Дождик вешний
каплет… а может быть,
Слезы?
Осыпаются вишни…
кто в целом мире ныне
не оплачет разлуку
с цветами — Скажи, гейша, самая мудрая гейша из тех, что знаю я, ответь мне на один вопрос – тот, что не дает мне покоя! – молодой мужчина, крепкого телосложения, расположившись на циновке, вел неспешную беседу с хозяйкой заведения.
— Спрашивайте, господин! – ответила немолодая на вид, но очень привлекательная японка в красивом кимоно.
— Ты ответишь искренне? Пообещай мне!
— Я постараюсь!
— Скажи в чем сила женщины? В чем власть ее над мужчиной?
— Господин! Как я могу ответить Вам?
— Честно! Ответь честно!
— Господин! Нет однозначного ответа. Его нет, господин! Все, что я скажу Вам, будет ТОЛЬКО МОИМ ОТВЕТОМ!
— Скажи свой ответ!
— Я могу это сделать, но не буду, Господин! Не просите, я не буду отвечать. Не стоит думать о том, что я не хочу выдавать своих личных секретов обольщения мужчин, нет. Если Вы задались целью найти ответ на этот вопрос, я не в праве сбивать Вас в поиске ответа! Я – женщина, Вы – мужчина. Признаюсь, немногие из мужчин задаются таким вопросом! Я только скажу то, что Вы не по годам мудрый человек. Ищите ответ, он рядом, на поверхности. На поверхности самой жизни. Ответ так прост, что мужчинам не приходит в голову посмотреть вокруг себя. Тем мужчинам, конечно, кто задается этим вопросом! Господин, я все сказала. Спрошу только одно – Вы влюблены? Есть та, что поразила Ваше воображение?
Тяжело вздохнув, он ответил: — Благодарю тебя, мудрая женщина, за искренний твой ответ! Больше не спрашивай меня ни о чем сегодня. И я попрошу – оставь меня одного! И… не надо девочек. Я побуду один, пусть меня не беспокоят! Распорядись только, чтобы принесли еще сакэ погорячее. На этом все! Иди!
— Хорошо, господин!
Женщина поднялась с циновки и, склонив голову в уважительном поклоне, пятясь, вышла из комнаты.
— Да — я поражен! – подумал мужчина – я просто сражен той юной, хрупкой девушкой, в том весеннем саду, засыпанном лепестками сакуры.
Он вернулся в памяти своей немного назад, когда во время прошлой весны он принял очередной заказ на убийство дочери одного несговорчивого чиновника. Заранее, глубокой темной ночью и незаметно для охраны, он проник в тот весенний сад, благоухающий на обширной территории богатого особняка, расположенной с одной стороны у самого подножия гор, с другой, со стороны сада – крутым берегом обрывающейся к быстротекущей горной реке. Многочисленная охрана высокого господина не заметила его, что было под силу ему – одном из лучших воинов-нинзя. Он и сейчас, в предобеденное время, был невидим, под кроной ветвистой сакуры. Нинзя не думал о том, что очередной жертвой его будет юная японка, размышляя лишь о том, как быстрее и незаметнее скрыться после убийства. Прервал его ожидание тихий, еле уловимый, звук шагов и через несколько минут к сакуре, укрывавшей его, вышла стройная девушка в красивом, темно-синем, расшитом золотисто-розовыми цветами, кимоно. Едва она прошла пару шагов мимо него он бесшумно, одним рывком, рванулся из своего укрытия. Достигнув девушки, он левой рукой рванул ее за плечо, развернув тело, и коротким, точным ударом вонзил меч прямо в ее сердце. Она же, оборвав дыхание свое на полу вздохе, схватила своего убийцу за руку и, взглянув в его глаза, сказала: — Ты так похож на моего брата! Брат, брат мой, пребывай в мире! Я оставляю тебе свою любовь!
