Прощание с веком

И. Рассказов

Прощание с веком.

В этом году зима запоздала. Что-то в природе стало не так, а поэтому декабрь промёрзшей поступью бродил по улицам этого города, в недоумении озирая разутую и раздетую земную твердь.
Иван постоял, задрав голову к небу.
«Наконец-то…»
Первый снег неторопливо стал падать на землю, кружа миллионами снежинок выплывающими откуда-то сверху. Там, откуда они появлялись было всё непроницаемо: ночь покалывала глаза.
Иван стал ртом ловить белых мушек. Когда они касались языка, он ничего не чувствовал, а ему хотелось этого, как тогда в далёком детстве. И чтобы отец ещё совсем молодой и сильный мчал его в детских санках, а он смеялся, и снег покусывал его детское личико, и ничего не было страшно — жизнь только-только начиналась, и столько всего ещё ждало его впереди.
«Как давно это было».
Иван зажмурил глаза. Сразу же появился образ матери, и ему почудилось, что он слышит её голос.
«Нет, показалось, — Иван поднял веки. – Один я… остался».
Он ещё немного постоял. Хотелось в эту предновогоднюю ночь где-нибудь уединиться, подумать о своём или просто помолчать. Прислушался. Тишина властвовала над миром, и только снег, падавший с неба, напоминал о том, что жизнь продолжается. Слух уловил негромкие хлопки – китайские петарды начинали предновогоднюю увертюру. Иван улыбнулся и подумал: «Мир в ожидании Нового года. Век двадцатый скоро простится с человечеством и всё начнётся, как с белого листа».
Он не чувствовал ни холода, ни усталости. Брёл, медленно всматриваясь в окна домов. Эта привычка у него осталась с тех пор, как он узнал, что стал сиротой. Лет ему тогда было уже достаточно для того, чтобы суметь спрятать слёзы от людей. Вот и теперь что-то подобное накатило при виде мигающих огоньков в окнах, где готовились к семейным торжествам по случаю Нового года. Он вспомнил пироги, которые пекла мать и как ему показалось, на языке ощутил вкус вишни запечённой в тесте.
Ноги сами вынесли его на тихую улочку. Всё здесь было, как в далёком его детстве: светящиеся вывески, витрины с выставленными в них ёлочными украшениями и люди, спешащие с продуктовыми сумками во все концы. Иван ещё подумал, что всё так, но что-то было в этом такое, отчего ему казалось: никто его не замечает. Попробовал спросить который час, но старик с обвислыми усами только буркнул что-то себе под нос и заковылял дальше, даже не посмотрев на него.
Иван остановился перед дверью с вывеской, обрамлённой новогодними гирляндами – «Ноев ковчег». Тут же ему захотелось тепла, и чтобы огонь в камине лизал поленья и тишина сложила свою мохнатую морду ему на плечо. Он потянул дубовую дверь на себя и звонкий колокольчик возвестил, что она не заперта. Оказавшись на пороге, увидел притушенное освещение и столики, аккуратно расставленные по всем пространству. За барной стойкой никого не было, но где-то играла музыка, и даже его слух уловил людские голоса. Иван вошёл.
«Странно, ощущение такое, что вокруг полно людей и голоса, звон посуды – всё присутствует, а я ничего не вижу, — Иван снова повертел головой по сторонам. – Глюки, пожаловали. Ну что ж, одиночество на этот раз не будет таким однообразным».
Он снял с себя куртку подбитую мехом с нашивками, по которым легко было определить, что он офицер в звании капитан. Повесил её на вешалку в виде рогов в самом углу от входной двери справа и, убедившись ещё раз, что рядом никого нет, шагнул к столику у камина, где языки пламени обнимали подброшенные кем-то поленья. Сел, руками ощупал дубовый стол. Пальцы должны были ощутить тепло, но этого не произошло.
«Наверное, всё это последствия от ранения, — подумал Иван и прислушался. – Нет определённо я здесь не один. Что за чертовщина?»
