Александр с отцом выехали из дома поздно вечером. До прибытия поезда было ещё долго. Их поезд приходил на станцию в третьем часу ночи. Но им предстояло ещё добраться до станции, которая находилась в десяти километрах от города и взять билеты на этот поезд. Сделать это было непросто. Автобусы в городе ходили только до девяти часов вечера. Такси в городе популярностью не пользовалось. Ехать на такси было накладно. Да и найти такси ночью тоже было непросто. И с билетами на поезд в это время года тоже была большая проблема. В летние месяцы взять в кассе билеты на поезд (жд билеты), сразу, подъехав к поезду, было невозможным занятием. Но, им нужно был срочно ехать в далёкую Россию.
— Держись, солдат! – сказал Александру отец по дороге на станцию. – Сегодня у нас с тобой будет трудная ночь. Спать сегодня нам, может быть, не придётся!
— Я знаю, — ответил Александр. – Потерплю. Я уже не маленький. Да, и ты мне всегда говорил, что солдат должен уметь терпеть. Мне даже интересно!
— Ну, вот и хорошо. Нам с тобой, главное, взять билеты. И не просто взять, хоть это и трудно, а взять билеты в спальный вагон. Чувствую, что для этого придётся давать «лапу».
— Какую лапу? Кому давать?
— Я тебе, как-нибудь, потом объясню. Плохое и неприятное это занятие — давать «лапу».
— Почему потом? Всё равно сейчас делать нечего. Объясни, чтобы было понятно.
— Потом!
Им повезло. Первая машина в сторону станции, которую остановил Иван Андреевич, оказалась попутной. Через полчаса отец с сыном уже были на площади перед железнодорожным вокзалом.
После жаркого дня наступившая ночь облегчения от жары не принесла. Было тихо. Ни ветерка. На деревьях ни один листок даже не шевелился. Асфальт и каменные стены домов, вобрав в себя за день весь солнечный жар, теперь с полной отдачей излучали это тепло обратно, словно издеваясь над людьми. Хотелось пить.
Повертев головой, Александр осмотрелся. Прямо перед ним стояло невысокое одноэтажное здание железнодорожного вокзала с большими глазами окон. Чуть правее была небольшая площадка, выложенная бетонными плитками. Слева и справа от площадки густо росли деревья, образуя небольшой скверик. Очевидно, что в дневной зной эти деревья спасают людей от солнечных лучей своей густой кроной. Чуть позже эта крона начнёт давать прохладу Александру и его отцу.
Место было знакомое. Здесь Александру приходилось бывать иногда раньше, потому, что недалеко от вокзала находился большой магазин канцелярских товаров. Александр с приятелями иногда приезжал сюда, то за клеем, то за тетрадями, то ещё за какой-нибудь мелочью, которая была необходима ему для учёбы или постройки моделей. Рядом с магазином была водопроводная труба с краном. Из неё тонкой струйкой сочилась вода.
— Папа, ты хочешь пить? – спросил у отца Александр. – Вон водопровод. Идём, воды попьём.
— Я пока не хочу пить. Иди, пей сам, если хочешь. А я сейчас займу очередь в кассе. Хоть мы и пораньше приехали, но народ уже есть.
Иван Андреевич пошёл к зданию вокзала и вошёл в него.
Александр бегом побежал к водопроводу. Напившись воды, он не спеша подошёл к раскрытой двери вокзала и остановился на крыльце перед этой дверью. На свежем воздухе вне здания было приятно. Из зала ожидания через раскрытую дверь небольшим сквозняком тянуло запахами прокисших помидоров, спелых дынь, и ещё чем-то сладко-горько-вонючим.
— Да, — подумал Александр, — на аэровокзале так не пахнет. И как здесь люди могут часами сидеть?
Постояв ещё немного у входа в вокзал, он пересилил возникшую брезгливость и вошёл в здание. Там он увидел отца, который стоял у небольшого окошечка кассы и о чём-то говорил через это окошечко с кассиршей.
Александр подошёл к отцу.
— Я вас очень прошу! — говорил в это время отец неведомой Александру кассирше. – Всего два билета в плацкартный вагон!
— Мест нет! И не стойте здесь! – грубо отвечала кассирша.
Отец не отходил от окошечка.
— Я участник войны, — помолчав немного, Иван Андреевич вновь обратился к кассирше. – Вот мои документы.
С этими словами он протянул руку в окошко кассы, одновременно заглядывая туда.
Кассирша нехотя взяла документы из рук Ивана Андреевича и некоторое время молчала.
