Вова Милосердов, студент-третьекурсник сельскохозяйственного института, женился между третьи и четвёртым курсом, во время прохождения летней производственной практики в СЗАО имени товарища.Луиса Корвалана. Случилось это до банального стыдно, глупо и нелепо. Там, в «Корвалане», во время вечерне-ночных сельских танцев, гордо именуемых в духе наступивших социальных перемен шоу-дискотекой, он познакомился с внешне тихой, скромной и стыдливой девушкой Валей Брондуковой. Они с недельку потанцевали, поуединялись на скамейках и в кустах (только без этого самого, сразу же предупредила Валька. А то если отец узнает – сразу прибьёт.), а ещё через неделю её домашние как-то все сразу уехали в какие-то гости, и дом, таким образом, оказался в полном Валькином распоряжении. Чем она, недотрога притворная, не замедлила воспользоваться, и пригласила Вову на чашку чая с пряниками производства московской кондитерской фабрики под так и неперестроившимся названием «Красный коммунар». Чай и пряники оказалась бутылкой водки и немудрёной сельскохозяйственной закуской (солёные огурцы, сало ломтями, яешня об трёх яиц и помидорно-луковый салат с хреном), а спиртное, как давно известно, сподвигает людей на самые неожиданные в своей нелепости и легкомысленности поступки. Короче, утром наш Мичурин проснулся совершенно голым, в обнимку с сопящей у него под мышкой такой же прекрасно обнажённой и притворявшейся, что дрыхнет без задних ног, Валькой, из радиоприёмника лилась удалая песня « Мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз!», с улицы доносился призывный рёв просящейся в стадо коровы, а с кухни слышался непонятный с похмелья, привычно- домашний шум.
— Там хто? – спросил Вова, растолкав якобы безмятежно спавшую Вальку.
— Мама моя, — подозрительно-спокойно ответила Валька, притворно зевая. – Картошку нам жарит.
Уточнить завтраковое меню и вообще поинтересоваться, какого чёрта на кухне появилась эта самая мама, если они вчера веем гамузом укатили куда-то за тридевять земель к каким-то грёбаным гостям Вова не успел, потому что из боковой комнаты появился крепкий спокойный мужчина с каменным лицом и хмурым взглядом, оказавшийся Валькиным папой.
— Проснулись, голубки, — сказал папа, бесцеремонно присаживаясь на край кровати и глядя на Вову взглядом ласкового удава. – Ну, чего?
— Чего? – малость прибалдевши от неожиданного лицезрения своего потенциального убийцы, переспросил Вова. Все происходящее ему сразу очень не понравилось. Он смутно догадывался о мастерски разыгранной пакости, поэтому решил избрать надёжную, не раз проверенную и не раз выручавшую его в разных щепетильных ситуациях форму поведения – прикинуться неизлечимым идиотом.
— Одевайся, зятёк, — услышал он ожидаемое, и его сомнения тут же приняли совершенно ясные очертания. – ЗАГС уже открыт.
Попал, понял наш Тимирязев, и, вступая в роль, дурашливо хихикнул.
— Там похихикаешь, — не купился на такую наивную уловку папа.
— Где? – твёрдо решил не отступать от раз и навсегда выбранной роли Вова.
— В ЗАГСе, где… Гражданского состояния.
Вова, услышав и оценив тон произнесённого, опасливо взглянул в лицо напрашивавшегося в родственники мужика, и хихикать ему сразу же расхотелось.: шутками от папиного мордастого лица, а особенно от его тяжёлой нижней челюсти, даже и не пахло.
Я вообще-то ещё не думал… — попробовал он брыкнуться. — Надо сначала институт закончить.
— Ничего – услышал он невозмутимый спокойный голос. – Нам и студент сойдёт.
-Послушайте…
— По дороге, — пресёк его жалкое блеяние папа.
— Да не пойду я никуда!
Папа посмотрел на него как директор школы на зарвавшегося дефективного шалопая.
— Тогда в тюрьму, — предложил он безучастно.
— За что? – Вовин голос, начавший было приходить в норму после похмельного хрипения, снова осип.
— За изнасилование. И до кучи за пьяный дебош. Сейчас вот я стол переверну для убедительности милиционеров и стулья раскидаю. Раскидать или сам пойдёшь? Добровольно?
— Ка-ка-ка… — переклинуло у Вовы от такой бесцеремонности. – Она сама дала! Тоже добровольно!
— Ну, это ты суду будешь объяснять, – тем же скучным голосом пояснил папа. Он почему-то совершенно не волновался и не возмущался. –И своему институтском начальству, когда оно тебя за аморалку вышибать будет.
Только сейчас Вова окончательно понял, в какие ежовые рукавицы он попал. Понял и даже зажмурился: если его попрут из института, то родной отец точно убьёт. Так что какая разница от кого погибать?
— Можно мне домой позвонить? – задал он совершенно глупый вопрос.
