СЕКС МЕРТВЫХ

В ролях:
Русский бомж Сява: Я собсвеной персоной.
Старший брат Жора: А фиг его знает, четыре года знакомы никак не раскушу мерзавца.
Профессор Козладоев: Мой лучший кент.
Ленусик: та еще цыпа.
Котик: главный мудак.
Валет: мудак помельче.
Вася: По всей видимости, все же Петя, такой же мудак как и все остальные.
Плохие инопланетяне: Зломогучия саранча.
Хорошие инопланетяне: Светозарные люди-орлы.
Жирный конферансье: Я так и не узнал имени этого парня, впрочем нисколько не жалею об этом.

Этот рассказ не рекомендуется к прочтению детям и впечатлительным людям.

СЕКС МЕРТВЫХ

Здравствуйте, меня зовут Сява. И я русский бомж. И я простой русский бомж Сява хочу рассказать вам одну историю.
Сейчас без пятнадцати одиннадцать и в интернет кафе, где я нахожусь практически пусто. Практически, это значит всего три человека, собственно я, какая-та крашеная бабенка за два места от меня, а также девушка кассир. Кассирша даже очень ничего, по крайней мере в фас, а как в профиль мне трудно судить – она ни разу не отвернулась. Просто она не может себе этого позволить. Сидя в своей застекленной конторке, она пялится на меня с таким усердием, что вероятно вскоре прожжет во мне дыру, как фокусируя солнечные лучи прожигает в бумаге увеличительное стекло. Вы думаете, она влюбилась в мою физиономию? В мой длинный и любопытный нос? Или, быть может, в мою осанистую фигуру? Сомневаюсь. На самом деле она боится, что я сопру монитор. А говорят, все блондинки дуры. Это я к тому, что я и сам бы не стал в этой ситуации доверять. Без пятнадцати двенадцать это время когда я закончу писать, мой лимит выйдет, так что придется поторопиться.
У меня всего один час на то, чтобы рассказать вам одну историю, которую ничего не перепутав можно назвать СЕКС МЕРТВЫХ. О да-да-да, это очень страшная история. Настоящая городская страшилка, подобная тем, что травят друг дружке старшеклассники на переменах. Жуткая, как пьяный дантист, тыкающий вам в рот своим зубодробительным инструментом. Шокирующая, как та проститутка, у которой после процедуры раздевания между ног оказываются яйца. Сомнительная как обаяние Ксюши Собчак. Может также и эротичная, как наждачная бумага – не все коту масленица. Но, все же настолько пугающая, что вам, если вы панк, не придется платить за парикмахерскую — волосы на голове и так дыбом встанут, ну а если вы беременны мой салют — вам не придется раскошеливаться на аборт. Привыкайте, я тот еще юморист, юморист-оптимист, ибо принадлежу к той замечательной категории людей, которым не нужна травка, дабы давить лыбу без причины, к людям, в чьих глазах стакан с водой всегда выглядит наполовину полным и никогда на половину пустым. У меня в буквальном смысле все то, что вы назовете мусором, то, с чем вы и поступите как с мусором, зовется едой. Заценили? Нет?.. Что ж наш помоичный юмор вам цивилам никогда не понять. Итак, начнем-с.
Все мои неприятности начались с того момента как у меня появился СТАРШИЙ БРАТ. С людьми чего только не случается, у кого-то появляется новая работа, у кого-то семья, у кого-то голоса в голове, а у меня появился старший брат. Господь Бог послал вороне всего лишь кусочек сыра, а для меня расщедрился на целых девяносто килограммов хорошо сбитого тела в дорогой замшевой куртке, с роскошными, точно бутафорскими усами и почти такой же бутафорской улыбкой на круглом лице. Наша встреча выглядела предельно просто: он постучал в дверь моей квартиры на Солнечной, я открыл ее, он притянул меня к себе вплотную, крепко обнял и сказал заметно дрогнувшим голосом: брат, — и я сдуру, прослезился. Так можно сказать, я и обрел своего некогда потерянного брата, а можно и то, что так я оказался на улице. Нет, конечно, не сразу, где-то через год с небольшим, а сначала было длительное время ночных попоек и утреннего бодуна. Сначала он перевез в мою, теперь уже его квартиру, новую мебель и новую технику, а вместе со всем барахлом, и смазливую брюнеточку, посаженную на чемоданы, представив ее мне как свою жену. Я не был против, родной брат все-таки. Сначала все было даже очень хорошо, мы отлично ладили, а потом между нами что-то оборвалось, ну это, как его там… взаимопонимание. И после череды скандалов, стычек с рукоприкладством, обоюдных угроз и вечерних нарядов милиции, дело кончилось гражданским судом, и моим принудительным выселением. Сейчас спустя четыре года, мне кажется, что Жора был вовсе не Жорой, и вообще не моим старшим братом; сейчас мне кажется, что он было просто хитрым мошенником, ловко воспользовавшимся ситуацией и моей добротой, но тогда, он в прямом смысле был для меня самым близким человеком в мире, так как других родственников у меня просто не оставалось.
Жора, Жора – ебаный ты мудак!
Когда я оказался на улице я прозрел. Не в смысле, что я был слепым, и вдруг случилось чудо, на самом деле я не был даже дальтоником, а в смысле, что реальность оказалось вовсе не реальностью. Когда ты ежедневно ходишь на работу, общаешься с одними и теми же людьми, смотришь по вечерам телевизор — новости, фильмы, шоу — у тебя возникает сценарий жизни, карта мира в твоей голове, все то, что ты считаешь явью. Но вдруг, так случается, что тебе вырезают из этого всеобщего шоу, и что тогда? – явь оказывается просто призрачным сном. Помимо холода, голода и паразитов, у бродяг есть три естественных врага: менты, охранники и дети. Здесь дан список по шкале их опасности. С ментами, как правило проблем нет, по крайней мере с постовыми, они схватят тебя, отвезут в ночлежку, — мыть там не будут, но по крайне мере накормят. Тебя будут мариновать там от десяти дней до месяца, потом, когда ночлежка заполнится, снова появятся они, а вместе с ними и какие-то люди в штатском. Они отберут группу из двадцати человек, усадят всех в автобус, вывезут за черту города, и скажут: пиздуйте. Кстати, так и скажут. Ни менты, ни люди в штатском практически никогда не бьют, в отличие от тех же охранников, те могут надавать по башке, только зато что ты появился на охраняемой ими территории. Город расчерчен как детская площадка мелом. Всеми этими многочисленными участками и заведуют охранники, на то чтобы избежать опасности между участками практически не осталось пустот. Но каким бы не был охранник цепным псом, у него есть некие жизненные критерии, он прыснет тебе в лицо из слезоточивого баллончика, он нагрузит тебе печень, да так, что пару дней ты не сможешь, но он никогда не вытащит из кармана нож и не пырнет им в тебя сдуру, он не дурак, он не будет рисковать своим будущим из-за такого хмыря как ты. В отличие от детей, от подростков, от вылезшей на улицы шпаны. Они могут доебатся, и днем и ночью. Они не бояться ни широких площадей, ни многочисленных свидетелей. И они ненавидят бродяг. Они всегда нападают группой, и если это происходит, ты никогда не можешь быть уверен до конца проснешься ты завтра или нет. Если ты заметил, что за тобой увязался хвост из шпаны, надо бежать, бежать и еще раз бежать.
Я недолго бегал «бобылем», вскоре у меня появился напарник по этому делу и к лучшему, так как, наверное, в компании даже сдохнуть будет полегче. Мы познакомились с ним случайно, в городском парке. Я сидел там на скамейке, с картонной табличкой «ПОКРАШЕНО!!!» и посасывал с бутылочки пивко, а в это самое время этот баклан, ходил вокруг до около и подбирал с мусорных урн пустые бутылки. Выглядел он крайне прогнутым, борода его спутанными прядями доходила ему почти до пупа, на тыльной стороне драного пиджака на жвачке крепилась записка «Всегда готов», к щиколоткам были привязаны длинные и тонкие алюминиевые проволоки, а к тем в свою очередь крепились пустые консервные банки. Килька в томатном соусе. Сардинела. Тушенка. Сельдь в собственном соку. Цыпленок рубленый. Чувак явно не был гурманом!
Каждое его движение производило на свет столько грохота, что случайные прохожие валились прямо на землю, прикрывая затылки руками, им видимо казалась, что началась третья мировая война или, что тоже не ахти, где-то поблизости объявился Бен Ладен.
Это ходячие недоразумение, которое обходили стороной даже милиционеры, причем даже в те дни, когда у нас бывал президент, прошло влево, потом вправо от меня, снова вернулась и, облокотившись об ствол кипариса, уставилось на мою физиономию. Вы думаете, он влюбился в мое небритое лицо? В мой длинный и любопытный нос? Или, быть может, в мою осанистую фигуру? Ну да… На самом деле этот хмырь ждал когда я избавлюсь от пустой бутылки, чтобы ее подобрать.
— Слушай, брат, — крикнул я ему. — Сними себя эту хренотень, будь умницей, не позорься.
Чел только махнул рукой; он ждал добычи и только, мое внимание его досаждало.
– Я тебе говорю, братан, сними себя эту хуетень, не будь пугалом, не позорься.