— Ну, хорошо! – вернув отцу документы, сказала она. – Подойдите минут через двадцать. Я для вас что-нибудь придумаю.
— Большое вам спасибо! – поблагодарил кассиршу Иван Андреевич.
Отец и сын отошли от кассы.
— Ну, вот, кажется, всё в порядке, — тихо, чтобы никто кроме сына не слышал, сказал Иван Андреевич и посмотрел на Александра. – Без «лапы» не обошлось, но она помогла.
— Какая лапа? – спросил отца Александр. – Опять ты говоришь про лапу. Что это такое?
— Пойдём на улицу, — предложил Иван Андреевич. — Здесь душно. Посидим немного на лавочке.
Они вышли из здания и, пройдя в скверик, сели там на скамейку. Среди деревьев было немного прохладней. Подул слабый тёплый ветерок. Деревья слегка зашуршали, затрепетав листвой.
— Лапа, — глядя на здание вокзала, вдруг сказал Иван Андреевич, — это когда сначала даёшь деньги просто так, а только потом покупаешь билет. Сейчас я отдал кассирше десять рублей. Положил десять рублей в своё удостоверение участника войны и отдал его кассирше.
— Наживаются, сволочи, на нуждах людей! — помолчав немного, добавил он со злостью в голосе. – Однако ничего не поделаешь! Хочешь ехать – плати деньги! Устроили частную лавочку! Обидно, что управы на них нет никакой. Что хочешь, делай, а этих людей ничем не запугаешь. Круговая порука у них везде.
Александр, молча, слушал отца. Он прекрасно всё понял. Теперь ему стало понятно, что «лапа» — это обыкновенная взятка. В душе у него поднялась злоба против этой кассирши и против всех тех, кто по его разумению был таким же, как она. Но вскоре эта злоба у него по-детски быстро прошла. Однако она оставила в его душе неизгладимый отпечаток отвращения к поступку, свидетелем которого стал впервые в жизни. У Александра уже наступило то время, когда он начал думать о том, что происходит вокруг него, в окружающем его мире. Всплески отдельных эпизодов в жизни, в которых одни имели выгоду за счёт других, он всегда воспринимал отрицательно. Александр считал, что это несправедливо. Он мысленно стремился к пониманию сложных законов жизни того общества, в котором жил. Но не всё, пока, было по силам его разума.
— Ты, посиди здесь, — сказал Иван Андреевич сыну через некоторое время, — а я пойду, возьму билеты.
Отец пошёл к зданию вокзала, а Александр остался сидеть на лавке. Он сидел, охранял чемодан, слушал ночные звуки железной дороги. Слабый ветерок доносил запах промасленных шпал. Недалеко на железнодорожной горке маневрировал тепловоз, сортируя вагоны. Слышались звуки станционного репродуктора, которые смешивались с металлическим перестуком вагонных колёс на рельсовых стыках.
Площадь перед вокзалом освещалась двумя фонарями, свет которых мягко растворялся в нагретом воздухе и плавно исчезал среди деревьев сквера. К свету фонарей добавлялся желтый свет из окон вокзала. О фонарные и оконные стёкла неистово билась мошкара. Вокруг Александра тоже летали эти невидимые в ночи насекомые. Иногда его спокойствие нарушали комары. В скверике их тоже было много.
Из раскрытых дверей вокзала вышел отец и спокойной походкой направился к сыну.
— Всё в порядке! Вагон у нас второй, места пятнадцатое и шестнадцатое.
— Много в кассе народа?
— Сейчас стоят в очереди пять человек, но они только стоят, сохраняя свою очередь. Остальные, кто после них, сидят там на скамейках. Билетов пока нет.
— А как же ты взял?
— Я постоял немного около кассы. Кассирша увидела меня и подозвала сама. Некоторые пассажиры начали возмущаться, но она сказала, что я железнодорожник и получаю служебный билет.
Иван Андреевич присел рядом с сыном и с удовольствием вытянул ноги.
Близилась полночь. Спать не хотелось.
Немного помолчали. Времени у отца с сыном впереди до прибытия поезда было ещё почти три часа.
— Папа, расскажи, что-нибудь, про войну, – прервал молчание Александр. — Как ты воевал? Как тебя ранило?
Помолчав немного, Иван Андреевич начал рассказывать. Про войну он всегда рассказывал неохотно, но потом, увлекаясь, и, уйдя в воспоминания, рассказывал много и интересно.
