ПАМЯТЬ СТАРОГО ДВОРА

ПАМЯТЬ СТАРОГО ДВОРА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Гроб с телом мамы стоял на подставке в маленькой прикладбищенской церкви. Подбородок её был подвязан, чтобы не отвисал, белой косынкой. Концы косынки были завязаны на макушке и торчали, как заячьи уши, из – за этого мать была похожа на, случайно попавшего в гроб, зайца. Ко лбу была прикреплена бумажная ленточка — «пропуск в рай» Я наклонился, чтобы, прощаясь, поцеловать маму, и увидел медленно ползущую по её подбородку, вошь. Я коснулся лба губами, «пропуск в рай» прилип к ним. Я попытался прикрепить его на место , протянул руку к холодному лбу и заметил, что вошь перебралась с материнского подбородка на мою одежду и ползла по рукаву рубахи. Обессиленный я упал на колени перед гробом.

Когда я очнулся – все было кончено, а толпа родственников отправилась поминать Елену Ивановну. На трофейной машине подъехал двоюродный брат Левка. На переднем сиденье восседала двоюродная сестра Полина. Она только недавно вернулась из Германии и всем рассказывала, как ее туда угоняли немцы, хотя уехала по собственному желанию за «красивой» и «культурной» жизнью.

Меня усадили на заднее сиденье рядом с толстеньким, лысоватым человеком, с лицом стареющего бульдога. Это был ухажер Полины, по имени Сеня. Он тоже был в Германии. С Полиной они там и познакомились. Освободили их наши . По рассказам Полины, Сеня как запил после освобождения, так и не просыхал. Вот и сейчас он был изрядно под хмельком. Всхлипнув, он потрепал меня по голове и пьяно пробормотал: «Бедный мальчик».

— О нем есть кому позаботиться, — прервал его причитания Левка.

Вскоре подъехали к дому. В квартире был накрыт стол, — все сидели в ожидании меня. Начался новый этап моей жизни. И начался он с грандиозной пьянки, которая почему – то называется – поминки. Все перепились: пели, плясали. Я один сидел и плакал. Может быть взрослым было не до слез – их столько было пролито за годы войны, не знаю и не сужу их, но за мать мне было обидно.

Глядя на пьющую, жующую и фальшиво жалеющую меня, компанию родственников, я налил себе стакан водки и, подражая взрослым, залпом его выпил. Через мгновение мне стало хорошо и весело. Окружающая меня пьяная родня, уже не казалась мне такой безобразной – наоборт, они мне стали даже нравиться. Поистине, как я понял через много лет, прав поэт: «Сквозь призму водки, мол, все красотки. Любая гадина, распривлекательна».

После поминок, утром, похмелившись, родня предоставила мне возможность выбрать: «к кому я пойду». Все заискивали передо мной, в надежде, что я выберу именно их. Как я понял позже, это был интерес не ко мне, а к квартире и нехитрому скарбу, что остался после матери. В только что освобожденном от фашистов городе, квартира была дороже золота. Но я выбрал родную сестру матери только потому, что они внешне были очень похожи. После этого выбора, ко мне был потерян интерес остальных. Кстати , я их больше никогда в жизни не видел.

В ночь после поминок, уснуть я не мог: как только я закрывал глаза, на меня летели с разных сторон громадные, белые, с выпученными глазами, головы матери и разбивались о мою голову, разлетаясь в стороны мелкими осколками: в моей памяти проносились картины того, как из жизни уходил самый дорогой и близкий мне человек:

«Умерла мама быстро и неожиданно. В этот день она закончила шить из каких – то старых одежек себе платье. Платье получилось на славу. Одев новое платье и взяв с собою меня, она обошла всех знакомых, а когда вернулись домой – всех соседей. Потом отпустила меня на лицу гулять. Пришел я домой часов в девять вечера и уселся при свете керосиновой лампы читать «Приключения маленького Мука» Часа через два я собрался ложиться, но мама попросила лампу только прикрутить, но не гасить. Я забрался в постель, под стеночку, и мгновенно уснул. Проснулся я от того, что услышал слова матери: «Господи, на кого ты эту крошку оставляешь?». В свои последние мгновения в этой жизни, мама молилась за меня. Я выбрался из постели, она попросила укрыть ее потеплее. И позвать соседку, тетю Катю. Я укрыл маму всем, что попалось под руку, и побежал за тетей Катей. Вслед мне, мать ослабевшим голосом попросила: «Скажи, что мама умирает».

На улице шел проливной дождь, раскаты грома сотрясали все вокруг. Молнии рвали на куски небеса и освещали двор неживым светом.

Когда мы с тетей Катей вошли в нашу квартиру, мать лежала на спине, раскинув руки. Все, чем я ее укрыл, валялось на полу. В остекленевших глазах ее отблескивали огоньки керосиновой лампы.

Тетя Катя, послушав сердце матери, вздохнула, укрыла ее и обращаясь ко мне, сказала:

— Я пойду, тут рядом, в милицию, вызову скорую. А ты тут побудь.

Тут я закричал и вцепился в тетю Катю. Мы вместе пошли вызывать скорую. Сонный и крепко выпивший дежурный, разрешил нам позвонить. В скорой ответили, чтобы ожидали и по возможности встречали на входе во двор. Тетя Катя отправилась домой, а я остался встречать скорую. Я стоял на лестнице, под проливным дождем, вздрагивая от раскатов грома; между всполохами молний я видел освещенное желтоватым светом керосиновой лампы окно нашей квартиры.

Наконец, забарабанили в ворота – приехала скорая. Я позвал тетю Катю. Врачи констатировали смерть».

ПРОДОЛЖНЕНИЕ СЛЕДУЕТ