Просто пара

Виктор Власов

Просто пара.

 

 

Наташа проснулась и долго глядела в потолок, представляя, чем сегодня станет заниматься и какую книгу читать. Девочка ожидала, когда в соседней комнате проснётся мама и поможет дочери подняться с кровати. Ей нужна была дорогостоящая операция, поэтому каждый подъём требовал больших усилий. Мама говорила: жизнь не закончилась. Наташа училась в школе – учителя приходили домой, и давали необходимые знания. Общаться с ними всегда интересно и весело, столько нового узнавала и поражалась: как в голове умещалось так много. Особенно нравился Наташе английский язык. Любовь к предмету сравнивала с любовью к однокласснику, Пашке, доброму и озорному, как весенний ветер. Он приносил новые видеофильмы — мультики, комедии и комиксы. Иногда бывало и грустно, непонятно почему холодно в тёплой постели, даже влажнели глаза, и не хотелось подниматься вообще.

 В свой шумный класс, где радостно учились друзья, она попадала во снах. Удивительно, думала девочка, как ребята не понимают своего счастья – они в любое время могут встать, побежать, запрыгать! От этих мыслей становилось совсем плохо на душе. Хорошо, что мама и отец подбадривали девочку, успокаивали и старались не обращать внимания на её депрессию. Мама говорила, что у неё тоже слезились глаза после сна, а папа своим видом показывал, что не замечает перемены в её настроении. Родители постоянно твердили, что физические нагрузки на больные ноги помогут преодолеть недуг. И Наташа, следуя совету доктора и родителей, регулярно выполняла утром гимнастику.

Четверг – скука мертвецкая, мало уроков, читать не хотелось, а по телевизору мультфильмы – после двух часов. Как назло пропал и Пашка. На днях он обещал принести наклейки со смешными рожицами.   

Вот здорово: сегодня Пашка пришёл после школы, прямо после ухода любимой учительницы по английскому языку.  

— Привет, Натах! Почему долго открываешь? – с порога на девочку смотрело чёрное дуло пластмассового пистолета, и в прицел смотрел мальчишка, прикусив нижнюю губу. Наконец он забежал на порог и вдруг опешил: — Кто дома?

— Никого, — приятно удивлённая, восторженно ответила девочка, наклонив голову набок. — Четверг – папа придёт под вечер, а мама – тоже не скоро, — она, сильно крутанув шершавые колёса коляски, развернулась. Так ловко обращаться с ней получалось лишь в присутствии Пашки.  

— Точно! Забыл, — обрадовался он, поглядел на девочку из-под меховой шапки-ушанки. В его голубых глазах утонули две сверкающие жемчужины. Лицо горело с мороза. Губы бледно-синие так замерзли, что едва растягивались в улыбке. Шмыгнув, Пашка, уронил тяжёлый портфель на пол, распространивший морозную свежесть улицы полушубок швырнул на тумбочку. Шапку сорвал с головы и бросил поверх полушубка. Светло-русые коротко остриженные волосы собрались на макушке причудливой горкой. По привычке, выдававшей в нём шаловливого проказника, он быстро покрутил головой, подняв нос, — пытался угадать, чем пахнет на кухне. Обычно угадывал, но сейчас нос покраснел, словно у Деда Мороза. На чёлке, спускающейся на бледный крутой лоб, спутались и замерли три очаровательных завитушки. Наклонившись, он шлёпнулся на пол – завитушки подпрыгнули. Разувшись на полу, он подскочил и показал Наташе новый пистолет, который ему готовили в подарок на новый год.

— Прикинь: прятали от меня такой классный пекаль! – Пашка покрутил его в руках и, резко выкинув руку в сторону, продемонстрировал выстрел в окно кухни. – Заряжен пулями! — Розовая пулька, щёлкнув, отскочила от стекла. – На шкаф залез и увидел пакет. От меня ничего не спрячешь! Не нашла ещё свой подарок? – Пашка дал девочке посмотреть пистолет, не отводя от него ревностного взгляда.

— Дед Мороз не приходит так рано, — разочарованно ответила она.

— Нет его и на северном полюсе, пацаны сказали, — огорчённо вздохнул Пашка. — Дедушка наряжается или папа с мешком приходит. Капроновым. Давай по-пыре уроки делай и мне дай скатать.

— Я половину сделала! – похвасталась Наташа, улыбнувшись. Лицо её принимало странно-гордое выражение и, подняв редкие галочки бровей ко лбу, ждала какого-то ответа. Пашка скривился как будто после лимона, морщился как сушёная слива, строил рожицы и кратко ответил:

— Ща принесу.

Сбегав, держал в руках тетрадку по математике, русскому языку и диск.   

– Зырь: “Стальная тревога”! Трансформеры машутся против киборгов, мутантов, там, у доктора офигенная плазменная пушка. Стреляет – никого в коридоре нет, расщепляет сразу. Анимэ по каналу “дважды два” идёт, по кабельному, что у тебя нет что ли? У меня — три сезона. Папин знакомый хакер выкачал из интернета за минуту. И музыка в мульте клёвая и песня на японском ваще нормально бодрит. – В исполнении Пашки песня вызвала у девочки скрытую улыбку. — Короче, покатили к те.

Мальчишка взял за ручки спинку Наташиной коляски и, заметив в мочках ушей девочки золотые серёжки, осторожно тронул кончиком пальца:

— Не больно прокалывать? Ты – жесть! Только у Ирки Козновой проколоты уши.

Наташа не любила, когда упоминал о классной красавице, хмурилась и не хотела давать списывать домашнее задание.

— Не больно, больше боишься. Точно как мама рассказала: ей в детстве бабушка прокалывала. Умеешь косички заплетать?

— Не-ет, — зажмурился Пашка, отстранившись. – Я не девчонка, — изобразил глупо-мечтательное лицо, приоткрыв рот. Так, по его мнению, выглядела девочка, которой заплетали косичку.

