Счастливое время

Один. Один.

Господин президент проснулся и привычным отеческим взором окинул страну. Страна приветствовала его многосотмилионным хором голосов счастливых инженеров, программистов, писателей, поэтов, историков, конструкторов, архитекторов, музыкантов и остальных, работающих на благо её мощи, процветания и могущества. Великая радость осознавать себя стоящим у руля этой сильной и счастливой державы…

У него было имя. Имя ему дали с рождения, потому что так положено – при рождении каждому ребёнку давать имя, хотя уже тогда все знали, что имя это сотрётся в ежеминутной человеческой благодарности. Своё имя он забыл так же, как забывал огромные потоки информации, проходящие через него каждый день, отфильтровывая из них только то, что может пригодиться. Для всех – для себя, для детей, для окружающих его чиновников, министров, депутатов и других людей, приходящих к нему на приём, он был просто Господином Президентом. И даже после обильных любовных утех жена его по-другому не называла, настолько естественным казалось ей такое обращение. «Господин Президент, мне было очень приятно», — часто говорила она в таких случаях, ложась на спину и закуривая, глядя в огромное зеркало на потолке. «Спасибо, Госпожа Первая Леди», — отвечал Господин Президент, погружаясь мыслями в предстоящие государственные дела, ибо по исполнении супружеского долга нужно обязательно исполнять долг государственный.

Он любил свою жену, такой же искренней любовью, как свою страну и свой народ, а жена, страна с народом отплачивали ему тем же. Во время своих частых поездок по стране он всегда видел счастливые улыбающиеся ему лица, чистые города, утопающие в зелени деревьев, деревни с уютными красивыми домиками, окружённые садами с цветущими яблонями, леса, в которых можно было иногда с дороги разглядеть диких животных…

Один. Два.

««Водку уже затем пить надо, что она ум в порядок приводит» М. Ломоносов» — гласил плакат над строительной бытовкой, в которой располагалось лесозаготовительное начальство. Говорил Ломоносов что-нибудь такое, не говорил, или говорил, но не совсем такое, или говорил но совсем не такое – никто не знал. Это и неважно – плакат и без того превосходно выполнял свои функции.

Пить надо много. Много пить – это государственная политика. Если много и правильно пить, жизнь кажется счастливой и беззаботной, главное в этом деле уметь вовремя и грамотно опохмелиться. Правильный опохмел ведёт к продолжительному запою, а продолжительный запой – гарант счастливой жизни народонаселения. В утреннее время суток, когда уже успеваешь опохмелиться, но ещё не успеваешь напиться, надо трудиться на благо процветания нашей Родины – валить лес. Этим занимались мужики вахтенным методом, потому что невахтенным не получалось, ибо все леса вокруг городов и прочих поселений были уже давно вырублены. Спецтехника при этом стоила дорого, требовала бензин и часто ломалась. Мужик не стоил ничего, требовал водку и почти не ломался, пока не умирал. Раз в полгода на длинном поезде, запряжённым угольным паровозом, он уезжал за несколько сотен километров на свидание к жене, где имел возможность зачать потомство, и, исполнив свою миссию, снова отправиться на заработки. Из потомства выживал примерно каждый десятый, поэтому такая частота зачатий вполне оправдывалась. Противозачаточные средства в связи с этим были запрещены категорически. Владимир Высоцкий в XX веке, предчувствуя наше светлое и великое будущее, писал про него такие строчки:

«Не пройдёт и полгода, как я появлюсь,

Чтобы снова уйти, чтобы снова уйти на полгода»

Пить водку – почётная обязанность каждого гражданина. Пить водку нужно ещё и потому, что вследствие её необычайно высокой калорийности, есть при этом нужно гораздо меньше, а, следовательно, возможностей прокормить население появляется гораздо больше. Правда, некоторые несознательные элементы, в основном женщины, отказывались пить водку, пытаясь объяснить это тем, что она каким-то образом затуманивает мозги, но  таких людей искореняли как класс, ведя с ними долгие душеспасительные беседы, подкреплённые специальными психотропными средствами, вызывающими зависимость от алкоголя.

