16
Через четыре дня, в иды квинтилия, Луций, как и было условлено, не пошёл к авгуру. Видя, что дядя с самого утра собирается на Форум, — брат к этому времени уже ушёл по его поручениям, — он принялся упрашивать Эмилию отпустить его. Тётка долго не соглашалась, на Форуме часто происходили потасовки и даже вооружённые стычки, а сегодняшнее голосование, она догадывалась, не обещало быть лёгким; таким, как Луций, там было небезопасно. Но за него вступился Сатурнин:
— Пусть идёт. Мне кажется, что, побывав в претуре, он уже, так сказать, ступил на стезю государственной жизни. На Форуме он быстрее научится всему.
Едва он сказал эти слова, как Луций, быстро поцеловав тётку, был уже на улице, где его ждал Лабиен. Вместе они побежали на Форум, куда спешили толпы народа.
На Форуме они, согнувшись, будто ныряя, шмыгали между людьми, пытаясь пробиться как можно ближе к Ростральной трибуне, где всегда выступали ораторы. На них шикали, прогоняли, но они исчезали из одного места и появлялись в другом. Вскоре они столкнулись с учениками, которых Луций видел у Сцеволы. Луцию показалось, что они смеются над ним. Один из них улыбнулся ему почти дружелюбно, но другой, Туллий, тонким голосом язвительно спросил:
— Эй, говорят, ты уже Софокла читаешь по-гречески?
Кулак Луция угодил Туллию прямо в нос. Как обычно, Луций поборол соперника, уселся на нём и принялся тузить, но, на счастье побеждённого, рядом оказалась та самая весёлая компания, которая разняла недавно Луция и Мария Младшего.
— Что здесь происходит? Кажется, маленькие римляне враждуют?
Тут говоривший узнал Луция и, удивлённый, воскликнул:
— О, да это ты, герой! И часто ты пользуешься кулаками? Я вижу — часто. Да не слишком ли?
— Будет насмехаться — ещё не то получит! — Луций порывался добавить насмешнику.
Лабиен весело хохотал, глядя на испуганного Туллия.
Из весёлой компании окликнули юношу:
— Оставь их, Красс! Идём! Скоро начнут!
Красс дал драчунам подзатыльники, велел убираться с Форума. Луций недовольно подчинился:
— В следующий раз я его поймаю, когда рядом никого не будет. Я ему покажу Софокла.
Побеждённые ретировались, а Тит с Луцием, сделав нехитрый манёвр, появились в другом месте, но отсюда было плохо видно. Они вновь стали пробираться и оказались у колонны Мения. Мальчики взобрались на высокий базис колонны, отсюда людская масса была видна, как на ладони. Луций заметил своего брата, указал на него Титу. Они увидели, как Тит с кем-то ещё подходил к людям, что-то говорил на ухо и шёл к следующим, обходя площадь. Постепенно они приближались к Сатурнину, стоявшему с Помпеем Руфом и молодым Ливием Друзом недалеко от ораторского возвышения. С другой стороны к ним пробирался кто-то ещё, взмокший, в помятой тоге. Сатурнин встревоженно обернулся к нему:
— Что случилось?
— Что делать? — спросил тот, задыхаясь. — Многие не пришли, побоялись. А другие вчера перепились у Лосихи в лавке.
— Говорил я, что не нужно преждевременно раздавать деньги этим оборванцам! — вскричал Помпей Руф.
Сатурнин осёк его, схватил за плечо:
— Тише! Люди вокруг. Отойдём в сторону.
Отошли.
— Пропали деньги! — снова стал браниться Руф.
— Успокойся, Помпей. Денег у нас ещё достанет. А если деньги есть — будут и желающие их получить. «Возьми, бери, держи» — эти слова всем нравятся. Метелла изгоним, будут у нас деньги, аристократы сами их нам отдадут. Ты вот что, — он обратился к Ливию, — возьми-ка моего племянника и обегите всех ещё раз, посулите денег вдвое больше прежнего. Нам главное, чтобы сегодняшняя победа осталась за нами, чтобы Метелл… Ладно, не будем загадывать. Ну, бегите.
— А если не захотят? — с опаской спросил Тит.
— Вы бегите, — недовольный, приказал Сатурнин. — Остальное наша забота. — И вдогонку сказал: — И чтоб успели вернуться вовремя!
Руф тоже спросил с сомнением:
— Что будем делать, если сенаторы откажутся?
Сатурнин указал на площадь:
— Смотри: даже без тех, кому мы опрометчиво раздали деньги, сегодня здесь голодных хватает. Они заставят.
Помпей Руф посмотрел на забитую до предела площадь. Форум не вмещал всех желающих. Казалось, ещё немного — и люди начнут расширять его, раздвигая здания и храмы в стороны. В толпе часто мелькали лица, нёсшие на себе явные следы пороков: пьянства, разврата и разгула.
— Им доверять я бы не стал, — возразил он.
— Сегодня не только можно им доверять, но и нужно, ведь они уже знают, что сенаторы отказали нам в нашем законе, а эта сила — стихийная. Она убывает стремительно, но и рождается стремительно. Поставь десять искусных ораторов — и все десять могут по очереди склонить эту силу на свою сторону. Но вот в чём беда — из Мария оратор никудышный. Он человек дела, да и то только в том, что касается ведения войны. На него можно расчитывать только в том случае, если его подвести к нужной мысли, которую ему останется только высказать. Но сегодня ему не придётся много говорить. Ему нужно будет лишь присягнуть одному из первых. А мы будем играть на толпу, будем говорить только то и только так, чтобы плебс вопил, визжал, кричал, шумел и не давал говорить Метеллу и его сторонникам.
