Одноразовая жизнь

Замри и почувствуй свое дыхание, прислушайся к сердцебиению, ты один, тишина давит на тебя, она садится на плечи и ты беспомощен, твоему существованию нет объяснений, ты только лишь единица. Твоя жизнь – утомительное ожидание смерти…
О, как слабы все эти люди, как они никчемны, сколько жару они испускают перед лицом своих жалких страхов. Как мало в них толку, так много в них грязи. Сколь отвратительны люди. Вся их ненависть, вся любовь, напыщенность и робость, как странно жаждать жизни с таким разнообразием чувств. Как не присуща им сила, как далеки они до гениального. Их сладкие мечтания – это их примитивная беспомощность, их сантименты – это предел…
Сколь много великого вокруг, как гордо все оно смотрит на людей, свободолюбивых, но запертых, словно в клети, своими недостатками. Как печально смотреть на людей.
Тысячи раз я проклинал небеса за свои людские корни и тысячи неудач вздымались передо мной их ответом. Я устал чувствовать себя человеком, мне надоело быть им, быть человеком для слабаков, это для людей…
Все так странно. Бред.
Как странно и глупо верить в свою безысходность, в свою неповторимость. Человеческая жизнь – всего прелюдия к другой…
***
Я брел по снегу, изнывая от бессилия, ветер играл со мной, пробирая до костей. Холодный, голый лес, заметив человека, плюнул в меня своим величием. Рухнув в грязную стужу, я отказался от своих людских слабостей, и, сдавив в красной, онемевшей от холода, руке снег, ухмыльнулся в предвкушении своей гегемонии над ним. Оскалившаяся луна смотрела в мои пустые глаза и в ожидании моей концовки помогала тусклым светом. Ледяные звезды на засмоленном небе казались остриями игл, нацеленных в меня и жаждущих в один момент поразить так с высока. «Смирись», завывал ветер, пронизывая насквозь и вырываясь из груди холодным потоком. Я приподнялся и с трудом повторил шаг вперед. Снег в руке уже совсем растаял, но я не чувствовал ни холода, ни боли, только лишь что было сил сжимал и сжимал кулак. Презрение ко всему переполняло меня, я отказался от всего мирского, все, чем я располагал, все должно было быть только моим. Последние граммы воли, поддаваясь человеческому пристрастию, предательски испарялись, но я не верил, что расстанусь с ними и вовсе.
Зимний лес все же принял меня в свои грубые объятия, наполнив силой, и, будто я не прошел того пути, рванул в его глубины. Снег бичом устремился в глаза, и я прикрыл их. Обледенелые ветви били по лицу, и кровь стекала по сухим губам, они вонзались в ноги и вспарывали розовую кожу, тяжелое дыхание разрывало легкие, но, проваливаясь в сугробы и захлебываясь ветром, я не переставал бежать, чувство свободы было так близко, впервые я по-настоящему зависел только от себя.
Обессиленный, вскоре я рухнул на мерзлую траву. Деревья, казалось, врастали в небо. Я дышал так часто, что кружилась голова. Закрыв лицо рукой, я словно окунулся в чернь, провалился в ее бесконечность без сил двинуться…
***
…эта ночь была теплее, чем обычно.
Приоткрыв глаза, Он приподнялся. Над лесом кружили вороны, их карканье взывало к чему-то великому, но какая-то безмятежность овладела Им.
Его окружали серые краски, краски зимы, чувство своего величия в тот момент убеждало в превосходстве. Он самодовольно ухмыльнулся. В том выражении лица было что-то страшное, Его безумные глаза горели в убежденности победы над человеком!
Кровь, застывшая на бледном лице, почернела от времени. Он не придавал этому значения. Голод безжалостно разъедал внутренности, это вызывало лишь восторг, сознание дикого хищника. Он выкарабкался из своей коморки и, встав на четвереньки, бросил дикий взгляд в черную даль. Затем, периодически поворачивая головой, морщил нос, словно вынюхивая свое будущее. Все Его исхудалое тело было покрыто шрамами и запекшейся кровью, еще какие-то тряпки согревали одичавшую плоть. В момент Он сорвался с места и бросился в глубины приутихшего леса. Его неравномерное дыхание напоминало шипение, и разносилось эхом, разбиваясь о стволы деревьев. Страх давно перестал руководить Им, только зверский голод будоражил Его умершее сознание. Изрезанные ноги не поддавались боли, они разучились держать Его прямо. Скупые на успехи дни высасывали последние силы, а бессонные ночи выковыривали остаточный разум.