С Игорем никогда не надо было вести душеспасительные беседы. Наоборот, он всегда чётко осознавал, что пьющий мужик – настоящая опора России, и хлестал водку литрами. К своим тридцати семи годам он уже обзавёлся заплывшими глазами, симпатичным красным курносым носом и циррозом печени – вполне нормальная симптоматика для взрослого работящего человека. Очередная полугодовая смена подходила к концу, и его уже заполняли мысли о том, как скоро он приедет домой, к жене, чтобы в качестве бонуса за продолжительную изнурительную работу получить от неё немного сексуального удовольствия. Он стоял на полусогнутых ногах около наполовину спиленной сосны и держал двумя руками рукоятку двуручной пилы. Хотя надёжнее было бы сказать в этой ситуации «держался за рукоятку». За противоположную рукоятку держался его напарник Коля.

— Ну что, ещё пару раз? – крикнул Игорь Коле, своему напарнику.

— Ага, — ответил Коля со стороны противоположной рукоятки.

Пила сделала несколько движений поперёк ствола дерева, высыпав на сырую землю жалкую горсть опилок, и вновь замерла. Со стороны так и казалось, что движения делает именно пила, а люди к ней привязаны.

— Третье на сегодня. Ещё одно хотя бы надо. Ща допилим, и перекур.

— Ага. Уже четыре часа работаем. Может быть, выпьем пока?

Не дожидаясь ответа, Коля достал из-за пазухи початую бутылку водки, откупорил и отхлебнул из горлышка.

— Прекрасная мысль, — согласился Игорь и сделал то же самое.

— А может быть, и х.. с ним, с ещё одним?

— Может быть, и х.. с ним. Но это мы обязательно допилим!

Игорь был трудоголиком, чего нельзя сказать о его напарнике.

Один. Три.

 Совершенно невозможно укрыться от палящего солнца. Абсолютно невозможно. Просто негде. Потому что вырубная бригада появилась около посёлка лет десять назад и с тех пор новый лес не вырос. Полноценно вырасти он планировал лет через пятьдесят, или сто. С точки зрения вечности, конечно, сотня лет ничего не значит, но с точки зрения тридцатипятилетней Ирины Васильевны, бывшей десять лет назад двадцатипятилетней Ирой, но с тех пор обзавёдшейся седыми волосами и, видимо,как следствие, обращением по отчеству, и десять лет значат очень много. За это время в её жизни произошли следующие события: родились сын и две дочери, спился муж, умерла мама, убежало молоко. Впрочем, про молоко не надо – убегало оно часто, не туда, не по делу и никакого отношения к этой истории не имеет. Отношение к истории имеет то, что не только младшие дети, но даже старший сын Кирилл, которому на момент вырубки было два года, а сейчас двенадцать, понятия не имели, что такое лес. В общем, ничего катастрофичного в этом нет, потому что после того, как закончились нефть и газ и во имя существования нашей Великой и Могучей державы основная доходная часть бюджета строилась на поставках леса, получилась такая ситуация, что всё меньше и меньше детей могли похвастаться, что когда-либо в своей жизни гуляли в лесу. Да и вообще, несрубленное дерево считалось верхом расточительства, ибо как можно не срубить дерево, когда твоей родине требуется лес для того, чтобы она, Родина, могла не только существовать, процветать и развиваться, но ещё и модернизироваться?.. Каким местом она будет в сложившейся ситуации модернизироваться, никто и не думал, ибо не стоит забивать голову такими глупостями. Голову надо забивать только тем, что сегодня нужно поесть, чем покормить детей и как подешевле купить очередной баллон чистого кислорода, чтобы прожить не только до среднестатистических сорока лет, а до сорока пяти, или даже до пятидесяти (говорят, был в где-то старожил, доживший до пятидесяти пяти лет, но мало, кто верит в эти сказки)