Чувак саркастически улыбнулся, выставив напоказ полугнилой забор.
– Слушай баклан, валил бы ты отсюда, вон там кот не сал, пес не срал, в смысле, съебешься, не обижусь.
Чувак вздрогнул, видимо мои последние слова задели его за живое. Недоуменно оглядевшись по сторонам и убедившись, что мои слова были адресованы ему и никому другому, он обижено взглянул на меня, и, ткнув себя в грудь указательным пальцем, мол, приятель, не имел ли ты в виду меня, двинул ко мне решительным шагом.
Я уже было думал, сейчас двинет, но ничего подобного, он просто решил поговорить. Боже-Боже, он дирижировал как Ростропович, а выражался, как целый Цицерон; без устали он с полчаса объяснял мне, что почем в этом мире, а закончил словами о том, что он здесь уважаемый человек в сравнение с которым я просто дичь и пустое место.
Так практически по аналогии со СТАРШИМ БРАТОМ у меня и появился ЛУЧШИЙ ДРУГ.
Как зовут этого хмыря, надо спрашивать у самого хмыря, то ли Владик, то ли Антон, в общем, имя распространенное. А фамилия, такую не забудешь: Козлодоев. Профессор Козлодоев! И это вовсе не понты. В своей прошлой жизни, до того как очутится на улице, он действительно был профессором ведущим курс французской литературы в одном из местных университетов; он и сегодня цитировал Рембо и Мопассана на ура. Но, а давили его до такой жизни, разумеется, бабы, а точнее его нескончаемая любовь к ним и их стройным ножкам.
После того как благоверная профессора Козлодоева на шестом десятке лет, покинула этот бренный мир, он оставшись один одинешенек, как и многие мужчины недополучившие в свое время по молодухе с головой окунулся в мир клубничной любви. Я как-то слышал одну песенку, может припомните: Сползает по крыше Старик Козлодоев… Так вот, что-то мне подсказывает, что ныне стареющий, самый главный русский рокер, написал свою мега-мега популярную песню на самом деле о нем — о моем профессоре. И в самом деле, была ли в городе та проститутка, которая ему еще не давала? Был ли на свете тот сутенер, который при виде профессора, этого самого лучшего из всех клиентов, ни протягивал ему для рукопожатия своей руки?.. Был ли тот бордель, чьи двери, этот старый фавн не открывал?.. О, очень сомневаюсь. Этот прощелыга, этот поклонник стройных женских ножек, и секса погорячее, успел во всем. Уволенный со скандалом из университета, за то, что после его сессий некоторые из студенток внезапно оказывались беременны, он пошел по скользкой дорожке сошедшего на пирс матроса. Бабы, бабы, бабы, вот три заветных слова, обитавших в его одурманенной эротизмом голове. Практически по той же аналогии, что и пиво, пиво, пиво, но только уже в моей. Согласитесь, мы с ним были чем-то похожи, да и оказались на улице вследствие схожих обстоятельств: меня вышвырнул на нее СТАРШИЙ БРАТ, его — ЛЮБИЩАЯ СУПРУГА. Откуда она взялась? Ха! Ну, знаете, помимо всего прочего профессор был еще и поэтом.
Представьте себе крошку из Украины, оказавшуюся в чужой стране и вынужденную работать на панели. Представьте ее длинные ножки. Представьте ее ангельское лицо. Представьте, что она льнет к вам с Верой с Надеждой и с Любовью. (Это я вовсе не про группавуху). И, в конечном счете, вполне возможно, вы сможете себе представить как профессор, забыв об остатках ума, берет ее в законные супруги. Эти упругие грудки прыгающие у вас на груди! Эта сентиментальность неводом обволакивающая ваши нервы. Эта надежда, обитающая на дне ее дивных васильковых глаз. Ну как, как такую и не взять?! Больше того, перед этим, подписывает брачный контракт, не прочитав при этом не единого из его пунктов. Как он оказался на улице? — спросите вы — очень просто, да потому что был последним идиотом. Впрочем, не он один. Вы знаете, мы были с ним друг для друга, тем же кем был доктор Ватсон для Шерлока Холмса, теми самыми бивнями в сравнении с которыми мы кажемся себе не много умней. Смотря на профессора, я говорил себе: «Сява, Сява, да не такой ты уж и баклан». То же самое, по всей видимости, смотря на меня, говорил себе и профессор. В общем, мы были созданы друг для друга, как горошины для стручка.
Жизнь бродяг зависит от времени года. Лето совсем не то, что весна, осень совсем не то, что зима. Каждое время года несет собой целый пакет обстоятельств. Летом мы работали на продовольственном рынке, благо в это время рабочие руки были нужны всем, после сентября уходили в горы, с первыми холодами искали не закрытые на замки подвалы, весной же снова шли в лес, где нас голодных, исхудавших и измученных уже поджидали на прогалинах первые подснежники, а на стволах поваленных деревьев чинари.
Позволю себе несколько слов о нашей жизни. Вы, только не подумайте что я совсем скис и опустил руки, на самом деле я никогда не оставлял надежды вернуть свою квартиру обратно. Но мне нужен был хороший адвокат. Я понимал это. Летом я работал и копил на него деньги, а их откладывал в шерстенной носок, подобранный мною на одной из свалок. Но через некоторое время они бесследно из него исчезали, а вместе с ними, как не трудно догадаться, исчезал и профессор. Он может вам рассказывать все что угодно, клясться могилой матери, вставать перед вами на колени и орать нездоровым голосом заливаясь от брехливых слез, что его якобы попутал бес, — все это уже было, но клянусь вам всем на свете, на самом деле, он тратил мои кровные на своих баб. Даже сейчас дойдя до края, а если точнее, давно перейдя черту, он не мог обойтись без своих шлюшек. Мои деньги были крохами, разумеется, надолго их не хватало, и спустя несколько дней по исчезновению профессор объявлялся вновь. Сначала он говорил, что ничего не брал, – и был бит. Потом что брал, но вернет, – и снова был бит. Наконец, я не нашел для денег более подходящее чем шерстенной носок место, и единственное что теперь оставалась несчастному, так только шлятся по городским скверам и показывать несчастным отдыхающим своего «слоника». Короче говоря, профессор был бит всегда.
Это было летом. Осенью мы уходили в лес, в тянувшиеся над побережьем горы. Наш маршрут всегда шел от одного балагана к другому, в сезон охоты в них всегда можно было найти провианты, оставленные охотниками, плюс грибы, плюс каштан, ну а главным нашим интересом, конечно же, являлась «травка», чьи плантации вдалеке от посторонних глаз выращивались любителями подудеть. Облавы шли постоянно, но это мало кого пугало. Конфискованную таким образом траву, разумеется, речь идет о конопле, мы могли за весьма внушительную сумму сдать в городе знакомым барыгам. Конечно, нам не платили и четверти от ее реальной стоимости, да что и говорить, далеко не всегда наши поиски завершались успехом, но если это происходило, речь всегда шла о реальных деньгах.
Зима была худшим временем для бродяг, в это время наше братство стремительно редело. Холод, голод, делали свое черное дело по хлещи Чака Паланика, промышляющего самой смертью, правда, в этом случае, речь идет о всего лишь бумажных героях со страниц его забористых книг. В это время мы с профессором просто старались выжить; ели крыс и собак; неделями не вылизали из подвалов, боясь, прежде всего жильцов дома, которые заметив не званых гостей, могли с легкостью перекрыть нам кислород. О, если б вы только знали, сколько жизней унесли собой обыкновенные подвесные замки.
Весна же служила нам неким перевалочным пунктом между курортным сезоном и смертоносной зимой.
Впрочем, не буду утомлять вас своими россказнями. Хотите романтики? Выйдете на улицу и попробуйте продержаться там год, два. Поверьте на слово от всей ее кучи, ни ваше тело, ни ваша душа, уже не смогут оправиться никогда.
Именно на водосточных трубах подвалов, именно пресловутой зимой, профессор часто любил рассказывать мне одну историю. Вообще, выпив, попиздеть он любил. Он говорил об автомобиле, неком черном пикапе без номеров. Ночь, 100 – 150 км в час, из динамиков несется Ролинг стоунс, а в его салоне переоборудованном в операционную двое людей в белых халатах при помощи скальпеля и других инструментов вырезают у кого-то доходяги его сердце, почки, печень и глазные роговицы. Жесть!!! Это машина настоящий катафалк. Ее изрыгнула сама преисподняя, и теперь как призрак несется она в свете неоновых огней по ночным улицам и закон для нее ничто. Все бродяги слышали о ней, но никто никогда не видел, а кто видел… — на этом месте профессор обычно брал паузу и пьяненько хохотал.
На самом деле не было никакого черного пикапа, не было и врачей, и людям, сидящим в салоне обыкновенной «семерки» было от меня нужно совсем другое.
Это случилось в конце апреле, в день, когда весеннее солнце стояло высоко над горизонтом и его лучи прогрели воздух настолько, что казалось, пришло лето, и пора бы менять гардероб и направляться на пляж. Чирикали воробьи. Фонарные столбы и крыши зданий облюбовали стаи голубей, и не раз проходящим под ними мимо приходилось делать характерный жест рукой. Кроны деревьев уже радовали взгляд молочной зеленью; в разбитых цветниках пылали красным и желтым декоративные цветы; неизбежно, подобно Титанику, мир погружался в ощутимую благодать; мы же с профессором копошились в бачках.