Он стал присматриваться. Нет, ничего не увидел. Хотел позвать официанта, но тут входная дверь отрылась, пропуская с улицы посетителя. Иван повеселел и даже подумал, что в такую ночь уходящего года было бы неплохо поболтать с красивой женщиной. Увы, посетителем оказался мужчина. Иван сам себе улыбнулся, мол, это тоже вариант. Незнакомец неторопливо снял с себя верхнюю одежду, чем-то смахивавшую на широкополую шинель, огляделся по сторонам. Иван приподнялся со стула, давая ему понять, что не против, если тот подсядет к нему для компании. Посетитель понимающе улыбнулся краешком губ и, кивнув в знак согласия, направился к камину. Подойдя, щёлкнул по-военному каблуками, представился:
— Гвардии капитан Белов, — потом помедлив, протянул руку и сказал: — Можно просто Константин Сергеевич.
Иван пожал протянутую руку, рассматривая на груди капитана Георгиевский крест. Он ещё подумал о том, что в предновогоднюю ночь карнавалы и всякие там маскарады никто не отменял. Они сели.
— А погода разыгрывается, метёт, — гвардии капитан повёл взглядом по сторонам.
Иван поддакнул, стараясь привыкнуть к ощущению того, что всё происходящее не сон.
Входная дверь опять издала характерный звук, впуская кого-то с улицы. Это был человек без головного убора. Его волосы, зачёсанные назад, усыпанные снегом при внутреннем освещении казались совсем седыми. Сбросив с себя кожанку, хозяйственным шагом направился прямо к камину. Не спрашивая разрешения сел на свободный стул со словами:
— Скучаем? — оглядел присутствующих и как старым приятелям предложил:
— Может, выпьем? – чуть помедлив, добавил: — За знакомство?
— Можно, — Константин Сергеевич с новоприбывшего перевёл взгляд на Ивана и спросил того: — Не против?
— Я — «за».
— Меня зовут Александр Николаевич. Можно коротко — товарищ комиссар, — представился мужчина.
При этих словах что-то изменилось в лице Константина Сергеевича. Было ощущение, что птица с чёрными крыльями села ему на голову заслонив своей тенью его лицо от посторонних глаз. Иван покосился, но виду не подал, что что-то заметил. Тем временем товарищ комиссар привстал и поискал глазами того, кто мог бы их обслужить.
— Бардак… Никого, — Александр Николаевич ругнулся вполголоса. – Нет, определённо день сегодня не задался у меня с самого утра, — он перевёл взгляд на Константина Сергеевича. – Что-то мне ваше лицо знакомо. Мы с вами не встречались раньше?
— Если только в прошлой жизни, — тот посмотрел на Александра Николаевича и сухо представился: — Гвардии капитан Белов.
— То-то я смотрю, попахивает вашим благородием… «Белая кость»? Ну, тогда значит, встречались и только в прошлом. Да не напрягайся… — комиссар сразу перешёл на «ты». — Чего теперь-то нам делить? А ты тоже из этого сословия или…? – перевёл взгляд на Ивана.
Тому не понравилось такое обращение. Он сухо ответил:
— Я русский солдат.
— Понятно. Получается, что встретилось настоящее с прошлым. Интересный расклад… — товарищ комиссар скривил губы не то в улыбке, не то просто так от боли непонятной и застарелой. – Действительно «Ноев ковчег»… Правильно я говорю, ваше благородие?
Белов уставился на комиссара.
— Ну, не хочешь отвечать и не надо. Дело хозяйское, только помни: кто всех вас с перекопа погнал за границу и не забывай. Правильно я говорю, русский солдат? – комиссар улыбнулся Ивану. – Судя по всему, ты тоже офицер. Угадал?
Тот кивнул. Комиссар оскалился:
— Нюх у меня на всё подобное ещё с прошлого.
— Сейчас настоящее и… — гвардии капитан Белов прервал говоруна.
— Да знаю я ваше благородие, знаю, только от прошлого не открестишься. Ведь так?
Иван слушал, пытаясь понять смысл сказанного. Он никак не мог взять в толк: почему эти двое, напялив на себя одежды времён гражданской войны, затеяли этот разговор.
Опять входная дверь кого-то пропустила внутрь заведения. Кашель возвестил о новом посетителе.
— О, нашему полку прибыло! — воскликнул комиссар, поправляя на голове волосы.
— Так точно, прибыло,- проговорил вошедший и, сбросив с себя полушубок, предстал перед сидящими у камина со словами: — Разрешите представиться, — он расправил под ремнём гимнастёрку без знаков различия.