А, в общем, жизнь в деревне почти не отличалась от сложившейся и устоявшейся веками: все пили (бабы тоже, вопреки многовековым традициям). Дети учились в сельской школе. Тут была разница – обучение длилось один год, набор в школу, в соответствии с завещаниями Великого Фурсенко,  проходил раз в пять лет. Набирали всех детей в возрасте от семи до двенадцати, обучали их читать, писать, считать и отпускали. Всё во имя практичности – зачем тратить на человека лишние ресурсы, если полученные знания ему всё равно нигде и никогда не пригодятся? Россия – великая лесная держава, леса на весь мир хватит, лес – возобновляемый ресурс, торгуя лесом, мы протянем долго, а для того, чтобы рубить лес, думать не надо. Да и писать, в общем-то, тоже не надо. Надо немного читать, чтобы понимать указы Господина Президента и немного думать, чтобы понимать смысл этих указов. Хотя и читать, видимо, не надо – есть и другие способы донести эти указы до массового сознания… Да и думать не надо… Короче, реформа образования далеко не закончена, много над чем надо подумать, много чего обмозговать. Ясно одно – не время нынче тратить бюджетные средства на всякие глупости.

Ирина Васильевна была из тех редких, практически вымирающих женщин, которые не пили. То есть, совсем не пили. На непропитые денежки она сумела приобрести корову, чем не вызвала зависти у окружающих, ибо корова давала молоко, а учёные ещё не изобрели животное, которое умеет давать водку. Тем не менее, личностью Ирина Васильевна была подозрительной, и поэтому соседи со дня на день ожидали, что с ней проведут душеспасительные беседы соответствующие органы. Органы уже давно были вызваны, но в силу каких-то обстоятельств, всё никак не могли доехать. Видимо, они тоже пили.

Фотокарточка мужа Игоря, красовавшаяся на стене избы всей изумительностью своих заплывших глаз и очарованием своей гнилозубой улыбки, почему-то не внушала веру в надёжное и светлое будущее. Тем не менее, будущее нависало где-то сверху, пугая своей неотвратимостью.

 Один. Четыре.

— Я повторяю, здесь никогда не росли пальмы, — заорал Тимчук, не сдержавшись, — не росли! Ты русский язык понимаешь?

— А тебе какая разница, росли, или не росли? – отвечал Клювдин, пытаясь не отставать по уровню децибелов, — Тебе привезли, вот и высаживай. Ты что, думаешь, тут кто-нибудь достоверность проверять будет?

— Я! Я всегда проверяю достоверность. И я никогда, слышишь – никогда я не посажу пальмы в Сибири!

— Да кроме тебя никто и никогда этого не заметит!

— Я замечу! И сам себя уважать после этого перестану. Короче, увози свои пальмы куда следует, а у меня завтра до девяти утра должна быть крупная партия стройных берёзок и сосенок. Головой отвечаешь. Ты сам знаешь, на что я способен.

Клювдин, видимо, всё-таки не знал, на что способен Тимчук, и у него было припасено ещё море аргументов в доказательство своей правоты (в этом море не хватало только главного и единственно правдивого аргумента, что крупную партию пальм, приготовленных для визита господина Президента в Сочи, который должен был состояться через месяц после визита в Новосибирск, случайно направили не по адресу, перепутав их с партией берёзок и сосенок, предназначавшихся как раз для Новосибирска, куда господин Президент собирался вылететь уже через неделю). Эти все аргументы так и остались проживать в неспокойном организме Клювдина, потому что из трубки, вместо продолжения дискуссии, раздались короткие гудки, оповещающие о том, что разговор окончен, а так же о том, что Клювдин сильно влип. В этом месяце уже итак получался крупный перерасход авиационного топлива, а теперь из-за этой досадной ошибки, придётся совершить ещё два дополнительных рейса. Есть, конечно, одна мысль, как попробовать выйти из сложившейся неприятной ситуации, но этот выход был крайне рискован. Хотя другого вообще не было.

