Притча номер четыре. (Проект МНС)

Притчи

Рассказанные бывшим младшим научным сотрудником бывшего 4-го НИИ, бывшего Министерства Обороны, бывшего Советского Союза.

Притча номер четыре.

(О комплексном подходе)

А эта история произошла не так уж и давно.

Не знаю где, не знаю когда, но жил на белом свете один добрый молодец. Лицом смугл, волосом кудряв, телом статен (и опять же смугл, аж до черноты) – ну вылитый арап Петра Великого. Да и по национальности был он тоже из арапов или проще говоря из негров.* Что ж до души его касаемо, то была она несколько посветлее да почище его тела. Не как лебедь белая, конечно, но, где-то так, как кофе с молоком. Годами был он достаточно молод, а стал быть, пороками мирскими ещё не на все сто процентов испоганен. Хотя был наш герой уже достаточно хитроват и плутоват, по самой своей натуре. Добрые дела свершать он особо не торопился, но из всякого положения свою выгоду поиметь старался. До противуположного полу, был наш молодец весьма охоч. Но был он роду племени весьма незнатного, а посему, доходами приличными не отличался. Так, что успехом особым у барышень он не пользовался, отчего весьма и весьма тосковал. В особенности по ночам. Да особливо после того, как удавалось ему совершить променад в соседнее поселение. Где жили бледнокожие поселенцы с далёких берегов соседнего континента. А в поселение то наш герой ходил исключительно с единственной целью: полюбоваться как в тамошней бане девицы младые да белокожие нагишом под душем моются. И совершал он такие путешествия довольно часто. Хоть и было это сопряжено с немалыми опасностями. Вы ведь понимаете, что далеко не всем белокожим девицам младым нравится, когда за ними разные там арапчата в щёлку потайную наблюдают. Да ещё и слюни при этом пускают по поводу их нагих тел. Да ещё, не приведи Господи, блудом при этом каким-нибудь ручным занимаются. Ну ежели вести себя тихо, то всё может и обойтитьсь вполне мирно, ко всеобщему удовольствию. Девицы младые вволю под струями прохладными наплещутся, тела свои ядрёные отмывая. А герой наш, опять же вволю, этими самыми телами налюбуется, да и себя ублажит маленько. Это очень даже пользительно бывает, если конечно не злоупотреблять. Но ежели какой — нито шорох произвесть придётся и, не дай Бог, себя обнаружить, то тут уж никому не поздоровится. Тут уж девы эти самые, не смотря на то, что юные да нежные, так накостылять могут, что только ой-ой-ой. Не то, что ублажать себе, а просто вздохнуть полной грудью неделю не сможешь. А присесть куда — нито и того дольше. Так, что-что, а осторожность соблюдать жизненно необходимо.

