Антигона и ее братья (отрывок 2)

Аргия

Почему-то мужчине легче всего считать, что во всем повинна женщина. Полиник и сам еще недавно склонен был полагать, что всю эту кровавую похлебку заварила именно она. Боги, какая чушь! Да, она тщеславна и глупа (ибо тщеславных и умных женщин просто не бывает в природе), да, она изобретательная бездельница, считающая сладострастие признаком незаурядности, и все движения и привычки соразмеряющая с тем, возбуждают они мужчин или нет. Да, она втайне мечтала пройти, подобно победоносной Афине, по улицам поверженного града, холодно озирая испуганных и восхищенных горожан. Да, она не простит его, вернувшегося с войны ни с чем.

Она умела сбросить с себя одежды так, что мужчине, даже вполне сведущему в ее любовном списке, впрямь начинало казаться, что она это делает впервые, и в порыве ранее неведомой страсти.

Она умела с таким брезгливым недоумением пожать плечами, отсылая прочь своих кратковременных обожателей, что тем впрямь начинало казаться, что ничего, собственно, и не было, а лишь мираж, разгоряченное воображение.

Она позволяла избранникам полагать, что они значат в ее жизни много больше, чем их предшественники, но иногда, когда считала нужным, могла ясно дать понять, что это отнюдь не так. Вместе с тем, считая ревность слишком сильным оружием, не пользовалась им слишком часто.

Она умела и любила вызывать страсть, но была, тем не менее, подчеркнуто холодна на любовном ложе. То ли от природы, а то ли оттого, чтоб не привязывать к себе слишком уж тесно.

Она не была красивой, но она резонно считала, что искусство быстро и в нужное время вызывать страсть никак не связано с цветом глаз, чертами лица и линией бедер. Привлекательность – последнее пристанище тех, кто лишен изобретательности, полагала она.

Она до обморочных судорог боялась крови, но втайне мечтала о скрестившихся ради нее мечах, и очень часто вполне добивалась желаемого.

Случилось это и с Полиником.

Это было ночью того самого дня, когда он прибыл в Аргос из Фив после ссоры с Этеоклом. Ярость, боль и досада не улетучились за два дня непрерывной бешеной скачки, а лишь растворились в крови, стали частью его сути. Кстати, за все эти два дня он ни разу не вспомнил об Аргии.

Стражу, не желавшую пропускать Полиника в город, урезонил по случайности оказавшийся поблизости Тидей. Он склонился и что-то пошептал на ухо старшему. Тот глумливо осклабился, кивнул и склонился в шутовском поклоне.

У самого царского дома Тидей, всю дорогу многозначительно молчавший, вдруг не сдержался:

“Теперь ступай к Аргии, счастливец. Она утешит. Женщины любят изгнанников. Тем более столь изысканного происхождения”.

Полиник сдавленно улыбнулся и промолчал.

“Тебе не стоит говорить со мной так, Тидей”, – сказал он ему потом, уже у дверей комнаты Аргии. Хотел на том распрощаться, но Тидей неожиданно, чуть не отпихнув его плечом, вошел вместе с ним, даже чуть впереди.

Была глубокая ночь, но Аргия не спала, видно, успели предупредить. Встретила его подчеркнуто холодно. Лениво предложила рассказать, что приключилось, но слушала невнимательно, досадливо морщилась, когда Полиник говорил слишком громко, и употреблял крепкие выражения, откровенно переглядывалась с Тидеем. Чем несказанно его обнадежила: именно так она всегда обращалась с теми, к кому охладевала.

“Вот что, – взорвался вдруг Полиник, – нельзя ли сделать так, чтоб этот твой приятель нас оставил. Мне кажется, он скучает”.

“Нет, пусть останется, – улыбаясь, возразила Аргия. – Он мой молочный брат, мы вместе…”

“Поздравляю вас, – побагровел Полиник. – Но, мне кажется, тебя уже не кормят грудью. Уж не знаю, как вас, молодой человек!”

Тидей схватился за меч, но Полиник расхохотался, плюнул ему под ноги.

“Эй, Аргия, – крикнул он, – прикажи-ка своей комнатной собачонке успокоиться, не то придется оттаскать ее за загривок.

Схватка была короткой, да и не было никакой схватки, меч Тидея в считанные мгновения со звоном упал на пол, сам он был сбит с ног и, ударившись затылком, потерял сознание. Аргия с криком бросилась к нему, схватила его за голову, осыпала какими-то неистовыми поцелуями. Была ли она искренна, сказать трудно, однако когда разъяренный Полиник выскочил из комнаты, едва не повалив прибежавшего на шум отца Аргии, она быстро поднялась на ноги, начисто утратив к поверженному Тидею всяческий интерес.

