5
До самого декабря Лиза писала письма отцу, а Галина Васильевна – своей свахе с красивым именем Ванда. Одно из недописанных Лизкиных писем Аня обнаружила все под той же подушкой. Прочитала и была уязвлена. Ей все не понравилось: тон письма, тема, ласковые слова, которые дочка не жалела для почти чужого человека, но обделяла родную маму.
« Дорогой мой папочка! – писала Лиза – Я так соскучилась по тебе, что плачу ночью! И бабушке скажи, что я ее люблю! Папочка! Мне очень обидно, что у меня чужое отчество! Ведь я не Алексеевна, правда? Я ведь Александровна! И фамилия у меня не твоя! Можно, я к тебе перееду? В деревне ведь тоже есть школа? Ты меня перепишешь на свою фамилию. Как поживает тот ежик, что с поломанной лапкой? Или он сейчас спит? А твой лось? У него срослась нога? Ты его отпустил? Папочка, а почему в твоем лесу не водятся олени? Они ведь красивее лосей и не такие страшные, правда? Я бы могла к ним подойти поближе. Знаешь песенку по лесного оленя? Это из старого кинофильма, но ее крутят по радио все равно, и мне нравится. Я почему-то вспоминаю тебя, когда представляю оленя. Мне кажется, что ты в прошлой жизни был все-таки не лосем, а оленем. Ты знаешь, что все мы когда-то жили еще раз? Кто-то был травкой, кто-то зайцем, это я в одной книге прочитала. Интересно, кем была я? Лягушкой? Меня так дразнили за зеленые глаза. Или русалкой? У них тоже глаза зеленые? Как ты думаешь?»
Ане не хотелось признаваться дочке, что она роется под чужой подушкой, а потому пришлось молча проглотить обиду – правда, не без некоторых намеков, которые Лиза простодушно не связывала с притворством матери. Пару раз Аня проехалась по поводу реинкарнации, сообщив дочке, что этот бред пришел из буддийской религии. Не может человек в прошлом быть жучком или паучком! Один раз напомнила неблагодарной Лизе, что Алеша спас ее от сплетен, когда женился на ней, бессовестно брошенной жертве мужского коварства, и надо сказать папе Алеше «спасибо».
– Так он же меня тоже бросил.
– Это я его бросила, – уточнила Аня.
Все было глупо – весь этот разговор. И Лиза вела себя странно – почти не отвечая, как бы рассеянно, что тоже задевало Аню.
А через месяц после последнего письма отцу, на которое он почему-то не ответил, стали происходить странные вещи: отец не отвечал дочке, бабушка Ванда – Галине Васильевне. Именно та стала бить тревогу: звонила Ане через день, выпытывая, есть ли письма из Белоруссии. Может, распад Союза так повлиял на работу почты? Мы теперь стали заграницей для них? Может, письма не пропускают? Может, у них там цензура работает?
– Мама, что ты болтаешь? – злилась Аня. – Какая цензура? Сейчас разгул демократии, а ты – цензура! Да пишите любую глупость – кому вы нужны? В стране горе, а ты…
– Какое горе, дочка? – пугалась мать.
– Ты в своей дерёвне совсем того… Телевизор не смотришь? Вот поставят кругом границы, узнаешь, какое горе! Марыська теперь в России живет, в гости зовет, а как с денежками быть? У нас купоны, у них рубли, а в Белоруссии, куда ты так стремишься душой, вообще какие-то « зайчики».
Горе было не в стране. Горе, оказывается, настигло скромную семью из двух человек: лесника Олеся Яновича и его маму Ванду, старуху семидесяти лет. А если точнее – то еще одного человека, словно воспрянувшего из праха и ставшего для бабы Ванды и ее сына светом в окошке. А если еще точнее, то беда ударила еще и по скромной женщине по имени Инга, учительнице местной школы. В сентябре Олесь с новой учительницей познакомился, а в декабре женился – по всем правилам, даже со свадьбой. Инга приняла всем сердцем и Олеся с матерью, и его сына, про которого знали до сих пор только два человека – мать и сын.
История ранней гибели первой жены Олеся в его устах была усечена в деталях. Не надо было знать чужим людям (к ним относилась и Аня), что у этой женитьбы, так трагически завершившейся, было бурное начало. Олесь и Нина полюбили друг друга еще в восьмом классе, а накануне десятого, летом, довели эту любовь до логического конца. Таким концом (и позором в глазах родни) стала ранняя беременность Нины. Девочке повезло, что мать, работая акушеркой, насмотрелась на последствия неудачных абортов и запретила дочке совершить глупость. Пришлось уезжать из родного Гомеля в Сибирь, где жила какая-то родня. Нина бросила школу, родила ребенка, которого тут же и усыновили ее родители. Десятый класс Нина кончала в вечерней школе, ожидая, пока будущий супруг закончит первый курс, чтобы воссоединиться.