Эти двое бачков, были бачками топ уровня, в них всегда что-то да было. Они располагались за площадью, места развала коммерческих зданий. Тут всюду были кафе и закусочные, бутики и другие заведения — на пригорке, в стороне набережной, в стороне города, и куда бы вы ни повернулись, всюду об них споткнулся б ваш взгляд. Свято место пусто не бывает и, люди даже сейчас за месяц до курортного сезона, шныряли здесь толпами. Подобно тому, как верующие спешат в храмы, дабы возложить молитвы на алтари своей веры, так и они, адепты самой распространенной религии в мире — вещизм, спешили к своим алтарям, впрочем, те заменяли им прилавки, а молитвы как надо полагать, бумага и звон монет. Разумеется, при таком раскладе, нам с профессором тужить не приходилось – бочки были полны всегда.
Я не обратил внимания на то, как за спиной остановилось машина, ну мало ли кто там проезжает. Но вот, меня окликнули и я развернулся. Какой-то лысый чувак высунувшись в окошко обыкновенной серой «семерки» подзывал меня жестом руки. В его зубах мельтешила жвачка, слова тонули в шуме мотора и музыки несущейся из салона. У мужчины было принеприятнейшее лицо: глаза на выкате как у жабы, выраженья лица с придурью, к тому же как я сказал, он был лысым, и на солнце его вытянутый яйцом череп, блестел так, что хотелось подойти и потереться об него на счастье.
— Хочешь заработать? — спросил он меня, когда я подошел ближе.
Разумеется, я ответил:
— Не хочу.
— А что так?
— Ну, — улыбнулся я, и стеснительно пожал плечами, — на хуй.
Он мне нравится, — развернулся лысый в сторону салона. — Ей Богу нравится! — потом снова ко мне, в его руке уже была сжата банкнота.
Таких денег я не видел лет сто, а может еще больше: лысый протягивал мне сотку баксов.
Музыка в салоне стихла.
— Хочешь? — повторил он, и замахал передо мной банкнотой.
Клянусь всем на свете, Вашингтон смотрел на меня самыми добрыми в мире глазами.
Я заколебался, потом все же спросил:
— Замочить кого надо?
На секунду воцарилось молчание, а затем из салона раздался дружный хохот. Лысый же молчал, и смотрел на меня взглядом застывшего намертво недоумения, это выражение усиливали и его выпуклые глаза водянисто-голубого цвета — глупые как сама глупость. Ну вот и он заржал, а смеясь и покрывая мое лицо капельками слюны, повторял: замочить… Ха-ха-ха… замочить… Ха-ха-ха…
«Ну, я же там выше писал – мудак».
Наконец он успокоился и, протерев выступившие на глазах слезы, сказал:
— Нет, никого мочить не надо, надо просто телку трахнуть.
— Чего-чего?
— Ничего. У нас бизнес такой: мы порно снимает. Главный герой заболел — простудился блин. Ангина у него бля, и сифилис. Сифилис и ангина, пиздец какая гремучая смесь! Так что срочно нужен дублер. Ты мне нравишься, у тебя подходящий типаж — морда, жопа — все ништяком. Так что давай дуй в машину, получишь удовольствие, получишь бабки, разойдемся в хороших.
«Ну и кто мне скажет, что я был не прав»?
— Нет, — твердо сказал я. – Я в таких играх не участвую. Мне это совсем не к чему.
— Зато я участвую, — вдруг раздался тщедушный голосок и из-за моей спины выступил вперед профессор.
Боже-Боже, на кого он был похож: старый, грязный, растрепанный, с горящими фонарями глаз. Ни дать ни взять, Дон Жуан из гроба, разве что только черви из него на пол еще не сыпались.
Повисла пауза. Раздался звук опускаемого стекла. Из кабины водителя выглянуло молодое лицо и внимательно уставилось на профессора: тот стоял, подняв руку вверх, как тот школьник, знающий на зубок домашнее задание и теперь стремившейся ни упустить подходящий момент. И лысый и молодой молчали.
— Да, возьмите его, он вам походит, он в этом деле спец, — прервал я порядком затянувшуюся паузу. – Бабы это его конек, не мой.
Лысый и молодой переглянулись. Помолчали. Наконец, лысый сказал:
— Нет, не пойдет, ну мы же все-таки не извращенцы.
— Ок, — ответил я, — тогда найдите себе кого-нибудь другого, более подходящего.
А сказав это, развернулся, чтобы уйти. Рука лысого неожиданно сомкнулась на моем запястье. Я обернулся. Мне в грудь был уже направлен пистолет.
Когда я уезжал в неизвестном направление с людьми напоминающими самых настоящих бандитов, профессор, заскочив на парапет, долго махал мне на прощание рукой, а я с тоской смотрел на эту постепенно отдаляющуюся, беззубую, но в тоже время такую родную улыбочку, думая про себя, что никогда ее больше уже не увижу.
Лысого с пистолетом все называли Котиком, молодого парня – шофера, напоминающего сошедшего с витрины манекена, так он выглядел — с иголочки, Валетом, а третьего из честной компании, сидящего на переднем сидение рядом с местом водилы почему-то Васей. Это был грузный мужчины, с ежиком рыжих коротких волос на неровной сплошь покрытой шишками голове и татуировкой на фалангах пальцев Петя. Он носил старомодный спортивный костюм «Пума», и помимо явной нестыковки в именах, отличался тем, что при всем своем богатырском облике имел слабый, сухенький голосок, словно в груди у этого амбала сидел немощный карлик.
Мы ехали. Похитители разговаривали между собой. Котик подбадривал меня всю дорогу, однако пистолета не убирал.
Двигаясь в сторону Адлера, мы свернули и «семерка» покатила в гору. С левой стороны виднелись корпуса красивого санатория, бассейн с фигурой женщины, множество веерных пальм с волосатыми, как кокосы стволами, а чуть дальше, за ними, черные рельсы фуникулера по которым медленно вниз катил пустой вагончик; справа промелькнул клуб, а дальше на зеленом склоне холма виднелись деревья, деревья и лишь только деревья.
Обойдя стороной жилой район, «семерка» свернула к лесопарку; людей здесь практически не было; дорога стала узкой, плохой и автомобиль заметно сбавил ход. По обочинам тихой аллеи росли вечно зеленые магнолии, а в глубине парка вольно произрастали аборигены местных широт — дуб, чинар и каштан.
Дорога петляла, машина медленно катила вверх.
Ну вот, лесопарк кончился, мы снова свернули, и не успела стрелка спидометра отсчитать 1км, как остановились у огромных зеленых ворот; за высоким в три человеческих роста забором виднелись кровли трех массивных зданий.
— Где это мы? — спросил я.
— В хорошем месте, — ответил Котик и подмигнул.
Тот, кого называли Васей, вышел из автомобиля, но вскоре вернулся обратно. Ворота разошлись, и мы медленно въехали внутрь.
Кто бы мог подумать, что здесь, за десятки километров от центра города на автомобильной стоянке, мой глаз обнаружит припаркованный Порш, Кадиллак, и бесчисленное количество Мерседесов. Впрочем, три здания составлявших ансамбль, чьи крыши я видел со стороны дороги, во внешней отделке блеском не отличались; заложенные еще во время союза для не известных целей, они благодаря развалу и 90-м превратились в так называемый долгострой. Входе приватизации они прошли через не одни руки и в итоге оказались в собственности некой фирмы, неизвестно чем занимавшейся; здания, наконец, достроили; пустырь площадью ни в один гектар огородили высоченным забором; на его территории появилась охрана в униформе и сторожевые псы. Кто-то говорил, что здесь расположилась секта неких западных христиан, кто-то думал, что истинным владельцем зданий является один известный олигарх, чье имя несколько лет тому назад буквально витала воздухе, а некоторые на полном серьезе утверждали что, на самом деле, за зеленым забором расположилась резиденция секретных спецслужб. В общем, каждый нес что хотел, кому как повезло с фантазией. Единственное, что можно было точно утверждать, так это то, что эти постройки, как и их предназначение, являлись тайной за семью печатями, в суть которой был посвящен лишь круг избранных, к которому я естественно не принадлежал.
— Вы здесь порно снимать собираетесь? – спросил я, разглядывая ряды роскошных тачек, когда мы вышли из автомобиля.
— Молчал бы.
— Да вы больные…
Сначала я почувствовал, а лишь потом сообразил, что меня пнули. Я скорчился от резкой боли пронзившей мне бок. Обернулся: острый носок принадлежал кожаной туфле Валета. Вася оттаскивал его от меня и своим сухеньким голоском говорил:
— Не порть товар, быдло, если то же самое что с Гришкой случиться сам под расход пойдешь.
— А что с Гришкой случилось? – держась за бок, сдавлено поинтересовался я. И тут же почувствовал, что лучше бы я этого не делал: на этот раз нога уже принадлежала Котику.
Подхватив под мышки, похитители потянули меня к одной из построек; у входа в здание виднелась группа людей. Я рассчитывал на помощь охраны, но вместо того, чтобы освободить меня и повязать злоумышленников, парни в форме цвета хаки, приятельски поздоровались с ними, и ни один из них даже не взглянул на меня когда я было начал просить их о помощи.