— Сразу видно, наш человек. Да ты садись без всяких там этикетов, — комиссар широко повёл рукой вокруг себя.
Вошедший подошёл ближе и произнёс, откашлявшись:
— Ковшов Дмитрий Алексеевич… в прошлом капитан.
— Все мы здесь в прошлом, капитаны, — понимающе кивнул ему Александр Николаевич. — Где служил?
Ковшов посмотрел на говорившего и подумал про себя: «Там, где я служил — тебя не было», но вслух ничего не произнёс – промолчал.
Комиссар стал вертеть головой:
— Н-да, нет порядка на Руси. Официант! Что они все здесь вымерли?
Иван сидел и рассматривал всех троих. Возраста они были одного с ним, но что-то ему подсказывало: за этим равенством скрывается такое, отчего он себя чувствовал в их компании пацаном. Как бы угадав его настроение, гвардии капитан Белов произнёс:
— Всё так и есть.
— Как так? – Иван посмотрел на него.
— А разве ты ничего не знаешь?
— Не морочь мальцу голову, — комиссар перебил Белова. – Ты парень ко всему происходящему относись проще. Мы-то с ними в этих списках по более тебя, а поэтому прислушивайся, да приглядывайся. Тебе ещё повезло, — он сделал паузу. – Век-то на исходе.
— И что? – Иван недоумённо обвёл всех троих взглядом.
Комиссар, пригладив волосы, продолжил:
— Последние часы доживаем на этом свете.
— Объясните, — потребовал Иван.
Белов слегка стукнул ладонями по столу со словами:
— Нас нет среди живых.
Иван улыбнулся, но как-то натянуто. Было ощущение, что страх стягивает мышцы лица. Гвардии капитан прокашлялся и продолжил:
— Убиты мы.
— Разыгрываете? Как это может быть?
— Может, — Белов грустными глазами посмотрел на Ивана. – Призраки мы и ты один из нас. Что-то мы в прошлой жизни сделали неправильно, отчего после нашей смерти никто не взял на себя смелость нас отпеть и с тех пор наши души неприкаянными блуждают по свету среди живых и…
— И ждут, когда этот век закончится, — перебил его комиссар. – Создатель всех нас заберёт на небо.
— Бред какой-то… — Иван забегал глазами по лицам всех троих. — Это получается и я мёртв? Но этого не может быть? Меня ждут.
— Ну, если ждут, чего ты здесь? — комиссар ухмыльнулся. – Поднимайся и шагай туда, где тебя ждут.
Иван только сейчас вспомнил, что вчера вернулся в город и первым делом направился к своей возлюбленной Наташке, но…
Комиссар уже не так весело посмотрел на Ивана и спросил:
— Вспомнил? Сочувствую, но сам такой и поэтому моё тебе сочувствие, как поцелуй – без тепла и вкуса.
Белов вздохнул и стал что-то искать в своих карманах. Комиссар обернулся к Ковшову и повторил ему свой вопрос:
— Так, где служил земляк? Что-то на тебе одежда вся разобранная: нет ни знаков различия, ни…
— Предатель я, — ответил ему Дмитрий Алексеевич тихим голосом.
— Чего? – комиссар от этих слов даже приподнялся со своего стула.
— Власовец.
— Ну, ты и сука…
— Господа, господа… — Белов поднял руки.
— А ты чего рот разеваешь, ваше благородие? Или думаешь, что всё списано и забыто? – Александр Николаевич вышел из-за стола.
Его руки непроизвольно то и дело сжимали воздух в кулаки. Иван оценивающе наблюдал за происходящим.
— Нет, и никогда этого не будет. Не для того столько крови было пролито, чтобы вот так взять и обняться. Пока мы тут на этой земле, всё будет как есть и точка.
Ковшом молчал, опустив голову. Комиссар ещё что-то говорил, но Иван уже ничего не разбирал. Он весь был в своих думах, которые размазали его по невидимой тарелке, и теперь надо было собраться с силами, чтобы вернуться в круг понимания происходящего вот здесь, прямо сейчас.
— Ну, чего вы? Разве вы не знаете, что в России идёт речь о примирении и…? – Иван подал голос.