— Можно, — кивнул «папа». – После ЗАГСа. Надо же твоих на свадьбу пригласить. Чтоб всё как у людей.
— Нас не распишут! – вдруг обрадовался Вова, вспомнив действующее законодательство, — В ЗАГСе два месяца дают. На размышления.
— Зачем этот формальзьм? – сказал папа культурное, совершенно не вяжущееся с его завероподобным обликом слово. – Нинка распишет.
— Тётя Нина — это моя тётя, — тут же пояснила Валька. Она уже давно вылезла из-под вовиной подмышки и теперь вяло расчёсывала перед зеркалом свои жалкие кудряшки. – Она там директор.
-Давайте, давайте, ребята, поднимайтесь! – вдруг заторопился папа. – Ещё позавтракать надо, одеться, начипуриться. У тебя размер какой? – спросил он Вову.
— Чего размер?- не понял тот. Он опять ничего не понимал. Такие избирательные провалы памяти бывают у людей, попавших в экстремальные ситуации: вот здесь понимаю, а здесь – ни хрена.
— Костюма, чего.
— Зачем?
— Как это зачем? – начал сердится папа. – Ты чего, так в джинсах и майке и пойдёшь? Ну, какой?
— Сорок шестой.
— Во! – обрадовался папа. – Как раз сёмкин!
— Какой сёмкин? – продолжал косить под дурака Вова. (нет, ну дурдом! Ну, попал! Не хочу я никакого костюма! Я домой хочу! К родному папе, родному маме и родному тёплым щам!)
— А сынок наш. Валькин, стало быть, брат.
— Я не люблю носить чужих вещей! – не согласился Вова, надеясь неизвестно на что.
— Да ты не бойся! – приободрил его папа и даже легонько так похлопал по плечу. – Ему ещё три года сидеть. А придёт – новы купим. Делов-то!
— Где сидеть? – ещё не выйдя из ступора, впал в него очередной раз счастливый жених.
— В тюрьме, — услышал он в ответ.
— Это за что ж его… — не удержался от любопытства несчастный.
— А Петьку-соседа ножиком пырнул. И галстук надо. Вальк, у нас галстук есть?
Вот так Вова стал семейным человеком. Чудны же дела твои, Господи! Ведь вроде бы только что быкам хвост крутил — а сейчас уже почти уважаемый человек, член колхозного общества! Нет, семейная жизнь, конечно, имеет свои существенные прелести, но были и минусы. Например, в конкретном лице двоюродного валькиного брата Трофима – долговязого пидурочного парня с вечно отвисшей нижней губой и хитрым взглядом кулацкого прихвостня.
— Эх, ты… — говорил о Вове жалеючи при вроде бы случайных встречах (а «якобы случайно» встречались они довольно часто, потому что трофимов дом был прямо через дорогу). – Поймали тебя как дурака. Её, Вальку-то, у нас в деревне кто только не… — и далее следовало очень понятное некультурное слово, обозначающее предельную женскую распущенность, если не сказать — самый настоящий разврат и неразборчивость в сексуальных связях.
После таких поучительно-просветительских встреч Вова впадал в глубокую депрессию и в ближайшие две-три ночи на подпускал молодую супругу к своему драгоценному телу ни под каким предлогом, что вызывало ответное недоумение и обиженное надутие румяных развратных девичьих щёк.
Было и ещё одно обстоятельство, которое поначалу здорово напрягало скороиспечённого молодого мужа: теперь дорога до института удлинялась по времени на целый час, но это недоразумение скоро было устранено: «папа», то есть, тесть, широким жестом предоставил в полное вовино распоряжение хоть и не новый, но ещё весьма ходкий «уазик», доставшийся их семь в результате приватизации и переименования колхоза из колхоза в СЗАО (что это такое, эьто СЗАО, никто толком не знал и не хотел. Да хоть НКВД с АБВГДЮ, лишь бы комбикорм с фермы воровать не мешали! А знать все эти аббревиатуры – это совершенно никому не обязательно. Да и к чему?). Так что по сравнению с общественным транспортом минус тут же сменился на плюс.
Нет, жить было можно, да и Валька оказалась не такой уж и блядовитой, как клепал на неё родственник Трофим, хотя всё-таки не обошлось и без недоразумений в виде заставания её, Вальки, им, Вовой, в компании здоровенных мужиков с блудливыми взглядами. Мужики были не местными, они приехали строить ударными темпами на центральной усадьбе их корваланового СЗАО телятник, но время бодряческих лозунгов и перевыполнения планов давно прошло, и поэтому мужики не торопились.
— Я, Вовк, кажись, это… — сказала Валька через три месяца после сцены в ЗаАГСе.
— Говорил тебе, дуре, — обиделся Вова от такого её коварства, — «Таблетки, таблетки!» — передразнил он её. – Вот тебе и таблетки! Спираль надо было ставить.
Ты умный, – уважительно согласилась Валька и погладила его по голове. – Прям гинеколог. Может, даже председателем станешь. Со временем, конечно.