Мы прошли пустынный вестибюль, обделанный желтым мрамором, поднялись по лестнице на второй этаж, пошли по длинному коридору, остановившись лишь в самом его конце у белой пластиковой двери. Вошли. За небольшой приемной располагалась раздевалка, а за той в свою очередь, судя по доносившемуся сюда журчанью воды, душевая. Здесь нас уже ждали двое громил-близнецов и женщина лет сорока в очках неброской оправы. Один из клонов при виде нас, молча, указал на циферблат своих ручных часов.
— Да знаю, — раздражено откликнулся Котик. – Полдень блядь, суббота, мусоров полно… А ты думал, все так легко будит?
— Не хуй было Гришку мочить.
— А я блядь, как будто не знаю, это все этот. – Котик зло перевел взгляд на Валета, причем настолько зло, что тот в испуге попятился назад и вжался спиной в ближайшую стену.
— Я ж не нарочно, само собой вышло, — испугано пролепетал он.
Я растеряно переводил взгляд с одного на другого:
— Это вы о чем?
Но никто меня не слышал, и лишь только женщина, окинув меня уничижающим взглядом, недовольно надула губы.
— Ладно, проехали, — сказал один из клонов. – Давайте этого быстро под душ. Жана Александровна, — Мужчина кареглазо посмотрел на женщину. – Вы тоже поторапливайтесь, мы здесь все жопами рискуем.
Женщина, соглашаясь с этими словами, откликнулась тем, что подняла над собой обе руки, в кистях были сжаты ножницы и расческа.
Действовали быстро как по команде, было видно, что не в первой. Сначала меня насильно заставили принять душ, после постригли, причесали, побрили, надушили и, в довершение всего этого, надели прямо на голое тело свежий махровый халат.
— Нормалек, — заключил Котик, оглядев меня с головы до ног после завершения всех процедур.
— А ты говоришь не человек, — с выставленным на показ добродушием протянул Вася.
— Порно-звезда, да и только, — давил довольную лыбу Валет
— Суки!
Котик пожал плечами:
— Да мы такие.
И я тут же почувствовал, что снова зря раскрыл рот.
Я предполагал, что спустившись вниз по лестнице, вы выйдем из здания и проследуем к следующему, это почему-то, вполне возможно потому, что здание выглядело пустынным, казалось мне вполне логичным. Но вопреки моим ожиданиям из здания мы уже не выходили, напротив, спустившись по лестнице свернули и направились вглубь постройки. На самом деле, отсюда, по сути и начинаются все мои приключения, отсюда это значит за порогом двери в которую мы все вместе вскоре вошли. Это была просторная приемная. За рабочим столом сидела молоденькая секретарша и, закинув на его полированную поверхность, свои длинные и не менее отполированные ноги, беззаботно болтала по мобильнику. Завидев нас, она отключила связь, приняла должный вид и заметно изменившимся голосом произнесла:
— Распишитесь.
Котик неприлично выразился, однако к столу подошел и поставил подпись на предложенном документе.
— Правила есть правила, — сказала девушка, когда он уже отходил.
За этой приемной располагалось еще одно, более просторное помещение; окон в нем не было, мебели тоже, и вообще ничего кроме люка с двумя ручками. На оцинкованной поверхности массивной крышки имелся выпуклый рисунок, изображавший из себя некое насекомое, напоминавшее по виду саранчу. С правой и с левой стороны люка стояло двое охранников в штатском, на своих плечах молодцы держали помповые ружья. Серые костюмы и пестрые галстуки! – походу, эти двое, были фанатами американского кино.
Они не шелохнулись, не изменились в лицах, и не открыли ртов, когда клоны шустро подскочив к люку, схватились за обе ручки и одновременно потянули их на себя: раздался ели слышимый скрип, крышка сдвинулась с места и медленно поднялась вверх, под ней зияло круглое и черное отверстие люка. На внутренней стене виднелись перила ведущей вниз лестницы.
Спустились по очереди. Оказались в длинном туннели. Я взглянул вверх: от пола до люка было метров шесть-семь.
Идя по хорошо освещенному туннелю, я разглядывал красочные плакаты вереницей тянувшихся по обеим его сторонам. На всех была изображена все та же саранча, которую узрел я на крышке люке, но вместе с нею на плакатах также имелись изображения странных людей, с голыми торсами, мощными руками, большими крылами, и орлиными головами вместо голов человеческих. Саранча и люди-орлы враждовали между собой. Так, на одном из плакатов две саранчи подняв человека-орла за ноги совали его головой в гигантскую мясорубку, которая тут же превращало того в кровавый фарш; на другом, люди-орлы беспощадно уничтожали коконы саранчи с невылупившимся потомством; еще на одном плакате, ни людей-орлов, ни саранчи уже не было, но зато имелись изображения летающих кораблей — вытянутых сигарообразных объектов — из них исходили фиолетовые лучи, которые сосредоточившись на одной планете, в одно мгновенье превращали ее в звездную пыль, и груду метеоритов. И таких плакатов было, по меньшей мере, штук сто. Такого трэша я не видел никогда; такой нелюбви друг к другу, какую питали люди-орлы к саранче, а саранча к людям-орлам, наверно не питали фашисты к евреям, а евреи в свою очередь к Адольфу Гитлеру. Это было нечто впечатляющее, шокирующее, но вместе с тем от этих забористых картинок почему-то нельзя было оторвать глаз. Скорее интуитивно чем осознано, я чувствовал, что за раскрывающейся передо мной, как скатерть самобранка, галереей, скрывается целая эпопея, неведомого, великого противостояния, древнее чем сама земля.
Но вот до слуха донеслась музыка, туннель резко оборвался, я вздрогнул, и не удивительно, так как прямо передо мной вертикально вверх выросли гигантские золотые врата; густо покрытые красивой, утонченной, если не сказать фантастической резьбой, они завораживали душу и своей величиной и своим воистину космическим великолепием. Будучи правильной, круглой формы, они напоминали собой гигантский золотой дублон. И все те же персонажи, все те же мотивы, смотрели с этих врат на меня.
Подле врат, стоял огромный золотой молот.
Котик усмехнулся, быстро подскочил к нему, нагнулся, хотел было поднять, но так и не смог его даже сдвинуть. Валет и Вася, глядя на него, усыкались от хохота. Клоны были равнодушны.
Лысый тужился в напрасном старанье, отчего на его шее вздулись синие вены, а глаза казалось вот-вот выскачут из орбит, как у героя Арнольда Шварцнэйгера из «Вспомнить все» и попрыгают вдоль туннеля а-ля каучуковые мячики, — но молот не поддавался. На глазах лысого выступили слезы, в уголке рта показалось белая пена, он надрывисто захрипел, – но молоту было хоть бы хны. Наконец, Котик не выдержал, и пал в бессилии перед ним на колени. И вдруг неожиданно разревелся. Я был сконфужен; Вася и Валет смолкли; один из клонов издал протяженный вздох. Затем покачивая головой, подошел к молоту, безмолвно похлопал подрагивающего Котика по плечу, а другой рукой поднял молот, да так, что показалось, что молот этот не настоящий, а всего лишь бутафорская игрушка покрытая дешевой позолотой, так легок он был в его руках; после размахнулся, и силой опустил на врата. Я не расслышал звука, так как еще раньше был им уже оглушен. Что-то произошло. Врата завибрировали, и я только тогда заметил, что они состоят из множества косых граней. Сначала в стену вползли, четные грани, и врата превратились в подобие зубастой пасти дракона — золотая пасть прокрутился вокруг своей оси; затем нечетные – и врата полностью исчезли в стене, словно их и не было вовсе, и передо мной осталась лишь гигантская, точно вырезанная лазером дыра.
Оглушенные перепонки едва различили нарастающую стеной музыку. Тело объяла дрожь, а в следующее мгновение я почувствовал резкий толчок в спину и непроизвольно шагнул в пустоту. Мне показалось, что я лечу вниз, но на самом деле, это не я летел вниз, это вниз ехала огромная сцена, на которой мы все вместе оказались.
Сцена опустилась, почувствовала опору и окончательно замерла. Мое сердце екнуло…
Развернувшись в сторону читателя: скажите, вы когда-нибудь круто попадали? Предвижу ваш обратный вопрос: насколько круто? Ну… Ну даже не знаю. Быть может, каким-нибудь не предвещавшим ничего плохого вечерком, у вас звонил телефон, и незнакомый голос с сильным произносил: «Слушай брат, если завтра бабок не будит, то едем загород на дачу, цемент готов, лопаты тоже». А вы стояли и думали: «Какие на хрен бабки?» Нет? Не попадали? Что ж вам крупно повезло. Но, на самом деле, это неудачный пример, скорее ситуацию в которой я оказался, можно было бы сравнить ситуацией немного из другой оперы: с инопланетянами по ТВ. Вот, допустим, вы включаете телевизор, ну скажем в 9 часов вечера, в привычное для вас время просмотра новостей. И тут бац — Красная площадь. И тут бац — летающая тарелка. И тут бац — из нее показывается, самый что ни есть настоящий гуманоид, зелененький такой, в комбинезоне ядовитого оттенка. Улыбается! А потом — помехи, помехи, помехи. Впрочем, не будем раньше времени забегать вперед.