Понаблюдав, как Наташа аккуратно разложила учебники на письменном столе, он разбросал свои и вытряс тетрадки из портфеля, полиэтиленовые обложки которых помяты, разрисованы фигурками роботов из будущего и многорукими бойцами из игры “Смертельная битва”. Решал примеры Пашка сносно, а задачи совершенно не понимал и, отвлекаясь то на Наташины рисунки, висевшие на ковре, то на поставленный мультфильм, казалось, делал ошибки намеренно, чтобы привлечь внимание. Девочка считала столбиком сначала на отдельном листе, потом добросовестно переписывала в тетрадь, а он пошатывал стол и, спрятав карандаши и резинку под учебники, глядел ничего не понимающими большими глазами, в которых мелькали шаловливые искры. Наташе нравилось одёргивать его и, хватая за плечи, усмирять, строго говорить: “Сиди тихо!” Тогда он сопел, покачивался на стуле, издавал звуки негодования и, превращая щёки в шары, раздувал тёмно-рыжие пушистые волосы на лбу девочки. Она поднимала голову – мальчик делал вид, что прилежно выполнял работу, она отворачивалась, иногда специально и искоса наблюдала за тем, как  он рисовал на полях своей тетради маленькие сердечки со стрелами, но чаще, конечно, роботов или солдат будущего с огромным оружием в руках и на спинах. Списав домашнюю работу у девочки, Пашка сложил руки как прилежный ученик и принялся рассказывать о том, что с ним произошло за день. Он сжал руки в кулаки, поднял над столом, набрал воздуха и заговорил:

— В баскетбол играли, жаль, что тебя не было. Я дальше всех бросаю мяч, знаешь, какой тяжёлый?! С одного края поля в другой Ваньке по голове, он, бац, свалился. Командой на команду играли с пятым “Б”. И один шушлай нарывался на наших, я не стерпел, хоть пацанчики отговаривали, побежал и за руку его хватаю, дёрг и “Подножье скалы*”. Во так!..

— Не надо! – она отдёрнула руку, вскрикнув. – Не всегда решают дракой!

— Потом Василий Игнатьевич закричал, еле разнял нас. Ну я тому чернявому и навешал! Хватает за плечи, за руки и шею, у меня они сильные, недаром почти два месяца на карате хожу.

Что-то чрезвычайно приятное входило в грудь Наташи после того, как Пашка обычно хвастал и хвалился боевыми заслугами, девочка смотрела на него тепло, ликующе и с необычайным интересом, а мимика его лица изменялась быстрей и резче и в голубых озёрах глаз ярче загорались жемчужины.

— Мальчишка-хвастунишка! – подразнила она. – Лучше бы научился делать фонарики из разноцветной бумаги, как мы с мамой делаем. Видел: сзади висят?

— Ты чо, блин? – выпятив нижнюю губу, кинул Пашка и поднялся. Наташа съёжилась, закрыв глаза и сжав губы. Отстранив её руки, начал щекотать живот девочки, бока и шею.

— Отстань, Пашка! Щекотно. Беру слова обратно. Ну… Хочешь есть? Мы с мамой делали плов, настоящий, узбекский получился.

Пашка заколебался.

За столом он вести себя не умел, пародировал хрюшку: чавкал и широко раскрывал рот. Громко втягивал чай, стучал зубами, набивал полный рот и разговаривал, а когда рассказывал анекдот и прыскал со смеха, то рис вылетал на стол. Наташа молча ела и, весело глядя на издёргавшегося мальчишку, воспринимала спокойно, с иронией. Наконец, ни одна из шуток Пашки не была встречена подобающей реакцией, после которой мальчишка более менее успокаивался, он применил артиллерию посерьёзней – набрав чая в рот, выпростал его обратно. Наташа едва сдержалась, чтобы не выгнать его из-за стола. Осудив строгим взглядом, Пашка млел, как щенок на коленях хозяйки, она мыла посуду и за ним.

Сидеть и спокойно смотреть мультфильм мальчишка не мог, очень любил внимание Наташи, особенно когда одобряюще кивала и радовалась вместе с ним. Во второй половине дня, когда девочка потирала глаза, боясь выдать усталость от просмотра и огорчить мальчишку, Пашка потрясающе оживал: с новой силой хвастал подвигами и показывал приёмы. И вот: одну руку он положил на шею девочки, а другую просунул под её тёплыми коленками. Рывком поднял, не успела она восторженно протянуть.

— Могу долго держать, потому что я самый сильный! Мы соревновались, я дольше всех продержал Ирку.

— Эту… Кознову!.. – возмутилась Наташа, нахмурившись и чуть покраснев. – Она… противная с косичкой такой тонкой и лицом плоским, постоянно жвачку жуёт, как верблюд… — Она надула поалевшие губы и шлёпнула мальчишку по лбу. Упав вместе с ней на большую подушку на диване, соскочил и запрыгнул в коляску. Настроившись на езду водителем серьёзной машины, не меньше, звучал гортанно, как старый двигатель, тарахтел и, двинувшись с места, заглох, зашипев тормозами, прыснув пылью слюны. Девочка, слабо улыбнувшись, вдруг потупила повлажневший взгляд.

— Я не хотел! – бросился к ней Пашка и ласково очень осторожно погладил по голове.

— Нет, глупенький, — медленно покачала она головой, пощекотала своей косичкой нос мальчишки. И почти заворожено, пристально глядя, в глубокую, но кристально-ясную синеву добрых глаз, объяснила: — Нельзя мне долго смотреть телевизор – глаза устают. Мама сказала, что она тоже не может долго.

— А-а, — повеселел он, облегчённо вздохнув. – Фигня! – пальцем превратил свой нос в поросячий пятак, снова увидел улыбку на губах Наташи. – Не хочу больше с тобой ссориться. Никогда. С тобой так прикольно тусоваться, а когда ссоримся, то разговаривать не хочется не то что приходить. К тому же…

На миг он стал серьёзным, изменился:

— Помнишь, обещал вылечить тебя. Вот на деняху копилку подарят – буду копить, и много денег станет. Папка говорит, что в копилке денег с каждым днём больше делается. Потом отправлю тебя к японцам, они вон какие крутые мульты делают и полечат твои ноги. Может и я куплю коляску, будем вместе гонять, наперегонки до школы? Спорим, я быстрее тебя доеду? У меня руки сильные, крутить, знаешь, как быстро могу!?

— Нет, я обгоню, потому что дольше езжу!