— Я расскажу тебе маленькую истории про свои три ранения, — начал рассказывать Иван Андреевич. – Почти всю войну я прошёл без единой царапины. А эти три ранения получил сразу в один день и попал в госпиталь. Было это в тысяча девятьсот сорок четвёртом году. Наша армия в то время освобождала Венгрию от фашистов. Дело было на озере Балатон, неподалёку от венгерского города Секешфехервар. После тяжёлых боёв за город наступило небольшое затишье. Но, немцы что-то затевали. Они хотели прорвать нашу оборону. О наступлении им уже мечтать не приходилось. Наша Красная армия гнала их всё дальше и дальше. В это время я командовал стрелковым батальоном. Помню, утром, командир полка собрал всех командиров и предупредил, что немцы намечают начать наступление именно на нашем участке фронта и нужно быть начеку. Солдаты и командиры моего батальона почти все прошли хорошую школу боёв и имели опыт. За своих командиров и бойцов я был спокоен, потому что знал каждого из них. Знал, что они не подведут. Но на душе было тревожно. Чтобы знать, чем занимаются немцы, я приказал отправить двух разведчиков к ним в тыл. Разведчики ушли сразу, а я стал ждать их возвращения. День стоял чудесный. Было тепло. На небе не было ни облачка. Тишину нарушали лишь немецкие пулемётчики. Они изредка постреливали в сторону позиций батальона. Через равные промежутки времени на наших позициях бухали разрывы немецких мин. В ответ бойцы батальона тоже изредка постреливали, если замечали какое-либо подозрительное движение в немецкой траншее. Местность у нас была удобная. Батальон располагался на небольшой высотке. Нас с немцами разделяло большое поле. Две роты батальона вкопались в край этого поля. Третья рота размещалась левее моего командного пункта в кустах виноградника. Кусты виноградника занимали большую площадь на высотке и наискось пересекали часть поля со стороны батальона. Значительная часть виноградника была у нас в тылу, удаляясь в глубину нашей обороны. Плантация виноградника дугой охватывала наши позиции. Много кустов виноградника росло рядом с командным пунктом. Правый фланг батальона окопался на берегу большого озера. Это озеро было нашим надёжным прикрытием с фланга. В этом месте немцы никак не могли неожиданно напасть на нас. С немецкой стороны озеро упиралось в небольшой лесок, и, на большом удалении справа, и со стороны немцев, и с нашей стороны переходило в болото. Форсировать это болото было невозможно. Но лесок был удобным для скрытного накопления сил противника и их броска против нас. Ожидая разведчиков, я привёл себя в порядок. Побрился. Начистил сапоги до зеркального блеска, хоть и понимал, что это бессмысленно, так как во время боя сапоги опять станут серыми от пыли и грязи. Настроение в этот день у меня было приподнятое. Вскоре вернулись разведчики и доложили, что в лесочке у немцев появилось до роты танков. Похоже, немцы действительно готовились к наступлению. Лесок был редкий и я решил сам определить обстановку на правом фланге батальона. Вместе со своим ординарцем я по траншее прошёл в расположение третьей роты. Из окопов роты увидеть ничего не удалось. Я принял решение подобраться ближе и с ординарцем ползком, прячась в кустах, пробрался к кромке озера. Вокруг нас густо рос камыш и высокая трава. Они надёжно прятали нас от глаз противника. Солнце было высоко, но уже перевалило своё самое верхнее положение. Оно ярко освещало местность. Оно для нас было не союзником, потому что находилось над немецкими позициями и светило нам прямо в глаза. Я медленно и осторожно раздвинул траву и слегка подмял её, чтобы она не мешала смотреть. Прижался всем телом к земле и, приподняв голову, стал пристально всматриваться в чащу леса. Ординарец подполз ко мне. Он тоже раздвинул траву и вдруг, подняв бинокль к глазам, стал рассматривать противоположный берег. У меня в голове молнией пронеслась мысль, что у бинокля могут блестеть стёкла на солнце, но сказать об этом ординарцу не успел. Инстинктивно почувствовав опасность, я опустил голову, положив её щекой на руки. Только я это сделал, как вдруг – фюйть! От левого плеча наискосок вдоль всей моей спины, словно кто-то чиркнул по мне чем-то острым и горячим. Спину обожгло как жигалом. Я моментально понял, что это в меня стрелял немецкий снайпер. Если бы я не опустил голову как раз в тот момент, когда он выстрелил, то пуля попала бы мне точно в лоб. Ощутив опасность, я опустил голову в тот момент, когда снайпер нажал на спусковой крючок. Пуля прошла по касательной, до крови прорезав кожу на спине и, порвав гимнастёрку. В одно мгновение я сообразил, что снайпер заметил нас по блестевшим на солнце стёклам бинокля. В то же время, видимо, снайпер находился в приличном расстоянии от нас, потому что выстрела я не расслышал. Зная по опыту, что на этом он не угомонится, я не стал испытывать во второй раз своё военное счастье. Так я получил своё первое ранение.