Я стоял посередине огромного зала, фантастического на интерьер, а вокруг меня за столиками сидела сотня-другая людей, элита, богема, я не знаю точно кто это был, но это были очень крутые люди. На поверхности их столов было столько еды и выпивки что ею хватило бы накормить и напоить целую роту солдат. Лица этих людей были сокрыты масками — росомахи, аиста, кота, собаки, медведя, лисицы — и другими представителями фауны. Я как будто очутился на Венецианском карнавале: все здесь тонуло в роскоши. На шеях женщин поблескивая, переливались бриллианты, в увенчанных перстнями кистях мужчин дымили толстенные сигары. Звенел хрусталь, лилось вино, горы красной и черной икры громоздились на серебряных подносах. Меж столов виляя задами, шныряли полуголые официантки, на их копчиках виднелись кроличьи хвостики, крепившиеся к голому телу при помощи обыкновенных резинок, над головами росли белые, пушистые уши, а на симпатичных лицах были выведены черным усы. Обнаженные груди подпрыгивали в такт каждого их движения, девушки не забывали улыбаться при этом.
Кто-то смеялся, кто-то говорил меж собой, кто-то уплетал за обе щеки еду, но большинство масок, конечно же, пялилось на меня. Сотня пар глаз буквально гвоздили меня к месту, а я стоял на авансцене в резко очерченном световом круге направленных на меня прожекторов, боясь вздохнуть и выдохнуть, и чувствовал себя так, словно был абсолютно голым. Это походило на мой ночной кошмар, который часто снился мне в период полового созревания. В нем всегда был школьный, забитый старшеклассниками автобус. За окнами проплывали привычный пейзаж: вереницы неровных холмов, как гребни волн, вздымавшихся друг над другом; туман, медленно тянувшийся с их пологих склонов и смешивающейся у вершин с перьевыми облаками, да так, что нельзя было различить, где кончается небо, а где начинается земля; селенья, ютящиеся в низине, у подножий, окаймленные ветхими заборами, садами хурмы и виноградником. Одним словом – идиллия. И вдруг, я их маму, раздавался хохот. Все старшеклассники как один указывали в мою сторону пальцами, а их разверзнутые от смеха рты, медленно превращались в черные оплавленные отверстия. «Что вам всем от меня надо!» — громко вскрикивал я и вскакивал с места, и только тогда замечал, что стою абсолютно голый, что у меня эрекция, и мое достояние торчит так, как обычно торчала шпага у д’Артаньяна — героическая горизонталь — хоть постройки возводи, да дороги прокладывай. Вскрикивая, я тогда всякий раз просыпался. И вот мой подростковый кошмар в той или иной мере, похоже, начинал сбываться.
— Так вот, какой из себя наш герой, — раздался со спины мужской, бархатный голос, и сбоку на меня, чуть не сдув с ног при этом, накатила гигантская туша.
Это был толстяк!
– Красавец, красавец, ничего не скажешь.
Это был конферансье!
– Так значит, вот кого, нам сегодня принесла нелегкая.
На нем был длинный шелковистый фрак, и дурацкая черная бабочка.
– Так как же зовут нашего сегодняшнего героя?
Элегантный костюм отнюдь не спасал его, толстяк выглядел искусственным, не настоящим, как буржуи с плакатов большевиков.
— Может молодой человек, наконец, изволит, нам представится?
Признаюсь честно, он не понравился мне с первого взгляда, мне кажется, все дело было в его губах, они были чувственными и красными как у женщин, да и весь он был фальшивым, точно его лицо было вовсе не лицом, а одной из бесчисленных масок.
– Не стесняйтесь, как вас зовут?
Толстяк протянул мне микрофон; забавно, я никогда так громко не слышал собственного дыхания.
— Говорите?
— Сява.
— Как?
— Сява.
— Его зовут Сява! – торжественно провозгласил конферансье.
Из зала послышались сдержанные аплодисменты; некоторые из мужчины встали с мест и вяло хлопали мне в ладоши.
— И чем же занимается Сява?
Я попытался прошептать:
— Я бомж.
— Громче!
Этот баклан реально недорубался, на самом деле, я специально шептал так тихо, чтобы меня никто кроме него слышал.
— Я бомж.
— Еще громче! – Толстяк повернулся к залу, и на его красногубом лице вспыхнула понимающая улыбка.
— Я бомж, — зло и громко проорал я в микрофон.
Они все поднимались и поднимались, а овация все нарастала и нарастала, и вот уже никого не осталось на своих прежних местах, и все эти люди стояли на ногах и аплодировали мне. Только мне! Лично мне! Мне, и никому другому!
Наконец толстяк сказал:
— Тиши.
Но его никто не слышал.
— Тиши.
Бархатно-обволакивающий голос просто тонул, в грохоте аплодисментов.
— Тихо! Тихо! Тихо! – проорал он.
И вдруг все смокли, и наступила мертвая тишина, в которой наверное, на весь зал было слышно, как беспощадно громко бьется в груди мое сердце. Так, на кладбище, иной раз, прислонившись к могильной плите, можно услышать, как глубоко под землей ворочаются мертвые.
— Он бомж, — серьезно, точно подтверждая мои слова, произнес конферансье, затем пристально посмотрел на меня: – И готов ли ты, простой русский бомж Сява, выполнить свою почетную миссию?
Я растеряно улыбнулся:
— Смотря о чем речь?
Из зала послышался хохот.
А не дурак, хоть бомж! — воскликнул конферансье.
— Молодец, так держать! — донеслось из зала. –
— У всех людей, выходящих на эту сцену, может быть только одна миссия, — продолжал конферансье, невзирая на выкрики.
— И какая же? – продолжал улыбаться я.
— Трахнутся и умереть!
Повисла тяжелая пауза; показалось, сами звуки умерли, будто бы все присутствующие в один миг перестали дышать. Они ждали развязки!
Черная головка микрофона медленно плавала перед моим лицом. Туда-сюда, туда-сюда. Я вытянул шею, настиг ее губами, как мог более выразительно произнес:
— Да вы походу ебанулись все.
Вы знаете что такое «тормоза»?.. это такая мышца, которая находится между внутренней стороной коленок и тазом. Так вот, если долбануть по ней, в момент ее напряжения, то гарантированы незабываемые ощущения. Да-да, именно их я и почувствовал в следующее мгновенье, а после мои коленки сложились карточным домиком, и я рухнул ими на сцену. Тут же за спиной были заломлены мои руки; послышался хруст: я взвыл, зал взревел, конферансье брезгливо отстранился.
Вася и Валет, тянули меня меж столов; приборы градом сыпались на пол. Котик мелькал где-то впереди и указывал им кротчайшую дорогу. «Трахнутся и умереть» — орали мне в ухо, ближайшие маски. «Трахнутся и умереть», — скандировал весь переполненный зал. «Суки! Суки! Суки!», — орал я себе под ноги. Полы халата развевались; мои босые ступни мелькали туда-сюда.
Но вот столы кончились, настил изменился, и я увидел перед собой ромбики кафельной плитки. Меня завалили. Понеслось уебалово. Но вдруг, раздалось «Хватит!» — и удары кончились, и где-то над моей головой раздался спасительный звук отдалявшихся шагов. Некоторое время я так и лежал, свернувшись калачиком, и боялся пошевелиться. Затем, все же, приподнялся, огляделся вокруг и, убедившись в своей безопасности, уселся на корточки; левая рука чудовищно ныла.
Помещение, в котором я оказался, напоминало собой раздевалки второсортных футбольных команд, ничто не говорило в нем о только что виденной мной роскоши. Две длиннющих деревянных скамьи крашеных в голубой, расставленные вдоль двух стен помещения и ряд металлических крючков над ними. Вот и все. Ах, нет, не все, в помещение помимо этого также присутствовала и девушка. Она стояла спиной ко мне, в одной длиннющей, белой футболке, и казалось, с интересом разглядывала стену. Может там был неприличный рисунок или неприличный анекдот?..
— Эй, — окликнул я ее.
Девушка не откликалась.
— Слушай, ты кто?
Она повернула ко мне зареванное лицо, с потекшими разводами туши под глазами и в отчаяние развела руки:
— Ну вот, последний час, последний секс, и надо же, я буду трахаться с бомжем!
Я замер. Это крошка в футболке СССР и была моей напарницей, по нашему с ней последнему шоу.
— А кто ты, — не зная, в принципе, что сказать, пробормотал я.
Ну не из вашего племени уж точно, я межу прочим девушка Валета, и если б не некоторые обстоятельства была б не тут, а там.
— Ну, и хорош же твой парень! – усмехнулся я.
Лицо малышки застыло в неопределенном выражение, как у телеведущих по поводу исчезновения суфлера, а после, она стремительно разрыдалась.
— Он был таким ласковым и добрым…
Нытье.
— Он дарил мне подарки. Даже цветы…
Нытье.
— Он водил меня в ресторан, и угощал шиньоном…
Нытье.
— И это он устроил меня, на эту фартовую работу…
Нытье.
— Кто ж знал, что он окажется последним гондоном!
Да пусть послужит, вам милые дамы, эта слезоточивая тирада предостережением, ибо внешность обманчива. Относитесь к выбору мужчины, по крайней мере, с той же предосторожностью с какой в супермаркете вы выбираете себе крем для лица, а на рынке – картошку. Увы и ах, но этот продукт обмену уже не подлежит.
