По пути созидания

Седьмого марта в половине пятого пополудни Колька Корчагин, по общаговской классификации Фиксатый, лежал одетый, нога на ногу, руки за голову, поверх одеяла и душевно изводил себя за бездарно прожигаемую жизнь. Тоска усугублялась перспективами «пустого» предпраздничного вечера: вчера поссорился с Ленкой Рыжей, заставшей его у Ленки Маленькой. Девчонки устроили свару, а, когда вцепились друг другу в волосы, Корчагин зевнул, послал обеих подальше и ушел.

Еще утром была надежда погулять на «Голубом огоньке» в честь Международного Дня. Отработали до обеда, выпили за женщин, и бугор Вовчик, пряча от друга глаза, раздал пятерым лучшим пригласительные билеты. Не услышав своей фамилии в списке «лучших», Корчагин требовательно цапнул бугра за рукав и без обиняков спросил:

— Пошто?!

— Извини, брат, — Вовчик болезненно скривился. – Когда председатель поссовета дает команду «Корчагина не пущать», я беру под козырек.

— Эта кобыла?

— А ты знаешь другую?

— «Творят, что хотят.», «Раскомандовались.», «Начальнички.», — вяло, нестройно и неубедительно завозмущались «лучшие», торопливо тыря по карманам приглашения.

— Опричники, мучители, угнетатели, сатрапы, — насмешливо поддержал Корчагин. – Пробьемся, мужики. – Подхватил с печурки рукавицы и, выйдя из вагончика, столкнулся с Михалычем – прорабом участка.

— Николай. Такое дело, мастер нужен на первый участок.

— Школу строить?

— И четыре дома двенадцатиквартирных. Перспектива и все такое. Через пол года прорабом станешь.

— И останусь им до старости?

Пятидесятилетний Михалыч обиженно хрюкнул:

— Дело твое.

— Я подумаю.

В двадцать семь годков «подумать» уже пора. Вспомнились бесконечные споры с отцом:

— Образованный человек должен в совершенстве знать, — батя выставлял вперед левую руку, а правой начинал загибать на ней пальцы. – Химику, физию и четыре действия арифметики. Выучишься, станешь инженером, может быть, главным инженером; чего доброго, директором. Человеком станешь!

— А рабочий, выходит, не человек?

Протестный парень Колька Корчагин после школы подался в работяги. Потокарил на заводе, после армии на буровой отметился, теперь «осваивал» Тюменский Север в комплексной бригаде. Между делом заочно отучился в строительном колледже и уже пару лет не лениво постигал науки в университете на историческом, особенно акцентируясь на извечном противостоянии правящих «верхов» и угнетенных «низов».

— Элита и рабочий скот.  Работаешь, «тянешь» — быдло. Всплыл над быдлом – стал Они. Быдло уже презираешь, но к элите еще не пришел, так как презирая, допускаешь, что вышестоящий будет презирать тебя. Очевидно, элита больше, чем Они, а. Элита просто не замечает быдла.

Колька потянулся за сигаретами и остановил руку, прислушиваясь к шагам в коридоре. Дверь распахнулась и вкатился круглый и крепкий Лешка Бобон, тридцатилетний машинист сваебойного агрегата-копра.

— Здорово, брателло! Опять прессуешь шконку позой вора в законе?

Лешку сразу после демобилизации из армии осудили на пять лет зоны строгого режима, как он врал: «Не вовремя нажал кнопку, и ракета улетела не туда,» — и теперь частенько украшал свою речь «феней».

«На зоне нет друзей, есть кенты и корефаны!» Корчагин считался кентом, и Лешка в любое время вваливался к нему без стука.

— Эта баба с ушами, — Лешка возбужденно пританцовывал на месте, непроизвольно выделывая корпусом боксерские нырки и уклоны. – Эта сука была там…

— Леша, ты, кажется, хочешь закурить?

— Давай, — он уселся на соседнюю кровать, сильно затянулся и заговорил более спокойно. – Я каждый день забиваю двадцать свай. У меня творческий, как ты говоришь, «интеллектуальный» труд. Шесть, нет, семь кнопок. Кому попало, не доверишь.

— Понимаю, Леша, ответственность. Тем более, ты прекрасно знаешь цену случайно нажатой кнопки.

— Не уводи разговор в сторону. Я каждый месяц забиваю на четыре сваи больше, а ОТиЗ режет расценки, и зарплата не растет. А эта сука…

— ОТиЗ?

— Будничиха торчала в кабинете: «Вы скоро больше моего мужа будете получать!»

— И что тебя возмутило?

— Меня коробят манеры этой кобылы. Она презирает, ненавидит работяг.

— Учишь-учишь вас диалектике, — Колька поворочался, устраиваясь удобнее. – Девушка совсем недавно из «низов», а неофит всегда стремится быть святее Папы, потому что помнит свое идолопоклонство. Улавливаешь мысль.

— Из грязи в князи.