— Кого и с кем? – опалил его взглядом Александр Николаевич. – С ним или с ним? – комиссар кивнул на гвардии капитана и на власовца. – Эх, русские, русские, что ж вы с собой делаете?
— Но…?
— Чего разнокался? Ты сам как оказался здесь? – комиссар уставился на Ивана.
— Воевал.
— С кем? Ведь последняя война в сорок пятом отсалютовала победой в нашу честь.
— Та закончилась – другие начались, — Иван серьёзно посмотрел на Александра Николаевича.
— Какие ещё другие? — тот понизил голос до шёпота. – Какие ещё другие? А? Что это за войны такие, когда убивать приходится друг друга и непонятно за что?
— История повторяется, — тихо произнёс Белов.
— Какая ещё история, ваше благородие? – комиссар будто наткнулся на невидимое препятствие.
— Человеческая, — пояснил Константин Сергеевич.
— Ты ваше благородие это брось! Ваше семя расстреливало рабочие демонстрации до семнадцатого года.
— Мы до семнадцатого, а вы – после…
— Что? Да я тебя за такие слова…
Ковшов, молча, встал между ними. Комиссар скользнул взглядом по его крупной фигуре и процедил сквозь зубы:
— Сговорились? Так вот что я вам скажу соотечественники, я и там, на небе буду вам глотки зубами рвать. Я устрою вам такую жизнь, что…
— Ничего этого там не будет, — Белов опустился на стул, с которого до этого встал, чтобы стоя выслушать этого красного комиссара. – Там всё стирается из памяти.
— У меня не сотрётся, — комиссар погрозил ему пальцем и тут же гаркнул: — Официант, водки! Ну, сколько можно ждать?
На какое-то мгновение наступила тишина. Откуда-то издалека донеслись неясные звуки. Было ощущение, что там, куда им всем четверым нет хода, люди празднуют Новый год. Собственно, не здесь – на земле, не там — на небе им не было места. Они зависли между прошлым и будущим, и только настоящее дразнило их звуками, напоминая каждому из них, что только они повинны в своём нынешнем положении.
Белов нарушил молчание, разминая в пальцах сигарету:
— Курить хочется, а запаха дыма не чувствую, — сделал паузу и сказал: — Примерно через час мы покинем эту землю навсегда. Давайте хотя бы напоследок не будем возводить между собой баррикад. Уж кто-кто, а мы с вами знаем, что до хорошего это не доводит, да и навоевались по самую макушку и потом примирению положено начало и надо следовать этим курсом.
— Сказать — не сделать, — проворчал комиссар, опускаясь на свой стул. – Одно дело примирить живых и совсем другое – мёртвых с живыми. Кто их примирит-то? Живые стали нас забывать. У них времени нет — всё торопятся куда-то, а куда сами не знают. Сколько ещё не захороненного нашего брата лежит по всей земле?
— Много, — согласился с ним Белов. — И, тем не менее, давайте помнить, что в прошлой жизни все мы с вами были солдатами.
«Почему в прошлой? – Иван потёр пальцами себе виски. – Я и сейчас солдат и… Но если они говорят, что я, как и они… Ерунда. Ну, ранили меня, ну отлежусь и опять к ребятам в часть. Чего только не привидится в последнюю новогоднюю ночь? И эти тоже разыграли тут комедию: красные, белые… Артисты, а я уши развесил».
Пока Иван рассуждал и слегка себя пощипывал за ногу, чтобы проснуться, разговор переместился на Ковшова. Теперь комиссар пытал его:
— Ну, вот скажи мне: какой ты солдат? А я тебе отвечу: никакой. Предатель ты…
— Предателем меня сделала Родина.
— Что? – комиссар собрал к переносице брови. – Повтори…
— И повторю: предателем меня сделала Родина, — Дмитрий Алексеевич весь выпрямился. – Не захотела копаться во всём этом и одним росчерком пера перечеркнула мою биографию, да и не только мою.
— Ты говори, да не заговаривайся.
— Говорю так, как было: в плен попал, как все.
— Ты ещё скажи, что был ранен, в беспамятстве, — не унимался Александр Николаевич.