Ну наш—то молодец всегда осторожен был и удачлив. Но, как говориться, и на старуху бывает проруха (вот только где она берётся—то, эта самая проруха, этого никто доподлинно не знает). И вот в этот—то самый злосчастный день, вот эта—то самая проруха с ним и приключилась. Как оно именно там произошло, нам о том не ведомо. Толи черепушка у него под ногами хрустнула. На которую он взгромоздился, до щёлки заветной дотянуться пытаясь. Толи сам наш герой крякнул слишком громко, притом в самый неподходящий момент. Кто его знает. Да только девы юные ущучили его за делом непотребным, и как оно заведено у них в подобных случаях, решили его экзекуции предать. Оно может, и обошлось бы как-нибудь. Чай не впервой. Но на беду его, вместе с девами юными в тот день плескалась под струями прохладными кормилица одной из них. Как узрела она охальника малолетнего, да как разглядела, что охальник этот к тому ж ещё и арапского происхождения… Как заверещит тут она дурным голосом. Как засвистит в три пальца посвистом богатырским. Как услыхали этот бедлам братья да отцы дев юных, так давай они колья из ближайшего плетня выковыривать, да за охальником этим самым погоню устраивать. Чтоб, значит, спымать его и настоящую мужскую экзекуцию учинить, а не какие—то там девичьи щекотухи. Так, значит, отметелить его, чтоб всему племени ихнему арапско – негритянскому неповадно стало. Понял наш добрый молодец, что тут ему и финита ля комедия будет, полная. Ну, ежели, догонят конечно. Сиганул он через ближайший плетень, и давай чесать куда глаза глядят. Побежал, не разбирая дороги прям в степь песчаную, которую его сородичи пустыней именуют. Бежал он бежал, может час, может два, а может и того дольше, пока совсем из сил не выбился. Рухнул тогда он на суху землю и заснул сном беспробудным. Долго ли он спал, коротко ли, но когда продрал наш герой свои глазоньки бесстыжие, солнце стояло уже высоченько. Поглядел он налево, поглядел направо – пустыня жёлтая кругом. До самого горизонта один песок, куда взор ни кинь. Куда идти? Неизвестно. Где дом родимый искать? Неведомо. Закручинился наш добрый молодец, залился слезами горючими, да и пошел, куда глаза глядят. Час идёт, два ползёт, три барахтается. Нет пустыне ни конца, ни краю. А солнце белое с небес палит нещадно. Плох совсем стал наш герой. Ноги не идут, руки не гребут, язык не ворочается и во рту уже не помещается, а вываливается на плечо и по земле волочится. Всё, думает, добр молодец – арапчонок наш, тут видать и смерть моя уже на подходе.

Вдруг видит он, чегой — то блестит под солнцем, и не далеко совсем. Пополз арапчонок на блеск этот. Подползает ближе, глядь – а это бутылка из песка торчит. Обрадовался молодец, подскочил аж и побежал к бутылке. Схватил её, потряс – внутри чегой – то бултыхается. Ура, думает молодец наш, спасён стал быть. И бутылка-то интересная какая-то. Сама вся из зелёного дымчатого стекла, вместо пробки затычка какая-то сургучовая, с блямбой наверху, навроде печатки. На блямбе чё — то написано по ненашенски. А в бутыли жидкость какая-то плещется. Может пепси-кола, какая или хотя бы квас. На худой конец и просто вода – тож не плохо. Вода, она ведь – жизнь, однако. Аква – вита, понимаешь. Особенно в пустыне.

Приловчился наш герой и сковырнул затычку сургучовую с бутылки-то. Сковырнул, и сам чуть с ног не сковырнулся. Из бутыли-то дым повалил, чёрный – пречёрный. Прям как из того железного гиппопотама, что он о запрошлом годе на ярманке в соседнем городе видал. Хоть и был наш герой не из робкого десятка, а тут струхнул малеха. Отшвырнул от себя бутыль с сатанинским зельем, сам на земь пал и руками прикрылся. А из бутыли дым всё пуще и пуще валит, и смех какой-то демонический слышится. Да такой жуткий, что у нашего добра молодца аж все поджилки трясутся. Страшно ему, но интересно, чем же дело кончится. Поднял он свою буйну голову. Глядит, а дым-то уже рассеиваться начинает. Да и смех уже не такой прям уж демонический, а так просто подхихикивание какое-то. Да и то уже в сдавленный кашель переходит. Развеялся дым окончательно, и видит наш молодец – стоит перед ним дедок мелкий, да плюгавый. На голове треух старый залапанный. На ногах опорки да порты, латанные перелатанные. Стоит, в старый драный армячишко кутается и кешляет надсадно. Сам грязный, нечесаный, борода не стриженная во все стороны клочками торчит. В общем – то ещё диво. А молодец-то наш, даром, что из араповских краёв происходил, но сказки какие – никакие тож почитывал. И понимал, что абы хто в бутылках сидеть не будет. А раз так, то выходит, что он сейчас самый главный приз в жизненной лотерее вытянул. И надобно, значит, суметь сейчас этим самым призом распорядиться с умом.

Подошёл он, значит, к старичку и легонько так его по плечу стукнул.

– Эй, дядя, – говорит, – ты кто таков будешь? Никак джин? Хоттабыч там какой – никакой, а?