— Но вот как раз тех-то, кому мы раздали деньги, кто должен сегодня оправдать их получение, не очень-то и много.
— Значит, нужно сделать всё, чтобы те, в ком мы уверены, смогли увлечь, по крайней мере, такое же число людей. Значит, сегодня позволено всё. Цель оправдывает средства — так любят говаривать аристократы. — Сатурнин улыбнулся: — Что ж, мы и пойдём по этому пути. А уж когда подойдёт время выбирать, народ изберёт тех, на кого мы укажем… Но, пойдём, кажется, уже идут консулы.
Действительно, там, где к Форуму выходила дорога, ведущая от храма Юпитера, началось какое-то движение, и площадь забурлила ещё сильнее. Появились ликторы и консулы. Сегодня они были не в праздничных одеждах и вышли к народу в обычных белых с широкой пурпурной каймой тогах и лёгких сандалиях.
Справа от ростр для них освободили место, ликторы поставили два изящных золотых стульчика с раскладными изогнутыми ножками. Первым сел Марий, подобрав одну ногу к стульчику, а вторую выставив чуть вперёд. В нависшей над Форумом тишине было слышно, как сандалии шаркнули по камню. Когда сел и Валерий, Марий бросил неуверенный взгляд поверх толпы, затем на стоящих невдалеке народных трибунов.
Сатурнин шепнул Руфу:
— Он колеблется. Нужно выступить первыми, чего бы это ни стоило. Всели в него уверенность, не дай нашим противникам говорить первыми. Нач-ни, а уж я подхвачу.
Он заметил, как к трибуне настойчиво пробираются Антоний и Меммий. Помня их выступление в сенате, которое едва не стоило им ареста в самой курии, он торопливо сказал:
— Идёт Антоний… Скорее…
Помпей Руф набрал в лёгкие воздух, будто собирался глубоко нырнуть, вскинул вверх руку и громко выкрикнул, привлекая внимание народа:
— Граждане Рима!
Все знали, что слово вначале предоставлялось консулам, но многих разозлил отказ сенаторов утвердить закон о раздаче земли, и когда вперёд выступил Помпей Руф, его с готовностью поддержали тысячеголосым гулом.
Трибун, не опуская руки, вновь крикнул, делая маленький, но выверенный и заметный шаг к возвышению. Над Форумом вновь раздалось мощное:
— Слово народным трибунам!
— Говори, Помпей!
— Пусть говорят народные трибуны!
Антонию и Меммию оставалось до ростр всего с десяток шагов, но когда толпа поддержала Руфа, они поняли, что опоздали, и остановились, огорчённо качая головой. Помпей Руф был уже на возвышении.
— Я прошу консулов дать слово Луцию Сатурнину! Он первый среди народных трибунов, и, наверное, более чем кто-либо другой переживает за судьбу римского народа!
Марий обратился к Валерию:
— Я думаю, мы не будем перечить воле народа.
Валерий согласно кивнул:
— Я не возражаю.
Сатурнин не стал ждать второго приглашения. Он быстро взошёл на ростры и долго, до мельчайших подробностей описывал то, что произошло в сенате. Когда, в заключение своей речи, он сказал, что их, народных трибунов, сенаторы оскорбили, обозвав изменниками, и требовали для них даже смертной казни, из толпы в адрес сенаторов посыпались проклятия:
— К Церберу сенаторов! Там их место!
— Убирайтесь из Рима, патриции-кровопийцы!
— Хватит вам и крови Гракхов!
Сатурнин был доволен поднявшимся шумом. Для него главным было, чтобы этот шум был подвластен только ему, чтобы этот шум казался всем всеобщим возмущением. Он заметил, что племянник успел протиснуться к рострам и подал ему едва заметный знак, что поручение он выполнил успешно. Сатурнин увидел, как на Форум стали вливаться новые толпы народа. Перекрывая сотни глоток, Сатурнин кричал, сойдя навстречу толпе всего на одну ступеньку, давая сим понять, что он хочет соединиться с возмущённым народом:
— Поэтому мы требуем, чтобы сенат принёс клятву прислушиваться ко всему, что говорит исстрадавшийся народ Рима!
Возмущённые ложью Сатурнина (он сказал вместо «безоговорочно принимать всё, что ни предложит народ» — «прислушиваться ко всему…»), сенаторы пытались что-то говорить, опровергать, доказывать, но их уже никто не слушал. Толпа неистово забушевала и угрожающе поползла к сенаторам. Лициний Красс, Антоний, Меммий что-то отвечали, но их слышали немногие.
Сулла стоял спокойный. Даже тогда, когда передние в шевелящейся массе людей стали приближаться к нему, он лишь сунул руку под тогу и повернулся к толпе полубоком.
— Смотрите-ка, у Суллы под тогой нож! — крикнул кто-то.
Сулла спокойно ответил:
— Сам-то ты наверняка не с пустыми руками пришёл.
Кто-то выскочил из толпы, ударил Суллу в лицо и, крикнув: «Бей патрициев!» — тут же скрылся. У Суллы от гнева только глаза сверкнули. Претор видел этот инцидент, но стражей порядка послал за обидчиком с большим опозданием, тот ловко ускользнул.
