Попутчицы

Г. Антюфеев.

Попутчицы

Дорожная  зарисовка

Войдя  в  вагон, заняв  свободное  место  у  окна, я  вытащил  из  сумки  и  поставил  на  столик  минералку, которую  неизменно  беру  в  дорогу, рядом  положил  парочку  беляшей, удобно  умостился  и  стал  рассматривать  людей, снующих  по  проходу. По  лицам  всегда  стараюсь  определить  приятного  попутчика, ведь  от  этого  зависит, какой  будет  поездка:  длинной  и  нудной  или  скоротечной  и  занимательной. Поэтому  с  удовольствием  ответил «Свободно»  на  вопрос: «Занято?», прозвучавший  из  уст  худощавой  старушки. Не  успела  соседка  устроиться, как  появилась  ещё  одна  с  тем  же  вопросом  и  заняла  место  возле  неё. По  тому, как  они  были  одеты, угадывалось, что  первая  из  них  горожанка, а  вторая – сельчанка.

Состав  качнулся, жёлтое  здание  вокзала  поплыло  назад. Поезд, набирая  скорость, задорно  застучал  по  стыкам  рельсов… Громко  грохоча, пронёсся  по  мосту  над  речушкой  Доброй  и  заспешил  дальше.

За  окнами  простирались  бескрайние  степи  с  пологими  склонами, оврагами, балками, разбросанными  то  там, то  сям  куртинами⃰  деревьев. На  начинающей  жухнуть  осенней  буростью  траве  бродило  стадо  бурёнок. В  отдалении   от  стада, на  пригорке, грелся  пастух. Подле  него  бегала  собачонка.

« Ходють, пасутся, родимые,- произнесла  сельчанка. – Я  ить  с  ними, почитай, всю  жизнь  провела.

Во  время  войны  эвакуировали  скот. Подошли  к  Дону, а  там  миру-у… подвод… машин… Дождалися  своей  очереди, погрузили  коз  с  овцами  на  паром, что  тогда  по  канату  ходил, а  быков  с  коровами  вплавь  пустили. Они  плывут, а  мы  рядом – на  лодках… Переправили  и  погнали  дальше – ажнык  в  Камышин. А  жарища    стояла – несусветная. В  Камышине  сдали  скотинку, получили  справки  и – по  домам. Пока  обратно  шли – узнали, что  наши  места  немец  занял. Остановилась  я  у  родни, в  Рахинке, что  раскинулась  на  берегу  Волги  супротив  Сталинграда».

Бабуля  помолчала  немного, переживая, видимо, прошлое, и  продолжила: «Окопы  роем, а  фашисты  налетят  и  давай  измываться  над  нами. Бочки  пустые  сбрасывали, а  те  так  гудуть – жуть  берёть. Шмякнутся  оземь, прыгают  и  звякают  противно. Хоронимся  в  окопах  да  в  щелях – голову  боимся  высунуть… Улетят  самолёты – тихо  станет, и  только  слыхать, как  листовки  шуршат: шурх-шурх, шурх-шурх… Всё  сдаваться  призывали. Листовка – пропуск… Потом  и  нас, и  город  зачали  по-настоящему  бомбить. Так  бомбили, так  бомбили!… Особенно  Сталинград. Днём  и  ночью. Дюже  страшно  было…

А  когда  вражину  прогнали, вернулась  в  колхоз, к  своим  коровушкам.

Время  чижолое  было – натерпелись  уж… Всякое  случалось. Один  раз  выгнали  с  зимовки  коров, а  тут, как  на  грех, балка  разлилась. Близко  вроде  бы  базы, а  не  дойти: вода  играет  вовсю, и   не  думай  перебредать – унесёть… И  назад  возвращаться  поздно. Пришлось  ночевать  в  степи. Легли  среди  коровёнок, фуфайками  прикрылись. А  скотинка  ушлая: тихо  лежит, не  шевелится – боится  задавить  людей. И  вздыхает  тяжко. Жалеет  нас, наверное… Утром  проснулись – припорошило  кругом. Вода  спала – перебрели  на  летнюю  дойку, слава  те, Господи…

И-и, да  мало  чего  было – всего  и  не  расскажешь…»

Старушка  умолкла  и  в  задумчивости  устремила  взор  в  окно. Соседка, слушавшая  внимательно, после  паузы произнесла  с  гордостью: «А  я – сталинградка». Потом, коротко  вздохнув, заговорила  о  себе:

— Работала  в  Сталинградэнерго. Немцы  уже  город  бомбили, а  мы  всё  равно  не  уходили  с  рабочих  мест… Не  знаю, до  каких  пор  это  продолжалось, потому  что  вызвали  меня  к  начальству  и  сказали: «Повезёте  раненых  в  Саратов». Молодёжь  в  то  время  проходила  военную  подготовку, и  кто  такой  санинструктор – я  знала.

Созвали  нас, девчат, со  многих  предприятий, приставили  к  раненым  на  пароход, который  и  отправился  по  назначению. Приплыли, а  в  госпитале  мест  нет. Обратно  отчалили  с  теми  же  пострадавшими… Только  под  мост  юркнули – налетели  германские  самолёты  и  давай  бомбы  бросать. Как  уцелели – непонятно. Больше  под  бомбёжку  до  самого  Сталинграда  не  попадали, а  там… Капитан  направил  судно  к  крутому  берегу  под  Дубовкой – стали  раненых  выгружать. Решили  их  в  Элисту  отправить, еле  успели: фашист  набросился  и  пароход  потопил. Команда  и  часть  медперсонала, в  том  числе  и  я,  покинули  тонущий  корабль.  Кто  на  чём, а  кто  и  вплавь. Слава  Богу, местные  рыбаки  подобрали  всех.

Собрались  на  берегу  и  пошли  к  Красной  Слободе – там, в  леске, зенитная  батарея  стояла. Путь  неблизкий… Уж  подходить  стали – опять  гитлеровцы  накинулись. Когда  утихло – двинулись  дальше. Везде  воронки, деревья  вывороченные  и  обожженные. А  на  ветке  одного  дерева  женская  нога  в  туфельке  раскачивается. Сколько  прожила, а  всё   ту  ножку  помню…

Из  Красной  Слободы  направили  меня  в  Сызрань, а  оттуда  попала  в  эвакуацию  в  Ташкент. До  министра  энергетики  Узбекистана  дошла: «Хочу  работать  по  специальности – окончила  Новочеркасский  институт». Нашли   место  дежурного  энергетика  на  одном   заводике,  где  и   проработала  до  мая  43-го. В  родной  Сталинград  вернулась. Одни  руины, одни руины… И  гарью  пахнет…

Принимала  участие  в  восстановлении  города, работала  вновь  в  Сталинградэнерго. До  самой   пенсии…

Рассказчица  умолкла, и   в  наступившую  тишину  ворвался  беззаботный  перестук  вагонных  колёс…

Попутчицы, наверное, ещё  о  многом  вспоминали, о  многом  говорили, потому  что  им  действительно  было  о  чём  рассказать, но  я  уже  ничего  не  слышал – ждала  моя  станция, где  и  вышел  с  величайшим  сожалением.

⃰ Куртины – группа деревьев, преимущественно одной породы.