Этот день стал одним из долгих, не принесших утоления. Страшный голод умерщвлял Его изнутри. Дикие боли не отпускали, издеваясь над ним своими громогласными приступами…
Следующее утро застало Его в ознобе, застывшие глаза отражали в себе безумие, Он знал, что ближайшие дни могут стать последними и, неслышно приподнявшись, направил потерянный взгляд на застылую руку. Неторопливо поднеся ее ко рту, Он закрыл глаза и по-волчьи вгрызся в израненную конечность. Дрожь, казалось, разобьет Его на части, но боль компенсировала себя скудными кусками грязного мяса… Он в тряске срывал с руки кожу и врезался желтыми зубами глубже. Кровь брызжела в лицо и медленно стекала к подбородку, ее прохладная масса заполняла рот, и струилась на снег. Он разгрызал кость и неуклюже ронял мясо изо рта, морща лицо от боли. Ломота не переставала проверять свое разнообразие на Нем, все в округе, казалось, помутнело, любые звуки доносились в голову напевом. Вмиг острое чувство поднялось в Его голову и в колоброде Он рухнул навзничь, выдавив из легких протяжный, жалостливый сип…
…Очнулся Он от страшной боли, разъедающей плоть. Порыжевший в округе снег пропитал Его ослабшее тело и насытил сладким привкусом крови. Набравшись сил, Он выполз наружу и вдохнул часть света. Его бескровное лицо скривилось в улыбке, переборовшей страшный недуг, тусклые глаза не горели как прежде, а душа ныла. Он с трудом приподнялся на ноги и не спеша побрел по снежной пелене, уходящей вглубь нескончаемого утреннего тумана…
…та ночь была необычно тепла.
Гангренозная рука убивала чувство вольности. Каждое движение теперь давалось Ему через страшное мученье. Долгие дни, предшествующие нынешнему, проведенные Им в своем лежбище, раздражали звериный характер. Его застывший взгляд вот уже который день не менял своей обреченности.
Странный зов встревожил Его мысли, Он приподнял голову, скривив лицо в страдании. Карканье ворон вновь донеслось с подсыревшего неба. Последние силы вывели Его наружу. Подняв лицо к верху, Он устремил рассредоточенный взгляд на ржавый диск луны. Еще некоторое время Он рассматривал ее…
Изнеможенный жизнью, и уставший ожиданием мучительной смерти, Он грезил своей кончиной. Недолго думая, Он словно невольно приподнялся на ноги, и направился в глубины леса, отражая мимикой боль каждого шага. Сумрак ночи нашептывал проклятия сдавшемуся зверю, а Он только прихрамывал, беспрекословно подчиняясь предавшей Его судьбе. Вскоре Он нашел, что искал: старый пень, давно гниющий от чрезмерной влаги, кособоко торчал из замерзшей земли, тут же Он нашел и грубый камень, жадно схватив который, сдавил в руке до крови. Встав перед пнем на колени в прозрачный снег, Он со зла провел по лицу стальными краями мерзлого валуна и вновь слизал с губ выступившую на нем кровь. Затем, покорно положив голову на заснеженный пень и собрав с закромов души крайние остатки решительности, направил взор в недра отвернувшегося от Него леса, после, обозлив себя убежденностью конца, разорвал природную гармонию диким рыком от горькой побежденности и взвел дрожащую руку над обреченной головой…
Кровь обагрила обледеневший пень и еще долго неслышно стекала на припорошенную землю. Следующее утро вновь ознаменовало себя вороньим карканьем и мрачным туманом, плывущим по земле, свет озарял немыслимые просторы и чье-то эхо совсем тихо доносилось откуда-то издалека.
Незыблемое небо, как и всегда, скучно зависало над белой пеленой и величаво рассматривало аморфное очертание мертвого человека.

рекомендовать