Неумолимо приближалось утро…

Неумолимо приближалось утро. Человек не замечал хода времени. Стрелки на его часах отсчитывали секунду за секундой, вечер сменился ночью и уже где то на горизонте появились отблески первых лучей солнца, возвещавших утреннюю зарю. Но он продолжал сидеть неподвижно, словно незаконченое  каменное изваяние. Казалось,гениальный скульптор, ваяя свое произведение, предусмотрел все: напряженные,уставшие мышцы,выдававшие время,что человек провел не шелохнувшись,слегка помятая и утратившая вчерашний лоск одежда, лаковые черные туфли,покрытые серым пыльным налетом.И только  лицо могло бы служить упреком мастеру. Лицо,не выражавшее ни мыслей, ни эмоций, ни чувств. Лишь оно… Но мастера не было,как не было и его работы. На замызганной, повидавшей многое,парковой скамейке неподвижно сидел живой человек.   Его  не волновало ничто вокруг. Все жило своей жизнью. Деревья, шелестя листвой,о чем то тихо перешептывались. Может они говорили о человеке, а может гадали на сколько палящим будет сегодняшнее солнце. Птицы выводили свои трели и хор их становился все многоголосней,все громче. Казалось, птицы уверены,чем громче и витьеватей их песня,тем быстрей солнце, как полноправный хозяин по праву победителя,прогнавшего мрак,завладеет небосклоном. Трава,цветы, все вокруг радовалось,печалились, на что то надеялись. Встрепанный воробушек вальяжно, словно гламурная барышня, чистил в песке свои перышки, видавшие за его недолгую жизнь не одно сражение. Сражение за хлебную корку, за зёрнышки, сражение за сытую жизнь по его,воробьиным, понятиям о сытой жизни. Утро по немногу вступало в свои права, развеивая нежным светом загадочность и очарование летней ночи. И она отступила, признавая свое поражение.
Где то совсем далеко послышался шум города. Он пока еще не окреп, робко шумя моторами первых машин. Люди тоже начали просыпаться, что бы спешить по делам, мириться, ссорится,рождаться и умирать.
Жило все, кроме человека. Он сидел неподвижно и все силился понять, когда он умер, превратившись в оболочку,не знающую боли и страха, голода и жажды, болезней и усталости. Может это случилось в раннем детстве, когда ребенок своим неокрепшим разумом понял, что он сам ни кому не нужен. Когда он понял, что от него ждут лишь то,что   правильно, отбрасывая как не нужный хлам его я? Но отбросил эту мысль, погрузившись в воспоминания. Нет, тогда он был жив. Он научился прятаться за правельную маску,изредка позволяя самому себе выглядывать  от туда. Научился быть эгоистом, готовым на многое, ради своих желаний и целей. Тогда он любил. Любил просыпаться утром и притворяясь спящим, слушать звуки доносившиеся с кухни. Бабушка гремела посудой, о чем то сорила с дедом. А тот по своему обыкновению молча сидел и курил возле окна. Человек хотел улыбнуться при воспоминании о самых дорогих в ту пору людях. Но не смог. Он продолжал плыть в своих воспоминаниях. Друг за другом ушли дед и бабушка. Смерть деда он не помнил. Он помнил только боль и бессилие. Тогда, пожалуй впервые в своей жизни,он смирился с тем, что никогда больше не будет его рассказов, чтения газет возле кипящего чайника. Смирился с тем, что больше не услышит рано утром его шаркающих шагов и споров с бабушкой. Но чтоб пришло смирение, человек должен жить и он жил тогда. Еще жил.
Может он умер, когда не стало бабушки? Нет, тогда ему было невыносимо больно. Невыносимо больно видеть, как сильная, волевая женщина повидавшая на своем веку многое, но так и не сломленная,превращается  в немощную старушенку, моля Бога о смерти так, словно она просит избавления. Когда ушла и она, человеку снова было безисходно больно и страшно. Ему казалось тогда,что он хоронит все, что у него есть. Хотелось выть, словно загнанному зверю. Он ненавидел тогда все, что радовалось и цвело, не зная о его горе. Но это была юность, бесшабашная,веселая, с шумными студенческими загулами по любому поводу. И он выжил.
Все что было дальше, было вереницей встречь и расставаний, потерь и приобретений. Он по прежнему жил так, как было правильно, теряя себя, по немногу, по крохам. И вот он уже начал замечать, что радость не такая яркая, что боль от потерь не так терзает его. С годами начали уходить друзья. Близкие и не очень. Кого то захватывала жизненная круговерть, не оставляя времени на встречи. Кто то уходил без возврата. По началу человек мог еще радоваться успехам друзей,сопереживать их потерям. Но потом ему стали безразличны и сами друзья и их переживания.
Может он умер на работе? И снова нет. Год за годом им двигало честолюбие. Подгоняло его, когда он готов был сдаться, решая, что этот этап и есть его предел. Но коварное честолюбие продолжало шептать на ушко бессонными ночами:»Иди, ползи, карабкайся! Ты можешь! Ты должен! Ты достоин большего!» И он шел, не позволяя себе все меньше чувств. Ведь чувства мешают двигаться к цели. Они могут остановить тебя на полпути к заветной вершине.
Он все силился найти один единственный момент, тот, когда его не стало. Но так и не находил. Да и не было того,что он искал. Он умирал по крупицам, с самого раннего детства…
Утро уже сменил день. Юркие дворники-узбеки опасливо косились на неподвижного человека. Один пытался проверить пульс, но он брезгливо отдёрнул руку. Отдёрнул не потому,что на самом деле брезговал, а потому, что так было правильно в том мире, где он был. Это было единственным движением за все долгие часы,проведенные на этой скамейке.
Внезапно он понял все,что мучительно пытался осознать… Понял и остался там же. Остался сидеть неподвижно.