Тайна Хлюпа и вельветовой Шляпы

Жил да был в глухой деревеньке чудной старик. Жил он совсем один в своей избе и никогда ничему не радовался, ничему не дивился и, казалось, ни в чём не находил смысла.

По осени, когда солнце стало скупо на свет, к одинокому этому старику подселился угрюмый Хлюп. Впрочем, старый человек, проживший в глубинке без малого семьдесят лет так и не приучившись удивляться краскам окружающего его мира, не заметил того, что давно уже не живёт один. Впрочем это было не так уж и удивительно, потому что Хлюп сам по себе был существо почти не заметное.

В один из долгих дождливых дней Хлюп, просочившись густой хмурой капелькой через треснутое оконное стекло внутрь дедовой избы, совершенно неприметным образом поселился в литровую банку. Эта банка, наполовину наполненная несвежей водой, словно для него приготовленная аккурат стояла на пыльном подоконнике.

Покрытый меленькими чешуйками домашней плесени, Хлюп пузырил мутную воду в своём скромном жилище и искоса поглядывал то на замирающий от первого заморозка мир за окном, то на скучное стариковское житие, которое даже ему — унылому Хлюпу, виделось тоскливее самой вязкой, самой беспросветной и самой зловонной зелёной тины, в какой ему доводилось бывать за всю свою долгую жизнь в силу своего таинственного хлюпающего естества!

Хлюп, привыкший ближе к холодам незаметно проникать в людские дома, не отличающиеся внутри чистотой и порядком, ещё никогда прежде не чувствовал себя в человечьем жилище так гнусно! Ещё бы! Ведь всюду, где бы он не появился, всегда происходило что-то новое, что-то такое, что заставляло Хлюпа радоваться и тогда он, с особенным восторгом мутил воду в своём обиталище и даже разбрызгивал свои склизкие капельки за его пределы. Да, всё это было, но не в этот раз…

Сейчас, вопреки законам своего бытия, даже Хлюп задыхался от невыносимого однообразия жизни, которую проживал одинокий старик в своей крохотной избушке.

Каждый день дед, едва продрав глаза, надевал калоши на босу ногу и шёл к рукомойнику умываться. Потом, испив воды прямо из алюминиевого ведра, лениво одевался. Одевшись, старик какое-то время сидел на скамье и глядел на паутину в тёмном углу. Затем тяжело поднимался и, сняв с ржавого гвоздика старенькую свою авоську, выходил из дома, но уже через четверть часа возвращался.

Войдя в избу, старик первым делом опускается на ту же самую деревянную скамейку, что стоит у входной двери, и сидит, глядя на паутину в тёмном углу напротив. Смотрит он на неё без интереса — по привычке. При этом авоська старика, с горбушкой ржаного хлеба, с бутылкой молока и с двумя куриными яйцами, всегда лежит на худых его коленях до того времени, пока он не поднимется и не выложит на стол привычные для него продукты.

Когда авоська опустеет, дед снова повесит её на ржавый гвоздик, а сам сжарит для себя омлет, который будет кушать по столовой ложке в течении всего дня, изредка поглядывая на унылый осенний пейзаж за окном.

Впрочем много раз бывало, что старик глядел на банку, где жил Хлюп, но ничего особенного не замечал:

-Ну банка и банка, — вероятно думал тогда дед, — стоит себе на подоконнике и никому не мешает! А в банке вода — мутноватая слегка, но так в пыльной избе прозрачности взяться неоткуда и потому ничего подозрительного в том нет.

А Хлюпу между тем очень сильно хотелось, чтобы старик, наконец, заметил его! Он специально пузырил воду, выплёскивая вязкие капли своего одеяния на пыльный подоконник. Он поднимал со дна банки муть и хлюпал так, что даже дробь дождя терялась в его звучном хлюпанье. Впервые Хлюп очень хотел быть замеченным человеком.

Он — склизкий и заплесневелый Хлюп, отказывался верить, что есть на свете люди ничему не удивляющиеся и ни во что не верящие, в то время как перед самым их носом происходит нечто по истине чудесное! Хлюп знал, что привлекать внимание людей волшебному существу, пусть даже такому унылому и скучному как он, против правил, но ничего другого ему не оставалось:

-Ну нельзя же, — размышлял сам в себе Хлюп, — жить вот так каждый день — ни улыбаясь, ни сердясь, ни удивляясь, ни огорчаясь… Это же не жизнь! — хлюпал он, — Это же я даже не знаю что такое! Не иметь чувств — значит не быть или же быть равным неодушевлённому предмету, а так нельзя! Нельзя! Надо чувствовать! Надо жить! Надо реагировать на то, что вокруг, а иначе… — и Хлюп, увлечённый своею пламенной речью, опрокинулся из банки на подоконник и вязкой мутной капелькой шлёпнулся на грязный деревянный пол:

-Хлюп! — Расплющился он по доскам и увидел под скамейкой, в тёмном углу, старую вельветовую Шляпу.