Стоп! Стоп! Стоп! – Ты знала, что здесь происходит и продолжала работать на этих психов?
— Угу…
— Но почему?
Девушка посмотрела на меня как на помешенного.
— Ради Бога, только не читай мне мораль — эти парни всегда вовремя платили зарплату.
Ее звали Лена — Ленусик. Ей было 23 года, она действительно здесь работала, и еще несколько часов назад была девушкой Валета. Потом срочно понадобилось актриса для шоу, и выбор пал на нее. Ничего удивительного, у малышки была симпатичная мордашка, и фигурка тоже ничего. Не топ модель конечно, но… Не знаю, кому как, а мне лично в этой ситуации приходят на ум слова: «Не родись красивой…». Но если участь Ленусик была изначально предрешена, то ваш покорный слуга и вовсе не должен был здесь оказаться. Все дело в неизвестном герое по имени Гришка. Он тоже здесь работал, больше того до недавних пор был корешем Котика и компании… Не знаю, стоит ли продолжать дальше, или все закончить словами: Иуда на Иуде… Так или иначе, Гришка оказался неробкого десятка, протестовал, дрался, плевал в лицо, и в итоге получил нож в печень от Валета. Я его дублер. И все же, кое-что мне было непонятно. Меня мучил один вопрос, который наверняка приходил в голову к тому, кто круто попадал, к тому, кого грабили и избивали, к тому, кто был осужден по клевете, к тому, кого кидали лучшие друзья, к тому, кто был сброшен в Ад, не имея при этом за спиной ни одного должного преступления. Почему?
— А ты что не знаешь? – спросила Ленусик.
«Что я должен знать?!»
— Быки на корриды, издыхающие от потери крови.
«А чем это она?!»
— Забава английских джентльменов, именуемая лисьей охотой.
«Какие на хуй лисы!»
— Скотобойни.
«Ну все, началось»
— Лаборатории, в которых проводят чудовищные эксперименты на мышах и крысах.
«Неужто, она возомнила, что я крыса?»
— Убийства невинных бельков ради их ценного меха.
«Кажется, бабу понесло»
— И что?! – наконец, не выдержав, воскликнул я. – Причем тут все это?
Девушка скривила губы, в саркастической усмешке:
— Притом, малыш, что это звенья пищевой цепи, а я и ты сегодня просто оказались не на ее вершине. Представь себя бойцовским петухом, умирающим ради глупой забавы, Белкой и Стрелкой пущенных немного полетать, бараном привязанным к столбу у эпицентра ядерного взрыва, муравьем, на чей муравейник мальчик льет горячий пластмасс, гориллой, чья голова как нельзя лучше подходит для испытания огнестрельного оружия…
— Ну, все, хватит, — прервал я. — Все так, признаю, да здравствует Гринпис! Когда я пьян, я сам зеленый. Но детка, я не животное, я человек. Это я вершина пищевой цепи, это я ем, а не меня едят, понимаешь?
Она снисходительно улыбалась:
— Скажи это инопланетянам.
— Кому, кому?
— Саранче. Тем, для кого наша жизнь, просто увеселительная забава!
Нервно усмехнувшись и развернувшись в сторону читателя:
Я думаю, уже никто не удивится из вас, если я скажу, что в свое время побывал в психушке: в дурке, на поле чудес, в месте, где веет Достоевским. Это произошло уже после того, как я оказался на улице, но перед тем как я повстречался с профессором. Это случилось в мою первую холодную зиму. Я не знал, что мне делать, я голодал, замерзал, и мысль о том, что мне пришел конец, накрепко засело у меня в сознание. У меня, как мне тогда казалось, было всего два варианта, либо покончить собой, либо искать тепло и пищу под гостеприимной крышей психушки. Не удивляйтесь, многие бродяги в период зимы именно так и поступают. Разумеется, сначала я решил умереть; я выбрал в городе мост, тот что был повыше, залез на его стальные перила и сделал давольно растерянный вид, — но ни одна машина не остановилась. Я проторчал на мосту, два часа, под порывами холодного ветра, но ни один прохожий, так ни разу и не взглянул на меня: мой суицид, увы, никого не волновал. Ничего не поделаешь, дело шло к Новому году. В общем, у меня были все основания вскоре разочароваться в этой идеи, в людях, во всем мире, слезть с ограждения и направится прямиком в дурдом.
Там меня уже ждали, уж такое это заведение, вам там всегда рады.
В приемной у врача, я рассказал, как я гоняю, как я летаю по ночам, как говорю собственной тенью, как иногда она от меня убегает, а я вынужден потом ее искать. Жалкий, обросший, замерший и голодный, я выглядел крайне убедительным сумасшедшим. 100% шизик — не придерешься! К тому же не стоит сбрасывать со счета и менталитет. Врач меня выслушал, сделал телефонный звонок, и через пять минут за мной спустились санитары. Меня положили в палату №0, думаю многие читатели, сочтут это крайне символичным. Неделю я провел как на курорте, а после вдруг внезапно испугался. Не знаю, что было тому виной, хамство некоторых санитаров, «колеса», длиннющий коридор заканчивающийся как и начинающейся двойной железной дверью, каждая из которых вход но отнюдь не выход, решетки на окнах за которыми я чувствовал себя как загнанный зверь… Наверное, я испугался того, что и впрямь сойду здесь сума. Я напросился на встречу с главврачом. Мы говорили. Я без затей рассказал ему абсолютно все: о том, как я лишился квартиры; о том, как потерял паспорт; о том, как я голодал; о том, как я решил покончить собой; о том, как, не зная, что делать, я пришел сюда и притворился психом, и, разумеется, о том, что при всем моем уважение к данному заведению, мне бы, конечно, хотелось побыстрее отсюда смыться. Врач меня выслушал, посидел, подумал, покрутил кончики своих щегольских усов и умножил мне дозу выписываемых лекарств в два раза. В общем, я провел в психушке всю зиму, а потом, уличив момент, сбежал.
Эта история рассказана вам только для того, чтобы вы поняли, что чувствовал я, слушая россказни Ленусик об инопланетянах, — я чувствовал, что снова попал «домой и, тем не менее, вполне здраво осознавал, что только такой человек как я, мог запросто перепутать на своем жизненном пути двери и по ошибки вместо М зайти в Ж. В большую Ж, если вы меня понимаете.
— Инопланетяне?
— Угу.
— Саранча?
— Угу.
Я устало выдохнул, и уселся на скамью.
— Ты что, мне не веришь? – не унималась Ленусик.
Я молчал, тупо уткнувшись в пол; такого же оттенка плитка, некогда лежала на полу моей ванной.
— Можешь не верить мне, можешь считать меня сумасшедшей, помешенной, дурачкой там… — сама того не замечая перешла Ленусик на крик, — Но знай, это правда и перед смертью все жертвы видят их такими, какие они есть. Не знаю точно, как это происходит. Наверное, это как-то связано с наркотиком…
— Так как же это все-таки должно произойти? — прервал я ее, — В смысле, расскажи мне, как мы должны умереть?
— Просто…
— Просто даже кошки не ебутся.
— Да ладно? – с показным удивлением, округлила заплаканные глаза Ленусик, потом все же сказала: — Сигналом, как правило, служит мужской оргазм, ну ты понимаешь, в отличие от женского, он просто более заметен; револьвер, два выстрела — вот и все. Очень просто!
Я сидел, раскачиваясь на месте и продолжал тупо пялится в пол.
— Инопланетяне, — наконец пробормотал я. – Гребанные пришельцы. – Затем перевел взгляд на Ленусик, та возвышалась надо мной, скрестив на груди руки.
– Слушай, я не знаю, кто эти суки, но эти суки все равно круто обломаются…
— О чем это ты? Ты что Чак Норис? – усмехнулась Ленусик.
— Нет.
— Ты и с ФСБ? И на тебе сейчас прослушивающее устройство?
— Нет.
— У тебя есть сверхспособности, ну типа останавливать время, или внушать человеку свою волю на расстояние?
— Да ну, что ты.
— Тогда, какого хуя, ты городишь?!
— У меня просто не встанет, детка, — зло выпалил я.
Ленусик на мгновенье застыла, потом презрительно фыркнула, а после, вперив в меня, полный укоризны взгляд сказала:
— Ну, знаешь, голубчик, в последние минуты жизни, ты мог сказать девушке что-нибудь более одобряющее.
— Что, что? Ах, это… нет, что ты, дело вовсе не в тебе, дело во мне, просто мой мустанг заблудился в пустыни, у моего дракона пропал аппетит, мой удав не спит, он окончательно умер. Баста бэби, я импотент! Этим олухам надо было брать с собой профессора. Ошибочка вышла. Обознались.
— А-а, — выдавила из себя Ленусик. – Ну, с этим у тебя точно проблем не будет.
