ЗАХАР ПЕЛЁВИН Etc.

…Перед зданием, где происходила церемония «Национального бестиария», висело огромное полотнище, в левом верхнем углу которого расположился маленький чёрно-белый Пушкин с неразборчивой надписью «НАШЕ ВСЁ». Основную часть баннера занимало огромное фото Захара Пелёвина, над головой которого подобно нимбу изгибалась пояснительная надпись «НАШЕ ВСЁ-ВСЁ-ВСЁ». На фотографии Пелёвин, остриженный под скобку, в неизменных чёрных очках, пристально всматривался в ведомое только ему пространство. Сам вид его убедительно демонстрировал относительность всего сущего, поскольку было не совсем ясно, косит ли великий писатель под позднеперестоечного Ивана Демидова или тот, в свою очередь, является упитанным клоном какого-нибудь Майкла Джексона, и, ещё было не ясно, кого из них конкретно избрал объектом визуализации покойный борец за ичкерийскую свободу Салман Радуев. Лицо Захара, в целом приятное и умное, портил кривой рот, придававший лицу брюзгливое и циничное выражение. По низу полотна меандром вилась лента, состоявшая из медальонов, в которые были заключены лица Толстого, Достоевского и Чехова, причём получалось так, что писатель попирал их своими огромными разбитыми ботинками. Дагерротипный Пелёвин благословлял паству и мир сучковатым посохом, делая это довольно странным образом: зажав между пальцами левой руки и подняв вверх, так что отчётливо читалось неизбывное уже лет двадцать «Fuck You». «Fuck Yourself, bastard», — подумал начитанный В. и вошёл в здание.

***

Довольно быстро он обнаружил, что в самой церемонии ничего особого интересного не было. По огромному помещению хаотически перемещались писатели, различавшиеся лишь градусом нервного напряжения на лице. Среди пёстрой толпы властителей дум мелькнуло лицо Эдуарда Лимонова, который, пощипывая бородку a—la Trotsky, с некоторой брезгливостью взирал на сотоварищей по писательскому цеху. Удивляло обилие людей, не имевших никакого отношения к ремеслу писателя. Почти сразу же В. наткнулся на беспрерывно кашляющего и матерящегося городского шансонье Сергея Шнуркова, беседовавшего с сильно заросшим неопрятной седой щетиной музыкальным критиком Артемидием Покровским. Последний, вопреки довольно таки солидному возрасту, демонстрировал знание актуальных тенденций: несмотря на весенний холодок, периодически прорывавшийся сквозь постоянно открывавшиеся двери на входе, он был в жилетке прямо на голое тело и мокасинах Gucci без носков. Оба творца были изрядно навеселе. Рядом, сжимая рюмку в кулаке, гоготал ещё более пьяный актёр Михаил Сволота, отпускавший сальные шутки в компании ошалевших от такого изобилия знаменитостей молодых журналисток. По залу голодной стаей шныряли участники популярного в молодёжных кругах «Freak Club» Гагик «Гондон» Уринсон и Серёжа «Плесень» Абба. Моголетняя привычка зубоскалить привела к тому, что на лицах профессиональных весельчаков застыла пугающая волчья гримаса, демонстрировавшая готовность в любой момент разразиться шакальим хохотом. Вскоре к ним присоединился Павлик «Подонок» Freedom, вырядившийся ради такого случая в заляпанный жиром пиджак от дорогого костюма и вывернутые наизнанку джинсы. Развязной походкой он прошёлся по залу и, оглядевшись, присоединился к стайке журналисток. По причине отсутствия карманов шоумен совершал назойливые движения в области паха, наводившие на подозрение о его склонности не по возрасту к пастушескому греху. Почти у самого входа певец Sashka демонстрировал всем желающим полуторалитровую банку с жиром, откачанным посредством липосакции с живота и ягодиц. Напротив него маячил наряженный Гарри Поттером мультиформатный творец Дима «Большой» Б., с метлой для квиддича в руках карауливший Пелёвина, чтобы выкрикнуть ему в лицо горькую сермяжную правду от лица либеральной общественности.