Оба почувствовали возникшее напряжение и моментально перестали препираться, выдержав долгую гнетущую паузу. Наконец, украдкой посмотрев друг на друга, рассмеялись – Пашка превращал свои губы в лепешки, и виртуозно крутил ими, не касаясь пальцами. Всегда он стремился рассмешить девочку.

Со дня беззаботно-счастливой, гладкой как поверхность мрамора жизни, мальчишка и девчонка искали в друг друге лишь интересное и прекрасное, выбирали лучшее, что преподносила судьба, сразу забывали плохое, выбрасывая его из головы без остатка.

Время неумолимо бежало. Жизнь идёт! Так прошло несколько лет. Друзья повзрослели, но по-прежнему встречались почти ежедневно.

Как жаль, что Наташа не могла жить всеми жизнями сразу, а хотелось жуть как! Мама ничего не объясняла – девушка знала сама… Если продать имущество семьи целиком (старенький автомобиль и дачу), то средств не наберётся даже на билет в одну сторону, не то что на операцию, поэтому решили отказаться и лечиться доступными методами. Начитавшись Дикуля*, девочка увлеклась гимнастикой, упражнения теперь делала с отягощением, брала гантели по килограмму, по два, по три, управляла пылесосом не хуже отца, десять минут, даже меньше и ковры чистые. Позвонил Пашка, сказал, что придёт во время, как странно, что теперь не хвастался, где был, что видел, и с кем мерился силами. Хотя нет, бывало, находило на парня и начинал хвалиться великолепно проведенными приёмами, но совершено в иной манере – не самый он сильный, не самый бравый в группе, есть ученики посильней, умней и удачливей, а ему в тот раз просто повезло. Лучше бы, думала Наташа, всё-таки хвалился оценками по алгебре, физике, английскому, чем крепкими аккуратно слепленными кубиками на животе. Хотя… Признаться Наташе нравилось прикасаться к грубой коже на прессе Паши и чувствовать упругие бугры мышц. Иногда как бы невзначай пощекотать парня, пробиралась к нему под футболку, гладила их, медленно и долго, – он, съеживаясь как ребёнок, бесшумно хохотал, если кто-то был дома у девушки. Потом, ощущая необычный интерес девушки к мышцам живота, парень вздрагивал – она покалывала их своими ярко-красными красивыми ногтями. Голос в трубке звучал тише, приятней, успокаивал. Мама, слышавшая о приходе Павла, строже повышала тон, ответственней. Зная, что Пашка придёт как всегда в два (когда мама уйдёт), и в книгах находилось что-то особенно интересное, вдохновляющее, а небо, разлившееся над сочной тронутой инеем зеленью палисадника, радовало нежной синевой. И продолжавшийся день — светел как оживлённая ослепительно белая улыбка. Но сегодня Наташа оказалась очень взволнованна, сердце билось в груди чаще и сильней обычного, а дыхание замирало. Торопливо вымыв голову, приготовила фен, фирменный деревянный гребешок – недавний подарок Паши на восьмое марта, лак и духи. 

Мама, пригрозив пальцем, пошла в гости к родственникам, сказала, что не видела их целую вечность. По телефону позвонил отец, уточнил организационные моменты, о которых девушка не сказала маме. 

— Пап, подожди, скажу точно, — кратко ответила она и, заметив Пашку с напускной серьёзностью медленно шагавшего от рынка, прервала связь.

Он зашёл спокойно, слегка улыбнулся, показал диск — комедию и пирожное, как раз то какое любит она.

— Привет, Наташ, — разувшись, он размеренными шагами подошёл к девушке, обнял, поцеловал, уловив ванильный опьяняющий запах духов, покатил её в комнату.

— Здравствуй, что нового? – погладила своими тонкими пальчиками его грубоватую, покрытую пушком белых волос руку.

— Что могло произойти нового за три дня? Смешная ты, Наташ.

Он говорил с необычным спокойствием, той безмятежностью и тишиной, которые ощущаешь в ясный день без всякой причины. Ровно, без выкриков и жестикуляции, рассказал, куда ехал, и какая неудача приключилась с его отцом в пути.

 Нет, глубокая пропасть не пролегла между прежним мальчишкой и нынешним Павлом, хоть выражение лица стало строже, убедительней, и жемчужины в глазах сверкали острее. Волосы расчёсаны на косой пробор, подбородок в лёгкой щетине, а губы сохраняли серьёзность, и по таинственному молчаливому виду было трудно угадать его мысли и желания. Плечи его покатые, выдавались из рубашки с коротким рукавом, а в оголённых крепких руках, напрягающихся жилах, чувствовалась сила. Жаль, что не стремился он рассмешить и привлечь к себе, не упоминал теперь о сломанных в школьном туалете кранах, из которых, если открывали, то брызгала вода. Жаль, что не поддевал шутками и не спорил. Но как пытливо и спокойно глядел на девушку и тотчас отводил глаза и начинал говорить о чём-то отвлечённом, когда вдруг она перехватывала его взгляд! И она почти не изменилась, думал Паша, так же с восторгом слушала, и моргала чуть влажными всегда чему-то удивлёнными глазами. И, приоткрывая сверкающие от блеска губы, с наивно-радостным выражением ловила каждое его слово и кивала. Ну и волосы! До чего притягательные! На загорелом лбу завивались двумя светло-рыжими змейками и, заколотые черепаховым гребнем, переходили в тёмно-оранжевый моток на макушке. Вдоль коричневатых щёк они вились спиралями, красиво сочетались вместе с полумесяцами золотых серёжек. Вот она повернула голову, рассматривала обложку комедии – новинки, убрала волосы с виска за ухо. Открывшийся висок розовел нежной незагорелой кожей. Сильный яркий золотистый свет, лившийся из открытого окна, высветил бронзовый треугольник загара на её груди, увеличившийся, натянувшей старую футболку. Теперь красочный рисунок на её коротковатой любимой футболке, Микки Маус, глядел, улыбаясь, не перед собой, а вверх. Ноги в коротких шортах будто восковые. Случайно — она слишком близко находилась, что левую руку некуда девать — он положил ладонь на овальное бедро девушки, оно мраморной гладкости и приятно прохладное.

— И на ногах ногти красишь? – восхитился он, придвинувшись со стулом вплотную к ней. Тепло исходившее от неё и сладкий аромат, словно в лавке пирожного, притягивали.