Убийца усилием воли отвел свои глаза от застывающего взгляда своей жертвы, выдернул таким же резким движением меч и положил тело девушки прямо на дорожку, усыпанную опавшими лепестками вишни. Кровь, бурно хлынувшая из раны, толкаемая последними движениями умирающего сердца, начала сочится, и капать сквозь ткань кимоно на землю. Нинзя развернулся и стремительно ускорившись, побежал быстро к высокому отвесному берегу, и прыгнул, не останавливаясь, в водяной поток бурно текущей реки.
Сколько раз за прошедший год он вспоминал это, он не мог сосчитать. Картинка убийства девушки не давала покоя его разуму, поражая его богатое от природы воображение диким несочитанием самого начального момента пробуждения весенней природы и момента окончания жизни юной девушки, оборванного ударом его меча. И теперешняя, вновь наступившая, весна уже не радовала его. Он подумал о том, что в том саду он, спасаясь бегством, возможно, оставил свое ощущение и восприятие жизни, прихватив лишь смерть на окровавленном лезвии меча.
Смерть… она ничуть не страшила его, часто являясь его целью и логическим результатом его деятельности. Наемного убийцу не страшила ни его собственная, неизбежная в будущем, смерть, ни смерть других людей. Он вспомнил как, затем, далее, вернувшись через несколько дней, он предстал перед заказчиком убийства, пожелавшим лично увидеть его и состоявшийся между ними разговор:
— Ты все сделал, что нужно было сделать?!
— Да, господин! Не сомневайтесь, я выполнил то, что нужно.
— Да… не зря мне рекомендовали тебя, как одного из лучших в твоем деле. Я скажу теперь то, что ты один из лучших нинзя, которых я нанимал. Скажи – как имя твое?
— Господин, благодарю Вас за лестный отзыв обо мне, но я не хотел бы называть своего имени, ибо оно неприятно режет слух!
— Ничего, нинзя, я готов услышать его. Говори – я хочу знать!
— Хорошо, господин! Меня зовут – Кадо Син! Я – Ворота Смерти!
Нинзя с определенным удовольствием, внешне ничуть не выдавая себя, наблюдал, как нервно передернулось лицо знатного феодала.
— Хорошо, иди! Я заплатил, за сделанное, сполна твоему посреднику. Деньги заберешь у него. И еще, если будешь нужен – мои люди тебя найдут!
— Хорошо, господин!
Кадо Син вышел из богатого особняка и направился по извилистой дороге в сторону Токио.
Все это он вспоминал сейчас, превзнемогая ту боль, что проникла в самое сердце его в момент убийства той девушки.
— Странно, очень странно – размышлял он – я думал, что я лучший убийца, точнее, — так оно и есть, я лучший из лучших. Самый выдержанный, расчетливый, тренированный, хладнокровный. Где же я оказался слаб? В чем моя ошибка?
Разум его искал ответ на эти вопросы, и он вдруг интуитивно почувствовал то, что необходимый ему ответ совсем рядом. Он вдруг понял, что разум его нашел именно то, чем он был поражен в саду этой юной девушкой, его очередной жертвой: она не ведала страха смерти в самые последние мгновения свои. Он понял вдруг, что он проиграл тогда. Проиграл этой девушке тем, что она не стала играть в его игру. Как же был прост ответ на его вопрос, который не давал ответа ему столь долгое время! Она осталась выше его игры, даже умирая. Кадо Син почувствовал вдруг то, что никогда не ощущал в жизни своей. Он вдруг ощутил в себе незнакомую энергию – энергию любви, ее силу, что может таить в себе женщина. И то, что юная умирающая от его руки, японка могла любить и отдавать ему эту энергию до самого последнего мгновения жизни своей, ввергало разум Кадо Сина в полнейшее замешательство! И манило его своей неопознанностью, неизведанностью. Любовь женщины – что это? Он не знал этого с самого своего детства, с самого своего рождения, с самого первого вздоха жизни своей. Он не познал даже материнской любви от своей мамы, умершей при его родах. Кадо Син понял вдруг то, что и отец – самурай знатного рода, воин, непривыкший к проявлению своих эмоций, не проявлял чувства любви к нему.
