Голова шла кругом. От выпитого «White horse» внутренности выворачивало наизнанку. «Подделка какая то. Надо пожаловаться управляющему отеля». Милый парень, но чересчур импозантный. Каждое его слово и движение говорило об излишней исполнительности и выправке. Сервис, мать вашу. Не наше это. Так нельзя. Не знаю, что не так. Не хватает русской души, что ли? А скотч определенно был паленый. Вот это по русски. Или шотландцы такую гадость гонят? Надо было взять водки. Глупец. Все считаю, что западное говно вкуснее отечественного. Это еще из детства, со времен перестройки пошло. Промыли мозги, гады. Зато пистолет был русский. Тульский токарев. Он достался мне от отца. Когда развалили СССР и настало время бандитов, без него было нельзя. Ну, конечно, можно, но недолго. Рукоятка отдавала холодом. Стрелять из него не приходилось никогда. Стрелял только в армии. Девять пуль из автомата. За два года. А потом еще заставляли собирать эти девять отстрелянных патронов и сдавать для отчетности. Не дай бог, ты не найдешь хотя бы один патрон! Зимой. Ночью. Вые…ут и высушат. За Родину, так сказать. А потом и Родины не стало. Вместо нее нам подсунули какую то проститутку. Нас в школе учили писать слово «Родина» с большой буквы. Как сейчас не знаю, но не хочется. По привычке все как то, да с надеждой. Как с жопой получается, только наоборот — слово есть, а Родины нет. Грусть да тоска. У нас теперь другие ценности. Мигалка, понты и дрочево на золотого тельца. Не туда мы свернули, не туда.
Я стоял у окна в одних семейных трусах и попивал из горла скотч. Ощущение обреченности и одиночества. К этому я стремился? Нет. Куда девалась твоя мечта, Женя? Ее заменили на пошлый аналог, после которого только кислое послевкусие. Американская мечта, мать ее за ногу! Хватай Санту за яйца! Это ли свобода? Мы построили большие дома. Звуконепроницаемые стены. Пуленепробиваемые окна. Мы огородились друг от друга, чтобы никого не видеть и не слышать. Весь мир сузился до размеров комнаты. Мы стали заложниками этих стен. Мы все сходим с ума. Те, кому этого мало, построили забор. И что? Это свобода? Мы одни. Но одиноки. Раньше мы жили в коммуналках и были счастливы. Весь мир казался всего лишь маленькой горошиной. Так высоко мы смотрели. Все. Игра заканчивается.
Рука сжала пистолет. «Хорош я буду в семейных трусах и с дыркой в голове?» Сомневаюсь. Надо одеться. Кровью, скорее всего, запачкает ковровое покрытие. К черту! Мне будет по барабану. Нет. Еще рано. Глоток скотча. Противный вкус. Где же лучше всего? Может у телевизора? Своего рода протест против зомбации населения. Неплохо придумано. Я подошел к телевизору и включил его. Шел сюжет о плохом влиянии интернета и телевидения на воспитание детей. Недоумки! Читал у кого то: Беда не в том, что телевидение плохо воспитывает наших детей. Беда в том, что наших детей воспитывает телевидение. Отлично сказано. Нечего добавить. Но это плохо смахивает на причину самоубийства. Точно! Нужно написать записку. Еще глоток. Я взял листок с ручкой. В голову ничего не идет. Чертов виски! Хватит. Все! Нужно решаться. Я приставил холодное дуло пистолета себе в рот. Как там говорил Гагарин: «Поехали!» Три… два… один…
В дверь моего номера постучали. Сердце колотилось как бешенное. Капелька пота скатилась по виску. Что это я? Зачем? Я жив? Еще глоток. Алкоголь ударил в голову. Жив. Я подошел к двери, держа в одной руке пистолет, а в другой почти пустую бутылку виски. В дверь постучали снова.
— Кто там? — спросил я.
— Обслуживание номеров. Вы заказывали виски? — спросил тоненький мужской голосок. Я совсем забыл про свой заказ. Открыв замок, я встал сзади двери и скомандовал ему зайти. Дверь тихонько открылась и внутрь вошел молодой человек в униформе обслуживающего персонала. Я затаился сзади с пистолетом в руке. Не заметив меня, он прошел в комнату.
— Куда вам поставить ваш заказ? — спросил он, оглядываясь по сторонам. Я напал сзади, неожиданно. Он обернулся и увидел меня. Я направил пистолет ему в голову и закричал:
— Кто ты и на кого работаешь?
Парень, испугавшись, уронил бутылку виски. Она упала на пол и закатилась под кровать. На его лице был неописуемый ужас и страх. Он покосился на пистолет и закричал:
— Я ничего не знаю!
Он задрожал и готов был разреветься. Я вошел в роль:
— Врешь! Говори или я выбью из тебя все мозги! Адреса! Пароли! Явки!