— Нравится? – улыбнулась она, обнажив ровный ряд жемчужных зубов. Её лицо вспыхнуло от восторга: комплименты слышать от него – большая редкость.   

— Очень, — смущённо, но быстро ответил он, отведя глаза. – Только-только закончили показывать в кинотеатре, видела рекламу?

Она закивала, глядя на его вопрошающее лицо и не говоря ни слова. Парень понял, что попал впросак, Наташа несколько дней не выезжала далеко от дома. 

Возникшая пауза словно огорчила ее, и глаза девушки сделались маслянистыми, а ресницы затрепетали.

— Ты что? – парень одной рукой обнял её за плечо, а пальцами второй приподнял опустившийся подбородок и заглянул в потухшие глаза. Лазурное озеро его глаз расширилось и, готовое вылиться, потушить пожар, вдохновляло. – Перемена настроения?

— Не-ет, — оживая, протянула Наташа. – Зелень аж рябит в глазах… Ты чаще обнимаешь!

— Сколько угодно, — пожал плечами Паша, помолчав.

На девушку, в повышенном расположении духа, нисходило поэтическое настроение. Она, преображаясь как роза, вспрыснутая прохладной водой, читала собственные стихи и делилась счастливыми моментами в жизни.

— Не представляешь, какой восхитительный предзакатный свет льётся с неба. Малиновый… внутри замираешь.

Паша неопределённо кивнул – что в небе интересного? С неприкрытым изумлением продолжил слушать девушку, наблюдая как живо, резко и необычно менялась её мимика, а движения рук подчёркивали впечатления пережитых событий.  

На кухне он вёл себя, как подобает человеку за столом: не изображал ни поросёнка, ни обезьяну. Да, не хватало Наташе его детской весёлости, игривости, придирчивого взгляда и вызывающего поведения. Вымыл посуду за собой и за девушкой, расставлял по местам тарелки и, услышав ласковый просящий голос, воззрился на неё, застыв в позе беспредельной преданности, не моргал.

— Не ходи на выпускной вечер, приезжай ко мне на дачу. Папа уйдёт в гости на юбилей к другу детства, а бабушка с дедом оставят Борзого меня охранять, — игриво улыбнулась она. – Сами не придут, я сказала, что может быть…

Не имела Наташа право просить о подобном, выпускной вечер после одиннадцатого класса – раз в жизни. Паша незаметно вздрогнул, медленно, казалось, мучительно вдохнул воздух. Напрягся, сжав губы, ускользнул от её повлажневшего печального взгляда. Но бороться оказалось бессмысленно: невидимые флюиды, вышедшие из просьбы, подействовали как приказ, чётко, сильно, безотказно.

— Да, конечно, — его правая рука, точнее два пальца на ней: большой и указательный — резко коснулись носа и тут же, сжавшись в кулак вместе с остальными пальцами, залетели в карман. Когда Паша нервничал, то проделывал единственный жест, и Наташа это давно знала. Покорно усевшись на стул напротив, окатил её взглядом необыкновенного благородства.

— Пойдём в “Магнит”.

Неожиданное предложение не рождало спроса и наконец, на миг, оторвав взгляд от календаря на стене, попросил:

— До него далеко, давай на рынок?

— Нет, в “Магнит”. До “Сибиряка” дальше! Мам, а ты не подслушивай!

— Ухожу-ухожу! – отмахнулась она, улыбнувшись и взяв с подоконника кофемолку.

— Хорошо, — задумчиво согласился он.

Дорогу до супермаркета Паша молчал, отвечая только на вопросы, не смотрел по сторонам. Слушая описание природы Наташиной дачи за городом, кивал с неопределённым видом и поднимал руку, здороваясь со знакомыми и друзьями. Раздался звонок по телефону – Паша сосредоточено поглядел на высветившийся номер и осторожно поднёс к уху. Отвернувшись, отвлёкшись на белый “Нисан” с девушкой за рулём, что-то неразборчиво ответил и сбросил. Вымучено улыбнувшись Наташе, подёргал плечами.

В магазин заходить не стал, встретив знакомого с плоским клинообразным лицом, с выпуклыми рыбьими глазами, удивительно похожего на старшего брата Ирки Козновой, ждал девушку на улице.

Проводив девушку до её двери, заходить не стал, сказал, что вспомнил про неотложные дела. Недоверчиво посмотрев вслед торопливо удаляющемуся, Наташа закрыла дверь и, посмотрев с мамой комедию, до вечера продолжала читать “Тёмные аллеи” Бунина.

Почему-то именно в эту ночь Наташа долго не могла заснуть. Девушка, раскрывшись, тихо лежала в постели, пахнущей свежим бельём. Глядела в окно на крохотные алмазы Млечного Пути. Полумесяц, чуть прикрытый тёмной дымкой облака, сиял чистым бледно-шафранным светом, отчётливо вырисовывал ближние ветви клёна и клочок тряпья на них, выброшенных с верхних этажей. Девушка в очередной раз повернулась на кровати, пытаясь отыскать удобное место, сон не приходил. Точнее не давал уснуть призрачный образ возбуждённого горящего, словно огонь, Павла. Парень, нависнув над ней, протягивал жаркие руки похожие на диких голодных зверьков и, заряжая её изнемогающее тело сладким теплом будоражащим нервы и сознание. Затем громко вздыхал, горяча своим дыханием уши Наташи, разъединил ноги, приподняв их. Дальше девушка не могла представить следовавшие чувства, выбилась из сил, восстанавливая хаотично разбежавшиеся в страстной горячке мысли. Засопела, заснув. И когда проснулась утром, тогда радостно подумала – сегодня после обеда увидит любимого, увидит Павла.

Накрапывал мелкий дождик, ласково шептал в листьях, резким путаным узором украсил стекла окна Наташи, делавшей гимнастику с двумя двухкилограммовыми гантелями.

 — Наташа, надо успеть прибраться, я тороплюсь, — объявила мама, набрав ведро воды и выжав тряпку.

— Успеем, мам! – отозвалась девушка, энергично поставив гантели под кровать. Она чувствовала сильный прилив и необычайную тягу к жизни – мышцы плеч и рук налились краской, приятно потяжелели, хотелось высвободить скопившуюся силу мгновенно. Прибравшись на столе, вытащила пылесос и стремительно вычистила ковры на полу, на стенах, вспотела как никогда раньше, но невероятно радовалась. 