— А как ты получил второе ранение? – спросил отца Александр, слушая его с большим интересом.
— Слушай дальше, — продолжил рассказ Иван Андреевич. – Я сделал резкий рывок в сторону и заорал нехорошими словами на своего ординарца, сообщив ему о снайпере и о своём ранении. Ординарец моментально сделал то же самое, что и я. Откатившись в разные стороны от опасного места, мы быстро уползли в траншею. Рана на спине кровоточила и болела. Не успели санитары мне её обработать, как послышалась команда: «Воздух!». Я посмотрел в небо и увидел, что со стороны леса в нашу сторону на большой высоте медленно летел немецкий разведчик и корректировщик артиллерийского огня – «рама», как бойцы называли на фронте этот самолёт. Ну, думаю, начинается. Сейчас будут лупить по нам из пушек. Только подумал, как тут же услышал далёкие глухие орудийные выстрелы. Над головой прошелестел один снаряд, второй, третий. Снаряды рвались в глубине нашей обороны. Там располагался артиллерийский дивизион, приданный нашему полку для усиления обороны. Взрывы снарядов сотрясали землю. Начинался бой. Через некоторое время немцы перенесли свой обстрел на позиции батальона. Бойцы укрылись в окопах и в траншее. Они ждали наступления немецкой пехоты, потому что знали, что после артиллерийского обстрела обязательно начнётся её атака. Санитары наскоро смазали мне йодом рану на спине и обмотали бинтом, чтобы остановить кровь. Рана была незначительная по фронтовым меркам и я, забыв о ней, вместе с ординарцем по траншее побежал на свой командный пункт. Немцы обстреливали батальон минут тридцать. В ожидании начала боя я переоделся в свежую гимнастёрку и вскоре совсем забыл про пулевую царапину на спине. Обстрел закончился также внезапно, как и начался. «Рама» улетела. «Сейчас попрут» — подумал я и вышел из блиндажа. На короткий промежуток времени наступила зловещая тишина, предвещая смертельную и чуждую людям работу. «Танки!» — услышал я крики солдат. Посмотрев в неприятельскую сторону, я увидел семь танков. Они приближались к позициям батальона. За танками бежали немецкие солдаты. Танки иногда останавливались, чтобы сделать прицельный выстрел из пушки, а затем, выпуская клубы дыма, вновь двигались к позициям батальона. Я дал команду: «Батальон к бою!». Позади нас раздались пушечные выстрелы артиллерийского дивизиона. Снаряды пушкарей рвались рядом с танками, но попаданий не было. Танки были всё ближе и ближе. Бежавшие за танками немецкие солдаты заметно отстали от них, но тоже быстро приближались к траншее. Оценив обстановку, я скомандовал: «Отсечь пехоту от танков! Танки пропустить!». Я дал такую команду, зная, что позади наших порядков были артиллеристы, которые примут с танками бой. Для этого они позади нас и находились. Артиллеристы должны были помогать нам в борьбе с танками. Столбы разрывов снарядов всё чаще возникали на пути танков. Вокруг свистели пули. В воздухе стоял грохот артиллерийских и танковых орудий. Слышался лязг металла. Строчили пулемёты и автоматы. В этом грохоте слышались винтовочные выстрелы, вой и взрывы мин. Бой разгорался нешуточный. Немецкие танки, перевалив за бруствер траншеи, не останавливаясь, и, не утюжа, как обычно, траншею с бойцами, помчались дальше на позиции к артиллеристам. Бойцы батальона меткой стрельбой заставили немецких солдат залечь на землю. Несмотря на это, противник вёл интенсивный огонь из всего своего стрелкового оружия. Во время боя батальон понёс потери. Был убит пулемётчик, который отсек немецких солдат от танков и заставил их залечь. Заметив, что пулемёт молчит, и огонь на участке ослаб, немецкие солдаты вновь поднялись в атаку. Никто кроме меня не заметил гибели пулемётчика. Все бойцы были заняты боем. Тогда за пулемёт взялся я сам, дав по наступающим немцам несколько очередей. Немцы вновь залегли и начали беспорядочно стрелять в мою сторону из автоматов. Я снова открыл по ним огонь из пулемёта. Кроме злости в душе ничего не было. В это время шальная пуля, выпущенная из немецкого автомата, коснулась безымянного пальца на моей правой руке. Боли в азарте боя я не почувствовал. Мне показалось, что это какой-то камень ударил меня по пальцу. Лишь чуть позже, когда меня у пулемёта сменил боец, я увидел кровь, текущую из пальца. И только тогда почувствовал сильную боль. Пуля повредила мне сухожилие на этом пальце. Я об этом узнал только потом, когда лечился в госпитале. У меня до сих пор этот палец не шевелится.
