По Красной площади гуляла проститутка. Первая. Длинная, как жердь. Страшная, как перестройка.
А я уезжал на юг.
Какие-то пыльные, полупустые, дополнительные поезда. Все, кому надо, уже уехали. Никому не надо, спешат пить, завтра совсем запретят. Спешат спать, вся страна в спячке.
И воет толстая дура о свободе небывалой. Ещё взовьются бесы рой за роем. А сейчас затишье. Запах пыли и стук колёс.
Вспомнится бабка на перроне, продаёт картошку, семечки в кулёчке. Никто не покупает, поезд стоит так долго, так долга старость, мерзкая великая Россия.
Не сейчас ли свердловский упырь разрушает ипатьевский дом?
Грянет Спитак, взорвётся Чернобыль. Плывём по России. Скоро Перекоп.
Ещё не плавают трупы в Чёрном море. Не гуляет по набережной крокодил. Могилевич сидит у себя в Солнцево, тараканов разводит. Сколько там тараканов. Где мафия, там и грязь, что в Италии, что в России. Скотская феодальная задумка.
Крымские провинциалы, как у вас всё всегда хорошо. Есть проблемы: шаланды ушли, но кефаль не поймали, акация в этом году цвела недостаточно белая, недостаточно душистая. Обрубите, обрубите скорей хвост, Перекоп свой раскопайте. И плывите к себе, в Грецию плывите. Но суровы воды Геллеспонта, не пролезет, ой, не пролезет Крым.
Тяжело быть чужим. На кой чёрт всё это? от Чукотки до Пятихатки.
Ладно. Будем жрать фрукты. Дешевые, экологически чистые.
Как пахнут сухие травы, полынь, чабрец, закопаться бы в траву, вон рядом с Максимилианом Александровичем.
Но придут татары, раскопают.
Странный мирок, целое столетье кануло как в бездну, какое на дворе тысячелетье, да любое, племена хунну, новый русский язык, да он уже здесь.
Вычерпать океан чайной ложкой попытались и хватит. С тех, кто ещё жив, даже слишком хватит.
Пишуть. Эти опять пишуть. Буфетчик Петруша, горничная Лиза пишуть. Яков Смердяков ваяет о бессмертном. “Господи помилуй её и меня”.
Без меня.
Виноград в этом году опять сладок.