Отец вернулся на обед, не закрывал машину – ждал дочь. Мама строго изменилась в лице и, пригрозив пальцем, расцеловала её в обе щёки и сказала:

— Мужчина должен бороться за девушку, за тебя – тем более!

— Да, мам!

Солнце начало палить сильней и ветер, напитавшийся горячим воздухом, был душным. Выступившие капельки пота на золотисто-бронзовом лбу Наташи, казалось, благоухали вместе с цветами, посаженными в клумбах по обе стороны крыльца. Сквозь тёмные линзы очков зелень потеряла свои сверкающие малахитовым глянцем цвета, и девушка убрала очки на крышку колодца, из которого отец доставал воду. Выливая по ведру в огромную разрезанную цистерну около террасы, он позвал дочь, показал, где оставил древесный уголь.

— Ты слушаешь меня! Пашка, парень не хитрый, но цену себе знает. Заберу вас вечером.

— Пап, не торопись.

— Сегодня передавали ливень, поэтому далеко от дачи не уходите, промокните. Посмотри вон туда.

За зелёно-коричневой лесополосой на прояснившейся лазури неба серели дальние тучи.

— Понятно, — нетерпеливо ответила она, сдвинув брови.

Взяв из домика сумку, он потрепал по голове огромного серо-чёрного водолаза по кличке Борзый и тот, подняв с влажной земли свой белый живот, проводил отца до машины. Бегом вернулся и, виляя пушистым хвостом, подставил голову с длинной взлохмаченной шерстью Наташе, положив её на колени. Она мечтательно чесала его за ушами, перебирая длинную густую шерсть на загривке. Борзый, раскрыв чёрный рот и высунув язык цвета лепестков плюща, глядел на неё преданными поблёскивающими мокрыми оливками. Поглядывая на угол невысокой ограды, откуда из-за куста облепихи вот-вот должен показаться Паша, нетерпеливо вздыхала и негодующе прищёлкивала языком – терпеть не могла ждать. На террасе оставлена миска с яблоками.  Чтобы как-то подавить тоску ожидания, она отправилась за ними.

Плющ забирался по нитям до окна. Это в конце лета растение достигнет верха крыши и затенит окно. Сейчас он, цвёл маленькими светло-розовыми цветами, их опавшие лепестки засохли на земле, захрустели под колёсами Наташиной коляски. Борзый носился по огороду как заведённый – она, вгрызаясь в сладкую мякоть нежно-жёлтого яблока, бросала палку на дорожку. Он, зажимая толстую ветвь от старой выкорчеванной вишни в тисках зубов, с пробуксовкой возвращался, оставляя на земле разводы. Наконец, Борзый, схватив палку, грозно гавкнул, высоко взметнув уши. Вытянула шею и обрадовавшаяся девушка, крутанула колёса коляски так, что они заскрипели как не смазанные. По дороге, кое-где поблёскивавшей лужицами, устало шагал разморенный Паша с пакетом в одной руке, а розой — в другой. Подняв голову, моментально преобразился в лице, заулыбался – увидел её с обнажёнными загорелыми плечами в синем лоснящимся атласом купальнике. Золотистая заколка на вьющейся чёлке и серьги отражали янтарным огнём лучи солнца. Она отвела руки назад, приставив пальцы к резине колеса – мышцы плеч заиграли жилами. Качнувшись, словно на качелях, высоко парящими над землёй, помахала солнцезащитными очками.

Борзый помешал приблизиться к ней, встретив его у калитки, уселся на дорожке и выглядел угрожающе, пока Наташа ловко не выбросила палку за ограду. Собака, раскрыв чёрную бездну пасти, понеслась, едва не сбив Пашу с ног, перепрыгнула через прикрытую калитку, шаркнув рейки задними лапами.

— Ого, здоровенный какой! — ошеломлённо проговорил парень, расширив глаза. – Здравствуй, Наташ. Ну, жарень, обалдеть!? Блин, не подумал, — пустил рассеянный взгляд по цветам в клумбах вокруг террасы, удручёно поглядел на розу.

— Мне нравится.

Положив пакет на ступеньки крыльца, он вручил розу и, наклонившись для поцелуя, упал в объятия Наташи — не только парень решил поцеловать девушку, но и Борзый, поглощённый эйфорией знакомства, встав на дыбы, толкнул его передними лапами.

— Ой, прости! – поражённый непривычностью обстановки, шепнул Паша

— Ничего, — девушка крепко обняла парня, прижав его горячую голову к своим волосам, влажным у висков и пахнувшим персиковым шампунем. – Ты весь мокрый, лоб – липкий, фу-фу!.. Не целуй меня! – медленно коснувшись губами уголка рта Павла, с наигранным отвращением встряхнула пальцы. 

— Попробуй, пройди по духоте семь аллей! – оправдываясь, виновато ответил. Не выпуская её руку, погладил тонкие пальцы с прозрачными ногтями, несильно сжал ладонь, почувствовав под красно-коричневой кожей заходившие косточки.

— Не стала красить: тут и так полно цветов. Приятно пахнет, — приложив розу к носу, медленно вдохнула и словно одурманенная закатила глаза, откинув голову на спинку коляски.

Задрав край потемневшей на груди бледно-красной футболки, Паша вытер лоб, краешком глаза заметив Наташин взгляд, скользнувший на блестящие от пота кубики пресса. Взяв пакет, как бы невзначай показал бутылку ликёра и коробку конфет.

— В комнате холодильник есть, — сказала Наташа, сдвинув очки на глаза. Солнце двумя большими искрами промелькнуло в лиловых квадратных стёклах. – Ваза на комоде.

Убрав бутылку и конфеты в холодильник, он заметил на верхней полке кастрюлю  замаринованного мяса с луком, кока-колу, а на средней – овощи и салат, прикрытый пластмассовой крышкой.

— Умеешь делать шашлык? – спросила она, заглянув в окно.

— Конечно, — залихватски взмахнул руками Паша. — Сколько раз наблюдал за отцом?! Мясо получалось — пальчики оближешь!