Он достал мобильник и решительно нажал комбинацию из кнопок и клавишу вызова. Немного подумав, он нажал клавишу отбоя, но уже менее решительно. Постояв немного, снова нажал вызов, а потом снова отбой. Проделав эту загадочную процедуру несколько раз, он, наконец, решился.

— Алло? Аллочка? Привет, дорогая. У тебя такой прекрасный голос!

— …

— Нет, ну что ты, я всегда тебе это говорил. И вообще, я, честно говоря, давно влюблён в тебя.

— …

— Правда? Мне тоже очень приятно это слышать! Послушай, крошка, у меня к тебе есть небольшое дельце… Так, пустячок один, просто повод тебе позвонить.

— …

— Мне нужно… Правда, даже неудобно просить о такой мелочи… В общем, мне нужно, чтобы ты поспособствовала том, чтобы наш самолёт заправили топливом, которое предназначается для самолёта господина Президента…

— …

— Да это не только мои проблемы, — заорал Клювдин и бросил трубку.

***

Адольф Богданович Тимчук весь был не менее странным, чем его имя. В общем-то, должность, которую он занимал вот уже более двадцати лет, предполагала, что её должен занимать весьма странный человек, ибо нестранный человек, занимая эту должность давно сошёл бы с ума, то есть, сделался бы странным… Хотя было, с чего сойти с ума даже странному человеку. Посудите сами:  на пустом месте (или на месте старой дороги, которое тоже с некоторыми оговорками можно назвать пустым местом) в течение нескольких дней проложить превосходную магистраль, расположить на ней дорожные знаки, разметку, указатели, построить несколько липовых развязок, мостов, путепроводов, вдоль неё за городом посадить прекрасные деревья, наладить работу голограмм с дальними видами, в городах и населённых пунктах покрасить заборы, подлатать дома и позаботиться о том, чтобы местное население выглядело непьющим и счастливым. И всё это на один-два дня, чтобы потом всё в спешном порядке разобрать и собрать совершенно в другом месте, что касалось даже дорожного покрытия.

Окружали Адольфа Богдановича тоже весьма странные люди, странность которых порой граничила с идиотизмом. Например, можно припомнить такой диалог:

— Адольф Богданович, я изобрёл новый быстрый способ возведения автомагистралей.

— Какой же?

— Бобинный асфальт. В нескольких километрах впереди кортежа едет бобинная машина, на бобины которой намотано изобретенное мной дорожное покрытие. В нескольких километрах позади кортежа едет такая же машина и наматывает асфальт обратно на бобины. Следующим утром машины запускаются в обратном порядке.

— Всё?

— Да.

— Уйди отсюда, Подкопаев, пока я тебя не уволил.

— Что такое?.. На этот раз я всё правильно рассчитал. Изобретённый мной мягкий асфальт…

— Идиот, а ты посчитал, какого диаметра должны быть бобины? – заорал Адольф Богданович.

Мигом покрасневшая рожа Подкопаева раньше, чем его моментально замямливший язык, дала понять, что такие расчёты не проводились.

Два. Один.

Секретарша Любочка, напудренная до такой степени, что пудра готова была отваливаться на ходу, подняла трубку переговорного устройства.

— Господин Первый Помощник Президента, к Вам Господин Министр Торговли с докладом об итогах переговоров с американцами.

— Пусть войдёт.

— Войдите, — сказала Любочка, положив трубку. Будьте осторожнее. Судя по интонации, он сегодня не в духе.

— Сам разберусь, — пробурчал Господин Министр Торговли и решительно нажал на ручку двери кабинета.

— Господин Первый помощник, американцы опять повышают цену на нефть! – начал он с порога, не поздоровавшись.

— Нефть? А мы разве покупаем сырую нефть? У нас ещё есть нефтеперерабатывающие заводы?

— Нет. Но если они повышают цену на нефть, завтра повысятся цены на нефтепродукты. Если с такими темпами будут расти бюджетные расходы, то темпы вырубки лесов придётся снова увеличивать.