Не желая с ним расставаться, Нина тоже уехала в Ленинград, где учился Олесь, но поступать в институт не стала. Нужны были деньги. На две стипендии не проживешь, если снимаешь даже плохонький уголок. Пришлось идти на медицинские курсы. Работа медсестры помогла кое-как прожить первые два года. Они строили планы на будущее, в котором их было уже трое. Маленького сына Нина собиралась забрать к себе.
Летом они уехали к родителям в Омск. Олесь устроился подработать в местном лесничестве, Нина возилась с ребенком, который называл мамой бабушку. Приходилось переучивать… Еще была мечта навестить в Гомеле вторую бабушку, Ванду. Той сильно не нравилась затея с усыновлением ребенка при живой матери. Не нравились и сваты, не только оторвавшие свою дочь от родных мест из-за какого-то «позора», но и разлучившие ее с сыном, Олесем. Семья оказалась разбросанной по Союзу, и куда это годится?
Но этим летом Ванда своего сына не дождалась. Нелепая смерть совсем еще юной женщины окончательно разрушила семью. Родители Нины во всех грехах обвиняли своего зятя. Мало того, что совратил их Ниночку, почти ребенка, так еще и уехал в чужой город учиться, точно в Белоруссии не было своих институтов. Тень нелюбви к зятю накрыла и его мать, Ванду. Когда следующим летом Олесь приехал к сыну, он не застал никого. Теща и тесть присвоили себе малыша и спрятали. То есть, увезли в неизвестном направлении.
– Сынок, – утешала Ванда, – ты бы все равно не мог держать ребенка при себе. Вот доучишься, тогда и будем своего добиваться, хоть через суд.
Никто не предполагал тогда, что Олесь надолго затоскует по своей любимой Нине. Ванда надеялась, что он встретит женщину, способную отвлечь его от горя. Сколько девушек добивалось его любви! Глядя на сына, Ванда не могла надивиться, какое же чудо она родила. До чего красив! Рядом с ним все ей казались ущербными. И вот эта красота пропадает… Олесь ушел в себя, и если бы не любимое дело, он бы просто свихнулся. Когда Ванда перебралась из Гомеля к сыну, а потом узнала про существование Лизы, она впервые за много лет почувствовала себя счастливой. Если Бог лишил ее радости растить внука, то хоть Лиза утешит на старости лет.
Когда девочка приехала, да еще со своей замечательной бабушкой, Галиной Васильевной, Ванда расцвела. Эти две гостьи сразу стали родными. Любить их было легко. Лиза, так похожая на своего папу, что не хотелось глаз от нее отводить, оказалась умной девочкой, спокойной и даже ласковой. А уж ее бабушка… Такой подруги у Ванды никогда не было. Чтоб вот так, с полуслова, ее понимала.
А потом Олесь полюбил Ингу. Теперь Ванда мечтала услышать в доме голос младенца. Ее желания стали сбываться с удивительной скоростью. Не было никого – и вдруг внучка, подруга, славная девушка Инга…
А через месяц после свадьбы Олеся объявился… его сын. Нашел отца через передачу «Жду тебя». Это был уже совсем взрослый парень. Ему шел двадцать шестой год. Он жил в Ленинграде, был художником- оформителем по профессии, работал в каком-то театре и, как все художники, имел сложный характер, импульсивный и в то же время не такой открытый, как у Лизы. Природа гармонично распределила в его внешности черты матери и отца. Глядя на его длинные темные волосы и нос с легкой горбинкой, Олесь вспоминал Нину. Та, правда, была кареглазая, а Ярославу достались отцовские глаза, что тайно радовало Ванду. Конечно, он не мог здесь жить постоянно, но лето собирался проводить в отцовских «владениях».
Все складывалось замечательно. На старости лет Ванда, давно похоронившая мужа, была окружена родными людьми. Когда все разъехались, она начала переписку, радуясь, что Лиза и Галина Васильевна с удовольствием ей отвечают. Жизнь была переполнена новыми, приятными заботами. Инга перебралась жить к ним, и хотя пропадала целый день в школе, а Олесь – на своем участке, зато вечер собирал всех под одну крышу.
