Мыш

Написано на основе идеи, рождённой в дискуссии с Орландо и Катей Огнерубовой.

Борис Вениаминович попал в мышеловку. Странно звучит, правда? Всё правильно – для начала нужно читателя заинтриговать, а уже потом сообщить подробности, не так ли?

Всё началось несколько раньше, а именно, когда, проснувшись однажды рано утром в своей тёплой постели, Борис Вениаминович понял, что он – мышь. Вернее, мыш, так как был от рождения мужского полу. О таких вещах уже было написано в литературе, более того, автора этого рассказа кто-то, скорее всего, уже обвинил в плагиате, вспомнив рассказ Кафки «Превращение», который начинается со слов: «Проснувшись однажды утром после кошмарного сна, Грегор Замза обнаружил, что превратится в отвратительное насекомое». «Да что вы» — скажет автор, — «во-первых, там насекомое, а у тут – мыш (смотрите, какая находка – без мягкого знака), а во-вторых… Во-вторых, в мире столько всего писано-переписано, что создать что-либо, абсолютно ни на что не похожее, практически невозможно».

Итак… Проснувшись однажды рано утром в своей тёплой постели, Борис Вениаминович понял, что он – мыш, и теперь размеренной, сытой и счастливой жизни приходит конец. Не надо, ну не надо описывать все тонкости произошедшего – зачем об этом думать, если всё уже итак совершилось? Думать надо о том, надо быстрее бежать, иначе придут люди, увидят его, раздавят грязными сапогами, и тогда наступит финал. Настоящий финал, с духовым оркестром, трогательными речами, плачущими родственниками и похоронами где-нибудь… ну хорошо, не Ваганьковском, а Новодевичьем, к примеру. Вообще, любопытно… а правда, что тот, кто лежит на Ваганьковском, имеет больше шансов попасть в рай, чем тот, кто лежит на Новодевичьем, а тот, кто лежит на Митинском, вообще не имеет никаких шансов? Нет? А почему они тогда все так туда стремятся?

Всё это к тому, что Борис Вениаминович в бытность свою человеком, отнюдь не был простым человеком. Напротив, человеком он был весьма влиятельным, известным и состоятельным, а посему в случае смерти, мог рассчитывать на погребение более престижное, чем на Митинском, хотя предпочитал об этом не задумываться. Да и вообще по характеру своему он был скорее шакалом – любил наживу большую и лёгкую, в независимости от её запаха, благо занимаемая почётная должность это позволяла. Не брезговал также мелкими грызунами, например, мышами, что для шакала не удивительно. Такая жизнь его вполне устраивала – ездил по заграницам, покупал дорогие шмотки, катался на хороших машинах, жил в роскошных домах, летал на частных самолётах – вполне себе гламурненько, модненько и современненько. Подбирал падаль, ел грызунов и был счастлив. Как такое получилось – сам не понял, но однажды пришедшего к нему льва принял за овцу и попытался её остричь, но та показала зубы. А особенностью шакальского менталитета является то, что, если ему один раз показать зубы, он превращается в мышь.

Львы не любят мышей. Львы любят овец, потому что их можно стричь. Если их стричь всех вместе, то овцы могут превратиться в медведей и прогнать львов, что не раз уже бывало в истории человечества. Поэтому их надо разделить на группы, враждебно настроенные друг к другу. Для того, чтобы культивировать эту враждебность, одну, или несколько групп, особо приближённых ко львам, нужно лучше кормить и меньше бить, тогда остальные группы к ним будут относиться с завистливой неприязнью. Неприязнь эта будет выливаться на отдельных представителей привилегированной группы, случайно, или из любопытства, или ещё по какой причине, заглянувших в непривилегированную группу. На него там будут коситься недобрыми взглядами, называть плохими словами, а могут и просто побить. В результате, у привилегированной овцы сложится неприязнь к непривилегированной, что и требовалось доказать. И с этого момента, когда лев будет чересчур усердно стричь овец из одного лагеря, он обязательно будет получать поддержку овец из другого. Пользуясь таким мудрым способом, шансы на омедвеживание овец становятся минимальными.

Шакалы тоже стригут овец, вернее достригают то, что осталось ото львов. В результате, когда приходит зима, многие овцы остаются голыми и умирают от переохлаждения. Если подохнут все овцы, львы, видимо, будут стричь шакалов, но овцы чрезвычайно живучи, а шакалы на всякий случай оставляют овцам некоторые клочки шерсти.

И, казалось бы, всё идёт по прежнему – львы царствуют, овцы нищают, шакалы жируют, но…

Но Борис Вениаминович стал мышью и никак не мог привыкнуть к новому статусу. Его шикарные десятикомнатные апартаменты в центре Москвы вдруг скукожились до размера маленькой норки, испарились и материализовались в какой-то незнакомой местности. Прислушавшись к своему внутреннему голосу, он понял, что тем самым осуществилось его внутреннее желание лечь на дно, отлежаться, а, когда шумиха поутихнет, выбраться наружу. Нужные вести приносила почтовая сорока, которая никогда не выдаст месторасположение Бориса Вениаминовича, потому что приносить весточки таким как он – единственный способ существования. «Интересно» — думал тот, глядя на сороку, — «Неужели она – тоже овца? Выглядит так, словно у неё недавно состригли шерсть. Так он понял, что быть овцой можно даже имея крылья, нужно только иметь соответствующий статус.

Он уже начал было привыкать к своему положению, как, выкравшись однажды из дома лунной ночью в поисках пищи, увидел необыкновенную удачу – аппетитный жёлтый кусок сыра, лежавший прямо на земле. Оттого, что Борис Вениаминович не привык в этой жизни задумываться, он не стал думать, откуда тут взялся сыр, а просто схватил его зубами и… Угодил в мышеловку.

Тупая боль пронзила моментально всё тело, пропутешествовав от зажатой спины к левой пятке. Он жалобно запищал.

— БУ-У-У-У-ДЕШЬ? – раздался громогласный голос откуда-то сверху.

— Что бу-бу-бу-ду? – спросил он, почему-то заикаясь.

— ЛЬВОВ ОБИЖАТЬ ЕЩЁ БУДЕШЬ?

— Нет, что вы, больше не буду, пустите, а?..

— БУДЕШЬ, Я ВСЁ ВИЖУ!

— Что вы делаете? Ой, больно же!

— ТЕПЕРЬ НЕ БУДЕШЬ, — сказал голос, сделав своё дело, — СТРАНА ПОИМЕЛА СВОЕГО ГЕРОЯ.

Мышеловка разжалась. У Бориса Вениаминовича болело всё его никчёмное тело, особенно филейная часть.

— Вы… вы… Вы все… как вы могли?, — голос Бориса Вениаминовича задрожал; вся праведная обида, накопившаяся в нём за время его унижений, залпом хлынула наружу, заставляя трястись подбородок и слезиться глаза, — я… я… вам… десятки лет… верой и правдой, — он уже не мог сдержать себя – слёзы катились ручьём; он их неуклюже вытирал когтистыми лапками, — я… я не специально… я не хотел… я больше не буду, простите… я на колени встану… Хотите?

Превозмогая боль в позвоночнике и пятой точке, он встал на задние лапки, а передние сложил перед подбородком.

— ТЫ БОЛЬШЕ НЕ НУЖЕН.

Не нужен? Не нужен… Не нужен!

— Оказывается, всё так просто! – пропищал он, направляясь к освещённой луной поляне. Сова, одиноко сидящая на ветке, насторожилась, почуяв лёгкую добычу.