Иван Андреевич показал сыну безымянный палец на правой руке.
Александр увидел, что подушечка безымянного, слегка согнутого, и, никогда не разгибающегося пальца у отца была словно срезана бритвой почти до кости. Раньше он этого не замечал.
— Так вот, это было моё второе ранение, — сказал отец.
— Ну, а третье? – с любовью и уважением глядя на отца, спросил Александр.
— Бойцы ружейно-пулемётным огнём прижимали фашистов к земле, не давая им поднять головы, — продолжил свой рассказ Иван Андреевич. – Лёжа на земле, немцы отстреливались, но ползком медленно продвигались в нашу сторону. Бойцы батальона меткой стрельбой поражали движущиеся цели, но немецкие солдаты всё лезли и лезли. А в тылу слышались частые разрывы снарядов и сплошной гул орудийных залпов. Это артиллеристы вели бой с немецкими танками. Метким огнём батальону удалось остановить наступление фашистов. Вначале они начали окапываться, но, видимо, понесли большие потери и стали, кто короткими перебежками, кто ползком откатываться назад в защитную полосу леса. А я так увлёкся боем, что совсем забыл про немецкие танки, которые вели бой с нашими артиллеристами. Бой с немецкой пехотой близился к завершению. Я вышел из блиндажа, где располагался командный пункт батальона. Сильно болел и кровоточил под бинтом раненный палец. Продолжая командовать батальоном, я начал ходить среди кустов виноградника. Там для фашистских солдат я был невидим. Мне из этих кустов было видно всё поле боя. Войдя в азарт боя, видя, что немцы побежали назад, я подобрал с земли длинную ветку, срезанную пулей, и начал расхаживать взад-вперёд, постукивая этой веткой по сапогу. Вдруг сзади, совсем близко, послышался металлический лязг гусениц и надрывный вой танковых двигателей. Это были те самые немецкие танки, которые мы пропустили в наш тыл к артиллеристам. От семи танков их осталось только три. Выскочили на нас сзади они неожиданно. Эти танки драпали обратно к себе, на свою территорию. Военное счастье помогло мне и на этот раз. Немецкие танкисты заметили меня раньше, чем я увидел их танк. Видимо по моим движениям они поняли, что я командир и взяли курс на наш командный пункт. В бою с нашими артиллеристами фашистские танкисты, видимо, израсходовали все боеприпасы. Это и было моим счастьем. Будь у них в пулемётах хотя бы один патрон, они легко бы расстреляли меня. Но их танковые пулемёты молчали. Не успел я ничего сообразить, как вырвавшийся вперёд танк выплюнул в мою сторону из пушки короткий язычок пламени. Короткий шелест близко пролетевшего снаряда слился с пушечным выстрелом в один смертоносный звук. Снаряд разорвался с перелётом метров в двадцать, слегка оглушив меня. Тут же, следом за первым снарядом взорвался второй. Этот снаряд не долетел до меня метров пятнадцать. Я только успел заметить взрыв и услышать его грохот, как в этот миг меня сильно ударило чем-то горячим в спину и бросило наземь. Это был осколок разорвавшегося второго снаряда. Теряя сознание, я увидел в небе наши самолёты и немецкие. В небе тоже разгорался бой. Потом я потерял сознание, и что было дальше, не знаю. Очнулся я через несколько часов в полевом госпитале. Осколок из меня вынули. После операции меня отправили в тыловой госпиталь на полное излечение, где я пробыл несколько месяцев и вернулся на фронт уже к самому концу войны. Так вот я был ранен, сынок, три раза в один день и один раз за всю войну. Потом, до конца повоевав всю войну, я больше не был ранен ни разу.
— Ты мне рассказываешь про войну, папа, — сказал Александр отцу, — а я всё себе представляю, как всё было. Ты мне потом ещё расскажешь что-нибудь?
— Расскажу, — ответил Иван Андреевич. – А теперь, знаешь что? Через два часа подойдёт наш поезд, поэтому, коль время есть и оно позднее, давай вздремнём немного.
Отец обнял сына за плечи и прижал к себе. Александр доверчиво положил голову отцу на плечо и закрыл глаза. Через несколько минут он забылся в сладкой дрёме.
/p