— Не за “отцом”, а за папой! –  поправила она и, потянув Борзого за голову к себе, тотчас оттолкнула. Он загавкал, припадая к земле, выпустил палку из слюнявого рта. Заворчал, свирепо зевнув, показал страшные желваки, следил сквозь стекло за Пашей, казалось, в чём-то подозревал.      

— Больно грамотная, — закрыв дверцу холодильника, покачал головой парень, поймав себя на мысли, что забыл про выпускной вечер. С Наташей мысли не касались посторонних порой тяготивших вещей, не нужны были танцы да большой стол с угощениями. Тревога, набегавшая вместе с жаркими потоками пряного воздуха, улеглась, превратившись в прекрасное ощущение спокойствия.

— Накупаемся, а-а, проголодаемся! – позвала она, резко повернув коляску боком. Борзый как специально нахально забежал за коляску и предостерегающе поднял нос, расширив ноздри.

— Ага. Всегда он такой? – инстинктивно опасаясь зверя, медленно сглотнув, уточнил Паша. Залез на колодец, перегнулся через край цистерны, набрал воды в керамическую вазу, понёс в дом.

— Молодец, — погладила она Борзого по гриве, спине.

— Я знаю! – откликнулся Паша и, заметив, что похвала предназначалась не ему, нахмурился.

— И ты молодец, хозяйственный какой у меня! Иди, награжу.

Поцеловала в губы много раз.   

Прохладные испаренья котлована виднелись с холма, покрытого зарослями высокой травы. Белая дымка слегка коснулась спускавшейся к нему неровной дороги. Паша придерживал коляску девушки за ручки на спинке, рассказывал, куда собрался поступить, наклонял голову, вдыхал ягодный аромат духов шеи Наташи и, конечно, не упускал возможности припасть губами к её красивому изгибу, ровному коричневатому загару и слышал тревожный вздох. Борзый не мешался, скакал позади по траве, отфыркиваясь от запашистых спор, прятал нос под лапой. Выскочив, распугал двух бабочек салатного цвета, которые замерли в блаженной истоме на мокрой дорожке. Забежав вперёд, подставил искажённый обсыпанный жёлтыми семенами нос. Наташа, отряхнув его, поговорила с ним как с младенцем. Паша покачал головой, и, украдкой вздохнув, намекнул на нелюбовь к собакам.

— Борзый, Паш, хороший! – закрепив очки за край купальника на груди, трепала его за шерсть на голове.

Добравшись без приключений до глинистого спуска в желтоватую у камышей воду, Паша, как джентльмен, присел на корточки, развязал ремешки на сандалиях девушки, освободил ноги. Они цвета приправленной шоколадом пастилы с незаметными бледно-синими сосудами на взьёме ноги, казались игрушечными, и розоватые на подошве, мирно покоились на ворсистой мягкой подставке.

— Ты вообще не чувствуешь их? – Паша любовно, игриво провёл по плавной матовой  поверхности голени девушки, добрался до колен. Наташа неопределённо кивнула со скучающе-печальным видом. Быстро раздевшись, остался в плавках, напрягся, дабы показать себя в лучшем свете. Наташа не удержалась, чтобы не коснуться твёрдых кубиков на животе парня, а так же косых мышц на боках. От прикосновения беспокойных пальцев девушки и целой ладони начинались приятные спазмы, и захватывало дыхание. – Купаемся! – подняв её на руки, что она не успела ойкнуть, недовольно поёжился – на всякий случай Борзый находился очень близко, наверное, подстраховывал. Осторожно спустившись по отлогому, но скользкому берегу к стоячей воде, парень положил Наташу на мелководье. И, не отпущенный её руками, подался вперёд, лёг на благоговевшую в эту минуту девушку. Загорелое будто кексовой крошкой обсыпанное лицо Наташи, наивно-радостное, оправленное в серебро воды, улыбалось. Заколка в форме золотистого паучка на чёлке и глаза, казалось, сверкали ярче любых огней. Жадно впившись в губы, долго не выпускали из объятий друг друга. Время остановилось, не холодило тело вода, рыже-бронзовые огненные краски её лица затмили свет. И только неприятный шершавый язык да горячее зловонное дыхание Борзого испортили удовольствие. Блин, он будто создан обрывать наслаждение, неудовлетворённый и слегка рассерженный Паша, резко побежал на глубину. Борзый, получив шлепок Наташиной ладони по нахальной морде, удручённо развернулся. И, в погоне за прыгавшими лягушками, увидел утку скрывшуюся в камышах, забыл о содеянном.

Наташа, выпятив грудь с обозначившимися под купальником острыми сосками, щурясь, рассматривала дно котлована: оно изборождённое оврагами и впадинами, цвета львиной шкуры из-за старых листьев, нанесённых ветром. И совсем рядом неожиданно выпрыгнул из воды Паша, обрызгав девушку. Взвизгнув и выставив руки, она невольно привлекла внимания Борзого, который, раздвинув шуршащие камыши, ринулся к ней. Парень, раздосадовано улыбнувшись, нырнул снова на глубину котлована.

Берег оставался пустынным, только там, вдалеке, на противоположном берегу, истоптанным небольшим стадом коров, пастух на пегом мерине курил, рядом почёсывалась тёмно-серая овчарка.

Лесополоса вздрогнула, зашелестели деревья. Тучи, взъерошенные как мокрая шерсть Борзого, незаметно сгустились, нависли над котлованом. По мутному зеркалу воды побежала лиловая зыбь. Паша, подрагивая от холода, заметил как губы девушки стали бледно-сизыми. Немедленно подхватил её на руки и усадил в коляску.

— Не холодно мне, просто есть хочется, — сказал он, как бы оправдываясь. И согрел Наташу в объятиях, напрягся, чтобы не выдать дрожь. Рассеяно улыбнувшись, девушка хранила загадочное молчание, указала в сторону дачи.

Небо смотрело на огород, на парня, на девушку, обещало освежить второй раз. Ветер, тёплый, но сильный и порывистый, придавил траву, закачал кусты малины, выдув пчёл, заставил деревца облепихи хлестать друг друга тонкими длинными плетями и скинул несколько спелых пунцовых яблочек на выбившийся из-под цистерны сорняк. Из потемневшего от времени скворечника около террасы доносилось многоголосое чириканье – прилетела кормилица.