Кадо Син вспомнил свою мачеху, женщину, которую отец взял себе в жены.
Память вернула его в тот момент его юности, когда он вернулся в родительский дом, после длительного отсутствия, из Токио, где обучался воинскому искусству в одной школе. Отец был в то время в отъезде и должен был вернуться в ближайшие дни.
Был уже поздний вечер, и он пошел в сад, в котором любил гулять с самого раннего детства. Было тихо и спокойно, солнце уже село за горизонт, скрывшись за высокой горой Фуджи. Весенний воздух был насыщен благоуханием, только-только начинающей цвести, сакурой. Он с удовольствием вдохнул этот густой, терпкий и почти осязаемо вкусный аромат вишни. Сколько раз за свою непродолжительную жизнь, постепенно взрослея, он приходил в этот сад, доверяя ему все свои детские тайны и новые переживания, не имея возможности близости в общении со своим отцом. Казалось то, что и сад истосковался по юноше и, после их двулетней разлуки, нежно обнимал его за плечи, приветствуя, самой сокровенной сущностью своей живой природы. Увлеченный этими мыслями, ощущениями и общением, он дошел до конца дорожки, где стоял маленький домик.
В окошке домика горел свет лампы, и раздавались веселые и возбужденные голоса, женский и мужской. Он отметил про себя то, что один из голосов, женский, был знаком ему. Что-то необычное было в этом возбуждении голосов, что-то непознанное еще им. Он подошел ближе и заглянул сквозь приоткрытую дверь. Увиденное поразило его, до самой глубины души, до этого невиданным зрелищем – он увидел то, что не видел еще ни разу в своей жизни, самый разгар любовной утехи женщины — своей мачехи, жены своего отца, с незнакомым ему мужчиной. Остолбенев, и не в силах оторвать взгляд от этого зрелища, он вдруг осознал то, что он смотрит не на движения тел, а прямо в глаза своей мачехи. Ее выражение глаз, властных, похотливых, наслаждающихся энергией мужчины, словно приковали взгляд юноши. Вдруг осознав эту власть женского взгляда и контроль его над своим сознанием, он вмиг привел себя в понимание реальности происходящего и, резко повернувшись, пошел в сторону дома. Мачеха, оттолкнув мужчину, тенью растворившегося в сумерках наступающей ночи, догнала юношу, поправляя на бегу свое кимоно.
— Стой! Стой, говорю тебе!
— Отстань! Отстань от меня! Я все видел и расскажу отцу об этом, как только он вернется! Пусть он знает правду о женщине, той женщине, что считает своей женой!
— Стой, говорю! И… ты не посмеешь! Слушай, слушай то, что я скажу тебе! Если ты расскажешь ему о том, что ты видел… то я скажу ему, что все было не так, я скажу ему… что это ты приставал ко мне! Что это ты был там, в домике! И чтобы он наверняка поверил моим словам, я… я.. оставлю тебе на память это…
Мачеха вдруг резко привлекла юношу к себе и впилась ртом в районе ключицы его тела, прокусив зубами кожу. Он, оторопев на мгновенье от наглости ее лжи, резко оттолкнул ее от себя. Выплюнув кровь и обтерев губы, она сказала:
— Все, иди! И подумай о том, что я тебе сказала! Или мы оба молчим, создавая вид того, что ничего не произошло, или кто-то из нас вынужден будет уйти, оставив твоего отца! Знай это! У тебя совсем немного времени на размышления. Завтра, возможно послезавтра, но не позже двух-трех дней он вернется! Помни об этом, негодный мальчишка, подглядывающий за играми взрослых! Иди же прочь, исчезни с глаз моих! И помни обо всем, что я тебе сказала!