И когда однажды в заснеженный и морозный вечер Олесь не вернулся, Ванда с Ингой забеспокоились по-настоящему. Он-то мог заночевать в охотничьем домике, где было все на первый случай. Рядом стояли кормушки для лосей и других зверей. Он мог там задержаться, заготавливая корм. У Олеся были помощники, пока еще не испорченные тайным браконьерством. Причин вроде бы для настоящего волнения было мало. Но Ванда металась из дому на подворье и обратно, то и дело выбегала на огороды, через которые пролегала тропа в лес. Ее пугали сугробы, выросшие за один день так, что полуметровые елочки в них утонули.
В лес зимой Олесь ходил на лыжах, осенью и весной ездил на крепком жеребце, подаренном лесхозом за отличную работу еще в нежном возрасте. Жеребец был с норовом и получил кличку Леший, как и его хозяин, за последние годы обросший бородой и длинными волосами. Чтоб не возиться со стрижкой, Олесь собирал волосы резинкой на шее, удивляя односельчан экзотической прической. Инга вернула ему молодость, но не изменила внешнего облика: именно таким она увидела его первый раз и была сражена странной красотой лесника, про которого ходили легенды. Ее, горожанку, удивила опрятность Олеся. Он умудрялся держать в чистоте одежду, волосы, бороду, даже руки, от него не пахло потом, как от других мужиков, зато он пропах хвоей и травами, как настоящий обитатель леса.
Ночь женщины провели сидя у печки в полном безмолвии. Не хотелось пугать друг друга страшными догадками о том, что в лесу появились пришлые охотнички, не раз пуганные командой Олеся, о волках, что неожиданно перешли западную границу – из болотистого Полесья. Их вой слышали ночами, но пока не могли понять, кто же на самом деле подает голос – одичавшие собаки, стаи которых распространились за последнее время в округе, или настоящие волки.
Неделю искали Олеся всем селом, подключившись к команде, присланной из города. Помощники лесника уверяли, что оставили Олеся на развилке между двумя участками леса, то есть – на пути к дому, где была проложена лыжня. Но куда девались приметы его пребывания? Олесь не оставил после себя ни одного следа, словно испарился…
А через месяц стало ясно, что он погиб. Лес стоял оцепеневший от снега и мороза, храня свои тайны. Раненный кем-то или замерзший, человек бы непременно нашелся. Ванда просто потеряла рассудок: каждое утро, нацепив лыжи, выпрошенные у соседа, она брела в лес – искать. Инга плакала дома, плакала на уроках. Обе не могли поверить, что в их краях можно пропасть без вести. Ведь здесь все всех знают, и если появляется кто-то чужой, об этом узнают мгновенно.
Первым не выдержало сердце Ванды. Инга осталась в доме одна, и тогда уже написала Лизе и Галине Васильевне об этой беде. Она всем сердцем приняла обеих, слушая рассказы свекрови.
Лиза рыдала так бурно, словно знала отца и любила всю свою жизнь. Задетая этим Аня помалкивала, даже не утешала. Понимала, что надолго такого обилия слез не хватит. Они просто иссякнут. Они, конечно, закончились. Но лучше бы не кончались: наступил период затяжного молчания. Девочка не смотрела телевизор, не читала книг, не рисовала, а, как старушка, смотрела в пустоту, пугая Аню таким взрослым проявлением горя. Пришлось звать на помощь Галину Васильевну…
6
Прошло больше восьми лет. Овдовевшая Галина Васильевна жила теперь в городской квартире со своими девочками. Аня разошлась с последним мужем пять лет назад и больше не хотела ни с кем связываться, предпочитая свободное плавание в «океане любви», как она говорила со смехом. Плавание у нее получалось: Аня не старела, а наоборот, вроде бы даже помолодела, когда плюнула на школу и устроилась в лабораторию на санстанции. Лиза изучала иностранные языки в университете, писала «в стол» стихи на русском и украинском языке, никому их не показывая, и мечтала уехать во Францию «по обмену студентами».
По мнению Ани, мечта была глупой, а потому неисполнимой. Все знали, что в обойму студентов, посланных за рубеж, почему-то попадали детки «крутых» родителей. Но пока Лиза усиленно занималась французским и итальянским, хотя все вокруг смеялись: не актуально! Вот английский – это да! Английский шел на факультете вторым, но душа Лизы просто купалась в латинских звуках.