Насмотревшись, В. пошёл искать буфет. Там уже сидели успешные люди из телевизора. Ближе всех к В. находился столик, за которым скромно распивали бутылочку Dalmor Eos две звезды медийного пространства, два Бориса. Лицом к В. сидел знаметитый беллетрист Б. Лядин, автор эпического ретро-гей-детектива в пятнадцати томах о похождениях знаменитого российского вора Елисея Огурцова и его слуги-англичана Златовласки. В. с удивлением обнаружил, что певец истинной мужской дружбы и стальной мускулатуры предпенсионного периода был обрюзгшим одышливым толстяком с лысиной, неопрятной седой растительностью на лице, выглядевшей как очень длинная щетина, так и не ставшая бородой, и добродушно-подловатым выражением лица, как у морских ежей где-нибудь на критском мелководье. Ему аккомпанировал седой джентльмен весьма благообразной наружности, с ухоженной эспаньолкой и профессионально-острым взглядом – адвокат и правозащитник Борис Лядва. В. хватило одного взгляда на Б. Лядина, чтобы узнать хорошо знакомый типаж деляги от литературы, удачно вписавшегося в конъюнктуру и теперь беззаветно служившего Маммоне. Всё то время, что потребовалось В. для того, чтобы дойти до стойки буфета и заказать чашку кофе, Лядва внимательно слушал картавые филлипики Лядина, который поносил некоего Пукина, не успев обвинить того разве что в смерти своих родителей. Время от времени кивая головой, Лядва при этом ухитрился ни разу не открыть рта, судя по всему решив ограничиться пассивно-агрессивной гражданской позицией. Выдохнувшись, Лядин смазал горло элитным шотландским самогоном и наклонился к Лядве, принявшись нашёптывать ему на ухо что-то явно интимное. До В. долетали лишь названия островов с романтичными и пышными именами: Кипр, Мальта, Мен, Каймановы острова. Большинство упоминавшихся терминов он даже не знал, предположив, что если они не их области сексуальных отклонений, то вероятно, имеют финансовое происхождение. Пошептавшись о сокровенном, Борисы вернулись к своим ролям: Лядва внимал, а Лядин перекинулся на «дорогих рассеян», громогласно обличая их лень, пьянство и невежество. «Да что же это такое, — подумал вдруг В., — в какой журнал не сунься, какую газету не открой – тут же какая-нибудь Натаниэлла Геворкян или Данила Пепперштейн начнут объяснять тебе всё про русского человека, каким он должен быть и кого и что он должен любить». От нехороших мыслей его отвлёк звонок, как в театре созывавший гостей на открытие церемонии.

***

Перед самым началом торжественного открытия «Национального бестиария» в зал вбежал запыхавшийся молодой человек очень бойкого вида, которому для завершения образа не хватало только что пионерского галстука и горна.

— Так, так, ага, — удовлетворённо проговорил он скороговоркой, вертя головой во все строны и энергично кивая неведомо кому. Затем столь же стремительно он протянул руку стоявшему рядом В.:

— Серёга.

— Вован, — немного подумав, ответил В.

— Ваван? – лукаво усмехнувшись, переспросил Серёга.

— Да не, просто Вован, — в свою очередь улыбнулся В.

Продолжая усмехаться, Серёга быстро осмотрел зал.

— Так, Захарка, Борян, Сеня, Димон здесь, — тараторил он. – А этот пришёл?

— Который этот? – на всякий случай уточнил В.

— Ну, этот, который без соли пуд говна сожрал в своих книжках.

— Ах, этот… Нет, этот не приходил.

Вручению премий предшествовало нечто среднее между мастер-классом и публичной лекцией на тему «Убей пидораса в себе», которую Пелёвин прочитал, не снимая чёрных очков. Захар читал глуховатым голосом, время от времени покашливая. Во время лекции демонстрировалась видеоинсталляция, представлявшая собой проекцию страниц детгизовского издания «Федориного горя» К. Чуковского, в котором ненужное было вымарано чёрным маркером. В результате зритель мог разобрать всего несколько строчек – остальное было забито чёрным цветом, убедительно демонстрировавшим мертвящую власть тоталитарного строя над душой художника. В своей совокупности они создавали краткую, но пронзительную историю латентного гомоэротизма в Стране Советов:

«Было нам у бабы худо,

Не любила нас она,

Била, била нас она»

***

Мы поломаны, побиты,

Мы помоями облиты

***

Оттого-то мы от бабы

Убежали, как от жабы

***

А бедная баба одна,

И плачет, и плачет она.