Сенаторы, опасаясь и не желая беспорядков и буйства толпы, вынуждены были уступить. Сулла, взойдя на ростры, быстро, лишь бы скорее покончить с этим, неразборчивой скороговоркой что-то проговорил, кивнул головой, напоследок бросил в толпу полный скрытой мести взгляд и сошёл вниз, спокойный и собранный. Успокаивал многих сенаторов, уходивших от унижения со слезами на глазах.
Когда очередь говорить дошла до Мария, площадь заметно успокоилась. Все хотели слышать, что скажет консул.
— Если народ желает и требует этого, — говорил он с улыбкой, не вязавшейся с его суровым и жёстким лицом, — я не могу идти против его волеизъявления и присягаю перед вами, граждане Рима, что и впредь буду идти навстречу вашим пожеланиям. У Гая Мария, — его улыбка стала ещё шире, — не такая толстая шея, чтобы безоговорочно, с упрямством осла и навсегда высказать своё мнение в столь важном деле. Я готов дать клятву и повиноваться закону.
Помолчав, он добавил:
— Если это закон.
Толпа взорвалась приветствиями и рукоплесканиями. Но Метелл, вышедший одним из последних, с негодованием воскликнул, подняв лицо и руки к небу:
— О, боги! Как же вы допускаете подобное бесстыдство и коварство! Неужели непорядочность, ложь и измена возведены отныне в ранг добродетели?! — Он протянул руки к народу: — Римляне, не навлекайте на себя больших бед, чем вы их имеете! Одумайтесь!
Метелл бросил возмущённый взгляд в Мария:
— Марий! Не было в истории римского государства человека более бесстыдного, чем ты! Ведь в стенах сената ты осудил закон народного трибуна! Как же теперь ты можешь бесстыдно врать народу?!
Несколько бездельников бросилось с угрозами к старому сенатору, но Сулла и его друзья-ветераны оттеснили их. Сулла быстро взбежал к Метеллу и стал уводить старика:
— Цецилий, я тебя предупреждал, тогда в сенате это было лишь представление. Сегодня, да ещё с помощью только слов ты ничего не добьёшься. Не подвергай себя опасности. Дай срок. Сделай вид, что присягаешь.
Метелл отмахнулся, вырвался и громко, чтобы консул слышал, с горячностью возразил Корнелию:
— Поступать дурно — значит поступать подло! Нет, я считаю, что только храбрые и мужественные люди, честные и благородные, к каковым все причисляют и меня, могут поступать благородно и по совести, не обращая внимания на риск! А поступать так же, но зная, что опасность не грозит ни с какой стороны, может только трус и подлец! Я не последую примеру лжеца и бесстыдника!
Сатурнин тут же крикнул в толпу, развивая свой успех:
— Народ Рима! Ты сам видишь своих недоброжелателей, своих врагов и своих недругов! Как ты скажешь, как скажет народ Рима, так и будет, так и должно быть! Говори, народ Рима! Подай свой голос! Перестань бояться! Говори смело!
Сразу после его слов вся толпа загорелась:
— Изгнать всех, кто отказался присягнуть!
— Лишить их крова, огня и воды!
— Метелл, вон из Рима!
— Вспомни войну с Югуртой!
— Метелла в изгнание!
Старик, прижав руки к груди, потрясая полами тоги, гордо кричал в ответ:
— Я уйду, уйду! Мне только очень жаль, что у вас, римляне, короткая память! Но я буду молить богов, чтобы вы одумались, и пусть они вернут вам разум раньше, чем наступит непоправимая беда!
Метелл, сопровождаемый друзьями, защищавшими его от чересчур горячих голов, гордо удалился из народного собрания.
Среди всей сутолоки был один человек, наблюдавший за происходящим отсутствующим взглядом — Гай Цезарь. Он украдкой позёвывал в кулак и время от времени приглаживал волосы. Когда народ, разделившись на группы, стал постепенно расходиться, он будто очнулся, несколько раз оглянулся и вдруг заметил пробиравшегося к нему своего раба, встревоженного и испуганного:
— Господин… Аврелия… беда… госпоже плохо… поторопись!
Цезарь окончательно пришёл в себя, забыв о том, что только что происходило, и устремился прочь от Форума. С обратной стороны Базилики их ждал ещё один раб, державший под уздцы трёх коней. Цезарь вскочил в седло, разогнал мощной грудью коня бросившихся к ним бродяг и галопом помчал к дому.
17
Уходя из комиций, сенатор Вальгий, пухлый и важный, придержал за локоть Корнелия Суллу:
— Не будет ли нескромным с моей стороны спросить тебя, Корнелий, что ты собираешься делать сегодня вечером? Скажу сразу, что у меня и наших общих друзей есть веские причины интересоваться этим. Я задаю этот вопрос отнюдь не из праздного любопытства.
— Перед выборами я только и делаю, что бездельничаю… Совершенно нечего делать.
— Превосходно, превосходно, — думая о чём-то своём, проговорил Вальгий. Кожа его выпуклого лба собралась в складки, бесцветные ресницы прикрыли глаза. — Тогда вот что… мм… — он вытянул губы, помычал, раздумывая:
— Что бы ты сказал, если бы я пригласил тебя сегодня вечером на ужин? Кое-кто уже принял моё приглашение, и, я думаю, что мы отлично проведём время. Что скажешь?
Сулла не стал выспрашивать, кто там будет, и согласился. Но вернулся он домой злым. По пути домой его многие окликали, хотели порасспрашивать о том, что же происходило в сенате на самом деле. Но Сулла отвечал односложно «да», «нет» и торопился вернуться домой — отвести душу, успокоиться.