— А вы им сказали, что у нас народ голодный, а они отнимают у народа последнюю корку хлеба? Что народ может взбунтоваться? Что не надо будить русского медведя? Что у нас ещё есть ядерное оружие? Что мы им не угрожаем, но ситуация может выйти из-под контроля?

— Сказал.

— И что?

— Они смеялись. Сказали, что по их разведданным, наше ядерное оружие находится в таком состоянии, что восемь из десяти бомб взорвётся при пуске, ещё одна взорвётся в воздухе, а остальное собьют системы ПРО.

— Они действительно так сказали?

— Да.

— Неужели, и правда всё так плачевно? Как бы то ни было, их разведданным приходится доверять. Эти сводки гораздо точнее, чем отчёты наших экспертов…

Да, так и чем обернётся увеличение темпов вырубки леса?

— Тем, что запасов леса может хватить только на двести лет.

— И всё?

— Всё!

— И вы с такой ерундой посмели прийти ко мне на приём? Или вы собираетесь прожить ещё двести лет?

— Нет… не собираюсь…

— Тогда я не понимаю, о чём мы вообще тут с вами разговариваем.

— Но потомки…

— Да плевать я хотел на потомков! Вам ни всё ли равно, что будет со страной после вашей смерти?

Два. Три-четыре.

Из радиоприёмника послышалось какое-то шипение, потом кряхтение, а потом ясный, отчётливый голос: «Внимание! Всем непьющим срочно собраться на главной площади! Неповиновение сурово наказывается». От неожиданности Ирина Васильевна выронила недомытую тарелку. Тарелка упала на пол и раскололась на две части.

— Что? – непроизвольно вырвалось у неё.

«Повторяю. Всем непьющим срочно собраться на главной площади!» — ответило ей радио» —  Неповиновение сурово наказывается».

Ирина Васильевна побледнела и села на табуретку. Идти нельзя – будут проводить душеспасительные беседы, в результате которых она сопьётся и будет как все. Не идти тоже нельзя – соседей много и большинство из них пьют; кто-нибудь обязательно донесёт, и тогда кроме душеспасительных бесед ожидает дело за неповиновение властям. Немного подумав, решила выбрать третий вариант: откупорила бутылку водки, которая была припасена мужем, чтобы выпить за приезд из командировки и, плюясь, преодолевая не раз возникавшие рвотные спазмы, отпила около половины. На большее решительности не хватило. Порывшись по шкафам, нашла старую рваную юбку, из которой давно хотела сделать половую тряпку, блузку с оторванным рукавом и сандалии со сломанными застёжками. Конечно, всё это давно следовало выкинуть, но муж не давал, считая, что все вещи в жизни могут пригодиться. Покрутившись у зеркала, испортила причёску, взлохматив волосы и на всякий случай ножом отрезала чёлку. В результате из зеркала на неё посмотрела довольно рваная и вполне себе лохматая женщина, которая издалека возможно походила бы на среднестатистическую россиянку.

В таком виде вышла на улицу, не забыв при этом несколько раз наступить в грязь, стараясь наделать как можно больше брызг.

На главной площади народу было мало, только посреди неё стоял стол, за которым сидел человек, впереди которого красовалась табличка: «Тимчук. Адольф Богданович. Начальник выездной свиты Господина Президента»

— Видимо, мне к вам? – произнесла Ирина. Голос её немного заплетался.

— Не знаю… Вы по какому вопросу?

— Непьющих искали. Вот они…

— Простите, а вы непьющая?

— Я относительно непьющая. А совершенно непьющих нынче не бывает вовсе…

— Гм, что же делать?..

— А что вы хотите делать?

— Понимаете… Дело в том… К нам едет Господин Президент

От неожиданности Ирина икнула.

— Мы ищем совершенно непьющих людей, — продолжал Тимчук, — нам нужно показать счастливое народонаселение. А пьяный… Он как-то не так счастлив, по-другому…

— Подождите, — сказала Ирина, — так я же непьющая!