***

Долго, долго целовала

И ласкала их она

***

Да к Федоре прямо в печь!

Стали жарить, стали печь

***

Словно жар горит,

И пыхтит, и на бабу поглядывает

Поправив чёрные очки, Пелёвин испытующе взглянув в зал, отчего стал очень похож на клавишника группы Pet Shop Boys Криса Лоу, после чего перешёл собственно к лекции. «Если вы спросите курортника из бюджетного отеля в Хургаде, отчего он натягивает на своё пузо рваную футболку с надписью «Я родился в СССР», ответ будет совершенно таким же, что и у бомбилы из города Красные Клинья, который лепит на лобовое стекло стикер с Лениным, испытующе всматривающимся в строителей россиянского капитализма. Оба они ответят вам так: «Это была великая и могучая страна, которую погубили пидорасы». Затем он умело ввернул известный анекдот о пидорасе в хорошом смысле слова. Начав довольно складно и даже, что называется, с огоньком, Пелёвин, однако, довольно быстро сбился на привычные инвективы совку и тотальному Гулагу вокруг. По ходу чтения лазерной указкой он выхватывал нужную строку, выстраивая весьма затейливую конструкцию, соединявшую несоединимое – давно уже не свежую мысль о рабской славянской душонке и освежающее своей новизной утверждение, что, по сути, нет никакой разницы между Лениным и Кришной. Слушая его, В. в очередной раз задумался над тем, что же за детство было у этого человека. Хотя воображение рисовало пахучий таёжный барак где-нибудь в верховьях Оби, жизенный опыт подсказывал, что оно вполне могло протекать и в элитной московской школе с углублённым изучением английского языка. Он вспомнил своё краткое знакомство с великим писателем. Поводом к нему стал рассказ Пелёвина, сканированный и вывешенный В. на одном из сайтов. Почти сразу же он получил отклик. Увидев аватар, сопровождавший сообщение, В. почувствовал щемящее чувство в груди: благообразный Пелёвин с ухоженной евробородкой исключительно внутренним зрением озирал поля трансцедентальных битв. Письмо было написано так изыскано, что его не постеснялся бы сам Набоков. Пелёвин писал: «Милый В.! Некоторое время уже я ощущаю Вашу деятельность, лишающую меня скромного литературного заработка. Однако, признайтесь, ведь Вы тоже чувствуете себя писателем? Я ведь угадал? наверное, пишите роман?». С понятным волнением В. сел писать ответ, но по какой-то, не до конца понятой им самим причине, он всё время сбивался на глумливый тон: «Уважаемый Захар Олегович! С радостью и волнением прочитал я Ваше письмо. Трудно передать чувства, с которыми я внимал словам человека, умудрившегося при жизни стать классиком русской литературы, написав при этом тексты, в которые в XIX столетии не решились бы завернуть даже селёдку, отправляясь на пикник на Васильевский остров…». Помучавшись, В. в конце концов написал небрежно-почтительное «ах, спасибо, спасибо, спасибо», но Пелёвин больше не являлся из своего литературного лимбо, по-видимому, рассердившись на молодого дурака.

В. украдкой огляделся. Как он успел заметить, из ближайшего угла на Пелёвина бросал восхищённые взгляды почти молодой человек атлетического сложения, одетый во всё черное. Его длинные волосы были стянуты в хвост резинкой с изображением черепа и двух скрещенных костей. Время от времени он бросал короткие реплики своей спутнице, неумело матерясь при этом с украинским акцентом. В. вспомнил, что видел его на входе, когда производившие досмотр гостей охранники пытались изъять у новоявленного Самсона два калёных гвоздя огромного размера (наскольку было известно В., плотники называли их «трёхсотками»). Почти молодой человек горячо доказывал им, что это осиновые колья в хартленд мирового зла, сильно ругаясь при этом, хотя у В. всё же сложилось впечатление, что он больше старается для спутницы, девушки с вдохновлённым лицом, имевшим энергичные, но довольно резкие черты.