У входа в дом, выходящего сразу на улицу, Суллу ждал Хрисогон. Он нервно выхаживал вдоль ряда близлежащих домов и всё время посматривал, не появится ли хозяин. Несмотря на то, что Сулла показал ему подписанное освобождение (Сулла, правда, не стал хлопотать, как Цицерон, о присвоении Хрисогону римского гражданства), он всё же считал Корнелия, по долгу верности, хозяином.
— Почему здесь? — недовольно пробурчал Сулла. — Что, плохие новости?
— Я бы сказал: не такие уж и плохие, как может показаться.
Хрисогон открыл дверь, пропустил Суллу первым, вошёл и тщательно запер дверь. Рабу, караулившему у входа, велел:
— Кто бы ни спрашивал хозяина, вначале позовёшь меня.
Они не стали подниматься наверх, прошли в роскошно обставленную гостиную на первом этаже. Сулла по привычке остановился посреди комнаты, выжидая.
— Ну? Что там ещё за новости?
— Могу сказать с уверенностью, что Марий, Сатурнин, Руф и, возможно, другие народные трибуны, занимались подкупом. Я видел, как племянник Апулея раздавал деньги…
— Об этом не знают разве что рыбы — они не слышат и не говорят! — сердито вскричал Корнелий. — Что ещё?
— Я виделся с Менандром.
Сулла быстро вскинул глаза, заинтересовался:
— Что он говорил?
— Он подслушал разговор двух людей Мария: из Африки плывёт казна. Большие деньги.
— Что из того? Её охраняют. Привезут в Остию, где тоже будут охранять. Потом повезут в Рим, и тоже будут охранять.
— В том-то и дело, хозяин, что повезут её не в Рим, а в Неаполь. Завтра утром туда отправится отряд претора, чтобы оттуда, втайне от сената, привезти её прямёхонько к Марию.
На втором этаже послышались шаги. На площадку лестницы вышла супруга Корнелия. Сулла и Хрисогон подняли головы. Хрисогон побаивался Клелии, даже в присутствии хозяина, — он боязливо съёжился и выжидающе смотрел на Суллу.
— Корнелий, мне необходимо с вами поговорить, — тон женщины был настолько сух и категоричен, что даже Сулла поначалу опешил. Он взял со стола изготовленного из слоновой кости маленького льва (подарок Бокха), бесцельно повертел его в руках, раздражённо швырнул на стол:
— О чём вы хотели поговорить со мной, дорогая Клелия? (Сулла и его супруга обращались друг к другу только на вы; Корнелий вначале сопротивлялся, но Клелия была непреклонна, и всё осталось так, как хотела она). Я готов вас выслушать с большим удовольствием, но прошу учесть и мои интересы: во-первых, я приглашён вечером на ужин, а мне нужно продумать своё поведение, следовательно, как вы догадались, я располагаю очень ограниченным временем.
Клелия скорчила гримаску:
— Витиеватость речи, Корнелий, никак не вяжется с вашей прямотой и открытым характером. Поэтому, прошу вас, называйте вещи своими именами: вместо «приглашён» — зазван, вместо «ужин» — попойка с собутыльника-ми, зазван кем? — теми же собутыльниками. В последнее время вы уделяете больше внимания не своему дому и мне, своей супруге, а грубым и пошлым пьяницам и развратникам.
— Как я вас понял, милая Клелия, вы хотели поговорить со мной именно об этом? Пусть так. — Сулла заговорил по-гречески: — Но вы роняете себя в глазах слуг: вы говорите громко, и они вас хорошо слышат.
Клелия не стала переходить на греческий:
— В этом вина только ваша. Вы торопитесь? Прекрасно. Отправляйтесь к своим пьяницам и похотливым проходимцам.
Сулла не успел ничего ответить — Клелия ушла к себе в комнату.
— Да, это сражение я, кажется, проиграл, — пробормотал Корнелий. — Но не это сейчас главное. Хрисогон, я должен быть на этом ужине. Помоги мне собраться.
Сулла быстро омылся в большой ванне. Когда Хрисогон подавал ему покрывало, в банную комнату заглянул раб-привратник и подал знак.
— Что там? Учти, Хрисогон, кто бы там ни был, всем говори, что меня нет дома. Ты сам видишь, я тороплюсь.
Хрисогон подошёл к рабу, тот что-то прошептал ему на ухо. Хрисогон вернулся к Корнелию смущённый.
— Пришла твоя дочь, Корнелия. Она уже в гостиной.
— Корнелия? Хорошо. Это совсем другое дело. Это единственное, что может меня задержать. Отправляйся в дом Вальгия, передашь, что я приду чуть позже.
Светловолосая, полноватая, она была похожа на отца. Но полнота ничуть не портила её девятнадцатилетней свежести и даже, как многие считали, красоты. Только чёрные глаза и чуть сжатые губы красивого рта достались ей от матери, жены Суллы от первого брака. Она подпорхнула к Сулле, обняла его и, расцеловав, защебетала:
— Как давно я тебя не видела… Вот, решила повидать, да, кажется, не вовремя? Я бы пришла днём, но ты был в сенате, а с Клелией, мне думается, я не смогла бы найти общий язык. Ты уходишь? Ах, как жаль, как жаль… Ведь мы так давно не виделись…
Сулла распорядился накрыть стол для дочери.
— Милая моя, разве могу я не радоваться тебе, своей дочери? Какие дела могут уменьшить мою любовь к тебе? Я, правда, действительно собирался уходить, но ради тебя я всегда отложу любой визит и с радостью проведу с тобой время. Там подождут.