— Нет, ранен не был… Врать не хочу, — Дмитрий Алексеевич обвёл присутствующих тяжёлым взглядом. – Сдали нас наши генералы.
— Врёшь, гад! Не было этого! – рявкнул комиссар.
— Было… Я, как и ты был офицером…
— В прошлом.
— Да, в прошлом, — Ковшов опустил голову себе на грудь. – Сдали они нас, чтобы самим уцелеть.
— Уцелели? – поинтересовался Белов.
— Не знаю. Нас сразу изолировали от них: бросили в концлагерь, а там газет не выдавали.
— Не жалься, паскуда, — комиссар сжал сухонькие кулачки.
— Я не для этого вам рассказываю, чтобы меня жалели, — Ковшов поднял глаза от стола. – Решили мы устроить побег. Было нас семеро. Улучили момент и дали дёру во время заготовки дров. Не знали мы, что вокруг этого леса минные поля. Тут ещё по следу собак пустили. Прижали они нас. Мы и рванули через поле. Я чуток отстал, из-за ноги – вывихнул её, когда перебирались через овраг и вижу: мои товарищи стали по кускам разлетаться в стороны. Испугался я и не побежал, а тут и собаки подоспели и стали меня рвать на части… Думал, что это конец, но ничего подобного: собрали меня в мешок и в концлагерь выставили на обозрение, мол, для устрашения остальным. Бога просил, чтобы добили меня…
— Это, с каких это пор кадровый офицер и вдруг с Богом ведёт беседы? – ухмыльнулся комиссар.
— Ничего в этом зазорного нет… Моё это личное дело.
— Эх, меня рядом не было, я бы тебе продемонстрировал это самое личное дело. Ну, давай — ври дальше…
Ковшов сглотнул ком в горле и продолжил:
— Не стали меня добивать. Бросили в барак. Был среди заключённых доктор. Вот он меня на ноги и поставил. А через несколько месяцев стали наведываться к нам «власовцы». Агитировали, стращали… Получалось с их слов, что Родина отреклась от всех нас. Сначала не верилось, а потом с воли стали просачиваться слухи, мол, ждут нас дома тюрьмы и каторги, если повезёт, а нет – расстрел. Я как представил себе всё это, так с катушек и слетел. Как-то ночью из одежды смастерил удавку и…
— Баба ты, а не офицер, — комиссар осуждающе посмотрел в глаза Ковшову.
— Не суди и не судимым будешь, — произнёс гвардии капитан. – Все мы здесь сделали в прошлом что-то такое, отчего наши души оставлены Создателем до конца века, среди живых.
— Ничего немного осталось, — комиссар злорадно улыбнулся. – Скоро всё встанет на свои места. А ты за что ваше благородие удостоился этой участи? Среди вашего брата всё подобное встречается крайне редко.
Белов прикрыл глаза. Память безошибочно выбрала из всего, что таилось внутри тот злополучный день, когда…
— Двое нас было у матери. Отец ещё в первую мировую погиб. И я, и брат пошли по его стопам и стали военными. Не успели оглядеться, а тут грянула революция. Я подался к белым, а брат – к красным. У меня своя, правда, у него – своя. Сейчас бы всё вернуть назад.
— Неужто за красных пошёл? – комиссар выжидательно посмотрел на гвардии капитана.
— Не знаю.
— Ой, хитришь, ваше благородие. А зачем тогда прошлое возвращать, если не знаешь?
— А для того, чтобы… — повисла пауза, — брат остался жив. Это же я его вот этой рукой… — Белов потряс кулаком перед своим лицом.
— Вон оно как? – комиссар покачал головой. — А что если бы всё вернуть назад, то стрелять не стал бы?
— Нет.
— Врёшь, ваше благородие… стал бы. Если б не ты его, то он тебя.
— Не знаю.
— Зато я знаю. Это уже потом прозрение наступает, а ты его, чтобы душа не болела, водкой гасишь. Так?
— Так.
— Ну, а я что говорил? – комиссар блеснул глазами на Ивана. — А потом?
— А потом? – Константин Сергеевич посуровел, и на его лице обозначились складки у губ. – Когда водка перестала действовать, пустил себе пулю в лоб.
— Вот что значит воспитание, — бросил комиссар взгляд на Ковшова. – А ты удавкой себя жизни лишил. Учись, как надо: нажал на курок и всё.
