ПАМЯТЬ СТАРОГО ДВОРА. ГЛАВА ВТОРАЯ

ПАМЯТЬ СТАРОГО ДВОРА

ГЛАВА ВТОРАЯ

Класс представлял собой длинную, как трамвай, комнату, во всю длину которой стоял стол. За этим столом сидели ученики всех классов от первого до четвертого. В эту школу тетка меня отдала, потому что она была рядом с домом, куда мы заселились, обменяв квартиру, оставшуюся после смерти матери, на Феодосию.

На первом же уроке, пацан, сидящий напротив, стукнул меня шапкой по физиономии, как только учительница отвернулась, и стукал так до конца урока. На втором уроке, освоившись, я стал стучать по его физиономии своей шапкой. Короче, после уроков мне было предложено с ним «стукнуться».

Во всех четырех классах нас набралось человек тридцать. Все, как один, после уроков, вышли за школу, где на пустыре мы и должны были «стукнуться».

Кинули жребий, кому быть курочкой, кому – петушком. Мне выпало быть петушком. Я, как петушок, должен был, дернуть за нос, прикидывающегося курочкой, моего соперника. Мы с ним сошлись в центре круга, образованного «учащейся молодежью». Курочка стояла в ожидании, когда на ее нос посягнет петушок, то есть я. Петушок ждать себя не заставил.

Нос у курочки был караимский, выдающийся и я с удовольствием и силой за него дернул. Курочка в ответ на это должна была меня ударить. С этого должен был начаться бой.

Но курочка только чихнула своим караимским носом и пялилась на меня большими и черными, как маслины, глазами. Тогда я схватил курочку за нос при помощи указательного и среднего пальцев, и зажал так, что курочка превратился в рыбу и судорожно начал разевать рот, пытаясь вздохнуть. Я с силой дернул нос книзу и отпустил его. Но ответа от курочки не последовало. Желание и дальше дергать курочку за нос и слушать, как она чихает у меня не было. Я повернулся к курочке спиной и хотел уйти. Но вслед завопила: «Засрал, засрал!».

Я вернулся, курочка стояла все в той же позе ожидания и жалобно таращилась на меня своими «маслинами». Я подошел и сходу дал курочке в правый глаз. Битва началась. Мы начали тыкать в сторону друг друга кулаками и пятиться в разные стороны.

Сегодня так дерутся депутаты Государственной думы.

Как бы там ни было , мой мизинец угодил в курочкину левую ноздрю, и разодрал ее до крови. Бой был остановлен, так как битва имела право продолжаться «до первой крови». Я был признан победителем и стал «своим». С караимом Витькой Кефели, , который в те далекие годы изображал из себя курочку, мы дружим до сих пор.

Жизнь вроде налаживалась. Мы жили втроем: я, тетя и ее муж, которого все, в том числе и я, называли Дед, в двухкомнатной, теплой, благоустроенной квартире. Голодали как все. Я обносился и ходил в каких – то лохмотьях, но тогда это было не зазорно в лохмотьях ходило большинство народу. Относилась ко мне тетка хорошо, а я старался ее не огорчать. Но в один, как принято говорить, прекрасный день, жизнь дала трещину.

В тот день, я был дома один. В дверь постучали. Потом она открылась, и на пороге возник красивый, как Бог морей, капитан первого ранга, в кожаном реглане с золотыми погонами, а обрамление фуражки и, особенно кокарда, сияли золотом и светились, как нимб. Из — под нимба смотрели внимательные глаза, волевой подбородок дернулся вниз и в образовавшуюся щель начали выпрыгивать слова:

— Ты с кем живешь?

— С тетей.

— Так вот, передай тете, что я даю двадцать четыре часа и чтобы квартира была освобождена. Иначе, пришлю матросов и они выкинут ваши бебехи вместе с вами.

Как я позже узнал, это был командир соединения подводных лодок, базирующихся в Феодосии.

Военные, особенно моряки, данное ими слово держат. Ровно через двадцать четыре часа нас выкинули из квартиры. Но пожалели: разместили нас в летней кухне — строении, три стены которого составляли остекленные деревянные рамы.

Аферу с квартирой при обмене я не разгадал до сих пор. Малограмотную тетку просто обдурили. И дали квартиру воину. А мой отец, погибший в застенках гестапо, воином не был.

Один из матросов, которые выбрасывали наш скарб в летнюю кухню и таскали в квартиру мебель новых хозяев, тихо мне назвал номер причала, где на приколе стояла их подводная лодка и сказал:

— Приходи после обеда каждый день, подкормим тебя.