Они проговорили около часа. Сулла видел, что дочь всё время собиралась о чём-то сказать или спросить, но вдруг краснела, смущалась и говорила что-то невпопад, сворачивая разговор на другое. Корнелий помог ей:
— Ты собираешься выйти замуж и не решаешься заговорить об этом?
Девушка вспыхнула. Сулла улыбнулся. Во время встреч с дочерью сталь его глаз исчезала.
— Ах, отец, как ты неожиданно спросил… Нет… Ну, как же так сразу?
Сулла весело захохотал, оставшись довольным своей проницательностью.
— Ну, да, — подтвердила девушка, ещё больше краснея, — его зовут Анний. Гай Анний Милон.
«Патриций, слава богам, — подумал Сулла. — Значит, всё хорошо».
— Я его знаю?
— Нет.
— Из какой он семьи?
— Он достойный человек из достойной семьи.
— Что ж, если ты пришла за моими советом и одобрением, считай, что ты их уже получила. Подарок к свадьбе — тоже, — сказал он с нажимом.
Девушка снова бросилась на шею Корнелию, сияя от счастья:
— Ах, отец, ты такой добрый. — Поцеловала: — И отзывчивый. Ну, я побегу. Приглашаю на свадьбу.
Она ещё раз поцеловала Корнелия и упорхнула. Сулла потрогал щеку, усмехнулся: «Добрый… Вот ведь как? Я добрый? Раз это говорит дочь, значит, так оно и есть?»
* * *
— Ты задержался, — вопросительно сказал Вальгий, обращаясь к входящему Сулле.
В гостиной, той самой, где несколько дней назад молодые люди устроили оргию, собралось больше пятнадцати человек. Здесь были и знакомые Сулле люди — Лутаций Катул, Лициний Красс, Юний Силан, Агенобарб Старший, Юлий Страбон с братом Луцием Юлием, — и те, которых он видел впервые. Эти последние смотрели на него с неудовольствием.
Гости расположились вокруг трёх столов, на которых стояли только лёгкие закуски.
«Вальгий глупец, — Сулла с раздражением окинул многочисленных гостей. — Среди них обязательно найдётся болтун с очень длинным языком. Впрочем, нужно вначале послушать, о чём они будут здесь болтать».
Время вечерней стражи давно прошло, за окнами сгущалась тьма. На стенах были зажжены светильники, тяжёлые тёмно-синие шторы плотно закрывали окна.
— Ко мне приходила Корнелия, а я не могу выгнать из дома родную дочь. У меня слишком развито отцовское чувство, — пояснил своё опоздание Сулла. — Впрочем, нормальное отцовское чувство не может быть «слишком», скорее наоборот, чаще оно, к сожалению, недостаточно.
Лица недовольных немного просветлели.
— Я думаю, это извиняет моё опоздание, — с вызовом добавил Сулла, мол, не нравится — могу уйти.
Толстый Вальгий смотрел на всех так, будто говорил: «Вот видите, оказывается, я перечислил ещё не все его достоинства».
— Это хорошо, когда родители не забывают своих детей. К сожалению, не все это понимают, не проявляя должной заботы о них и участия в их воспитании, — сказал один из гостей с каменным, непроницаемым лицом, бросив многозначительный взгляд в сторону Агенобарба Старшего и Ливия Друза.
Сулла ничего не ответил, он понял, что это был комплимент, извиняющий его опоздание от имени всех присутствующих.
— Ну, что ж, — сказал Вальгий вставая, — я думаю, мы можем начать собрание, все приглашённые пришли. («Ага, — подумал Сулла, — значит, мне здесь будет отводиться не последняя роль»). Положение складывается таким образом, что мы вынуждены обсуждать некоторые вопросы вне стен сената. Уверен, все отлично понимают, что я имею в виду.
— Ещё бы не понимать! — раздражённо воскликнул заносчивый и надменный Стаций Апрониан; его губы заметно тряслись. — Этот новый закон это-го… тьфу, даже имя его выговорить противно… Апулея Сатурнина, этот закон отхватил у меня добрую треть земель на юге Италии!
— А у меня в Кампании и в Нарбонской Галлии! — поддакнул старичок с хитреньким лицом и маленькими глазками. — А ведь за землю я платил деньги, и плачу налог в казну! Налог! А теперь возьми и отдай этим… этим… этим канальям.
Вальгий поспешил прервать бессмысленный поток жалоб:
— Каждый из нас знает о тех обидах и убытках, которые нанесены ему этим законом и своеволием народных трибунов. Поэтому излишне заново их здесь перечислять. Вопрос в том, что делать дальше? Как нам обуздать это беззаконие? Прошу всех, кто может что-нибудь сказать по этому поводу, высказаться.
— А разве неизвестно, что сделали с Гракхами? — вопрошал всё тот же хитренький старичок, и после его слов раздался одобрительный гул большинства. — Прикончить его — и всё тут.
— Фурий, а ты сможешь это сделать? Ты сможешь собственноручно заколоть народного трибуна? — спросил Юний Силан, по обыкновению повернув голову ухом к собеседнику и наклонившись вперёд.
— Я имел в виду, — смутился старичок, — поручить это тому, кто может, кто в состоянии это сделать, — он выразительно посмотрел на Суллу.
Корнелий сделал вид, что это относится не к нему, и продолжал безучастно смотреть на шторы.
— Важно ведь, что нужно сделать, а не как, — заключил старичок.
— И тогда чернь перережет нас всех, когда мы будем в народном собрании, — задумчиво проговорил Луций Юлий. Его брат тревожно хохотнул и сказал:
— Как свиней.