— Был бы курок, а уж нажать бы сумел, — ответил ему Дмитрий Алексеевич.
— А что ж ты на войну пошёл без оружия? – хохотнул комиссар и тут же сделал серьёзное лицо, сказал: — Врёшь, гад: и оружие у тебя было, и присяга, а ты, как последний трус…
Иван сидел и слушал, понемногу понимая, что и как. Он смотрел на этих солдат из прошлого и думал о том, что они по тому не состарились, что ушли из жизни все в одном возрасте. Смерть, забирая к себе людей, оставляет их навечно такими, какими они были в самый последний момент своей жизни на земле.
Комиссар оживился:
— Ну, теперь мой черёд рассказывать о себе, раз пошла такая пляска. Скажу просто: подвёл под расстрел своего лучшего друга, — он понизил голос: — Сейчас всё это вспоминаю и не могу взять в толк, как это получилось? У нас перед войной с Гитлером ужас, что творилось: люди пачками ложились в могилы с диагнозом – «враг народа». Вся страна стояла по колено в крови, а тут ещё фашизм попёр и времени не было оглядываться, да разбираться. Прижал нас немчура основательно. Шутка ли до самой Волги дотянулся. Вот там я и сложил свои косточки, пока ты, — комиссар смерил глазами Ковшова, — у немца мастерил себе удавочку.
— Получается, что за предательство друга, вас удостоили той же участи, что и нас? — Константин Сергеевич вопросительно посмотрел на комиссара.
— Нет не из-за этого… То, я так думаю, искупил всё же собственной кровью. Тут дело в другом – не крещёный я. Таких Создатель и после смерти заставляет мучиться. Вот такой расклад получается…
— И откуда такие познания? – Белов улыбнулся краешком губ.
— Да, как-то перед самой войной с одним попом перед казнью разговорился, а он возьми и выложи мне про всё это. Зря, наверное, его тогда расстреляли. Не соврал, выходит поп-то?
Иван слушал и думал, думал и слушал и не мог никак понять: а его-то за что сюда определили? Ни кого не расстреливал, не предавал, крещённый… Ну то, что воевал, так это понятно – солдат. Иван стал, ворошить свою память. Из присутствующих его никто не торопил. Где-то забили куранты. Сидевшие за столом переглянулись.
— Что, всё? – комиссар растерянно обвёл всех взглядом.
Белов кивнул. Ковшов сам себе улыбнулся, мол, отмучился. Иван стал вертеть головой по сторонам.
— Слушай, молодой, ты не суетись, — посоветовал ему комиссар. – Это не больнее пули.
— Так может я по ошибке сюда попал?
— По ошибке? Ну, это только ему решать, — комиссар кивнул на потолок над своей головой. – Тебя куда садануло-то?
— В живот.
— Плохи твои дела, парень, — констатировал Александр Николаевич.
— Может, обойдётся? У нас хирурги хорошие.
— Иван не смеши, а то я расплачусь, — комиссар обернулся к барной стойке. – Эй, кто-нибудь на посошок подайте? Безобразие! Дайте хоть напоследок понюхать?
— Зачем? – Ковшов впервые за весь вечер улыбнулся. – Мы же призраки, а они ничего не чувствуют…
— Не чувствуют и не осязают… — Белов поддакнул, продолжая разминать в пальцах не прикуренную сигарету.
— Я… я чувствую, — Иван встал из-за стола. – Пахнет мандаринами… Нет, я определённо…

Ну, наконец-то батенька, а то я уже хотел вас в мертвецкую оформлять. Сейчас зрачки посмотрим… Ничего, выкарабкаешься… Организм молодой, да и осколки не глубоко распахали твоё нутро, — человек в белом халате протянул к лицу Ивана маленькие кусочки металла. – Возьми на память, солдат… Это последние осколки, уходящего века. Живи и благодари Бога.
— Спасибо, — еле слышно прошептал Иван.
— Кстати, тут к тебе сослуживцы забегали и передали мандарины. Есть пока тебе нельзя, а смотреть и нюхать – это сколько хочешь. С новым годом, счастливчик! Не каждому дано на стыке двух веков победить смерть.
Январь 2009г.