Отец вернулся на следующий день перед самым обедом. Он пошел к отцу полон решимости рассказать ему о том, что видел в саду. Но войдя в комнату, он нашел отца сидящим, и находящимся в умиротворенно-довольном расположении духа, вместе со своей женой. Что-то было уже знакомое юноше в выражении их лиц. Он понял это почти сразу – это было то же, что и вчера там, в саду. След похоти, едва уловимый след еще не остывших любовных утех, читался в их взглядах. Он, совсем мальчик еще, теперь мог видеть и читать это. Он понял также и то, что, возможно, он опоздал со своей правдой к отцу, проиграв мачехе, опереженный их случившейся уже близостью.
— Как же грязна эта женщина – подумал он – и то, чем она занимается с мужчинами – его отцом и другими! Она искусно использует свое женское обаяние и сексуальность, как оружие своего влияния и контроля над мужчинами, чтобы получать удовольствие и блага для себя. Как же унизителен ее секс и как он грязен. Бррррр…
Поежившегося от своих мысленных рассуждений юношу, вернул в окружающую реальность вопрос отца, прервавший монотонно-возбужденное воркование мачехи:
— Ну, что, мой сын, как дела твои?! У тебя есть, что рассказать своему отцу? Как успехи твои в школе боевых искусств? Сенсей уже обучает тебя владению самурайским мечом?
— Да, отец! У меня есть, что рассказать тебе! – ответил юноша и взглянул на мачеху, напряженно вслушивающуюся в их беседу.
— Надеюсь, ты был прилежен в обучении и не опозорил наш род? Я не буду сейчас, в очередной раз, говорить тебе, повзрослевшему уже, за эти два года, юноше, что значит наше доброе имя!
— Да, отец! Я знаю, с самого раннего детства своего, честь рода свята! Не беспокойтесь, отец! И пусть это звучит слегка нескромно из моих уст, но учитель говорит, что я лучший! Лучший из лучших! Он говорит, мой отец, что вы не зря дали мне имя — Кен Шин. Он говорит, что я самим сердцем своим чувствую энергию меча самурая!
— Так, сын?!
— Так, отец! Я – воин, в венах моих течет кровь моих предков, воинов нашего древнего рода! Будьте спокойны, мой отец! Я одной крови с Вами, Вам не стоит опасаться того, что я опозорю Ваше доброе имя! Я уважаю Вас и люблю, как подобает сыну самурая!
— Хорошо! Ты говоришь мудро, юноша! Я вижу то, что ты не бездельничал. И я скажу еще тебе то, что ты начал мыслить и говорить так, как подобает мужчине. Как подобает воину. И это именно так, несмотря на твой юный возраст! А сейчас – иди, отдыхай! Наш дом скучал по тебе! Вечером, за ужином, встретимся. Иди же, мужчина – хранитель чести нашего древнего рода!
Повинуясь воле отца, он поклонился ему с почтением, и вышел из комнаты, слыша вновь возобновившийся смех мачехи.
Идя по длинному коридору дома, он подумал:
— Что же за невидимая сила в этой женщине? Как же мой отец, умудренный жизненным опытом человек, не может видеть неискренности во взгляде своей жены, не чувствовать ноток фальши в ее голосе? Как, как ей столь долго удается скрывать перед ним свой обман? И чего же тогда стоит честь нашего рода, если она слаба перед чарами обольщения этой женщины? Что-то здесь не так! Что же?! Надо все-таки поговорить с отцом, рассказать ему о том, что она его обманывает! Ведь он сам говорил о чести нашего рода. Решено – вечером! Сегодня вечером.
Кен Шин в мучениях провел часы до встречи с отцом, не зная толком, что тяжелее будет для него – сказать правду о том, что он видел отцу, или же ожидание этого самого момента. Когда настал вечер, он вошел в комнату к отцу. Кен Шин нашел его сидящим в застывшей позе, наблюдающим за тем как неспешно горят дрова в очаге. Услышав его, отец оторвал свой взгляд от огня и жестом пригласил присесть рядом с собой на циновку.
— Ну, что, мой сын – сказал он – я хочу, чтобы ты подробнее рассказал мне о своем учении в школе.