“Тидей, – холодно сказала она ему, – по-моему, тебе уже лучше”.

“Да. Сейчас все пройдет. Так вот, я хотел сказать…”

“В таком случае, ступай. Я устала сегодня. Право же, ступай.

Тидей, пошатываясь, поднялся на ноги.

“Передай Полинику. – Тидей впервые глянул на Аргию, не пытаясь спрятать злобу. – Он еще сильно пожалеет, что не перерезал мне сегодня горло. Теперь – моя очередь. Передашь?”

Аргия равнодушно пожала плечами и отвернулась, давая понять, что разговор считает законченным. И тогда произошло уж вовсе неожиданное. Тидей в бешенстве схватил ее за плечи, развернул лицом к себе.

“Так ты слышала, что я сказал?!”

“Тидей, да как ты смеешь?!” – Аргия ничуть не испугалась, ее даже позабавило искаженное от ненависти лицо Тидея и его задушенный крик.

“Отчего же, сестрица?! Я ведь не прошу, чтобы ты спала со мной, извивалась, как змея, шептала на ухо непристойности, чтоб танцевала голая на столе, как ты это делаешь с ублюдком Полиником. Я только прошу передать. И все!

“Хорошо. Передам. Ты слышал? Теперь отпусти. Отпусти, или я позову людей.

И тогда Тидей отпустил ее, церемонно, в пояс поклонился и вышел.

***

Поднятая на ноги дворцовая стража схватила Полиника и отвела в подвал, где он, на удивление всем, завалился на дощатую лавку и немедленно заснул. Проспал беспробудно до полудня, пожалуй, проспал бы и до самого вечера, ежели б его не растолкали и не привели к Адрасту.

“Полиник, сын Эдипов, отпрыск рода Кадмов. Верно ли я назвал тебя?” – спросил Адраст.

“Боюсь, что да”.

“Боюсь также, что тебя трудно назвать учтивым гостем”.

“Ваша правда, государь. Однако…”

“Если вообще возможно назвать гостем человека, который среди ночи пришел незваным в чужой дом, затеял какую-то поножовщину и…”

“Да, но Тидей…”

“Тидей живет в моем доме. Его происхождение столь же мало касается тебя, как твое – его. Полиник, что бы ты стал делать с чужестранцем, который ночью ворвался бы в дом твоего отца, ос­кор­бил твою сестру, чуть не убил ее молочного брата, если б таковой был, грубо толкнул твоего отца?”

Полиник понуро молчал.

“Увы, ответ очевиден. Ты ставишь меня в сложное положение, По­линик. Арголида – не данник фиванских царей. Прощать такие выходки, значит покрывать позором не только себя, но свой народ”.

“Делайте со мной что хотите, – Полиник мрачно ощерился. – Мне все равно”.

“Все равно тебе будет в могиле. Ты же покуда вне ее, хотя она, не скрою, уже почти вырыта. А ты, между прочим, знаешь, почему ты все еще жив?”

Полиник равнодушно пожал плечами.

“Так знаешь или нет?” – повысил голос Адраст.

“Не знаю, – вновь пожал плечами Полиник. – Я же говорю, мне все равно”.

“Однако я скажу, ибо не очень верю, что тебе так уж все равно, – насупился Адраст. – За тебя попросила Аргия. Женщины неразумны, сколько живу, столько в этом убеждаюсь”.

“Аргия? – Полиник наконец изобразил нечто похожее на удивление, хоть на самом деле вовсе не удивился. – Никогда бы не подумал”.

“Тем не менее, это так, – приободрился Адраст. – Я же сказал, женщины неразумны. Тем более разумными надлежит быть нам, мужчинам. В какой-то степени я ведь даже могу тебя понять, – смягчился Адраст, – порой трудно собой совладать. У меня ведь тоже сын, чуть моложе тебя. Тоже вспыльчив сверх меры. Кстати, Кианипп сейчас у вас, в Фивах. Не случилось бы с ним беды. В городе смута, говорят”.

“Кианипп?! – Полиник побледнел. – Вы сказали…”

И он вспомнил вдруг, что, собственно, с тем и прибыл он в Аргос, чтобы рассказать о смерти Кианиппа. Торопился, гнал колесницу. Зачем? Чтобы с выражением скорби поведать о смерти того, к кому всегда был глубоко равнодушен, более того, убил бы сам, очутись тогда в корчме “Гнездышке”. Принесшему дурную весть грозит немилость, но принесший дурную весть своевременно со временем будет помянут добром.