— Ну и чего теперь? – спросил Вова, не покупаясь на такую грубую лесть. – Рожать будешь?
— А чего ж? – пожала она своими костистыми плечами. – Я ж теперь замужняя! И рожу подумаешь! Чтоб всё как у людей.
Вова, помедлив, кивнул. Конечно, если замужняя, то чего не родить? Ребёнок в семье – это укрепление супружеских отношений. Удавиться, что ли, с такой огромной радости? Не получится. Вынут.
— Надо Любке письмо написать, — деловито сказала Валька и поднялась с дивана, который им на свадьбу в качестве подарка вручили Парамоновы, валькины родственники по матерной линии.
— Обрадовать, а то у неё-то уже трое.
Людка была младшей валькиной сестрой, и сейчас жила на далёком северном полуострове Ямал вместе с мужем-нефтедобытчиком. Муж зарабатывал шестьдесят тысяч в месяц, был кавказско-казацкой национальности, имел обмороженную морду, и регулярно лупил несравненную супругу клаками и подручными предметами обихода на почве неприязненных националистических взглядов. Кроме того, имелась у него и другая уважительная причина: Любка, как и она, Валька, была слаба на передок, и регулярно мужу изменяла, хотя и старалась делать это как можно реже и аакуратнее, потому что боялась кинжала, который лежал у них в комоде. Письма же были в славной семье Брондуковых доброй семейной традицией, причём писались по любому, даже совершенно ничтожному поводу.
— Вовк, а как правильно пишется –песта или писта? – крикнула она из комнаты.
— Влагалище, — ответил Вова.
— Как-как?
Вова вздохнул и вышел во двор. День заканчивался, но жара не спадала. У соседских ворот стояла «Мазда» , и тощий, плешивый по бокам козёл по кличке Гондурас тёрся своими почему-то постоянно грязными рогами о блестящее переднее колесо. Со стороны Егорьевска наплывал дым, от которого у Вовки слезились глаза и безудержно чесалось в носу. Там шла очередная битва за спасение Родины от коварных торфяных пожаров.
И вот так всю жизнь, досадливо подумал Вова о жизни, о Вальке и о так и ненамыленной верёвке. А всё эта вонючая самогонка. Он виновата. Больше некому. «Уехали они… К родственникам». Артисты, мля, из погорелого театра! И ведь как ловко спрятались! Прям чисто герои-подпольщики! Может, и на самом деле всем своим бандитским семейством в погребе сидели?
— Ты чего, Вовк? –услышал он за спиной знакомый голос, но даже не обернулся. Караулит, что ли, подумал неприязненно. Боится, что сбегу? И ведь как у них всё здесь ловко схвачено! Везде родственники, на всех должностях! Гады!
— А чего? – ответил он с вызовом. – Выйти, что ли, нельзя?
Тесть непонятно хмыкнул.
— Эта… я чего сказать-то хочу… — продолжил он. – Компьютер надо купить.
— Зачем? – вдруг чего-то (чего?) испугался Вовка.
-Ну, дык… — растерялся «папа», но тут же взял себя в руки. – Все-то покупают. Чего мы , хуже других что ли?
— Да не тоскуй ты! – вдруг добавил он с непривычной виноватой интонацией в голосе. – Я ведь всё понимаю… Не дурак какой! Но ведь бабы, они знаешь какие… Они же, и подумать не успеешь, как всё окрутят… И меня тогда прямо натурально к стенке припёрли: надо Вальку за этого дурака срочно отдать, пока и он, то есть, ты, не сбёг… Другие-то половчее тебя оказывались… Потопчут её, дуру — и в сторону. А ей того и надо, чтоб только потешиться. Ума-то нету… Ты уж не сердись на меня… Я ведь понимаю…Сам так же влетел…
— А на мне, значит, отыграться решил? – язвительно заметил Вова. – Реабилитироваться? Сука!
— Ну, режь меня теперь! – вдруг решительно заявил тесть. – Чего теперь делать? А хочешь, разводись! Теперь можно.
— Почему же теперь можно?
— Дык ребятёнок-то, считай, в браке заначан, -услышал он в ответ. – Всё не от добра молодца. Ничего, вырастим. Главное, что всё как у людей, — изогнулся, посмотрел на «любимого зятя» снизу и сбоку каким-то п р и г л а ш а т е л ь н ы м взглядом.
— Выпить хочешь?
Вова хотел было послать «папу» так далеко, что… Но не послал (действительно он-то в чём виноват?).
-Некогда, — сказал он. – Сейчас дачники приедут. Я сказал, что навоз им продадим, от коровы. Тысяча за грузовую тележку.
— Сами будут грузить? – тут же деловито поинтересовался тесть.
— Ага.
— Ну и ладно. Пусть грузят. Пошли в сарай-то. У меня там под верстаком.
Вова подумал и качнул головой. Действительно, чего уж теперь? А тесть он не такой уж и плохой мужик. Он всё понимает.