Угли в мангале прогорели и над ними, сияющими горячим рубином, подходили аппетитно пахнувшие шашлыки. Серое сало, капая с подкопчённых краёв мяса, шипело, распространяя вкусный запах. Борзый, высунув дрожащий язык, исходил слюной. Наташа покормила его хлебом, смазанным шашлычным маринадом. Он глотал куски хлеба, не разжёвывая, искажая ноздри, чихал от резкого запаха душистого перца. Паша весело наблюдал за ним и, попивая кока-колу, рассказывал про то, как завалил на ковре парня из более тяжёлой весовой категории.

Наевшись мяса и салатов, остатки, сырые куски, они скормили Борзому, и пока тот хватал их, скрипя челюстями, забежали в дом – начался дождь. Достав прохладный ликёр и конфеты, Паша галантно предложил выпить. Он играл какую-то не свою роль, оттого вёл себя неестественно стеснёно, молчаливо и девушка, дабы подбодрить, поторопила:

— Через часа полтора отец придёт, а мы не пробовали напиток!..

Парень нетерпеливо нашёл штопор в ящичке стола, открыл бутылку, разорвал полиэтилен на коробке конфет. Почему-то руки не слушались и неверно обращались с коробкой – она перевернулась и круглые, квадратные шоколадки выпали на диван.

— А то выбирать их!.. – Наташа, улыбнувшись, сразу закинула одну в рот и жевала медленно, не отводя взгляда от Паши.   

Выключив свет, она поставила оплывший длинными каплями воска старинный канделябр на край стола, зажгла свечи и задёрнула шторы. В сумрачной тишине расстраиваемой стуком дождя по раме и глухим печальным воем Борзого под дверью, выросли три маленьких огонька. Сладкий чад парафина смешался с карамельным ароматом ликёра и запахом вишнёвой начинки конфет. Лившееся в сумерках золотистое сияние окрасило волосы Наташи в рубиновый цвет, щёки запылали чистой бронзой, обсыпанной матово-сверкавшей шафранной крошкой веснушек, неестественно горели лиловым огнём её большие глаза. Цветом сажи отблёскивали и глаза парня, налившиеся насмешливой мутью от безумно-сладкого ликёра, а влажные тронутые диким карминном губы притягивали пристальный взгляд девушки.

— Иди что-то скажу! – девушка поманила пальцем, медленно растянув уголки губ. Наташа дерзко играла ресницами, бороздила Пашу потемневшими от возбуждения глазами.    

Чувствуя неумолимо нарастающий пожар в груди, Паша подставил ухо к вопрошающим губам девушки. Она поцеловала мочку, слабо прикусив зубами. Её дыхание, щекотавшее шею парня, сбивалось.

— Отнеси меня на диван, — капризно сказал она, потерев глаза.

Не в силах глушить дьявольски сильное пламя вспыхнувших чувств, с жадностью, неожиданной горячностью, он протянул к ней растопыренные пальцы, поднял и быстро положил на диван. Она лежала тихо-тихо, очаровательно сложив губы треугольником, облизала их, держала трепетные руки на немного выпиравших кострецах и вдруг опустила на свою грудь, нетерпеливо примяв. Маслянисто-золотистые щелочки глаз между длинных угольно-чёрных ресниц ласково отражали сияние, гулявшее в темноте комнаты. Затем она широко распахнула их и глаза цвета сажи, увядшей розы, очень большие, притянули Павла. Она залилась трепетным плачем с гортанным переливом, придавила голову парня к своей груди.

От прикосновений Наташино тело зябло, покрылось пупырышками, грудь становилась упругими грушами.    

Они находились в страстной поглотившей их разумы горячке.

Отец пришёл навеселе, с другом, который торопился и подгонял:

— Пойду заведу тачку!

— Борзый, хороший мой! Промокший какой! – неуклюже склонившись над ним, отец Наташи дёргал его за влажную гриву. — Неужели в будке и промок?

— Здравствуйте! — Паша сидел на табуретке около окна с небрежно отдёрнутой шторой, его лицо, бледно-синее от света со двора, хранило напускную строгость, неподвижность. – Целый день сегодня дождь…

— Куда поступать-то собрался, Пашунь?

— В транспортный.

— Молодец. Наташенька получит образование. Сделаю и добьюсь. Она у меня умненькая девочка, сверстницы ей в подмётки не годятся, поэтому… дерзай, парень, дерзай! — мотнув головой, зажестикулировал руками.

Девушка, скрыв упоительное состояние вдохновения под бесстрастной маской,  расслаблено смотрела на отца наивно-спокойными глазами, украдкой косясь на парня, который отвернулся к окну, к маленьким каплям, сверкавшим на стекле. И прикрыв рукой, оставленный на шее сизый засос, улыбался.

Дни полетели быстро, а время, казалось, замерло. Наташу навещало странное чувство – глядя и думая про людей, снующих на улице, появлявшихся на телеэфире, внезапно хотелось жить их жизнями и знать, пользоваться тем, чем они располагали. Учебники и книги для чтения по психологии были словно тоской пропитаны и как-то неприятно касались рук и знания, заложенные в главы и витиеватые строки, совершенно не отпечатывались в голове. Мир куда-то шёл в неизвестном направлении, каждый день совсем не отличался от предыдущего и мысли одинаково печальные утром и вечером, докучали, раздражали. Мама ощутила перемену в дочери и как-то случайно в необычной манере заговорила о последствиях переходных возрастов. Папа усмехнулся, мол, переходный возраст задевает только глупых и неуравновешенных людей. Но единственный человек, который резко вбирал в себя её скопившиеся тревожные мысли, — Паша. Приходил, а по праздникам с подарками и мороженным, раскрепощённый, оживлённый, дерзкий и знал, что возьмёт девушку целиком, беспардонно, так, как ей очень нравилось.

Это случилось ранней осенью: грустный вспомнившийся сон явился наяву — парень пропал на несколько дней, прошла неделя. Потом забежал всего на часок, чтобы упрекнуть его, времени конечно, не было, сказал, что торопится, и ушёл. Затаившееся недоверие постепенно переросло в злобу, но когда он приходил, нахальный, резкий и чрезвычайно говорливый, то девушка забывала злобу. И вот: он пошёл от неё на рынок, в сторону остановки. Возвратился с Иркой Козновой, с этой плосколицей бестией, и, проходя мимо окон Наташи, мельком поглядывал в них с видом вора.

