Гуру Иванов

        День заговенья на Рождественский пост выдался ненастным. Низкие тучи, казалось, задевали купол Свято-Вознесенского собора и, увлекаемые сильным ветром, быстро смещались дальше на юго-запад, в сторону Азовского моря. С ветвей почерневших деревьев срывались последние мокрые листья. Сыпал бесконечный мелкий дождь, и холодные его капли предвещали скорый уже снег.   Всё серо, слякотно  и улицы почти пусты: редкие прохожие, в основном, богомольцы, торопились по окончании заутренней добраться до своих жилищ и укрыться от непогоды.

        Спешил домой и пионер Дима, который  в бога не верил, церковь не посещал и оказался в тот день возле храма лишь только потому, что бегал в булочную за хлебом. Был Дима младшим в семье, а значит и приходилось ему исполнять  все, вроде бы, мелкие хозяйственные обязанности: смотайся, отнеси, принеси … Братья, так вроде, как серьезным делом заняты —  дрова колют, печь топят, воду таскают. Отец всё больше на работе пропадает, а то в саду копается, или для дома чего мастерит. Ну, а матери забот своих хватает: приготовь, на стол подай, прибери, помой, постирай… В семье, как – никак, пять человек!

        Это Дима понимает и, в общем-то, не ропщет, хотя и завидует старшим. Сейчас дома, в тепле, возле печи, в которой томится каша, где стол уже накрыт для воскресного завтрака и  вкусно пахнет маринованными огурцами, получше, небось, чем здесь, под дождем и на ветру.  Размышляя так и сетуя на свою печальную участь юного пионера, вышел Дима к привокзальному скверу и вдруг остановился, удивленный. Мимо него, шлепая босыми ногами по лужам, не прошел, а буквально промчался высокий старик поразительной внешности. На нем были только темные штапельные трусы до колен, да холщевая торба через плечо. Мокрые седые волосы до плеч, косматая белая борода, суковатый посох в руке, широкий уверенный шаг и быстрый, зоркий взгляд.  Бросались в глаза покрасневшая кожа и грязные ноги со вздувшимися  синими венами. Отсутствие одежды абсолютно не смущало незнакомца: он вел себя совершенно естественно, не обращал ни на кого внимания и никак не реагировал на холод и сырость. Был он, если не сумасшедшим, так, наверняка, ненормальным. Его заметили, конечно, все, кто оказался в тот момент неподалеку: первыми устремились к нему благообразные, одетые в черное, старушки. Не сговариваясь и топливо крестясь, засеменили они, ускорили ход и, обомлев от благоговейного восторга, загомонили: «Благослови, свят человек, благослови!»

        Но, видно, не в добрый час повстречался им диковинный старец. Похоже, опаздывал он на пригородную электричку и не расположен был к смиренному общению. Отмахнулся блаженный от богомолок, как от назойливых мух и, не желая вступать с ними в какие-либо контакты, буркнул что-то невнятное себе под нос. А когда одна, наиболее энергичная и жаждущая благодати старушенция попыталась прикоснуться к руке ненормального, не выдержали нервы  «святого человека» — развернулся  он на полном ходу, замахнулся устрашающе клюкой своей и, сверкнув глазами из под кустистых бровей, рыкнул вполне внятно трехэтажным матом:

     — Я вот вас, сейчас, таких… разэтаких… вашу мать…, как благословлю  этим дрыном! А, ну, брысь с дороги!

      Не ожидавшие такого «благословения» богомолки опешили и враз отстали от ненормального. Но крестились испуганно и  ещё долго смотрели ему в след, пока не  исчезла в туманном мареве его нескладная  фигура.

       Этот нечаянный случай произвел на пионера Диму сильнейшее впечатление; старик  являл собой неразрешимую загадку, а его появление порождало множество вопросов. Кто он, откуда, чем занимается и почему на нем нет одежды?  Не может быть, чтобы ему не было никакого дела до окружающих: появление в таком виде на улице похоже, скорее, на публичную демонстрацию.  Но для чего, зачем, с какой целью?

        Придя домой и рассчитывая удивить своих домашних Дима прямо с порога  принялся рассказывать о седобородом «физкультурнике в штапельных трусах».  Но оказалось, что об этом странном человеке все что-то, когда-то слышали, а мама сразу сказала:

       — Так это, наверное, Иванов.  Я его видела на базаре и ещё, где-то в городе, но давно, правда.

     — Мама, так что же ты мне ничего об этом не говорила? И что это за Иванов такой?

     — Ой, Дима, нечего и рассказывать, я ничего и сама толком не знаю. Говорили бабы, что живет он не то в Красном Сулине, не то в Белой Калитве, а сюда по каким-то своим делам приезжает иногда.