— Где-то так. Но есть выход. Иногда одна качественно забитая свая перевешивает чашу взаимоотношений антогонистических групп населения быстрее, чем беспорядочно натыканные в землю двадцать бетонных столбов. Это одна из моих новых теорий. Жаль, что ты не воспринимаешь абстрактных истин.

— Не воспринимаю, — сокрушенно повинился Лешка и вытянул из кармана бутылку водки. – Я, вообще, шел с конкретным предложением, а теперь, думаю, ты не воспримешь.

— Восприму-восприму! – Колька вскочил, как подпружиненный, швырнул на плитку сковороду, завозился с консервой. – Хлеб порежь.

Выпили и дружно принялись за непонятную кашу с мясом неизвестного животного. Этикетка с банки потерялась, а на вид, вкус и запах состав еды не определялся.

— Корчит из себя барыню – золотой обруч вокруг нее, — вернулся к теме Лешка и разлил по второй. – «Мы с мужем весь поселок на себе тянем», а Будник опять на неделю умотал, типа, объект принимать. Видеть свою красотку не может.

— Леша, ты к сплетням скатываешься. Опасный путь. Сегодня злословишь, а завтра…

— Ни в кипиж! Сама из украинской деревушки около молдавской границы, восемь классов и ПТУ.

— Леш, давай по порядку и конкретно. К тебе вечному работяге повернулись задом. Что еще? Билет на «Голубой огонек» не дали?

— Дали. Два билета на троих, для «лучших». Один из них я.

— Леша, ты не «один из». Ты лучший.

— Согласен, но у меня другие планы.

— Серьезные?

— Глобальные! Юлька.

Колька глянул на левый Лешкин глаз, привычно отмеченный желтизной заживающего фингала. Обучаясь в юности профессии тракториста-машиниста широкого профиля в сельском ПТУ, Лешка на свою беду записался в боксерскую секцию, отзанимался шесть месяцев, и с тех пор считал себя обязанным встревать во все и всяческие драки и разборки. Иногда выходил победителем, но всегда с синяком под левым глазом: «Я ныряю под левый апперкот, а тут прилетает хук справа.»

— Решил глаз подновить? К Юльке, знаешь, очередь.

— А у меня любовь и намерения.

— Тебе плевать и очень хочется?

— Хочется, — принял вызов Лешка. – И можется.

— Стоп! – Корчагин внимательно посмотрел Лешке в глаза и, боясь спугнуть удачу, осторожно спросил. – А свой билет на «огонек» собираешься преподнести доброму и преданному другу?

— Была такая мысль, — Лешка заулыбался во весь рот, готовясь остроумно пошутить. — Но ведь ты не воспримешь бескорыстного поступка?

— Бескорыстного не приму, — согласился Колька. – Но за твою рабочее-крестьянскую обиду отомстить берусь. Обещаю обеспечить, не посрамить, выстоять, но пасаран, давай билет и беги к Юльке. Раньше придешь – больше шансов.

— Ништяк. Разбегаемся, — Лешка сжал Колькину руку и выкатился за дверь.

В клуб Корчагин пришел, с опозданием на час, справедливо полагая, что в Международный женский день почетную грамоту и ценного подарка ему не вручат, а слушать официальные речи не любил. Обойдя парадный ход, своим ключом открыл бильярдную в торце здания, сбросил на стул полушубок и шапку и, отперев вторую дверь, оказался в самом центре праздничной суматохи.

Правила бал Ольга Сергеевна Будник. Формы, затянутые в переливающуюся юбку и полупрозрачную кофточку, были так соблазнительны, аппетитно-красивы, что казались недоступными, и приглашенные «лучшие», завистливо поглядывая и облизываясь, отдавали предпочтение дамам попроще и попонятнее. Ленка Рыжая и Ленка Маленькая «зажигали» в центре зала.

Ольга Сергеевна, увлеченная режессированием, блистала в роли тамады. Народ активно отзывался на предложение побегать вокруг стульев, придумать пять пословиц с цифрами «один» и «семь», с радостным воем изображал веселых утят в танце.

Диск-жокей Серега, по прозвищу Звуки Му, светился от удовольствия и наливался сознанием собственной значимости и исключительности, когда послушные его воле, топтались в медленном танце или дергались в быстром гости праздника.

Корчагин вышел в фойе покурить, когда Ольга Сергеевна весело объявила «белый танец». Пары закружились, и Ольга Сергеевна вдруг осталась в пустоте: всех парней расхватали мене красивые, менее блестящие, но более «свои» девчонки. Через застекленную дверь Колька наблюдал смену выражений ее лица, как по книге, читая чувства женщины. Нанятый клоун отработал роль, развеселил зал и «завел» публику, и теперь никому не нужен, оставлен в одиночестве.

Ольга Сергеевна радостно смотрела на танцующих, потом начала беспомощно оглядываться. Она стояла почти посередине зала в полной растерянности, ее уже начали задевать… Колька бережно провел ладонью по плечу, а, когда женщина повернулась, обхватил за талию, шепнул: «Здравствуй.»

— Корчагин, откуда ты взялся? Корчагин, откуда ты взялся? – дважды повторила Ольга Сергеевна, послушно устраиваясь в его объятиях.