И вот я каждый день пробирался в порт, подходил к названному причалу и кок мне выносил наваристый борщ, печеную картошку, плов, сгущенное молоко, шоколад и много разной другой снеди. Все это продолжалось до тех пор, пока меня не поймала у причала охрана порта, не надрала мне уши и предупредила, что утопят, если еще раз увидят меня в порту. Меня в те годы утоплением испугать было сложно и на следующий день я пробрался к причалу вновь. Но подлодки у причала не было. Больше я туда не ходил.

Сейчас вспоминаю эпизод из жизни в оккупации: у немецкой пекарни каждый день грузились хлебом машины. Потом они этот хлеб развозили по своим воинским частям. Солдаты по цепочке перебрасывали булки хлеба от лотков до кузова машины. Ко времени погрузки вокруг пекарни собиралась толпа детей и женщин в надежде, что какой – нибудь сердобольный немец бросит в толпу булку хлеба.

Приходил туда и я. И вот однажды немецкий солдат бросил булку хлеба именно мне. Мне даже показалось, что он прицелился. Я поймал этот хлеб и стремглав понесся домой. На следующий день все повторилось. На третий день булка хлеба, брошенная тем солдатиком, полетела в меня и я, убегая, заметил, как на солдата орал немецкий офицер. Больше я этого солдата на погрузке не видел и хлеб мне никто не бросал.

Между тем, в квартиру заселилась семья капитана: его жена – вся в мехах и чем – то очень пахнувшая ( сейчас я понимаю, что это были духи) и их сын, мальчишка моих лет, одетый во все, что Америкой поставлялось для несчастных советских сирот. Мальчика звали Валерий, мама называла его Лерочка. и его мама не позволяла ему играть со мной. И правильно делала: я бы научил Лерочку курить, пить, воровать и еще многому такому, чему Лера, скорее всего, не научился бы за всю свою последующую жизнь. А чтобы зайти ко мне в гости в летнюю кухню и речи не могло быть

В этой летней кухне мы прожили до зимы. А зимы в Феодосии бывают иногда такие, что северянам и не снилось: кратковременные, но ветреные и снежные. Случилась такая зима и в этот раз.

Но Лерочка тянулся ко мне и вот однажды он выскочил из дома. И я вышел из своей «резиденции». На Лере был новенький спортивный костюм, явно американского производства. Обут он был в ботиночки с коньками.

Я был тоже в коньках. К постолам, которые соорудил мне Дед из сыромятной кожи, были привязаны веревками на одну ногу «дутыш», на – другую «снегурочка».

— Быстрей, а то мама заметит, — призвал меня Лера и, выделывая сложные телодвижения, двинулся по улице, по первому снегу. Я, точно, как и мой сосед, первый раз в жизни стал на коньки и на дрожащих ногах увязался за Лерой. Потом я его остановил:

— Слушай, тут есть горка. Давай по сугробам поднимемся на нее , а оттуда съедем, а? – Лера согласился.

Горка оказалась крутой. Мы с Лерой взобрались на самую верхотуру, потом вышли на зеркальную поверхность льда и понеслись вниз.

Все было бы хорошо, если бы какой – то старушке не пришло в голову лезть на эту гору, держа в руках судочки с неизвестно где взятым обедом. Про обед мы узнали после того , как бабушка от столкновения с Лерой, который тщетно пытался ее объехать, полетела в одну сторону, один судочек с борщом в другую, а котлеты прилетели прямо мне под нос. И несмотря на то, что я ударился подбородком об лед так, что из глаз полетели искры, котлеты я тут же съел. И, схватив Леру за руку потянул его в сторону и мы по сугробам спустились вниз.

И вот, когда мы остановились, чтобы перевести дух , нас встретил Вилля со своей бандой. Сегодня его бы назвали авторитетом, а тогда это просто был Вилля, которого вроде бы боялся весь город, а Вилля сам боялся всех, но виду не показывал.

Не показав виду и в этот раз, Вилля, осмотрев конечки на ботиночках Леры, приказал их снять. Лера с надеждой посмотрел на меня, но я спокойно отвернулся. Лера снял один ботинок и протянул его мне. Я взял ботинок и когда Вилля протянул руку, чтобы его взять у меня, я стукнул его коньком в лоб. Хлынула кровь, «авторитет» схватился за голову и бросился бежать ,вымазав на прощание Лерин костюмчик своей алой кровью.

Сняв коньки, мы с Лерой поплелись домой. Лерина мама, увидев меня с сыном, потеряла дар речи. А когда обнаружила кровь на костюме сына, с ней случилась истерика.

В тот же вечер сияющим золотом капитаном нам было отпущено двадцать четыре часа для освобождения летней кухни.