Культурология для приезжих

«Значит, это, в Питер я приехала, когда еще мобильниками не пользовались, а родителям звонили исключительно по городскому проводному телефону — и для подготовки к экзаменам не лазили по просторам интернета», так, вероятно, начала бы я эту историю в 1999 году, когда действительно приехала в северную столицу.

Периоды крайнего невежества — моего и подруги Нади — связывались с неудачной попыткой подработать на первом курсе (мы расклеивали афиши прямо на расписные дома на Невском проспекте, пока возмущенные прохожие не пообещали накостылять нам по шее за крайний вандализм), с увлечением рок-музыкой (в соответствующем жизненном стиле: сигареты, выпивка, мальчики) и сравнительно небольшим кругозором, на который не могли дистанционно повлиять увлекающийся литературой отец и имеющая художественное образование мама.

Мы весело проводили время на первом курсе, не выпуская из рук гитар, задумчиво дымя на черной лестнице студенческого общежития, и непостижимым образом сдали на «отлично» обе сессии. Тогда мы посчитали такой успех естественным, и вскоре потратили первую и вторую стипендии на поездку на Московский рок-фестиваль, после которого вернулись в полной эйфории от того, что жизнь, казалось, раскрывает нам бесконечные объятия.

Однако на следующем курсе нас ждал преподаватель Юрий Петрович BataloFF. «Студенческое радио»донесло, что он завалил больше половины курса в прошлом году, и добреть в эту сессию не собирается, несмотря на кругую дату двухтысячного года. BataloFF преподавал культурологию и сам напоминал композитора Рубинштейна и солиста группы «Серьга» Сергея Галанина — такие же всклокоченныеы кудри и безумно горящие глаза. «Наверное, это оттого, что недавно у него родился третий сын», сплетничали мы в курилке, а вслух приветствовали его: «Здра-а-асьте, Юрий Петрович!», подобострастно вытягиваясь в струнку, когда он проходил мимо.

Настала сессия. Во время чтения курса «Культурология» BataloFF постоянно проводил контрольные и тесты, за которые я неизменно получала не выше трояка. Было весьма обидно, потому что к тому времени я стала культоргом нашей группы и в общем имела репутацию «девахи, которой все удается — и учеба, и мальчики, и все-все-все». Моя репутация мокла, как газета в луже, и Юрий Петрович,по-прежнему высокомерно задрав подбородок, проходил мимо нас.

Тогда, отчаявшись, я выпустила стенгазету. Я была уверена, что преподаватели ее не читают. Обычно в ней обсуждались текущие учебные моменты — питание в нашей столовой, сложности при сдаче экзаменов и традиционный студенческий юмор. В последнюю рубрику я и поместила злосчастное стихотворение:

К искусству влечение что-то пропало,

Как только вести свой предмет стал BataloFF.

Мне живопись, музыка, архитектура

Теперь ненавистнее, чем физкультура.

Все-таки будущим редколлегам в студенческих стенгазетах я советую быть осторожнее. Оказалось, наши преподаватели все-таки читают студенческие опусы. И BataloFF, войдя в аудиторию на следующей неделе, демонстративно пожал мне руку и протянул перечень изучаемых за семестр тем по предмету.

— Думается, вы в состоянии освоить их самостоятельно! — С этими словами он повернулся ко мне спиной и отныне до начала экзамена не отмечал в журнале и ведомости группы мое присутствие. Казалось, ему стало все равно, посещаю ли я его лекции. Внутренне я закономерно готовилась к худшему.

Дело в том, что с культурологией у меня был полный завал. В отличие от моих одногруппников, родившихся и выросших в городе на Неве, я приехала сюда всего за год до начала замечательного культурологического курса. Поэтому все эти архитектурные красоты Петербурга, как и фамилии Кваренги-Росси-Захаровы сплелись в сплошное кружево великолепия города. Но курс включал также музыкальное образование, знание истории древних и средних веков, умение разбираться в живописи и графике. Я понимала, что крепко влипла! Этот знаменитый город впервые стал восприниматься как враждебная среда, которую предстояло воспринять изнутри и прекрасно разбираться в городской анатомии.

Взяв под руку подругу Надю, я продумала маршруты прогулок по городу. Накупив путеводителей с часами работы музеев и картинных галерей, после пар мы, уставшие, шлялись по улицам и дворам-колодцам, большей частью с плейером в ушах или с бутылочкой коктейля (тогда наши желудки еще могли это позволить).