По комнате пронёсся ропот.
— Я категорически против того, чтобы какие-либо вопросы убийством разрешать. Ведь стремясь устранить беззаконие убийством, мы свои поступки беззаконию уподобляем, — мягко, по-учительски заметил Катул.
Сулла уважал Лутация Катула. Если бы он не видел его на поле битвы, он бы никогда не поверил в то, что этот сенатор и бывший консул может держать в руках оружие — настолько мягкими, плавными были его движения и речь. После Катула он уже никого не слушал. Он понял, что Лутаций подсказывает ему, какой ответ нужно будет дать, если ему предложат убить Сатурнина. Народного трибуна хотят убрать, и поручить это хотят ему, Сулле. Но в случае неудачи кто предстанет перед судьями? Да ещё перед такими, как Марий или Сервилий. Конечно, не эти… с высокомерными физиономиями.
Кто-то предложил:
— Предлагаю поручить кому-нибудь (посмотрел на Суллу) тайно возглавить нами собранные легионы и искоренить гнилой ствол.
Собравшиеся загудели:
— Идти на Рим с войском? Это неслыханно!
Сулла подумал: «А потом, после победы, вы соберёте войско, и перед судьями всё равно предстану я, якобы замахивающийся на ниспровержение республики. Не годится, друзья».
— Может быть, Корнелий Сулла может что-нибудь предложить? — обратился к нему Гирций, так называли в ходе спора того, кто извинил его опоздание. — Я вижу, Корнелий глубоко обдумывает какую-то мысль. Может быть, Корнелий поделится с нами этой мыслью?
Гирций говорил с расстановкой, уравновешенно, будто речь шла не об убийстве трибуна, а об определении лучшего ездока на играх в цирке.
Все взоры устремились к Сулле. Корнелий слегка почесал мизинцем бугристую щеку, — проклятье, как быстро растёт щетина! — пожал плечами:
— Я боюсь, что мнение человека, который не успел проявить себя на государственном поприще, не будет заслуживающим внимания.
— Корнелий, ты ошибаешься, — мягко улыбнулся Лутаций Катул. — Я знаю тебя по совместным походам и по исполнению моих поручений, и именно я настоял на том, чтобы и ты сегодня здесь присутствовал. Можешь говорить смело. Я могу тебя заверить, что к любому твоему предложению все внимательно прислушаются. Твоё мнение будет иметь вес не меньший, чем мнение других.
Сулла вдруг почувствовал, что не хочет иметь ничего общего с заговорщиками. Если даже он не станет претором сразу, то после эдильства станет им обязательно, а там и до консульства недалеко. Заговор не сулил ему ничего хорошего. Он стал говорить то, что думает, решив умолчать и о плывущей в Неаполь казне.
— В таком случае, не вижу в сложившейся (подчеркнул) ситуации другого выхода, как исполнить принятый закон народного трибуна Луция Апулея Сатурнина.
Все молча смотрели на Гирция, а Гирций — на Суллу. Долгое молчание было знаком того, что это предложение никому не по нраву, во всяком случае, большинству.
— Корнелий, ты, наверное, пошутил, — Гирций произнёс это, ничуть не повышая голоса и не изменяя тона, снисходительного и прощающего, но Сулла, хваливший себя за проницательность, почуял за этой снисходительностью беспощадную угрозу. — Если это так, мы извиним эту шутку, поскольку ты имеешь такого поручителя, как Квинт Лутаций Катул, и выслушаем твоё серьёзное предложение.
Гирций не спускал с Суллы серых, ощупывающих глаз, пытаясь через глаза Суллы проникнуть в его нутро. Но и Сулла был не прост. Не моргая, он выдержал взгляд Гирция, и пока шла эта борьба взглядов, придумывал в уме едкие оскорбления: «Ах ты, серая зубная боль, идол сероглазый, падаль червивая, ты осмелился мне угрожать?» Наконец, Гирций на секунду, все-го на секунду, отвёл взгляд, и Сулла улыбнулся, он вышел победителем в этой схватке:
— Если все собрались здесь для того, чтобы высказывать серьёзные предложения, и если меня просят высказаться, значит, я не шучу. Если я сказал, что нужно исполнять принятый закон, значит, я не шучу.
Гирций одними глазами посмотрел на Катула, Вальгия, хитренького старичка, — тот слегка пожал плечами, — и снова посмотрел на Суллу. Все по-прежнему молчали выжидая.
— Поясни нам, пожалуйста, Корнелий, чем ты обосновываешь свою точку зрения?
— Охотно, — Корнелий расслабился. — Во-первых, помимо Сатурнина есть Марий, а Марий — консул, а в шести-семи милях от Рима стоит третий легион, в полном вооружении, а его солдаты — без жалованья за полгода — наверняка злые. Стоит Марию указать солдатам на сенат, и от него ничего не останется. Поэтому, чтобы ослабить позиции Мария, Сатурнина и популяров, нужно найти деньги, поскорее заплатить солдатам, распустить этот легион и отправить солдат подальше от Рима, а вместе с ними и самых отчаянных нищих из самого Рима. Во-вторых, с разными поручениями послать в провинции сторонников Мария и Сатурнина из сената. Наше счастье, что Марий не воспользовался случаем и не провёл выборы в день, когда мы принуждены были дать позорную клятву, иначе консулами на следующий год стали бы Марий и кто-нибудь из его друзей. В-третьих, исполнять этот закон нужно так, чтобы заслуга его исполнения была заслугой не народных трибунов, а того, кто будет его исполнять…
Сулла внезапно замолчал. Он удивился, как это он вдруг стал столь многословен, и улыбнулся Гирцию:
— На мой взгляд, достаточно ясно.