Закончив под оглушительные аплодисменты (не хлопал только сидевший неподалёку могучий старик с львиной гривой, который в одной руке сжимал иконку с Христом Пантократором, а в другой – календарик КПРФ с портретом Верховного Главнокомандующего РККА), Пелёвин поднялся на сцену. После непродолжительного кривляния, ставшего непременым атрибутом мероприятий подобного рода, актёр Константин Гайкин объявил Захара победителем номинации «Лучшее прозаическое произведение» за роман «S.T.A.F.F». Вновь испытующе поглядев в зал, Пелёвин кратко поблагодарил жюри и всех своих читателей, проявивших интерес к его скромному произведению, всего лишь описывающему повседневные будни карго-элиты в криптоколонии Rushka. От денежной составляющей премии он отказался, предложив одну её часть перевести на счёт детского дома в Хамовниках, а другую – в фонд спасения Битцевского парка. Под грянувшие оглушительные аплодисменты Пелёвин спустился в зал и, окружённый поклонниками и параситами, стремительно направился к выходу. Примерно в середине пути его перехватил «Большой» Дима Б., который бросил в великого писателя квоффл, окрашенный в оранжевый цвет, но промахнулся. Пелёвин оглянулся, смерил его взглядом и незамедлительно продемонстрировал поэтишке всё ту же травиальную комбинацию с противопоставленным ладони средним пальцем. После чего покинул церемонию под одобрительный шум зала. «На Гоа, в Морджим поехал», — взволнованно проговорил стоявший неподалёку от В. лысоватый бородач маленького роста, выглядевший антисемитской карикатурой на Карабаса Барабаса (кажется, на Руси таких называли карлами), в котором он опознал владельца одной из популярных радиостанций. В зале то и дело прокатывалось «Гоа!», сопровождавшееся одобрительными выкриками и энергичными рукоплесканиями. «М-да», — уныло подумал В., — «куда уж там Толстоевскому с записками известными…».

***

Бродя по залу во время фуршета, которым продолжилось вручение премий, В. столкнулся со своим однокурсником, который беседовал с Сеней Ромчиным – хмурой звездой «нового реализма». Познакомив их, однокурсник неожиданно исчез, устремившись вслед за бездыханным телом Артемидия Покровского, которое несли сразу трое официантов. Неловко покашляв, мужчины уставились друг на друга.

— Я читал ваши книги, — сказал В., переминаясь с ноги на ногу. – Мне в принципе всё нравится. Мне вот только одно непонятно.

— Что именно? – спросил Ромчин, впиваясь в лицо В.

— А почему у вас всё время герои издают какие-то недочеловеческие звуки? Они постоянно и немотивированно, буквально через страницу, говорят «у-у-у», без разницы, что делают, кролика едят или бабу дерут.

— А я ведь вас помню, — прищурился Ромчин. – Вы на семинаре в Липках читали свои рассказы прошлой осенью. И я вот чего хочу спросить – а чего ваши герои всё время блюют? У вас что, желудок слабый? Или вы руки перед едой не моете?

— Ну, я не знаю, — растерялся В. – Это такая метафора.

— Вот и у меня метафора, — новый реалист схватил рюмку с подноса у пробегавшего официанта и залпом выпил, раздражённо кивнув на прощание.

Несколько обескураженный общением с выдающимися и просто великими писателями, В. отошёл к колонне и взял со стола одну из книжек. Она оказалось продолжением прогремевшего несколько лет назад романа Мини Сергеева «Мой тух(л)ес». Листая книгу, В. через непрдолжительное время стал ощущать огневые взоры, которые бросал на него жгучий брюнет, маячивший неподалёку. Умело небритая физиономия, рубашка-поло кислотного цвета с надписью «I ☻Putinka» и кроссовки с поддувом выдавали мятежную душу, разрывавшуюся между образами таких знаковых деятелей мировой культуры как Jeorge Michael и Jamiroquai, хотя в реальности Миня больше всего смахивал на бухарского еврея, здорово поднявшегося на торговле урюком и кое-чем ещё, поставлявшемся по дисконту прямиком из американской зоны ответствености в Афганистане, в силу чего большую часть времени он проводил теперь в ресторанах Аркадия Новикова. Сжимая в волосатых ручищах стакан с «White Horse», Сергеев подкрался к В., пытаясь из-за его спины увидеть, что тот читает. Удостоверившись в том, что читают его, Миня решил начать общение.