— Вы? – от такой наглости глаза у Тимчука попытались вылезти на лоб, видимо для того, чтобы лучше рассмотреть собеседницу. Тимчук поставил их на место указательным пальцем.

— Я! Перед приходом сюда я специально выпила, чтобы со мной не вели душеспасительные беседы. А так я вообще не пью, – водка развязала Ирине язык и даже не думала его завязывать.

— Вы понимаете, что вы ведёте крамольные разговоры? – спросил Тимчук, осматривая собеседницу суровым укоряющим взглядом.

— Простите, я уже вообще ничего не понимаю, — пробормотала Ирина и уронила голову на стол.

— Что с вами? – Тимчук попытался поймать уроненную голову, но не успел. Невовремя подоспевшие руки коснулись волос Ирины, и… лучше бы они этого не делали: от этих рук со скоростью, которую ещё не успело преодолеть разумное человечество, к мозгу Тимчука пронёсся первобытный импульс, внёсший сумятицу во всё его никчёмное существование. Говоря проще, голосом предков, давно кормящих червяков на различных  кладбищах, он влюбился. Влюбился как простой идиот, не обременённый выполнением государственных функций.

— Девушке плохо! – заорал Тимчук на всю улицу.

Два. Два.

— Игорь, друг…

— Чо?..

— Ты спишь?

— Нет пока. А чо?

— Да ничо… Просто я думаю… Для чего всё это нужно?

— Чо?

— Да ничо. Мы с пилами, лес этот… Для кого-нибудь будет от этого счастье?

— Ты чо, совсем упился?

— А чо?

— Ничо! Сказано же – лес нужен для нашего процветания, это самый верный способ обеспечения наших инноваций для того, чтобы наше общество с уверенностью шагало к новой жизни.

— Чо?

Сами по себе буковки не умеют передавать интонацию, и поэтому иногда в таких случаях требуются пояснения автора. Автор поясняет, что приведённый диалог вёлся заплетающимся языком, но зазубренная фраза по поводу процветания отскакивала от зубов так, что практически не показывала состояния опьянения человека, её произносившего. Тем не менее, оба философствующих субъекта вскоре угомонились и залегли спать. Впереди предстоял нелёгкий день – первый день длительного путешествия Игоря к своей любимой жене. Игорь любил свою жену, и до сих пор жена отвечала ему тем же, но какой-то подлый червячок сомнения забрался под черепную коробку, пытаясь помешать оттуда чистым мыслям о предстоящей встрече.

 

Длинный серый поезд медленно тащится по рельсам огромной страны, громыхая на стыках. Проводник предлагает почти бесцветный холодный чай и чёрствые булочки. Деньги особенно тратить не хочется, поэтому на перронах Игорь ничего не покупает. Вот он подъезжает к знакомой с детства станции, над которой возвышается древнее здание вокзала, знакомое до кирпичика. На платформе пусто, никто не встречает. Игорь выходит из поезда, держа в руке лёгкую дорожную сумку. Подходит к привокзальной стоянке, берёт извозчика, называет адрес. Извозчик как-то странно ухмыляется и приглашает садиться. Усталая лошадь еле плетётся вдоль покосившихся заборов, испещрённых однотипными надписями. Тем не менее, доехали быстро. Игорь расплачивается с извозчиком, обнаруживая на его лице всё ту же странную ухмылку. Хочет спросить о причине этой ухмылки, но не успевает – извозчика уже и след простыл. Дует ветер. Калитка со скрипом качается из стороны в сторону, и от этого скрипа по коже почему-то бегают мурашки. Игорь проходит во двор, подходит к дому. Дверь не заперта. Он открывает дверь. Внутри очень холодно. Всё кажется чужим, хотя вроде бы ничего не изменилось. Из комнаты навстречу ему выходит Ирина. Сквозь неё Игорь видит распахнутую дверь. «Тебя здесь не ждут» — говорит она, не размыкая губ, — «исчезни»

Игорь проснулся в холодном поту. Уже рассвело. Часы на противоположной стене показывали половину шестого, скоро вставать.