Казалось, что в прошлом осталась тоска по отцу – настоящее владело современной девушкой, а в нем не было и намека на любовь к дикой природе, среди которой раскинулись деревянные избы и подворья, так не похожие на белоснежные украинские хатки в вишневых садах. И никто не знал, что память сердца сохранила образы прошлого нетронутыми. Отец с его ласковыми руками и открытой улыбкой, подтянутый и быстрый в движениях, вспоминался только в окружении своего лесного царства, где одуряюще пахло грибами, даже когда их не было, и хвоей, а еще чем-то сложным, травяным. «Это дыхание леса», – говорил отец, когда Лиза морщила нос, пытаясь разобраться в ароматах. Отцу нравилось, что Лиза так неравнодушна к запахам.
– В степи тоже пахнет, еще лучше, – защищала Лиза родные края.
– Конечно, там же много цветущих трав, а здесь травке негде разгуляться, она поскромнее, – соглашался отец.
Не забылись радостные встречи с мелкими зверушками. Как она визжала от восторга, впервые увидев стремительный полет белки! Отец показывал ей лисью нору, возле которой земля была усыпана птичьими перьями.
– Мы позавтракали цыпленком, – покачал головой папа.– А теперь дрыхнем. Наверное, у пана Ивася стащила, этот дурачок никогда птичник не закрывает. А потом жалуется.
К обитателям леса он относился, как к людям.
И бабушка Ванда стояла перед глазами как живая. Она была не из местных, но бабы бегали к ней с удовольствием за разными советами. Им нравилось рассматривать всякие городские предметы, непривычные в деревне, и то, как она одевается, разговаривает, стряпает, относится к кошке. Ну кто, скажите, станет кошку в дом пускать ночью да еще позволит спать на диванных подушках? Кто кошкам лапы вытирает после прогулки под дождем? И почему в ее избе тараканы не живут? И мух не видно? Почему-то именно к Ванде бегали лечиться, хотя она не была ни врачом, ни даже травницей. Ей верили. У нее были добрые руки, глаза и улыбка. Она не любила сплетничать.
И хоть сами бабы это дело любили, к ней, бабе Ванде, не лезли с сомнительными новостями. Инга после смерти мужа и свекрови вроде бы переняла эстафету доброты, прижившейся в этом доме. Во всяком случае, так она писала Галине Васильевне через несколько месяцев после своего неожиданного сиротства: « Не знаю, что тянет этих женщин к нашему дому, но они идут и идут, и я здесь невольно исполняю обязанности психотерапевта».
Галина Васильевна получала от Инги поздравления ко всем праздникам и приглашение летом погостить вместе с внучкой Лизой, но Иван Захарович к тому времени уже нуждался в постоянном уходе. А одну Лизу Аня не хотела отпускать.
Через два года после гибели своего мужа Инга вышла замуж, и уж теперь она была для Лизы и Галины Васильевны никем… Переписка оборвалась.
Ни Галина Васильевна, ни Аня даже не догадывались, что Лиза мечтала еще хотя бы раз побывать в тех местах. Она хранила те несколько писем отца, что успела получить, и, перечитывая их, по-настоящему тосковала. Вдвоем с Галиной Васильевной они вспоминали бабушку Ванду, по письмам которой пытались представить себе Ингу. Им нравились и письма Инги, такие безукоризненно грамотные, исполненные печали и некоторой покорности судьбе. Если Ванда искала сына, не желая верить в его гибель, то Инга просто оплакивала мужа. Она была, наверное, реалисткой…
Сначала Лиза подготовила бабушку к мысли, что надо поехать к Инге. Галина Васильевна немного посопротивлялась, считая, что это неудобно. Все-таки Инга – совсем чужой человек, пусть даже хороший. Потом стала задумываться: а вдруг Инге как раз наоборот – понравится такая гостья из прошлого?
– Давай напишем ей. Если согласится… А, может, она там давно не живет? Мало кто в этой дыре задерживается.
Предложение Лизы было разумным. Письмо стряпали вместе, постарались писать лаконично, не давить на чувства. Ответ пришел неожиданно быстро, словно Инга тут же его написала и бегом кинулась на почту. Она рада! Она ждет!
К письму прилагалась карта той части Белоруссии, что граничила с Украиной. Смешная карта, сделанная чьей-то ученической рукой, со всеми обозначениями рек и городишек, а также деревень, с указанием всех дорог – даже местного значения.
«Дорогая Лиза! Предлагаю вариант передвижения по пограничной полосе, чтобы не сталкиваться с весьма корыстолюбивыми и даже агрессивными таможенниками (с обеих сторон)».