— Ну чё, как ваще? – небрежно спросил он, кивая на книжку.

-Да, в общем, нормально, — пожал плечами В. – В русле дискурса, так сказать. Всё содержание можно уложить в одну фразу.

-Чо? – не понял певец продвинутого поколения. — Какую фразу?

-«И я взял ещё сто грамм виски», — сказал В., непроизвольно вжимаясь в колонну.

— Да ты на стакане что-ли? – недоуменно-рассерженно спросил Сергеев.

— Скорее на рюмке, — обдумав вопрос, осторожно ответил В.

— От лузера слышу, — рявкнул, на всякий случа й отодвинувшись, Миня.

Он присоединился к ближайшей группке писателей, тут же принявшись что-то живо обсуждать, однако в течение ближайших десяти минут Сергеев несколько раз поворачивался и бросал на В. косые взгляды.

— О, это очень хитрый парень, — прозвучал за спиной В. голос Серёги. – Всем рассказывает, что тащится от Бегбедера и Сорокина, а сам прётся от Истона Эллиса. Считает его своим духовным учителем.

— Интересно, был бы счастлив учитель, узнав о таком ученике, — пробормотал В, в очередной раз почувствовав на себе недовольный взгляд Сергеева.

Он поманил пальцем Серёгу и, понизив голос, сказал:

— Есть важная информация: Эллис сам прётся от Скота Фитцджеральда и Трумена Капоте. Ну, может ещё немножко от Хемингуэя. Так что Мине ловить тут нечего – это как бы не наш тренд.

Серёга остановился, выпучив глаза.

— Старик, это ты хорошо сказал, — взволнованно затараторил он после секундного молчания, — очень хорошо, это надо будет запомнить. Ведь я буквально вчера об этом же думал. Перечитываю «Крушение» – и как молнией по мозгам: а ведь Эллис косит под Фицджеральда. Ты извини, старичок, но я побежал: надо общаться, надо много движухи, чтобы выжить в литературных джунглях. Вот, поговори с Олей, она только из университета.

— Вообще-то я – Лена, — обиженно отозвалась невысокая девушка с простым и приятным славянским лицом, какие так любят высшие государственные чиновники, беседуя с избранными представителями рассеян где-нибудь в Чухломе или Урюпинске.

— А я Вован, — представился В., у которого от всего происходящего голова шла кругом.

Лена округлила глаза, но промолчала. Из плотной толпы одновременно разговаривающих, выпивающих и закусывающих писателей вновь появился Серёга.

— Старик! – закричал он. – Бери Олю и дуй за мной.

Как выяснилось через несколько секунд, за одной из колонн сложилась тёплая компания из нескольких критиков, одного писателя и двух представителей практически не встречающейся в природе породы «светских львов», скучковавшихся вокруг литровой бутылки «Столичной» и подноса с канапе, выпрошенного у официантов. Подошедшим вместе с Серёгой В. и Лене тут же сунули по пластмассовому стаканчику с водкой.

— А ведь как прав Проханыч, — сипло сказал один из критиков, переводя дух и заглатывая канапешку, — как чертовски верно он ухватил суть: говно этот вискарь супротив водки.

Присутвовавшие дружно крякнули, выразив своё положительное отношение к сказанному этим простым, но таким родным звуком. В. поднял стаканчик и приветственно махнув им новообретенным друзьям, выпил.

— А кто такой Проханыч? – спросил он и сам ответил. – А, этот, человек с яйцом. Хорошо, кстати.

— Ну дык, могём ведь, — горделиво произнёс один из критиков, приняв оценку на свой счёт.

— Это ведь аллюзия на «Man with Golden Gun»? – полюбопытствовал В.

— Может быть, может быть, — ответил критик, взявшись за бутылку водки и загадочно улыбаясь.

При этом реплика В. по всей видимости затронула в его душе какие струны, поскольку значительная часть водки попала вместо рюмки на его брюки.

— Друзья! — вскричал единственный в компании писатель, после того как все выпили по-новой. — Помогите с названием. Написал совершенно гениальный роман про современную жизнь, но уже второй месяц не могу придумать название.