– Ага, как же, – тот ему отвечает. – Держи карман шире, паря. Какой ещё тебе джинн? В вашем-то захолустье. Мы так, максимум портвейн, семьсот семьдесят седьмый нумер. И никакой мы не Хоттабыч, а совсем наоборот – Пахомыч.

– А мне пофиг, – говорит наш арапчик. – Хоч Абрамыч. Ты в бутылке сидел – сидел, я те освободил – освободил, давай теперь сполняй три мои желания.

– Ты чё, милай. – Удивляется дедок Пахомыч. – Какие ещё желания. Ты тут совсем в своей арапии одичал. Мы народ тихий, мирный, никаким примудростям волшебным не обучены. Из полона бутылочного ослобонил меня, за то спасибо наше вам и поклон земной. А более того ни — ни.

– Ты чё, дед?! Совсем офонарел, чтоль? Порядков не знаешь? Ты из бутылки вылез? Вылез. Борода у те имеется? Имеется. А джин ты или иная какая бормотуха, мне по фонарю. Давай волосину дёргай и мигом мои три желания сполняй. Меня на мякине не проведёшь. Я все правила сказочные знаю.

– Ага, щас. Уже, разбежался и прыгнул. Ща всё брошу и побегу твои желания сполнять, вот только шнурки на штиблетах проглажу. Одно желание максимум!

И так далее, и всё в том же духе. Препирались они так часа с два, а може и того боле. Уже и солнце к закату клониться начало. Но худо – бедно, сторговались, наконец.

– Ладно, – говорит дедок, – так и быть, сполню я твои желания. Но тока в комплексе.

– Эт как так? – удивляется молодец.

– А так! Вас тута оглаедов много всяких шатается, а борода у меня одна. Да и та вся уже поистрепалась. Вона – одни перья торчат. Мне волос беречь надоть. Ну, чё бум в комплексе желания сполнять или отвалишь от греха по здорову, а?

– Ладно уж, – соглашается наш добрый молодец. – Валяй в комплексе. Знач, так: во-первых, хочу я быть весь белый – белый, как те девы, за которыми я прошлой ночью в душе подсекал. Во-вторых, хочу, чтоб всегда навкруг меня вода плескалась, как в оазисе. Чтоб, значит, никогда мне жажды не ведать, по пустыне бегаючи. Ну и в-третьих, желаю чтоб все девы младые меня не чурались и наготы своей не стыдились. А совсем, даже наоборот, при одном взгляде на меня заголялись одномоментно, и позволяли бы мне на наготу ихнюю вдоволь налюбоваться.

Дед Пахомыч почесал у себя в затылке, покряхтел, поперхал, затем махнул рукой и дёрнул волос из бородёнки своей жиденькой. Поплевал, значит, на волосину, побурчал чего-то невнятно (типа там: «трах тебя в дох, трах», ну или чего-то подобное), поколдовал стал – быть. Потом кинул её наземь, волосину — то, и лаптем растёр. Ну тут совсем уже что-то несуразное приключилось. Средь ясного неба гром прогрохотал, молния в землю ударила, дым столбом, песок водопадом. А потом и затихло всё. Дедок оглядел дело рук своих, похихикал, ехидненько так (видать доволен остался), плюнул под ноги, да и сгинул, вроде как и не было его вовсе.

А, что же герой-то наш, добрый молодец, арапчонок бывший? А с ним всё произошло как он и заказывал. Стал он душевой кабинкой, белым кафелем выложенной, в той самой бане, где девы юные плещутся по вечерам. Теперь навкруг него всегда вода прохладная струиться, и девы белокожие ежевечернее перед ним разоблачаюся беспрекословно до нага, вовсе его не стесняясь. Так, что все три его желания полностью исполнились, токма в комплексе.

Опять вижу немой вопрос в Ваших глазах, дорогие друзья. По поводу морали, где-то глубоко в нашей истории спрятанной. А на самом деле, всё очень просто. И мораль-то, она ведь на самой поверхности лежит.

В любом деле важен комплексный подход. Особенно в научно — творческом. И нефиг тратить три заряда там, где можно обойтись только одним, ко всеобщему удовольствию.