В ответ на это, Кен Шин протянул отцу письмо:
— Отец, я принес письмо Вам от моего учителя. Там все обо мне и о моих успехах, вся правда, без прикрас. Что же я еще могу добавить к словам уважаемого мною учителя?!
Только то, что мне к душе мое обучение воинскому искусству! И то, что я благодарен Вам, отец, за то, что Вы готовили меня к этому с того самого момента, как я помню себя!
— Хорошо, подожди, я прочту письмо.
— Что ж, Сасуми – Сан очень хорошо отзывается о твоем старании и твоих способностях. Я скажу тебе – ты молодец! Что же ты так хмур, мой сын?!
— Отец… я должен сказать Вам одну вещь, которая будет неприятна Вам… но я не могу не сказать Вам того, точнее будет – не рассказать то, чему я стал нечаянным свидетелем. Отец, простите меня, — это касается лично Вас… и Вашей жены.
Кен Шин, сдерживая эмоции, стараясь отдавать дань беспристрастности, рассказал о том, что он видел в домике, и о разговоре, произошедшем после этого между ним и мачехой.
Старый самурай опустил голову, впечатленный рассказом сына, и, затем, после длительного молчания, подняв ее, посмотрел прямо в глаза Кен Шина, и сказал:
— Ты мой сын, я не могу тебе не поверить! Это так – я верю тебе. Но, я скажу тебе то, что ты должен понять, хотя это будет трудно понять тебе, мой сын! Ты ничего не видел! Забудь все то, о чем ты мне говорил мне! Теперь – иди, мне нужно побыть одному! Завтра я напишу письмо, и ты отдаешь его своему наставнику в Токио. Послезавтра ты уедешь! Иди, мне нечего больше сказать.
Кен Шин вышел от отца, ощущая глубочайшее смятение в своей душе. Такого окончания разговора и развития событий своей жизни, он никак не ожидал:
— Отец отправляет его обратно после столь долгого отсутствия? Чем же дорога для него эта низкая, падшая, продажная женщина? Чем она дороже для него меня – его родного сына? Отец, чем? Как ты можешь так поступить со мной? Я не знал своей матери и, теперь, случилось так, что я не желаю знать и своего отца, пренебрегшего меня!
Кен Шин не стал дожидаться утра. Все было ясно ему. Отец сделал свой выбор, он предал его – своего сына ради этой женщины. И как только взошла луна, Кен Шин покинул отчий дом, взяв с собой лишь котомку и немного еды.
Выйдя на дорогу, он побрел по ней, не ведая куда, освещаемый светом полной луны. Слезы безмолвными, тихими ручейками текли из его глаз по щеками, капая солеными каплями прямо на пыльную дорогу. Кен Шин остановился и стер ладонью руки слезы, и, взглянув на луну, сказал:
— Луна! Луна и твой верный спутник – ночь! Я обращаюсь к вам, ибо только вы видите мои слезы и знаете мою боль! Только вы – свидетели этому! И я благодарю вас за ваше безмолвие! Отныне, вы – мои союзники, ибо вы приняли меня таким, какой я есть! Так пусть же я стану лучшим из лучших – тех, кто непобедим ночью! Отец предал меня, и я не стану уже самураем. Я стану его полной противоположностью – я буду нинзя! Лучшим из лучших! Отец, я оставляю тебе и нашему роду самураев то имя, которым ты назвал меня. С этого момента оно без надобности мне, я возьму себе другое, более подобающее воину ночи и тьмы. И я стану самым хладнокровным, умным, расчетливым и ловким. И самым циничным. Я превзойду в этом, ту женщину, что ты предпочел мне, о, мой отец! И, если когда-нибудь ты поймешь эту истинную причину моей, столь разительной, перемены, пусть тебе станет также больно, как больно сердцу моему сейчас, в эти самые последние минуты его ощущений! Ибо, далее, я уже не позволю сердцу моему испытывать боль – боль человеческих переживаний и эмоций! С этого самого момента я смогу почувствовать боль в сердце лишь от пронзившего его меча воина. И не столь важно будет уже то, кем будет этот воин – самураем в чести своего рода или нинзя. Важно будет только одно – то, что он будет лучшим из лучших! Прощайте, мой отец! Прощай, мой дом, мой сад — сад моего детства! Прощай все лучшее в жизни моей, что связано с вами! И пусть я стану лучшим, самым лучшим из худших людей, презираемых обществом – это мой выбор! Я решил это сам! И пусть будет так до самой моей смерти!