— Название – это очень важно, — назидательно сказал второй критик, берясь за последний бутерброд. – Название должно быть энергичным, взрывным, чтобы сразу брать за жабры потенциального читателя.

— А ещё лучше критика, — загоготал с набитым ртом его коллега по ремеслу.

— Так что с названием? – нетерпеливо спросил писатель, выливая остатки водки в свой стаканчик.

— Назовите так, — решился В. – «Жить не во ржи».

— Как? – удивился писатель, залпом выпивая оставшееся.

-«Жить не по…жри», — повторил он уже заплетающимся языком. – А чего, мне нравится.

Завязалась приятная, ни к чему не обязывающая – ни к дальнейшему знакомству, ни к демонстрации своего истинного отношения к обсуждаемым вопросам – беседа. Подводный камень обозначился, когда В. по оплошности нелицеприятно отозвался о Пелёвине.

— Позвольте-ка, — сразу же протрезвел один из критиков. – А что вы имеете против нашего великого писателя?

— Против вашего великого писателя я, собственно, ничего не имею, — довольно резко сказал В, — за исключением того, что после Миллениума он не написал ничего такого, что не пришлось бы по вкусу офисной обслуге московского капитала и не соответствовало бы её, этой обслуги, интеллектуальному уровню и эстетическим запросам.

— Так он и до этого ничего такого не писал, — резонно возразил писатель. – Просто обслуга была другая.

— А ты дерзкий! – погрозил пальцем не то писателю, не то В. первый критик.

— Хорош гнать на Пелёвина, — вмешался его сотоварищ. – Все горазды его помоями поливать. А вот ты сам можешь так написать?

В приятной до того беседе обозначилась неловкая пауза. В. нервно огляделся. Вечер явно подходил к своему завершению. В пустеющем зале официанты разносили чай и пирожные.

— Извините, — махнула рукой Лена проходившему мимо них юному халдею.- А можно мне тоже чаю? Зелёного?

— Да, конечно, — ответил тот, собирая на поднос пустые рюмки и тарелки с бутербродными огрызками.

По пути он щёлкнул кнопкой электрического чайника. Почти сразу же послышался шум нагреваемой воды. В. потёр переносицу, пытаясь ухватить промелькнувшую мысль. Спустя несколько секунд он заговорил, довольно умело подражая пелёвинской манере выступления на публике.

— Знает ли среднестатистический потребитель бытовой техники, выбирая не только недорогой, но и отрадный для глаз электрический чайник Vytek, что за этой торговой маркой стоит не просто скромное акционерное общество, зарегистрированное одновременно в Лихтенштейне и Шанхае, Китайская Народная Республика; что, оглаживая корпус и пытливо изучая подошву чайника он оказывается сопричастен глобальным экономическим процессам, связанным с переносом промышленного производства из стран «золотого миллиарда» на переферию «третьего» мира; что за любой абстрактной идеей, воплощённой в значке, изображающем не то глаз, не то жопу скрывается пронзительная человеческая история. Также трудно сказать, мог ли предпологать Витёк Гунявый, пятнадцати лет от роду заглянувший в подвальную «качалку» в родных Люберцах, что его именем назовут электрические чайники, утюги и даже микроволновые печи, победившие коммунизм на заре его юной жизни. Прорвавшись сквозь бури и торнадо эпохи первоначального накопления капитала, разрулив свои дела не только с «измайловскими» и «казанскими», но даже «питерскими», что уж точно указывает на то, что он был человеком не последним в своём непростом деле, Витёк осел в тихой и надёжной как презервативы SICO Австрии, где инвестировал свои капиталы в производство дешёвой, но качественной бытовой техники на паях с местным смотрящим Сёмой Фраерманом и певцом Макаром Андреевичем, искавшим способ быстро, но надёжно пристроить кое-какие деньжата. Как рассказывают, название новому бренду дал сам отец-основатель, лишь в зрелом возрасте узнавший, что предмет мучительного вожделения его юношеских лет, японская музыкальная аппаратура SONY, за которую тогда без раздумий он продал бы не только свою порядком подобветшавшую Родину, но и Сильвестра Сталлоне и Арнольда Шварценнегера, вместе взятых, была названа по имени племянницы одного из владельцев этой компании. Поправив с утра дрянным «Мартелем» всего лишь десятилетней выдержки расшатанные неумеренным употреблением живительного боливийского порошка нервы, во время деловых переговоров с партнёрами он резонно заметил, что название Vytek ничем не хуже имени какой-то узкоглазой сикалявки, намертво прилипшему к одному из лучших образцов японской электроники…

— Ух ты, — восхищённо округлила глаза Лена. – А дальше что было?