— Приснится же такое, — сказал он вслух.

— Чего? – раздалось со стороны соседней кровати.

— Ничего. Спи пока…

Длинный серый поезд медленно тащится по рельсам огромной страны… Впрочем, кажется где-то это уже было…

Три. Три-четыре.

Никто даже не среагировал. Ну и что, что девушке плохо – мало ли кому может стать на улице плохо в наше неспокойное время? Ну и что, что плохо ей стало не перед кем-нибудь, а перед самим Начальником выездной свиты Господина Президента?.. В конце концов, никто даже и не думал читать то, что было написано на табличке, красовавшейся на столе. А если бы кто-то и прочитал… Ну не сам же Господин Президент сюда пожаловал! А раз так, то кому какое дело до шляющихся тут и там проходимцев? Правильно, никому и никакого. Да и вообще, мало что ли люди на своём веку видали спиртных отравлений, подкреплённых недоеданием?

Она казалась тяжёлой, притом, что телосложение её было достаточно миниатюрным.  Просто ничего тяжелее своего портфеля с документами Тимчук раньше не поднимал – не было в этом необходимости.

— Где вы живёте? – периодически спрашивал Тимчук, но в ответ получал лишь мычание.

— Не подскажите, где живёт эта девушка? – спросил он у пожилой женщины, показавшейся ему более вменяемой, чем остальные прохожие.

— Ба! Так это ж Ирка, — схватилась за голову женщина, — а что с ней?

— Ничего особенного, алкогольное отравление.

— У Ирки-то? – недоверчиво произнесла женщина. Она ж не пила никогда!

— Мы это исправили.  Провели с ней душеспасительные беседы. Так, где она живёт?

— Беседы? Давно пора! Да тут рядом живёт. Идите прямо по этой улице, третий дом. Там ещё забор крашеный. А беседы пора, да! Разве можно в наше время не пить? Вот молодёжь пошла!..

Забор оказался действительно крашеным, что здесь было редкостью. Даже надписей на нём почти не было, за исключением одной, свежей: «здесь живёт непьющая сучка» Калитка со скрипом отворилась. Тимчук подошёл к дому и открыл дверь. Дверь оказалась незапертой. Из-за зашторенных окон внутри царил полумрак, поэтому Тимчук не сразу разглядел убранство дома: небольшая прихожая, за ней довольно просторная комната. Он прошёл в комнату, уложил девушку на кровать, а сам уселся рядом. Девушка что-то пробормотала во сне и повернулась на другой бок. Из-под задравшейся юбки показались чистые белые кружевные трусы. Тимчук с трудом поборол зарождающееся желание и улёгся рядом. Подсознательно он, конечно, чувствовал, что не время сейчас с пьяными девушками на диванах лежать, что в этой деревне он, по сути, почти проездом, что тут нужно всего-лишь задекорировать химкомбинат, чтобы показать его Господину Президенту, если он сюда заедет, что главная его цель – Новосибирск, а главные предметы декорирования – Новосибирский авиазавод, где Господин Президент будет кататься на самолёте, Сибсельмаш, где его покатают на тракторе и Новосибирский стрелочный завод, где он будет переключать стрелки и смотреть, как при этом себя ведут паровозики. Все эти предприятия находились в самом что ни на есть плачевном состоянии – говоря конкретнее, их просто не было, но в течении недели нужно создать видимость того, что они есть. Работа, безусловно, важная и безотлагательная.

А он влюбился, как простой идиот, лежал на диване с пьяной девушкой, и все его действия попахивали самым обыкновенным саботажем. Гаденько так попахивали…

Ира немного поёрзала, случайно рукой наткнувшись на Тимчука. Видимо, подсознательно решив, что если рядом в кровати лежит мужик, то взялся он здесь не случайно, она обняла его и притянула к себе. Тимчук почувствовал напряжение в области паха, что тянуло уже не на саботаж, а на государственную измену.

— Дядя, а что вы тут делаете? – услышал он детский голос.

 

(продолжение следует)