Юноша без имени, закончив свой разговор с безмолвными собеседниками, повернулся и быстро пошел по дороге в противоположную сторону от Токио.
Картинки пошлого неспешно прошли перед внутренним взором человека, уже продолжительное время носящим свое другое имя — Кадо Син.
— В чем же дело? – размышлял он, вновь выпив сакэ – вроде бы и нет боли сейчас в сердце моем, но есть в глубине его какая-то неясная тревога. И эта самая неясность тревожит меня с того самого момента убийства девушки в весеннем саду. Что же меня тревожит, что?!
Прошло несколько месяцев. Кадо Син снова был в деле и поджидал очередную свою жертву, расположившись в тени ветвистого дерева, стоящего у мостика. Мостик соединял два берега речушки тихо и неспешно текущей у самого подножия горы, с которой к нему спускалась тропинка от монастыря, расположенного на самом верху. Светила полная луна, озаряя ярким светом все вокруг. Кадо Сина не беспокоил ее свет. Он знал то, что даже ярко светящая луна – его союзник, что ночь – лучшее время применения его боевого искусства. Тишину прервал вдруг звук вспорхнувшей птицы, который донесся со стороны тропинки. Кадо Син вслушался в тишину ночи, уловив натренированным слухом едва уловимые звуки шагов, спускающихся вниз по тропинке людей. По звукам их шагов он определил, что учитель из монастыря, которого ему нужно было убить, был не один. С ним было еще два человека. Нинзя нырнул под мост и по его опорам пробрался к противоположному берегу, замерев у самой кромки воды. Когда идущие люди вступили на мост, он одним рывком вскочил на него, увидев учителя в одеянии монаха и двух его учеников, идущих за ним. Он выкрикнул боевой клич нинзя, одновременно вытягивая правой рукой из сумки звездочку для метания. Ученики оглянулись и, увидев нинзя в полной боевой экипировке, изумленно, в полном недоумении уставились на него. Учитель же, повернувшись, выпрямился во весь рост, — полное спокойствие отразилось на его лице. Кадо Син резко, сделав выдох, метнул звездочку, целясь в гортань старику. Затем побежал, молниеносно ускоряясь, навстречу ученикам, на ходу выхватывая из-за плеч, со спины, оба своих меча. Подбежав к ближнему из них, он полосонул его мечом по животу. Второй попытался отбиться посохом, но бой был почти мгновенным и он умер еще до того, как тело его упало рядом с телом его товарища. Кадо Син обернулся к учителю. Тот стоял, не двигаясь, опираясь на посох, и прижав ладонь руки к горлу. Нинзя подошел ближе и увидел, что старик зажимает ладонью руки рану на горле, которое вспорола метко брошенная им звездочка. Вглядевшись в черты лица старика, и найдя их знакомыми ему, Кадо Син испытал чувство леденящего ужаса, долгие годы уже незнакомое ему.
— Нет, не может быть! – подумал он – Не может быть, что судьба уготовила мне в жертву человека, которого я должен убить, того, кто первым учил меня искусству владения боевым оружием! Того самого человека, кто был моим первым учителем, того, кто привил мне любовь к моему первому мечу – мечу самурая!