Колька нашептал полтора десятка комплиментов, отмечая для себя ее удобные рост и фигуру, и, плавно покачиваясь, закружил в медленном танце. Ольга Сергеевна «плыла», и Колька не мешал ей, лишь изредка наклонялся к уху и, отодвигая губами волосы, неразборчиво выдавал цитаты из учебника по истмату. На стыке законов перехода количества в качество и единства противоположностей   девушка «сломалась». Ее правая рука начала судорожно мять Колькино плечо, а левая бок:

— Корчагин, откуда ты взялся? – повторяла она, и тело ее напряженно вытягивалось и сливалось с Колькиным. Колька скользнул руками вниз, сдавил и свел ее ягодицы.—Корчагин…

Ольга Сергеевна, теплая и расслабленная, успокоено прилегла головой на Колькину грудь, а он, незаметно оглядевшись (все были заняты друг другом), потанцевал девушку в сторону бильярдной.

— Есть местечко. Ты не против?

Фонарь у окна лил в комнату достаточно света. Помещением, четыре на четыре метра, с бильярдным столом в центре, давно никто не пользовался, так как шары загадочным образом исчезли, а привезти новые с Большой Земли как-то не получалось. Два последних сиротливо лежали на зеленом сукне. Колька сунул в руки оглядывающейся Ольге Сергеевны кий:

— Поиграй, а я твою шубу принесу, — пробежал по улице до главного входа, снял в вестибюле шубу, принес и расстелил подкладкой вверх на бильярдном столе. – Прошу, примадонна.

— Корчагин, ты должен знать, что это ничего не значит, — торопливо раздеваясь, лепетала Ольга Сергеевна. — Это вообще случайность. Я вот так люблю.

Она удобно умостила ноги на его плечах, и Колька враз растерял свою насмешливость, став частью волнующегося перед ним тела. Он двигался , все более наклоняясь вперед, и пытался руками и губами приблизить, присоединить к себе еще больше бело-розовой горячей красоты.

Ольга Сергеевна гладила его руки, поднимаясь все выше. Притянула за плечи и выговорила так полюбившуюся ей фразу:

— Корчагин, откуда ты взялся? – выгнула талию вверх. – Корчагин…

Медленно выпрямляясь, Колька поставил женщину на ноги.

— И учти, Корчагин, продолжения не будет.  Сегодня – это случайность. У меня муж – всем вам начальник, я в поселке не последняя. Давай забудем. – Ольга Сергеевна стояла спиной и, продолжая говорить, наклонилась поднять свалившуюся на пол юбку.

— Что ж тебе, красивая, неймется? – Колька плотно взял Ольгу Сергеевну за бедро, притянул к себе, подхватил второй рукой, и, опрокинув на торец стола, напористо вошел в ждущее тепло.

Ольга Сергеевна охнула протяжно, зашарила руками. Вцепилась левой рукой в бордюр, а правой ухватила и сжала бильярдный шар. Ритмично закачались дотоле монументально устойчивые тумбы стола, груди Ольги Сергеевны обрисовывали круги по зеленному шершавому сукну, добавляя наслаждения, и сам воздух в комнате, казалось, зашатался вместе со стенами и, наполненный стонами, приближался к резонансу.

— Корчагин!… – начала и прервала собственным воплем полюбившуюся фразу Ольга Сергеевна. Тумбы разъехались, стол рухнул, Корчагин отпустил руки, и женщина, соскользнув, растянулась во всю длину стола. Раздался треск, Ольга Сергеевна растерянно уставилась на две половинки бильярдного шара в своей ладони.

Утром Восьмого марта Колька Корчагин лежал одетый нога на ногу, руки за голову, поверх одеяла, и размышлял о возможности гармоничного сосуществования правящей верхушки – истеблишмента и трудящейся части населения. Взял со стола половинку бильярдного шара, покрутил перед глазами и швырнул в картонную коробку в углу комнаты.

— Сколько еще таких шаров надо расколоть, чтобы Они поняли, что не стоит к работягам задом поворачиваться?

Протопали по коридору быстрые шаги, и ворвался сияющий Лешка Бобон:

— Братан, недолго мне холостячить, – Лешка по-боксерски «нырнул» головой, и в комнате посветлело от его заплывшего красно-черного левого глаза.

— Не торопись, — Колька приподнялся на локоть. – Давай по порядку.

— С Юлькой все тип-топ. Я ей все про себя рассказал. Допили. Стук в окно. «Иди, поговорим». Рыжий, ее прежний: «Чух-чух-чух». Я ему в чухальник — чух. Другой вылезает: «Хрю-хрю-хрю». Я ему в хрюкальник – хрюк! А сзади третий: «Бры-бры-бры»

— Понимаю: ты его в брыкальник – брык.

— Нет! Он пинка ногой. Я увернулся.

— А кто победил?

— Спрашиваешь? Пойду сегодня сватать. Ты со мной?

— Придется.  Надо как-то обустраивать этот гребанный мир. Начнем с тебя.