— Я ничего не знаю! — парень разрыдался и упал на колени. Я ходил вокруг него, не спуская с прицела. «Что я делаю?» — пронеслось в голове. «Я играю» — ответил внутри чей то чужой голос.
— Так, ты ничего не знаешь. — рассуждал я вслух. Он помотал головой. — В любом случае, ты меня видел, а свидетели мне не нужны. Знаешь, что делают со свидетелями? — он молчал, тихо постонывая. — Знаешь, что с ними делают? — повторил я громче, шмякнув ему по затылку рукояткой пистолета.
— Убивают… — пропищал парень.
— Правильно! Ты готов умереть? — я посмотрел на его бейджик, — Ты готов умереть, Дмитрий? — он покачал головой. — Не хочешь умирать? А никто не хочет, но приходится. Рано или поздно нам всем приходится отчалить. Всем до единого. А знаешь почему? — он затих, глотая слезы, — Потому что мы все надоели богу. Он нас уже не любит. Он устал нас любить. Мы слишком много просим у него и стонем по любому поводу. Чего ты сейчас хочешь больше всего, Дима? Айфон? А может новый РАВ 4? Нет? Чего же?
— Жить… — прошептал парень.
— Жить? Молись богу, Дима, может он поможет тебе. Как думаешь? Он помогал тебе? — парень нервно закивал головой. — Разве он оставит тебя в такую минуту? Как можно убить такого славного парня, как ты, Дима? В тебе же столько хорошего. Каких только надежд не переполнена твоя душа. Ведь так? Сама рука ангела должна сейчас вырвать пистолет из моих рук. Почему ничего не происходит, Дима? Где твои хранители? Твой бог оставил тебя? Пройдет минута, ты умрешь, и ничего не произойдет. Мир продолжит свое существование, есть ты, или нет тебя. Да миру насрать кто ты и откуда, понимаешь? — закричал я на него.
— Отпустите меня, пожалуйста. Я никому ничего не скажу. — с перекошенным от страха лицом сказал парень.
— Да как я могу тебе верить, Дима? — вспылил я, — Прошли те времена, когда люди друг другу на слово верили. Мы уже не братья и сестры, а волки и овцы. Мы столько раз обманывали друг друга, что недоверие к ближнему у нас в крови. — я ходил по комнате и вертел пистолет на указательном пальце. — Небольшая историческая справка: за всю историю человечество подписывало друг с другом тысячи мирных договоров, каждый из которых носил ореол вечного и незыблемого мира. Но почему я зол, Дима? Спроси почему!
— Почему?
— Они все нарушались! Ни один договор не был выполнен! В среднем он длился всего два года! Два года, Дима! Как непостоянно человечество! Как я могу после этого верить тебе? — он молчал, тихо всхлипывая. Наступила тишина. Я отпил еще немного скотча.
— Знаешь, что такое «инстинкт смерти», Дима?
— Нет
— Это разрушительная и в то же время созидательная сила. Нас забросили в этот мир, не спросив нашего желания. А еще наделили разумом, который ежедневно, ежесекундно… постоянно спрашивает: зачем, зачем, зачем. И мы чувствуем свой конец, мы знаем, что край близок. Но, что делать? Что делать, Дима?
— Я не знаю…
— Творить! Создавать новых людей! Таких, как я, как ты. Плодить таких же грешников! В этом спасение. Но оно мимолетное. Мы сотворим таких же, не знающих своей цели, людей. Людей, которые так же, как мы, будут спрашивать: зачем? Вся глубина этого вопроса невыносима. Она терзает душу в поисках ответа. И мы находим другой путь.
Черный. Наша созидательная сила оборачивается наоборот. Теперь мы хотим разрушать. Не важно кого. В чем тогда смысл?
Мы замолчали. В тишине комнаты раздавались всхлипывания сервисмена.
— На что ты готов, ради жизни, Дима? — шепотом спросил я его.
— На все. — неожиданно осмелел парень.
— Тогда иди и создай нечто прекрасное. Жизнь. Или наоборот, забери чью нибудь жизнь, разрушь чье нибудь творение. Можешь убить даже меня… Иди, Дима, ты свободен. — сказал я ему. Его глаза налились надеждой. — Иди, иди, пока не передумал.
Он вскочил и как ошпаренный выбежал в холл. На полу, где он сидел, расползлась лужа. Новый день для него будет самым прекрасным и самым живым моментом всей его жизни. Я знал это. Я схватился за голову и зарыдал. Что то выходило из меня. Что то дьявольское. Что то злое. Что то слишком человеческое.
***
Его тело нашла на утро уборщица помещений. Он застрелил себя у телевизора. В семейных трусах. Возле тела лежала записка: «Лмсывнр рд р…»