Разом нахлынувшие чувства и эмоции сбивали Кадо Сина с толку, пытаясь заставить разум его не соглашаться с тем, что он видел своими глазами. Кровь темной струйкой текла сквозь пальцы руки старика, капая крупными каплями на деревянный мостик. Он подошел вплотную к учителю и взглянул прямо ему в глаза. Кадо Син был уверен в том, что Учитель не узнает в нем — человеке со скрытым под одеянием наемного убийцы, лицом, того юного мальчишку с чистой душой, сына самурая известного древнего рода. Что-то, вопреки этой уверенности Кадо Сина, искрой смутной догадки, проблескнуло в глазах старика, отражаясь мгновенной болью в самой глубине, бесчувственного до этого самого момента, сердце наемного убийцы. Кадо Син, сделав один шаг назад, прижал руку к своей груди, склонившись в уважительном поклоне, выражающем глубокое почтение, и, затем вновь подошел вплотную к старику, резко рванув его, зажимающую горло, руку. Кровь хлынула во все стороны, освобождая мгновенно слабеющее тело учителя. Сделав шаг в сторону, нинзя пошел вперед, слыша, как за его спиной, рухнуло на мостик тело учителя. Не оборачиваясь, Кадо Син пошел в лес, напряженно размышляя о случившемся, и мгновенно произведя подсчет всем своим жертвам, убитым им:
— 43! Учитель был «сорок третьим»! Четыре плюс три равно семи! Семь! Семь – число духа! Надо же, как случилось! Как достойно он принял свою смерть! Дух его был на высоте! Он был равен мне, хотя он даже не начал боя! Смерть его, достойно принятая им, уравновесила нас, показав то, что Дух выше смерти! Показав и давая мне понять то, что дух воинов един! И пусть я наемный убийца, принадлежащий к клану воинов – нинзя, учитель достойно принял свою смерть, отдавая дань мастерству моего боевого искусства. Он подтвердил это своей несгибаемой волей в самые последние минуты своей жизни, подтвердив и то, что он принял смерть свою от достойного противника, подтвердил то, что я лучший нинзя. Пусть также достойно примут тебя Небеса, мой первый учитель! Как же удивительна своими хитросплетениями жизнь человека! Принять смерть от руки того человека, в чью руку, с огромной любовью и уважением к святости оружия, ты вложил мой первый меч, мой катана – меч самурая! Как же удивительна жизнь и как непостижима смерть – ее окончание! Каждый из сорока трех человек, убитых мною, принял ее по-своему. Немного было среди них тех, кто принял ее достойно, даже среди воинов! Ты, Учитель, — один из них! И еще она – та юная черноволосая девушка из весеннего сада, усыпанного лепестками сакуры!
— Скажи мне, гейша – самая мудрая из женщин, которых я знаю, ответь мне на мой вопрос: Что более важно для человека познать жизнь или смерть?! – спросил вновь Кадо Син женщину, снова удобно расположившись на циновке ее заведения.
— Ты можешь познать в какой-то мере жизнь, Господин… но ты никогда не сможешь познать смерть! – ответила гейша.
— Почему, о, мудрая женщина?
— Смерть – Великая Тайна! Поэтому ты можешь познать только СВОЮ смерть! Никогда не будет возможным познать смерть другого человека! Можно увидеть только лишь окончание его жизни. И в эти последние мгновения жизни его, ты можешь увидеть то, кем в действительности был этот человек! Но его смерть – тайна, Его Тайна!
— Ты мудра, женщина! Ты немногословна и мудра! Скажи же тогда, что из них важнее для человека – жизнь его или его смерть?
— Нет ничего важнее друг друга из этих двух! Жизнь сменяется смертью, смерть возрождает жизнь. Это равновесие – Равновесие Самой Природы, Великая Тайна Бога. Как это происходит, нам не дано познать при жизни. Тайна откроется тебе только тогда, когда ты умрешь! Ты много говоришь о ней, господин, о смерти. Не стоит делать этого слишком часто, этим самым ты привлекаешь ее в свою текущую жизнь, в свою судьбу!