Гирций не удостоил его ответом и обратился ко всем:
— Предложение достаточно понятное: ублажить, усыпить бдительность по-пуляров, лишить их поддержки плебса и перестроить свои ряды. Имеет ли кто-нибудь возражения или другие предложения?
— У меня вопрос к Корнелию, — отозвался из противоположного угла Агенобарб Старший. — Как быть с конфискованными землями?
— У Рима будут новые провинции, и поселенцев с конфискованных земель мы ещё раз переселим.
Все одобрительно закивали головами. Катул сказал:
— Я полагаю, это самое разумное предложение, которое могло бы быть сделано сегодня. Если нет возражений, я предлагаю обсудить детали, не откла-дывая. Заодно нужно определить наши кандидатуры на должность консулов на следующий год.
Все согласились опять. Вальгий хлопнул в ладоши — внутренние двери раскрылись, и рабы стали вносить на подносах различные яства.
Катул попросил соседа Суллы уступить ему место и лёг рядом с Суллой. Корнелий спросил:
— Кто этот Гирций?
— Самый богатый человек Рима, банкир. Он просил передать свои извинения за нанесённую, как ему показалось, тебе обиду.
В глазах Суллы сверкнул металл:
— Почему он не сделал этого сам?
— Потому что он самый богатый человек Рима, — Катул улыбнулся такой непонятливости.
«Что делает его косвенное извинение более оскорбительным» — подумал Сулла и высек в своей памяти имя Гирция крупными буквами.
— Зря я пришёл сюда, — сказал он.
— Я тоже, — Катул снова улыбнулся.
18
Улица Субура располагалась в северном округе Рима, в низине, между Квиринальским, Виминальским и Эсквилинским холмами. В дождливую пору с улиц и склонов этих холмов сюда стекалась вся вода, грязные лужи стояли очень долго, распространяя вокруг смрад нечистот, испражнений и всякой дряни. Лужи доставляли множество неудобств жителям не только этой улицы, но и всего квартала, в особенности женщинам. Жили здесь в большинстве своём бедняки, плебс. Их ветхие дома с обшарпанными, заляпанными грязной дождевой водой, серыми стенами и узкие кривые улочки и проулки с крутыми подъёмами и спусками на фоне домов аристократов богатых и красивых кварталов Карин, Аргилета и Капитолия выглядели запущенными гнойными язвами. Тесная Субура всегда была полна людей по вечерам и детского визга днём; под копыта лошадей проезжавших здесь гонцов, ликторов и других конных часто попадали люди. По вечерам здесь происходили драки между подвыпившими бродягами, бездомными и всяким сбродом — квартал был полон сомнительной репутации таверн, домов свободных женщин, куртизанок и дешёвых нонарий; драки нередко заканчивались убийствами.
Однако молодого Гая Цезаря, спокойного и всегда рассудительного, знала и любила не только Субура, но и жители всего одноимённого квартала. Любили и уважали его не только потому, что его родословная по прямой восходила к предку римлян, легендарному Энею, защитнику Трои. Цезарь, в отличие от большинства Юлиев, не кичился своим происхождением, не был заносчивым и надменным. Он был одинаково добр и обходителен со всеми, кто обращался к нему с просьбами. Он часто ссужал просителей деньгами и очень редко брал проценты, очень мизерные, и брал только потому, что должник сам просил их взять. Сам он к тому же не мог похвастать богатством и роскошью. Цезарь никогда и ни с кем не лукавил, он со всеми был честен и открыт. Когда кто-либо из знакомых или случайных недоброжелателей посмеивался над ним, он неизменно отвечал:
— Во всех отношениях, несомненно, выгоднее быть честным человеком.
Что касалось должностей в магистратуре, он не очень стремился добиваться их. Вследствие этого многие аристократы, выступавшие на государственном поприще, не принимали его в расчёт как соперника. Но, будучи квестором, он с прилежанием и строгостью исполнял свои обязанности, и по истечении срока квестуры не вызвал к себе ненависти со стороны облагаемых податью людей и не оставил после себя долгов, в то время как многим его коллегам по квесторату предъявляли обвинения в казнокрадстве и злоупотреблениях…
Перед скромным двухэтажным домом собралась большая толпа, большей частью женщины. Старая римлянка, известная среди жителей как пророчица и вещунья, громко взывала к окружавшим её людям проникновенным голосом:
— Все, все молите Венеру и Нацию! Молите все! Цезарь ждёт ребёнка! Молите богинь за своего заступника и благодетеля! Не часто найдёте вы подобного ему человека! Пусть же Нация пошлёт ему сына, мудрого и сильного, справедливого и твёрдого, как он сам!
Женщины внимали седой старухе и вполголоса переговаривались между собой, предлагая различные способы для облегчения родов. Их голоса сливались в общий сплошной гул.
Когда в начале боковой улички из-за угла появился Юлий верхом на коне, все повернули головы в его сторону. Голоса смолкли. Цезарь лёгким аллюром подъехал к дому и спрыгнул с коня. Увидев напряжённые лица, обращённые к нему, он с натянутой улыбкой кивнул и попытался себя успокоить: ничего серьёзного, всё будет хорошо, всё будет хорошо.