Далее подробно – о том, куда доехать на поезде, где пересесть на сельский автобус до границы, где из него выйти и попроситься в попутчики к какому-нибудь деревенскому дядьке на бричке, что свободно пересекают границу в деревнях, расположенных впритык друг к дружке. У некоторых вообще сельский магазин или рынок оказались за рубежом родной державы, как и половина родни, так что при каждом дворе был свой «обменный пункт валюты, а также иностранное посольство. «За маслятами мы ходим в Украину, где сосна, а они к нам – за подосиновиками»,–писала Инга, потешаясь над властями двух стран, никак не умеющими разрулить проблему пограничной зоны.
В августе Лиза отправилась в дорогу. Аня, конечно, была против такого путешествия, но больше из чувства противоречия. Лиза выросла в этой атмосфере вялотекущего внутреннего конфликта с матерью и уже научилась выслушивать все упреки и советы, а делать по-своему. Когда бабушка вернулась из села насовсем, она приняла сторону внучки во всех мелких перепалках, в душе считая дочь, увы, куда менее духовной личностью, чем Лиза.
Девочка нравилась ей безоглядно, и Аня ревновала немного, не совсем понимая, чем она хуже. Вернее – чем Лизка лучше. Она даже не отличница, какой была Аня, и характер у нее не такой открытый, и в еде переборчива, и за модой особенно не следит. Джинсы до дыр занашивает, вместо блузочек цепляет на себя футболки, обувь носит спортивную, туфли нарядные, на высоком каблуке, валяются без дела от одного праздника до другого. И хотя у девочки шикарные глаза (папины) и волосы (мамины и папины), а рот большой сейчас в моде (повезло!), не мешало бы добавить краски на бледные щечки, подвести веки для пущей выразительности, привести в порядок голову, на которой столько волос, что их надо почаще расчесывать. Нет, она, Аня, больше следила за собою в Лизином возрасте!
Лиза следовала всем советам Инги, передвигаясь по белорусско-украинской границе, размытой во всех отношениях. В этих краях не найти было чистого белоруса, украинца, русского или поляка, и говорили все на причудливой смеси всех языков, к чему, правда, Лиза привыкла в своей части Украины. Так что переводчик ей не понадобился. Добралась она до районного центра, где ее должна была встречать Инга, позднее, чем рассчитывала. Как раз из-за той брички с местным дядькой, что и переправлял ее за кордон. Дядька оказался смешливым и любопытным, все расспрашивал, к кому едет такая краля, и не сильно торопился, растягивая удовольствие побыть в компании с городской дивчиной. Когда Лиза открыла этот нехитрый «секрет», дядька весело хлестнул лошадку и перекрестился, приподнимаясь на козлах:
– Матка Боска! Та то ж чаклунка – пани Инга!
– Глупости! Учительница она в школе, такие не занимаются ворожбой. Она образованная женщина!
Дядька хитро покачал головой, но промолчал. И потом резво пустил лошадку, уже без придуманных остановок и подозрительных объездов. Видно, была у Инги какая-то местная слава, пока непонятная для посторонних.
Они сразу понравились друг другу. Бывает такое: родная душа распахивается тебе навстречу без всякой подготовки, словно долго ждала и дождалась. Они обнялись, расцеловались, одновременно заговорили.
– Лизочка, как ты похожа на папу! Эти зеленющие глаза! Брови! А цвет волос! И взгляд, Боже, этот взгляд… Ты хоть его помнишь?
– Инга… тетя Инга… я. Не знаю вашего отчества…
– Да просто – Инга! Я ж литовка! Какое отчество? Сейчас я просто пани Инга!
Она засмеялась.
– Я вас такой и представляла по письмам. Я ужасно рада. Мне казалось, что вы… строгая, вся в себе. Я таких побаиваюсь, если честно. У меня еще куча всяких комплексов. Наверное, потому, что меня в детстве дразнили лягушкой.
– Так нашим сказочным лягушкам везет: они вырастают царевнами.
– Вот и бабушка так говорит. Успокаивает.
Обе понимали, что пустая болтовня – от волнения.