Правда, рассказать он предполагал Аргии. Теперь придется сделать это ее отцу. Впрочем, теперь уже отступать, как будто, некуда.

И Полиник поведал все без обиняков, вначале – торопливо и сбивчиво, стараясь не глядеть на беспомощно расплывающееся лицо Адраста, затем – спокойно, взвешивая каждое слово, следя исподлобья за собеседником. Искренность, когда она выгодна, обретает тройную силу. Под конец она даже не пытался изображать сочувствие, понимая, что Адрасту сейчас все безразлично.

Закончив, он с почтением поклонился и отошел в сторону. Долгое, сдавленное молчание несколько озадачило его.

“Ты, брат убийцы моего сына, пришел мне все рассказать? Ты или глуп, или безрассудно храбр, или изощренно хитер. Клянусь, если бы не Аргия…”

“Я уже сказал, что не участвовал во всем этом, и…”

“Потому что тебя там не было. Допустим, так. Хотя это еще стоит проверить. Но если б ты там был? Что тогда?”

“Напомню: мою мать назвали шлюхой, – Полиник побледнел. – Теперь попробуй ответить на этот вопрос сам, Адраст, сын Талаев”.

Адраст вдруг ссутулился, махнул рукой и обессилено сел на пол.

“По крайней мере хоть не трус, будь ты проклят. Хоть не лжешь. Поди прочь. Сейчас я хочу быть один”.

“Да, но я в темнице, я не смогу выйти отсюда…”

“Прочь! Я сказал – прочь!!” – Адраст вдруг перешел на жалобный, плачущий крик. Он бессильно тряс седой головой, судорожно, по-женски всхлипывал. – Сможешь. Тебя выпустят. Еще бы не выпустили! Ступай к Аргии, она ждет. Расскажешь ей, только не сейчас, утром, когда она насытится. Покрытая телка легче переносит боль”.

Он так и сделал. Аргия перенесла боль действительно легко. И не потому что была пресыщена любовью. Она была равнодушна к Кианиппу, и даже узнав о его смерти, не посчитала нужным явить скорбь.

“Почему это тебя удивляет? – сказала она. – Нет, если тебе угодно, я могу, прямо сейчас, в постели произвести траурную церемонию. Даже с удовольствием, если это тебя возбуждает.

“Тебе не жаль его?”

“Жаль? Да мне всех жаль. Я вообще хочу, чтоб все жили вечно и никто бы не умирал, кроме нищих и прокаженных. Но, знаешь, каждый почему-то умирает. Каждый день кто-нибудь да умрет. Последние годы Кианипп вызывал у меня страх. И ничего более. Он был жесток, как вепрь, вид крови приводил его в неистовство. Как-то он убил человека на моих глазах. Просто потому, что не мог остановиться. Из моей жизни уйдет страх, почему я должна скорбеть по этому поводу? Разве я не права? Разве не все думают так же, как я?”

“Не знаю. Моя сестра, к примеру, так бы никогда не сказала”.

“Антигона? – Аргия зло рассмеялась. – Ах, эта Антигона! Верно. Она бы рыдала, не утихая семь дней. А думала бы при этом так же, как и я”.

“Не говори так. Она…”

“Она такая же шлюха, как и я. Хотя те, кто с ней спал, как я слышала, от нее не в восторге. Отчего же ты тогда на мне женился, такой распущенной и циничной? Женился б на свой сестрице, это ведь вполне в духе вашей семьи”.

“Повтори что ты сказала”. – Полиник глянул на нее рас­ши­рив­ши­ми­ся от ярости глазами.

“По-моему ты слышал”.

Полиник ударил ее наотмашь ладонью по лицу, сбросил на пол с ложа. Затем за волосы рывком поднял с пола на колени.

“Ты никогда больше ничего не скажешь о моей семье, – прорычал он – Затем отпустил и добавил уже спокойнее: – Никогда. Поняла?!”

“Поняла, – Аргия провела ладонью по разбитой нижней губе и вытерла руку о кружевное покрывало. Никогда не скажу, – она говорила, не сводя с него тускло остекленевших глаз, – Ну разве что мне еще раз захочется, чтобы меня вот так – за волосы и на колени. Мне это даже понравилось, суженный мой. Так со мной еще никто, ты слышишь, суженный мой? Я этого никогда не забуду”.

“Понравилось? ” – Полиник хмуро отвернулся.

“О да! Возможно, я еще захочу. И ты это сделаешь. Но уж только когда я сама попрошу…”