В доме его встретили брат жены Аврелий Котта с супругой и его сестра. Они были встревожены и напуганы. В другой комнате спорили между собой седой старичок врач, Авл Рупилий, и его сын Авл, который пошёл по стопам отца и уже во многом преуспел. Рупилий Старший говорил:
— Я не пойду на это. Хотя Гиппократ и говорит, что подобного рода операции возможны, хотя многие и следуют его примеру, в Риме никогда и никому не приходилось делать того, что ты предлагаешь. А уж если я, многоопытный врач, сомневаюсь, то ты тем более не справишься.
Молодой человек со стоном возводил очи горе и упорно стоял на своём:
— Если вот так стоять, бездействуя, и рассуждать, делал ты что-либо или не делал, получится у тебя или не получится, мы убьём Аврелию. В нашем ремесле всегда приходится что-то делать впервые. Если не извлечь плод посредством вскрытия чрева, она умрёт. У нас нет выбора, отец. Зато в случае успеха…
— Не спорь со мной, упрямый мальчишка. Ты слишком молод для этого.
— Молод, как сын, но не как врач, — твёрдо ответил молодой человек.
Их разговора не слышал никто, но, видя, что спор затягивается, Юлия, сестра Цезаря, спросила Аврелия Котту:
— Может быть, пригласить другого врача?
Молодой врач тоже не слышал её вопроса, но по движениям губ Юлии, по взгляду и неуверенности на её лице он понял, о чём было спрошено. В глазах у него всё померкло. Как и многие римляне, он был полон честолюбия. В случае успеха его ожидала слава искусного врача, его звали бы во все дома аристократов, а это — деньги, богатство и почёт, а также возможность ездить по стране и соседним государствам и изучать медицину у других прославленных врачей. Он бросился к Цезарю и принялся убеждать его согласиться с тем, что он сможет помочь Аврелии (о том, что именно он хотел делать, молодой Рупилий умолчал).
Цезарь прошёл в комнату жены. Аврелия была бледна, измучена, стонала от часто накатывавшейся боли и поминутно тихо просила о помощи:
— Я согласна на всё… на всё… О, боги, помогите же мне… Сделайте же что-нибудь! О, боги, какая боль!
Не в силах вынести страданий жены, видя уверенность молодого врача, его убеждённый горящий взгляд, Цезарь принял его сторону:
— Может быть, именно жизненная энергия молодости твоего сына и ученика даёт ему такую уверенность, — сказал он Рупилию Старшему.
Старик пробовал возражать, но Цезарь, подстёгнутый криком Аврелии, настоял на своём, и старику пришлось покориться.
— Учти, Юлий, я снимаю с себя всякую ответственность за всё, что может произойти, — проворчал он, но тут же повелительно и энергично стал приказывать: — Готовьте горячую воду, много горячей воды! Чистое бельё, перевязки, бинты! Живо!
Служанки вмиг рассыпались по дому.
Время потянулось мучительно медленно. Котта и Юлия утешали Цезаря. Он их слушал, но не слышал. Он медленно, в тревожной задумчивости мерил комнату шагами и молил Венеру, свою покровительницу, о благополучном исходе родов.
Прошло не меньше полутора часов, прежде чем все услышали крик новорожденного. Не вытерпев, Цезарь влетел в комнату жены, но, увидев её вскрытый живот и услышав гневный окрик младшего Рупилия: «Вон!», тут же выскочил обратно, испуганный и ошарашенный.
— О, боги, что же они делают, что они делают, — бормотал он.
Прошёл ещё час. Дверь приоткрылась, оттуда высунулась хмурая седая голова.
— Можете войти, — буркнул Рупилий Старший.
Цезарь и остальные быстро вошли в комнату.
— Ну? Что? Как? — заголосили они, обступая ложе Аврелии.
— Тише вы, безумцы, — строго осёк их Рупилий. — Ишь, раскричались. Весь Олимп разбудите.
— Жива? — горячо спросил Цезарь, склонившись над безжизненным лицом жены и гладя её волосы.
— Слава богам, с ней всё в порядке. Она проспит до утра, — улыбаясь, до-вольный собой и успехом, ответил молодой врач. — А вот твой сын, Цезарь, слабоват. Его нужно поскорее поставить на ноги.
Вне себя от радости, Цезарь, забыв в такую минуту о благодарности, в порыве выхватил из рук рабыни маленький спеленатый свёрток. Оттуда выглядывало красноватое сморщенное личико. Младенец кричал, кряхтел, кривился и всё норовил освободить ручонки из неприятного плена.
Юлий оглядел присутствующих, поднял сына как можно выше и торжественно произнёс:
— Венера, великая богиня, покровительница рода Юлиев, ты исполнила мои мольбы и желание! О! Жертвы мои тебе будут щедры, весьма щедры! По обычаю, первенца в семье называют именем отца. Я нарекаю его Гаем! Добро пожаловать к нам, Гай Юлий Цезарь!
— Осторожно! — испугалась Юлия, отбирая мальчика у брата. — Отдай его мне, ты размахиваешь им, словно куклой.
Юлий поцеловал сестру. Не пытаясь скрывать своих чувств, воскликнул:
— Виват! Виват! Виват!
— Глупый, — усмехнулась Юлия.
На улице, неизвестно как, тоже узнали о благополучном исходе родов. Женщины радостно закудахтали, и над Субурой поплыло громкое и протяжное:
— У Юлия родился сын! У Юлия родился сын! Слава Юлию! Да здравствует Гай Юлий Цезарь!
Драк и убийств в этот вечер в квартале Субура не было.
(конец 1 Главы)