Зря я саркастически улыбался, действительно, зря. Как выяснилась чуть позже, буквально через пятнадцать минут, Ленусик была абсолютно права, и по поводу моих мужских проблем, и даже по поводу инопланетян. Черт, кто бы мог подумать!? Собственно инопланетяне всегда были здесь, да только я этого не замечал. Прозреть, как собственно и решить мою мужскую проблему, помог некий наркотик, размешенный в воде и преподнесенный нам с Ленусик в двух бокалах. Одного взгляда на зеленую бурлящую жидкость, над которой своеобразной аурой смерти возвышался пар, в чьих таинственных очертаниях при достаточно-развитом воображение можно было увидеть черты черепа и костей, адскую бездну, бледноликую даму с косой и вообще все, взблагоросудится, что этому самому воображению, было вполне достаточно, чтобы определить для себя, что напиток не является обыкновенной газировкой.
Мы сопротивлялись, как могли: Ленусик истошно завизжала, я же попытался драться – к несчастью для нас обоих, визг девушки не произвел на злодеев особого впечатления, а что касается меня, то я и в детстве не был великим драчуном. Меня давольно быстро уложили на лопатки, силой заставили открыть рот – и через мгновенье-другое, зеленоватая, отвратная жидкость полилась мне прямиком в глотку. Я подавился, закашлялся, закрыл глаза, а когда хватка добившихся своего злодеев чуть ослабла, перевернулся на левый бок. Когда я снова открыл глаза, что-то произошло – внешний мир изменился, — потолок стал далеким, далеким, прямоугольная комната молниеносно изогнулась сферой, мои руки, как и лица похитителей, стали размножаться прямо у меня на глазах; гигантским бурым медведем, навалил чей-то смех, кажется, я и сам откликнулся на него звенящим хохотом идиота. Мне помогли подняться. Я встал, но тут же провалился в пол, как мне показалось по пояс, и тут же невидимая сила катапультировала меня обратно, и я буквально взлетел воздух, и казалось повис в невесомости, и вновь меня накрыла волна чего-то хохота, и вдруг, вдруг. Как же она все-таки была прекрасна. Она напоминала Венеру Боттичелли, Юдифь Джорджоне — всех этих бесчисленных мадонн, Сильвию Кристель и Шерон Стон в одном лице. Она была богиней. Она была совершенством. И она шла ко мне с грациозностью лани, покачивая бедрами и распространяя вокруг флюиды всепоглощающего эротизма. Прекрасный осьминог любви, да простят читатели мне столь анархичное сравнение, в мгновенье ока обволок меня своими щупальцами и потянул к себе. И я пошел к ней. И она шла ко мне. И мы с Ленусик, встретились на середине комнаты и обнялись. И это была любовь, самая большая любовь в моей жизни и в ее как надо полагать тоже, любовь которую нам, помимо нашей воле, внушил нам некий наркотик, размешенный в обыкновенной воде и преподнесенный нам в обыкновенных бокалах. Одного прикосновения к теплому, мягкому, божественному телу Ленусик, было вполне достаточно, чтобы я осознал, что все мои мужские проблемы остались далеко позади. Я хотел ее безумно, страстно, прямо сейчас, в это самое мгновенье, и она жаждала этого не меньше.
— Да оттащите вы их друг от друга, — раздраженно скомандовал Котик.
Нас грубо растащили по углам, как рефери растягивают двух сцепившихся в клинче боксеров. Ленусик заплакала, но на этот раз вовсе не из страха перед смертью; я же подрагивая от возбуждения и еле держась на ногах, распространял вокруг себя пламенные взгляды: я ненавидел всех этих самцов похитивших мою самку. Мой взгляд бешено метался с Котика на Валета, с Валета на Васю, с Васи на… «Твою ж мать!» — Выпалил я; к груди подкатил нервный комок, и я весело до безумия заулыбался. Согласитесь, довольно странная реакция для человека, встретившегося лицом к лицу с гигантской саранчой явно внеземного происхождения. Ею был один из братьев-близнецов, видимо помимо того, что наркотик наполнил меня бурлящим огнем юности и что скрывать, наделил меня небывалой мужской силой, взболтанной и размешенной с изрядным количеством похоти, он еще и каким-то образом снял завесу, по сути, маску человека с саранчи, которой та до этого искусно прикрывалась. Наверно, это было побочное действие, о котором, сама толком ничего не зная, упоминала Ленусик.
— Послушай приятель, — сказала саранча
, явно недовольная, ни моей шизовой улыбочкой, ни моим повышенным вниманием, — если ты думаешь, что люди в наших глазах выглядят более симпатично, чем мы ваших, то ты ошибаешься. Люди это уроды!
— Охотно верю, — ответил я. – По-правде говоря, люди и в человеческих глазах, также часто выглядят уродами.
Саранча не поняла меня, но явно приниженная остротой моего ума, предпочла отмолчаться.
Саранчи было много. Когда нас уже нагих выводили на сцену, я только и делал что таращился по сторонам; я не чувствовал страха перед смертью – наркотик, и не ощущал стыда от своей наготы — наркотик, напротив меня переполнял запредельный фейерверк чувств. Мне все казалось забавным, развеселым и смешным: и саранча, которой в зале были сотни и сотни, и длинные белые черви, что копошились на столешницах в их блюдах, и вытянутые, каплеобразные коконы, угрожающи нависшие над залой, пульсирующие и сочащиеся прямо на пол. И я, разумеется, улыбался и музыке, и аплодисментам, и красногубому конферансье, который к слову оказался такой же саранчой, впрочем, не менее красногубой и не менее толстой, чем он выглядел и в человеческом обличие.
— Готовы? – спросил он у Котика, который надо сказать, вместе с компаньонами, официантками и нами самими, был одним из не многих представителей людей в зале.
Котик устало кивнул.
— Не убегут? – с улыбкой поинтересовался конферансье.
Котик непонимающе заморгал, потом поняв, что над ним просто стебутся, устало махнул рукой и молча спрыгнул со сцены.
Конферансье раскатисто рассмеялся и развернулся к залу. Пока он держал речь (происходящее все больше и больше напоминала боксерские поединки, которые, скажем, проходят в Лас-Вегасе), то и дело прерываемую неприличными выкриками и требованиями побыстрее начать шоу, мы с Ленусик буквально пожирали друг друга глазами. «Я тебя хочу», — твердила она и, наверное, уже давно набросилась на меня, повинуясь сексуальному влеченью, если б не Валет, стоящий за ее спиной и держащий ее за плечи. В аналогичной ситуации находился и я, — я тоже едва сдерживался, меня тоже держали, однако мало-помалу мой эротический оптимизм начинал сходить на нет. Меня, как было уже сказано, не мучил ни страх, ни стыд, однако что-то в этой ситуации меня начинало раздражать, и это что-то было не явным, но смутным, доносившемся до меня как бы издалека. И пусть прелести Ленусик, все еще манили меня к себе с непреодолимой силой, и пусть я ни на секунду не испугался уготовленного мне удела, все же, надо сказать, что сама мыль о том, что эта зеленая пучеглазая и забавная саранча своего добьется, была мне крайне отвратительна. Возможно это не самое удачное слово, ну я бы назвал это — гордыней.
Я и не заметил, как конферансье замолчал, как раздался звук гонга, как разжались на моих ключицах цепкие пальцы, а вот не заметить, как что-то запрыгнуло на меня и повалило на пол, я уже не мог. Это была Ленусик!
— А-а-а… — А-а-а… — А-а-а…
Ну да размечтались, за немного бобла, я могу накатать вам такую порнуху, что глаза на лоб вылезут, но только не в этот раз. Единственное, что я скажу в эротическом плане и что собственно не могу не сказать, так это то, что у Ленусик были прикольные титьки.
— А-а-а…
И ништяковые булки.
— А-а-а…
И дыра! О да, эта была самая настоящая Оризонская скважина. Всем щелкам – щелка.
— А-а-а…
Я даже не знаю, как я не кончил впервые секунды нашего соития.
— А-а-а… (простите за откровенный перебор)
А потом я закрыл глаза, сжал их так, что почувствовал легкое головокружение. Ленусик скакала на мне, как ковбой на необъезженной лошадке и в воцарившейся тишине было хорошо слышно ее сладострастное стенание.
— А-а-а…
А я представлял себе дохлую кошку на обочине трассы, раздавленную за минуту до этого гигантским грузовиком, каким-нибудь большегрузным самосвалом. Я помнил слова Ленусик о том, что сигналом для выстрелов служит мужской оргазм. Я просто не мог себе этого позволить. Кончить и умереть, это приблизительно то же самое, что и превратить свою жизнь в анекдот. Не помню как именно звали ту знаменитость, что некогда изрекла, что хочет умереть в объятьях красотки… парень-парень, где же ты был?
Она склонялась ко мне всем телом, и я чувствовал на своей груди прикосновенье ее раскаленных сосков; ее пот струился на меня; влагалище было узким, пульсирующим, живым.
— А-а-а…
А я представлял себе лосось, всплывающий после нереста вверх брюхом. «Я не лосось», — шептал я себе в эти мгновенья.
В зале все окончательно стихло. Я едва сдерживался. Но вот Ленусик слезла с меня. Повинуясь любопытству, я на мгновенье открыл глаза: симпатично-зубастая мордашка зависла надо мной с пугающей неизбежностью; карие зрачки нездорово блестели в окаймление белых, подернутых красным, белков; алые губы сладострастно протянули: «Парень, да ты просто класс!», а после Ленусик исчезла из моего виду и я почувствовал ее мокрые губы на себе. Непроизвольно из меня вырвался протяжный стон, и я закрыл глаза снова.
