем –
кровать как кровать,
На спине исторической – пыль, кое-где
преходящая в иней,
Перед ним – две руки, из которых одной он умеет писать.
Этот вид со спины петербуржца, поэта, мужчины –
Экскурсантам придирчивым он неудобен вполне,
Трёт платочек очки, а ладонь – ледяную витрину,
Посмотреть на себя изучают возможность извне.
А вокруг – Петербург, бутафорский,
совсем безвоздушный,
Тычет в сквере блокадница палкой в живой
шампиньон,
Экспонат затыкает окурками на зиму уши,
Вспоминая, какое название носит отныне Гонконг.