Вид эта Шляпа имела самый жалкий — она вся была измята и почти совсем потеряла форму. Местами её изъела моль, но кое-где на ней ещё оставались чёрные меленькие кружочки, которые вероятно когда-то давно были главным её достоинством и украшением:

-Ой, — прохлюпал упавший едва ли не на саму Шляпу Хлюп, — простите! Я вас не побеспокоил?

Шляпа вся содрогнулась так, точно её кто-то тряс. Мгновение спустя она успокоилась и выцветшим своим взором окинула Хлюпа, который грязной лужицей лежал пред ней:

-Ты кто такой и откуда взялся? — Спросила его Шляпа, готовая. не дожидаясь ответа, забыться глубоким сном, из которого так неожиданно была вырвана.

-Я, — пузырился Хлюп, зеленея от смущения, — может это и странно, но я — Хлюп! Обычно я живу в смрадных болотах, в трясинах или заброшенных прудах, но на зиму, с наступлением холодов, я селюсь в укромных местечках человеческого жилья…

-Ах, — зевая, отозвалась Шляпа, — тогда можете располагаться здесь где угодно… Здесь всюду такое запустение, что вы, Хлюп, будете чувствовать себя очень даже уютно и никто об вашем присутствии не узнает. А теперь, — продолжала Шляпа, сжавшись, — не мешайте мне спокойно доживать мой век в сладких снах моей молодости! — И она, глубоко вздохнув, хотела-было погрузиться в глубокий сон, но Хлюп, наконец добравшийся до чего-то по-настоящему живого, теперь не желал отступать:

-Простите, — Затараторил Хлюп, подползая к Шляпе вплотную, — разве хозяин этого дома не человек?

-Ах-хах, — недовольно отозвалась на хлюпающий голос Шляпа, — это снова вы? Разве не видно? Человек конечно, а теперь оставьте меня… Я буду спать! — И, зевнув ещё раз, Шляпа замолчала.

-Но, — настырно хлюпал Хлюп, в самое шляпное ухо, — помилуйте! Разве же вас не настораживает, что человек, проживающий в этом жилище, совсем какой-то уж… М-м… Не живой что ли…

-Ах, вас это беспокоит? — Потянувшись, сонным взглядом окинула Хлюпа вельветовая Шляпа, — Старик давно потерял краски жизни…

-То есть как это? — Удивился Хлюп и уже совсем залез на поля Шляпы, чтобы она точно не заснула.

-Ах, — отвечала Шляпа, уже будучи сама не против поговорить пусть даже с таким занудным собеседником как Хлюп, — эта давняя история! Видите ли, людям свойственно иногда превозноситься над другими — себе подобными, но иногда эта гордость достигает такой власти, что выбрасывает человека из мира живых в мир мёртвого одиночества. Человек, порабощённый гордыней, не смеет ничему удивляться, потому что думает, будто он всё знает и ничто ему не ново. Он ни с кем не общается, потому что считает ниже своего достоинства говорить с кем бы то ни было, кто по его разумению стоит гораздо ниже его самого. Постепенно он замыкается внутри себя и умирает сначала для окружающих, а потом и для самого себя.

Со временем он перестаёт заботиться сначала о своей внешности, потому что нет никого, кто оценил бы её достоинства. Ну а потом он забывает и своём внутреннем мире. Время идёт, а этот несчастный человек живёт механически и ничто его не тревожит — он всё знает наперёд и ко всему готов! Вот что случилось со моим стариком, Хлюп! Давно уже! Он и уехал-то сюда, в места эти глухие, по одной только этой причине, что весь мир казался ему недостойным его. Тут он хотел, на лоне девственной природы, построить новый мир, сообразно своим понятиям, да только где там! Центр вселенной был он сам (да и теперь им остаётся), а то что происходит вокруг него, мой старик не замечает! Так-то, Хлюп! — И Шляпа сиротливо выглянула из-под лавки, отыскивая в тесной неубранной комнатке своего хозяина.

Старик сидел на деревянной табуретке возле стола и пустыми глазами смотрел на какую-то книгу, лежащую на нём. Взгляд его хоть и был напряжён, но смысла в нём не наблюдалось.

-Но разве так можно? — Разжижившись от жалости, захлюпал Хлюп, — Да и откуда ты можешь про всё это знать? Верно, это ты сама всё выдумала, пока лежала тут невесть сколько — забытая и обиженная?