В итоге на зачет я пришла, почти не боясь. Допуск к экзамену проходил так: BataloFF предлагал на выбор билет (два вопроса по теории, и три практических задания: «Угадай мелодию», стебное название для угадывания музыкальной композиции классического репертуара, «Пальцем в небо» — попытка назвать по открытке название и время создания архитектурного сооружения, по возможности стиль и автора, и «Тест на дальтонизм» — определение картины и, соответственно, художника, эпохи и художественного направления). Я с ненавистью смотрела на наших круглых отличниц. Одна в свое время купила собрание «Художественной энциклопедии» специально для успешной сдачи курса. У меня были деньги, но мне было жаль даже денег на методичку по курсу. Я надеялась «проскочить» и, как водится, села в лужу.

BataloFF вызвал меня отвечать. По билету было охарактеризовать направление романтизм и оценить вклад Екатерины II в развитие русской литературы; в открытке к билету прилагалось  дольменоподобное сооружение наших предков, второе практическое залание включало прослушивание аудиозаписи на задрипанном магнитофоне, а также анализ картины неизвестного мне современного художника.

Наверное, я несла несусветную чушь. Потому что лицо Юрия Петровича исказилось при ответе на первый вопрос теоретической части. Он немощно посмотрел на группу; каждый страдал молча, интеллектуально сражаясь с заданными сложностями и нервно черкали ответы на выданных преподавателем листках. Затем, не скрывая злорадства, он посметрел на часы (тогда их еще носили не как красивый аксессуар). Я несла чушь уже по второму теоретическому вопросу.

«Достаточно!», отрезюмировала он, вывел в ведомости «студентка не явилась на сдачу зачета» и пояснил свое решение: «так вам будет проще объясняться в деканате. Как видите, я дал вам второй шанс».

Я приехала в общагу злая, как черт. Он предложил приехать на пересдачу с другой группой курса через неделю. Со злополучной среды до следующего вторника я ночами строчила шпаргалки — известные любому студенту «гармошки» и «бомбы». Надеясь, что культуролог смягчится, я даже не делала попытки выучить заданный материал — я знала, это бесполезно.

Вторая попытка также закончилась ничем — гораздо раньше, чем ожидалось. Юрий Петрович через пять минут засек меня за списыванием и вежливо попросил удалиться с зачета. Пристыженная, я получила вторую запись «о неявке» и вышла.

В последнюю сдачу я получила-таки жалкий «трояк» исключительно за то, что развеселила бедного преподавателя. С теорией я кое-как справилась, а практическое задание утомило меня тем, что я, казалось, угадала изображенный на слайде диапроектора собор, но никак не могла вспомнить архитектора. Я помнила, как целовалась с мальчиком напротив входа в сооружение, и даже знала, какой трамвай проезжает мимо, ежедневно гремя и звеня под окнами жилых домов. Но эти факты едва ли могли убедить преподавателя поставить мне допуск к экзамену.

Забегая вперед, скажу, что это был Никольский собор, архитектор Никола Чевакинский. Но в голове от постоянного стресса и недосыпа все смешалось, как в доме Облонских, и я назвала итальянского композитора Чиморозо.

— Как вы сказали? — даже взревел преподаватель, доставая из нагрудного кармана блокнот. — Позвольте, я запишу ваш перл. Не подумайте — я не злой, просто мы собираем анекдоты из уст наших студентов для дружеского капустника у ректора…

С этой позорной славой он допустил-таки меня до экзамена.

На экзамене присутствали несколько преподавателей кафедры, и там уже BataloFF не буйствовал.  К тому времени у меня появился легендарный блокнот, в котором я зарисовывала картины и архитектурные сооружения, которые входили в экзаменационную программу. На скамье Русского музея я зарисовывала элементарные черты картин Репина, Сурикова, Шишкина: «Бурлаки на Волге», «Взятие снежного городка», «Корабельная роща»; на страницах также присутствовали наброски соборов и дворцов, знаменитых арок и «першпектив»; в итоге мои зарисовки напоминали гротескные изображения величайших творений художественной мысли разных веков.

Экзамен я сдала. Некоторое время термины антаблемент-фриз-карниз-волюты-дорийский ордер являлись синонимами ругательных слов для меня. Спустя год я стала собирать культурологическую литературу, поскольку появилось много друзей данного круга, для которых художественная культура была больше, чем смыслом жизни. Наконец, я испытала благоговейный трепет, когда в Доме Книги на Невском увидела книгу нашего преподавателя, она дорого стоила. К тому времени он ушел преподавать в Академию Художеств. Полагаю, надо разыскать его и предложить переиздать зарисовки из моего блокнота под специальным названием «Культурология для приезжих».