— Пока сам не знаю, — признался В. – Но я отчётливо вижу кульминацию этой истории. Пресытившись благами пресловутого потребительского общества, Витёк Гунявый задумывается о проблеме бессмертия. Опускаем его духовные метания и поиски и переходим к финалу. Витёк летит в Китай, где на одном из металлургических комбинатов производят электрические спирали для его чайников. Прибыв в Ухань, где находится штаб-квартира Wuhan Iron&Steel Company, он убеждается в правильности сделанного выбора. Ухань не просто густонаселённый город, находящийся в самом центре материкового Китая, в месте слияния рек Яньцзы и Ханьшуй. Это ещё и агломерация, состоящая из трёх частей: Учан, Ханькоу и Ханьян, что по убеждению Витька, является языческой проекцией на местности христианской концепции троицы. Далее наш герой принимается за дело. Сначала он организует крестный ход, который до глубины души поразил местных жителей. Для того чтобы доставить необходимое число священников во главе с митрополитом Рязанским и Катынским, Витёк организует чартерный рейс из Москвы в Ухань. На правом берегу Янцзы, неподалёку от Башни Жёлтого Журавля он закладывает часовню, которой жертвует свою коллекцию сибирских икон. Однако истинная развязка свершается поздней ночью, в полном соответствии с расчётами самых высокооплачиваемых мастеров китайского гороскопа. На исходе часа Быка, когда тот переходит в состояние Тигра, Витёк взошёл на пятую домну Ушаньского металлургического комбината, откуда бросился в кипящий чугун, чтобы навеки связать себя со стихиями Огня, Воздуха, Воды и Земли. Заранее им было сделано распоряжение относительно судьбы металла, произведённого той злополучной ночью. Примерно треть пошла на производство ограниченной партии электрических чайников класса премиум «Vytek Luxury Mortal Edition», сразу же поступившей в распоряжение торгового дома «Sotheby‘s». Вся прибыль от их продажи должна была поступить на счета Фонда спасения диких журавлей, организованного при содействии Правительства г. Москвы. Говорят, что именно соперничество между российскими миллиардерами Романом Абрамовичем и Борисом Березовским, пытавшихся завладеть одним из чайников этой серии, послужило истинной причиной затяжного судебного процесса между ними. Некоторые досужие умы пытались связать вспыхнувшую страсть к орнитологии у президента России, закончившуюся травмами странного рода, тут же окутанными информационным туманом, с безвременной смертью Березовского, повесившего самого себя на шёлковом шарфу. Остальной металл пошёл на производство спиралей для массового потребителя чайников, причём их дистрибьюция осуществлялась под строгим контролем солидной аудиторской конторы в соответствии с указаниями генератора случайных чисел. Так что, когда ты щёлкаешь кнопкой, чтобы испить вечерком зелёного чаю из дрянного пакетика – помни, что возможно, вместе с душистым травяным настоем ты получаешь частицу жизненной силы Витька Гунявого, унёсшего с собой в огненную бездну проклятие советской Атлантиды.

— Фу ты, — судорожно вздохнула Лена, отодвигая от себя чашку с остывшим и недопитым чаем. – Да ну тебя с такими рассказами. Ты лучше скажи, ты сам над чем сейчас работаешь?

— Пишу повесть из жизни молодёжи. Этакий мультижанровый триллер, нечто среднее между Гаем Риччи и Ларри Кингом, только в прозе.

— Ларри Кинг – это американский тележурналист, ведущий шоу «Larry King Live».

— А-аа, ну тогда Винсом Кларком.

— Винс Кларк – это английский гомик из группы «Erasure». Правда, он один из создателей «Depeche Mode». Ты, наверное, имел в виду Ларри Кларка?

-Точно.

— Здорово. А как назовёшь?

— «Пиво, стринги, два кондома».