Хорошо, что и Стась, Ингин муж, понравился Лизе, хотя и был молчалив – только слушал женщин и покорно исполнял все тихие приказы жены. Молчал он как-то по-доброму, и Лиза почувствовала себя в этом доме защищенной от всяких неприятностей. В избе было чисто, пахло травами, и хотя на полу лежали деревенские половички, мебель все-таки перекочевала из городских магазинов, как и полированная стенка, за стеклами которой красовались хрустальные вазы и вазочки, а в соседстве с ними подписные книжные издания из советской эпохи. Вместо семейных фотографий в рамках, какие в постоянной моде у сельских жителей, со стен на современных пани и пана взирал кудрявый Пушкин и длинноносый Гоголь. Слава Богу, то были репродукции приличного качества, а не изделие местного живописца.
Пока готовили на стол, Лиза попросила семейный альбом – с тайной надеждой увидеть своего отца. Может, сохранились его фото? Ведь это дом бабушки Ванды…
Никаких следов прежних хозяев она не нашла. Со страниц альбома улыбалась Инга всех возрастов, с подружками, родителями, соседями по старой квартире в городе. Лиза вежливо долистала до самого конца, вздохнула.
– Ты это ищешь?
Инга протянула Лизе другой альбом, поменьше, кивнула на дверь, за которой скрылся Стась, кратко пояснила:
– Ревнует. После ужина посмотришь. Я тебе постелю в комнате Ванды Алексеевны.
Целая незнакомая жизнь прошла перед глазами Лизы в образах. Другой век, другие лица – точно на старинных картинах. В каждом лице своя тайна, в каждой улыбке свой намек, в каждой позе свой характер. Все ушли в прошлое и забыты живущими – до следующего извлечения альбома. Ушла последняя участница воспоминаний, Ванда. Вот она в свадебной фате, вот с маленьким Олесем на руках, а вот и сам Олесь в окружении одноклассников.
И вот он, вот Олесь – тот, каким Лиза видела его в свои десять лет: совсем взрослый мужчина, в джинсах и ветровке, сидит на огромном пне, подперев руками подбородок и упершись локтями в колени. Улыбается кому-то сдержанно, вернее, усмехается, как это делают люди, не привыкшие позировать. Цвет глаз не виден, конечно, но поражает нездешняя красота, какой-то скрытый артистизм облика в целом. Таких любят женщины, о таких мечтают. Но такие остаются недоступными всем, кроме одной – избранницы. Ей завидуют, удивляясь, чем же она пленила, чем она лучше других. Да, маму можно понять – она влюбилась с первого взгляда, но была отвергнута, если верить бабушке. Оставлена с будущим ребенком. Почему? Мама ведь тоже красива…
Она, Лиза, должна бы затаить на отца обиду, но обижаться почему-то не получалось. Наоборот: внутри жила уверенность, что отец не прижился бы в их городском доме. Ему нужен лес, свобода, хотя… как бы все обернулось, если бы он женился на своей Нине и остался в Ленинграде? Работал бы в министерстве лесного хозяйства большим чиновником или остался преподавать в своем же институте? Ведь бабушка Ванда говорила Галине Васильевне, что учился ее сын очень хорошо…
Спала Лиза на новом месте сладко, убаюканная запахом фиалок под распахнутым окном. Оно было затянуто сеткой – от комаров, но других насекомых в доме не водилось. А ведь мама пугала:
– Да там тараканов полно! И клопы кусают, я помню! Там полно мух, а ты так брезглива!
Неправда, в доме у бабы Ванды не было никаких тараканов, которыми запомнилась Ане изба Марыси, ее однокурсницы. И с мухами здесь боролись успешно, хотя лесные комарики тоже кусались, особенно возле водички, это и Лиза помнила. Так у них в городских квартирах свои комары имелись, да кусючие – ужас! Деревенские комары хоть не нападали исподтишка, а открыто шли на таран человеческого тела, а городские твари долго жужжат под ухом, и пока ты их ловишь рукой, не нападают, а когда плюнешь и успокоишься – наносят подлый удар.
После чисто деревенского завтрака – с картофельными драниками и парным молоком (от соседской коровы, Лиза предпочла бы кофе) потянуло в лес, но Инга захотела показать городской гостье свое хозяйство. Пришлось побродить по двору и саду, который плавно перетекал в лес. Никакой ограды в виде крепкого забора или хотя бы тына, как в селе у бабушки Гали. Лес с его зверьем был здесь другом, а не вражеской территорией, хотя если вспомнить, что он сгубил ее отца…
– Почва у нас песчаная, как ты видишь, – объясняла Инга свои успехи в выращивании клубники и картофеля. – А вот по соседству, где низина и лес лиственный, там почва болотистая и в огороде, там ничего не растет, только клюкву и сажать.
.