— Женщина, я не буду говорить тебе всю правду о себе. Скажу лишь то, что я видел много раз окончание жизни людей и то, как они встречают свою смерть. И сам много раз являлся ее причиной. Наверное, потому что я на ее стороне, она сама бережет меня, и поэтому я до сих пор жив! Хотя я и живу, почти не ощущая жизнь, живу так – будто я мертв! Ты беседуешь со мной так искренне и непринужденно, что я могу рассказать кое-что про себя. Немного, но что-то, пусть самую малость. Благодарю тебя за это, женщина!
— Господин, позволь, и я задам тебе вопрос?!
— Да! Задай!
— Ответь мне – ты понял, в чем сила женщины, ее истинная сила?!
— Да, гейша! Я видел… один раз, как достойно встретила свою смерть одна юная, совсем юная японка. В последние мгновения неумолимо оставляющей ее жизни она сказала своему убийце: — Пребывай в мире! Я люблю тебя, я оставляю тебе свою любовь!
Она умерла в очень юном возрасте, но без всяких сожалений о том, что так мало ожила. Выходит, достойно приняв свою смерть, она осталось выше нее?! Она отдала жизнь свою легко, словно Дар, отдала Самой Смерти! Выходит, призвание женщины – дарить жизнь!
— Ты сам ответил на свой вопрос, господин! Ты блестяще ответил на него. Ты стал мудрее с момента нашей последней встречи! Моя женская интуиция говорит мне, что ты испытал глубочайшее потрясение в глубине своей души. Но я не буду спрашивать тебя об этом. Я только спрошу – есть ли то о чем ты еще хочешь спросить меня, господин?
— Последней встречи… Скажи, женщина, выходит своей смертью можно изменить чью-то жизнь? Или, приняв свою смерть, продлить другие жизни?!
— Я не отвечу тебе, господин. Твоя смерть – твоя Тайна!
— Благодарю тебя, мудрая женщина! Иди, я побуду один. И… знаешь, возможно, я не приду больше к тебе. Я хочу поблагодарить тебя за все, за радушный прием, за вкусную еду, горячее сакэ, уют в твоем доме… и, особенно, я благодарен тебе за наши беседы! И еще… прежде, чем ты уйдешь… Может быть, ты когда-нибудь вспомнишь обо мне весной, женщина, когда на ладонь твоей руки упадет одинокий лепесток с ветки отцветающей сакуры. Прощай, женщина!
— Прощайте, господин! Прощайте! Я буду вспоминать Вас, вспоминать каждой весной, до того самого момента, пока и я не познаю Свою Тайну!
Кадо Син сидел на циновке в комнате, приготовив все необходимое ему для совершения ритуала харакири. Держа в руке деревянную табличку для последней своей, предсмертной, записи, он вспомнил ту клятву, которую он дал на дороге лунной ночью, покинув отцовский дом.
— Прощайте, отец! Случилось так, что я не сумел следовать до конца своей клятве. Случилось так, что, пронзив своим мечом убийцы, сердце девушки в весеннем саду и убив ее, я оживил свое… сердце. С того самого момента сердце мое начало оживать, постепенно в нем начала пробуждаться та жизнь, та жизнь, которую я сам запретил себе чувствовать той лунной ночью.
Кадо Син взял мел и начертил на табличке красивыми, изящными иероглифами текст последней своей записки: Я умираю, чтобы жизнь продолжалась!
Немного подумав, он начертил еще один иероглиф, подписавшись именем, данным ему отцом при рождении.
Кен Шин – написал он, что означает: «Сердце меча».
Затем он аккуратно прислонил табличку к стене напротив себя, помолился, попросив Бога принять его грешную душу и твердой рукой взялся за ритуальный нож, искренне желая познать Свою Тайну… 23 – 26 апреля 201 P.S. Иногда человек принимает в жизни своей последнее, окончательное, на первый взгляд парадоксальное, исключающее эту самую жизнь, решение… Но, удивительная штука жизнь… И существует она никак не сама по себе… Она состоит из самых больших и небольших жизней, порыва ветра, восхода и захода солнца, света луны и тьмы ночи, цветения сакуры в весеннем саду… крика орла и рыка волка в лесу… их жизней и жизни каждого из нас…