Чувство, безобразно-тоскливое, щемящее, грозившее неизбежным, словно на миг остановило сердце, вонзив в него холодную иглу. В груди заиграла заунывно-плакучая свирель. Беспомощно крикнув в стекло, ощутила, как помутилось сознание, нагрелось, покраснев лицо. Она стукнула кулаками по дрогнувшему стеклу, заморгав от навернувшихся на глаза слёз. Сил хватило только на то, чтобы доехать до кровати, доехать, не дойти, как бесполезному инвалиду, всего лишь до кровати… Перед глазами плыло – сложенное сетчатое покрывало и подушки превратились в расплывчатую бледно-серую муть, в голове дико стучало, горло стягивало горькой полынью.

Дела по хозяйству казались гадкой потерей времени, упражнения приносили усталость и осознание своей никчёмности. Воспалявшиеся перед сном воображение преподносило мерзкие картины – любимый обнимал и целовал не её, а Кознову, играя скулами и глазами, смеялся над Наташей. Мама и папа оказались бессильны: как могли снять с дочери проклятье, поставив её на ноги? Операции и лечения от недуга не существовало — она родилась такой. Попав в страшенное уныние, Наташа нашла единственный способ избавиться от страха и гнёта собственных мыслей – покончить с жизнью. В один из серых обыкновенных дней, которые давно бесконечной тоскливой чередой укоренились в мире, дождалась ухода мамы. Написав записку, девушку окропила её слезами – покидать жизнь было страшно.

Шестнадцатиэтажное здание, среднее из трёх, темневшее за киосками облезшей штукатуркой, будто специально предназначалось для расправы с жизнью. И стены узкого коридора с тёмно-синими почтовыми ящиками и низкий потолок с паутиной в углах и запах давнишний прогорклости в лифте – подпитывали желание поскорей уйти…

— Да, туда поехала, — прозвучал чей-то равнодушный голос в коридоре.

Два знакомых до боли голоса! Отец и Паша поднеслись к закрывшимся дверям лифта, голоса обоих дрожали, громкий голос папы особенно срывался в плач:

— Не натвори глупостей, Наташенька, родимая!!!

Девушка сильно тряслась, казалось, ноги, эти неподвижные мёртвые конечности, и те похолодели, потяжелев.

На шестнадцатом этаже холодно, грязно и пахло сыростью. В лиловую темноту коридора с обшарпанной исписанной и почёрканной извёсткой и краской стен, с балкона  выбивался свет тусклой синевой. Колёса коляски, словно плохо смазанные, отказывались крутиться, тонко завизжали, когда она рывком крутанула их. Сбив оставленные пустые пластмассовые бутылки и пепельницу – консервную банку, стукнулась коленками о стенку балкона. Хотелось разбить эти ноги в кровь, переломать кости на них, но почувствовать хоть что-нибудь. Схватившись за поручень двумя руками, напряглась, стиснув зубы. Руки девушки крепкие, будто сами вытянули её из коляски. Рыдая, изводясь протяжным стоном, услышала приближавшийся голос запыхавшегося Паши. Переваливаясь через поручень, она краешком глаза заметила его, выскочившего из темноты дверного проёма, и отчаянно закричала:

— Уйди… предатель! 

 

На худых скулах парня выступили красноватые пятна, голос прозвучал чуждо и сдавленно:

— Нет, ты не правильно поняла! — предостерегающе выставил он руки. – Объясню.

— Ты занимался с Козновой ЭТИМ!

— Никогда не… — сорвавшись с места, ухватил её за свитер, стащив с поручня.  Бледная и не узнаваемая, припухшие розоватые стеклышки глаз бессмысленно глядели в темень коридора, откуда, зажав бок, выполз потемневший в лице и точно постаревший отец.

— Девочка моя?!

Его образ потускнел, потеряв очертания, расплылся – Наташа потеряла сознание.

Ветер сбивал с клёна последние листья и, они, цвета апельсиновой корки, пропадали за оконной рамой. Знакомый мальчишка в шерстяной фиолетово-красной рубашке забрался на дерево и с выражением невыразимого счастья на лице, привязывал серый дырявый лоскут рядом с тем, который вот-вот сорвётся.

 Открыв глаза, она нащупала руку Паши и, крепко ухватив её так, что хрустнули косточки, испытующе поглядела на него. Его лицо, обрамлённое мелкой щетиной, успокоенное и кроткое, будто пробудилось. Он, совестно склонив голову, пристально посмотрел девушке в глаза из-под густых бровей:

— Я ни с кем не могу быть собой, только с тобой!..

Невидимая мощная сила руководила Пашей. Внутреннее притяжение, подобное гравитации, намного сильнее его самого. Не раз замечал, что с Наташей чувствовал себя по-иному, как ни с одной другой девушкой. Где бы ни находился, с кем бы ни общался, невольно думал о ней. Они точно были скреплены нерушимым звеном, и разорвать его оказывалось невозможно. Ни уговоры родителей, ни увещевание доброй тётушки, ни насмешки друзей не могли остановить Пашу. Может, это любовь?      

Историю, рассказанную другом, я вспомнил, когда выбирал с отцом ёлку на новый год. По узкой дороге, посыпанной жёлто-коричневым песком, мужчина лет тридцати пяти катил коляску с женщиной в очках. Наклонившись к её тёмно-рыжим локонам, выбивавшимися из-под серо-белой шапки, что-то весело рассказывал, взмахивая рукой в тёмной варежке. Следом бежал мальчишка лет восьми, направлял серебристый пластмассовый пистолет на прохожих и слышался его нетерпеливый тонкий голос:

— Ёлка большая, а-а? Как у ДК, да? Ну, там горка!..

— Такая высокая не войдёт к нам в квартиру, — ответила женщина, радостно улыбнувшись мужу.

— У-у, — раздосадовано протянул мальчишка и, увидев, что ёлки меньше чем он представлял, едва не расплакался.

Унося с отцом ёлку, я поздравил их с наступающим праздником и пожелал исполнения заветных желаний.

             

 

 

---