-Вот уж нет! — Возразила Шляпа, впрочем нисколько не рассердившись, — Просто я была Шляпой своего старика с давних времён — когда он был ещё молодым и многообещающим человеком. И он, я уверена в этом, непременно стал бы кем-нибудь великим, но гордость целиком завладела сперва его разумом, а затем и сердцем так, что он по сей день остаётся несчастным её узником. Я, пока украшала его голову, наблюдала это великое падение, но ничего не могла сделать! Ничего! А когда я попыталась заговорить с ним, хотя это и было против правил, (но я так сильно желала его спасти, что мне было уже не до формальностей), он испугался меня и зашвырнул сюда, в этот самый угол, где я и лежу пол-сотни лет…

-У-ужас! — Прохлюпал Хлюп, — Нельзя это так оставлять! Надо во чтобы то ни стало вернуть этому бедному человеку краски жизни!

-Да, — устало пробормотала Шляпа, — наверное! Но кто и как мог бы это сделать?

-Да хоть я! — Воодушевился Хлюп, слизывая с пола накопившуюся пыль, — Единственное, красок у меня нет!

-О, — не скрывая своего восторга, вся подсобралась вельветовая Шляпа, — много лет внизу комода валялась сухая постель! Это конечно не краски, но всё-таки цвет, а? Как считаете? Не заглянете ли туда?

-Конечно-конечно! — Затараторил Хлюп и вязкой капелькой пополз к бурому комоду.

Привычным своим способом Хлюп просочился в нижний ящик комода, где и обнаружил упомянутую Шляпой коробочку твёрдой пастели. Поскольку вытащить её он не мог (ведь Хлюп был жидким), поэтому он растворил собой сначала тёмно-зелёный карандаш. Ведь зелёный цвет был существу Хлюпа ближе и дороже всех прочих цветов — это и его любимая болотная тина, и лесной мох, и водоросли, и озёрная муть да и много чего ещё, что относилось к его пузырящемуся миру.

Заметно увеличившись в размерах, Хлюп вязким зелёным пятном просочился из комода обратно на пол и подполз к Шляпе:

-Ну что, — обратился он к ней, ожидая дальнейших указаний, — где будем рисовать и, главное, что?

-Рисовать будем молоденькие дубки, — со знанием дела выпалила Шляпа, — и рисовать их лучше на выбеленной стене, что напротив печи.

-Ладно, — не стал возражать Хлюп, — но почему дубы и при том молоденькие?

-О, — заулыбалась Шляпа, раскинув свои поля как крылья, — когда мой старик был молод и его ум ещё не был затемнён гордыней, он любил гулять меж молодых дубков и наблюдать за шевелением их листвы, чувствуя себя одним с ними…

Шляпа всё говорила и говорила — и про плывущие облака, позолочённые солнцем, и про звенящий фиолетовыми брызгами ручей, пленяющий душу молодого человека своей прозрачностью, и про поляну красных маков, воспевающих в человеческом сердце любовь, и про сирень, что кружит голову пахучим ароматом, и много чего ещё говорила Шляпа такого, что когда-то так дорого было старику и про что он забыл…

А Хлюп всё слушал. Он не просто слушал, но всем своим существом растворялся в услышанном для того, чтобы потом выплеснуть всё это наружу живым красочным рисунком.

Когда же пастель наконец закончилась и изба превратилась в прекрасный мир, отображающий молодость человека, живущего в тюрьме своей гордыни, взор старика прояснился и посветлел:

-Что это такое? — Сначала удивился дед, — Откуда это? — Переполняли надменный ум старика стремительные мысли, — Кто это нарисовал? — Искал старый человек своими выцветшими глазами кудесника и не находил его.

А потом старик вспомнил былое и как ему было хорошо в далёком когда-то. Он вспомнил, когда сам рисовал…

Вспомнив, дед прослезился и выбежал на улицу, чтобы поглядеть на небо — не изменилось ли оно с тех давних пор? И на бурую листву хотел он взглянуть — покрывает ли она чёрную землю в пору осени? И на птиц — кружат ли они между небом и землёю как и прежде, пронизывая воздух своими тревожными возгласами?

Убедившись, что прекрасный мир, так долго отрицаемый им, живёт с прежней силой, старик заплакал и в слезах этих было всё то, чего он лишился однажды, предавшись гордыне — радость об обретённом мгновении прозрения, печаль по тщете прошлого, боль по невозможности воззвать былое, чтобы прожить его заново, и надежда…

Теперь всё для старика было иначе и каждый день его полнился счастьем. Сначала дед хотел-было тосковать об упущенном времени, но потом решил, что ход времени не умолим, а жизнь прекрасна и надо успеть наполнить опустошённую свою душу её красками, звуками, ароматами и образами! Надо суметь достойно переступить порог Вечности, до которого лишь миг — миг покаянного осознания!

Жаль только, что про Хлюпа и про Шляпу дед не догадался — тот день для старика даже доныне остаётся загадкой всей его жизни! А Хлюп, по осени, перебирается зимовать к старику. Правда с тех пор Хлюпу приходится довольствоваться сырым погребом, потому что в избе до жути всё чисто и убрано…

21.02.2011г., г.Н.-Ф., ЮНиС