Она медленно-медленно спускалась по мне вниз.
— А-а-а…
А я представлял себе профессора на корточках со спущенными штанами и недовольно-сосредоточенным выражением лица, свидетельствовавшем о глубоком запоре. А она… О, что же, что же она все-таки делала! И вдруг, очень даже внезапно и видимо неожиданно для нас обоих, миллионы сперматозоидов отправились в свое последний путь. Четыре залпа в пустоту, с промежутками в доли секунды. «Я лосось»,- прошептал ям вслух, а вслед, точно подтверждая эти слова, прозвучала два выстрела. Один за другим. Вот и все. Точка.
Здесь в Раю (все бомжи попадают в Рай), все обстоит тип-топом. Небо голубое, трава зеленая, Бог предсказуемо добрый, а на протяжении многих километров вам не встретится ни одного мудака.
Здесь в Раю, тигр дружит с ягненком, удав с кроликом, а люди, которым нечего делить, пускаются в хоровод под аккомпанемент незримых существ. Никаких бандитов. Никакой саранчи. К счастью, здесь пока нет и профессора.
Здесь в Раю.
Здесь в Раю, я люблю развалиться под сенью старого дуба и отдыхать, сомкнувши глаза.
Здесь в Раю.
Здесь в Раю, что-то липкое и мокрое внезапно шлепнется мне на щеку, и угрожающе поползет к уголку рта.
Здесь в Раю… что-то липкое… шлепнется… к уголку рта… Здесь в Раю этого просто не может быть. И я открываю глаза, чтобы удостоверится в этом.
Да, я не умер, умер кто-то другой, тот, чьи мозги, подчиняясь закону всеобщего тяготения, двигались по моей щеке. Ленусик?.. Нет – я по-прежнему чувствовал на себе ее дыхание. Тогда кто же? Ответ пришел сам собой, и это напоминало оседание небоскреба после профессионального подрыва несущих опор. Он падал, он – это конферансье с так и не разредившимся в нас пистолетом. Я видел его чудовищно-расплющенную голову, а потом в освободившемся кругозоре я увидел их, сотни и сотни, чем-то напоминающих стаю птиц, чем-то людей одновременно. Они мелькали меж коконов, на черном фоне далекого, предполагаемого свода: крылатые, вооруженные, с орлиными головами вместо голов человеческих. И тут же, тяжело и стрекоча при этом, рассекая воздух бесчисленными ударами прозрачных крыл, вверх поднялась саранча. Все смешалось: люди-орлы, коконы, саранча. Сглотнув, я перевернулся на спину: надо мной простирался ад. То, что и помыслить нельзя. Говорят, начальная сцена к «Властелину Колец» стоила кучу бабок, так вот не знаю точно какую именно кучу бабок стоила эта сцена, но точно знаю, что приди в голову снять то, что развевалось над моей головой, это стоила бы в десять, нет в сотни раз больше, эта была б такая куча, что едва умастилась бы в экскаваторный ковш. Это был ад, простите за повторение, но ведь ад описать нельзя. Безотчетно, я вжался спиною в пол, мне захотелось растаять, стать человеком-невидимкой, исчезнуть раз и навсегда, а они все падали и падали, то саранча, то люди-орлы, то вдалеке, то со всем близко, как перезревшие яблоки если с силой потрясти ствол. И столы, и стулья разлетались в щепки под их телами. Стрекот, выстрелы, грохот, треск – все это превратилось в однообразный, терзающий слух гул. Но вот, в эту всеобщею какофонию, превратившуюся со временем в гармонию самого безумия, ворвалось что-то инородное. Это также были выстрелы, но со всем близко, буквально в двух шагах от меня. Я перевел взгляд: по сцене пятясь назад, передвигался Валет – я узнал его по щегольским туфлям. Он хаотично палил воздух, нисколько не заботясь о том, кому именно достанется порция свинца – своему или чужому. Пятясь спиной, он совершенно не видел дороги и, разумеется, не видел труп конферансье. А я видел, но, разумеется, молчал. Шаг, другой, и вот Валет споткнувшись упал, в футболе бы это назвали подножкой; пистолет отскочил в сторону. Валет потянулся к нему, хотел взять, но не тут то было, еще быстрей, чем его рука сжала рукоятку, мои руки схватились за голень самого Валета. Он взвизгнул, и истерично забрыкался свободной ногой: три или четыре раза я прилично получил в лицо, из разбитой брови хлынула кровь, однако боли я не чувствовал и хватки не разжал. И вдруг по лицу Валета скользнула некая тень, он лишь успел раскрыть рот; мускулистая рука, показавшаяся откуда-то сверху, схватила его за шиворот пиджака, и чуть было, не оторвав мои руки, унесла вслед за собой. Секунду, я еще слышал его крик, а потом он растворился во всеобщем хаосе. Я улыбнулся, пошевелил головой – алая пелена застилала мои глаза — и вдруг куда-то провалился, туда, где было темно, тихо и очень спокойно. Это был обморок.
Я не сразу понял, что куда-то иду, и даже то, что я это я. Я не мог элементарно сосредоточиться, как лунатик ничего не видя, ничего не слыша, пассивно передвигал ногами. Голова болела, ноги едва слушались меня, кто-то любезно поддерживал меня под руку. Я вспомнил кто я такой и что со мной случилось лишь только тогда, когда очутился на улице. Пережитый кошмар накатил с новой силой, колыхнулся внутри. Площадь у комплекса кишела народом: ОМОН, менты, скорая помощь и люди в штатском. С левой стороны от автомобильной стоянки, вдоль высокого забора, спиной ко мне и возложа на него руки, выстроились десятки-десятки людей, кое-где под ними валялись знакомые картонные маски. Одной арестованной стола плохо, и из-под опеки ОМОНА, она перешла в руки санитаров, ее унесли на силках. В воздухе зависнув над площадью, шумел вертолет. Стремясь перекричать неразумную махину, люди то и дело срывали себе голос. «Как в кино, — промелькнуло у меня в голове. Я растеряно озирался, когда один из омоновцев, державших меня под руку, подал голос:
— Этого куда?
Вопрос адресовался двум в штатском, что, стоя как бы в стороне от общей группы спокойно беседовали меж собой. Видимо, эти двое были здесь главными. Один из них развернулся к нам лицом. Это был мужчина неопределенного возраста, с серым и каким-то безликим лицом.
— Этого к лю… — Он осекся и уставился на меня, потом молча, указал пальцем на одиноко-стоящий «бобик».
— Я знаю, кто вы такие, — громко сказал я, когда мы поравнялись. – Вы люди-орлы – гребанные пришельцы, а те… – Я бросил взгляд на задержанных у забора, — И те тоже, но только гребанная саранча.
Незнакомец резко обернулся.
— Это все галлюцинации, — сказал он, — вызванные наркотиком, чьи компоненты нам еще неизвестны. Забудь это парень, забудь все, что ты видел. Тебе это и впрямь не к чему.
— Нет, — замотал головой я, — меня не провести, — но меня уже утягивали в сторону, сопротивляться не было ни сил, ни желания. И я смолк.
Один из омоновцев отодвинул задвижку на двойной двери кузова, другой — помог мне забраться внутрь. Двери закрылись.
Внутри своеобразной клетки — места для задержанных, но не как для потерпевших два места уже были заняты: напротив друг друга сидела Ленусик и Котик. В отличие от девушки его руки были в наручниках. Впрочем, одеты они были исключительно для протокола, так как Котик был не в том состоянии, чтобы сопротивляться. У него был вид человека прокрученного через мясорубку, но, тем не менее, оставшемся в живых. Я уселся на скамью к Ленусик. Котик уставился на меня одним глазом, другой у него заплыл.
— Позло?
— Да, ты зло.
Котик покачал головой:
— Нет. Позло?
— Так оно есть приятель. Ты зло, которое вскоре будет наказано.
На этот раз Котик сосредоточился и, наконец, членораздельно вытянул из себя то, что собственно хотел мне сказать.
— Повезло?
— Ах, это. Что правда, то правда, повезло, — честно признался я.
— Бывает, — кивнул Котик, и вдруг абсолютно неожиданно для меня и Ленусик рассмеялся. Он буквально трясся от хохота, и вдруг из кармана его пиджака на пол выпал некий листок бумаги. Я машинально согнулся. Под моими ногами лежала 100$ банкнота, тот самый гонорар обещанный мне за якобы порно-съемки. Я поднял ее и вздрогнул, на секунду мне показалось, что Вашингтон подмигнул мне. Это все наркотик, чьи компоненты нам еще неизвестны, вспомнились мне слова человека в штатском.
— Похоже, у меня вскоре будет адвокат, — сложив и сунув в карман банкноту, сказал я. — Я смогу вернуть свою квартиру обратно.
— Какая к черту квартира? Это не тебе нужен адвокат, а мне, — откликнулось на мои слова Ленусик. — Ты ведь не заложишь девушку, с которой, по сути, переспал.
— Черт, — Ленусик сбила пальцем пепел на пол. – Ты ведь не и с таких парней.
Я закрыл глаза.
— Не разочаруй меня, парень.
Вскоре «бобик» тронулся, и мы покатили в будущее, в будущее, которое на тот момент было нам еще неизвестным.

рекомендовать