     — Так, кто он хоть такой?

     — Да кто считает его сумасшедшим, кто блаженным, а кто, чуть ли не святым. Папа вот  лучше знает.

     — Да никакой он не святой, а дармоед и шарлатан. Прикинулся, вроде,  невменяемым. На учете в психушке состоит. Никогда не работал, а во время войны от армии увиливал: сначала от своих, а в оккупации и от немцев прятался. А что в одних трусах ходит, так о здоровье своем заботится, закаляется, водой из ведра обливается каждый день. Ничего в этом особенного нет, обливанием многие занимаются, но никто не додумался голым среди людей появляться и выдавать себя за чудотворца.  А этот дурака валяет и нахлебничает без зазрения совести.

       Старших братьев, видимо, тема  эта особо не занимала; они только  высказались в том смысле, что обливание холодной водой полезно и они бы тоже хотели закаляться, но вот бегать полуголыми  ни за что не станут. Диму такие рассуждения не устраивали  и он продолжал допытываться:

      — Может, он обет какой дал и богу так служит?

Отец пренебрежительно махнул рукой:

     — Какой обет, он ни в бога, ни в черта не верит. Я, когда в депо работал, слышал от  людей, которые жили с ним по соседству и его давно знают, что он в церкви-то никогда не был.  А священников ненавидит  и прилюдно поносит за то, что они его божественную силу не признают.

        Любопытство Димы было удовлетворено, а разговор о старце на том и закончился.   Поговорили и никогда больше Иванова не вспоминали, благо и повода к тому не случалось. И не мог тогда знать пионер Дима, что много лет спустя  вспомнит он блаженного «матерщинника» при обстоятельствах  довольно неожиданных.

        Жизнь шла своим чередом. Школа,  армия,  институт, завод, первая любовь и первые разочарования, находки и потери, печали и радости – всё обычно, всё, как у миллионов других людей. Пионер Дима взрослел, мужал и вот он уже не Дима, а Дмитрий Анатольевич, добрый семьянин, хороший специалист  и  просто  приличный человек.  В облаках никогда не витал, никому не завидовал, добросовестно трудился и честно жил. И был при том вполне счастлив, как могут быть счастливы люди с чистой совестью, окруженные любовью и пониманием своих близких.

         Конечно, как человек в меру образованный, начитанный и наблюдательный, не мог он не замечать, что жизнь за последнее десятилетие сильно изменилась, темп её всё ускорялся, а многие понятия и ценности не то, что стали другими, а попросту исчезли вообще. И чуть ли не приметой времени стало подчеркнуто заботливое отношение граждан к своему здоровью: какие-то фитнес-клубы, престижные бани, боулинги и даже общественные объединения  людей, одержимых манией здорового образа жизни.

         Как-то довелось Дмитрию Анатольевичу прочитать в газете о почитателях подвижника Порфирия Иванова, которые купаются в проруби, бегают босиком и вовсю прославляют своего, почившего уже, «Учителя». С удивлением узнал Дмитрий Анатольевич, что тот был великим человеком, ученым из народа, который написал замечательную книгу и создал новую философскую систему мировоззрения.

        Заметки и статьи такого рода появлялись все чаще и чаще; судя по их материалам ряды последователей Иванова множились, а его идеи, о которых, правда, авторы не очень распространялись, находили отклик в сердцах и малых, и старых.. Оказалось, что Порфирий вел праведный образ жизни, призывал к любви и прощению, учил  физическому совершенству тела и  излечивал страждущих от всех болезней. Кружки и секции, больше похожие на секты,  плодились, как грибы и распространялись по всем городам и весям.

        На фоне вдохновенных воспеваний и воспоминаний, попалась  Дмитрию Анатольевичу ничтожная статейка какого-то ученого, который пытался доказать, что «Учитель» — это миф; никаких чудес он не совершал и  никого не излечивал. Рукопись «книги», действительно,  была отправлена Порфирием, или кем-то из его окружения, в Академию наук.  По заверению автора заметки, в рукописи безграмотно и нескладно описывался личный опыт по обливанию водой. Никакого отношения к науке и философии она не имела, а убогость изложения ничего, кроме смеха, не вызывала. Потому в каких бы — то ни было претензиях  Иванову было отказано, после чего он обиделся  и подал на Академию в суд.

         Но статья эта была исключительной и никакого влияния на распространение веры в «Учителя» не оказала. В этом Дмитрий Анатольевич убедился сам, когда положили его на неделю в больницу по случаю операции аппендицита. Сосед по палате, всезнающий, общительный и очень современный молодой человек в очках, во время обеда сделал вдруг громкое объявление:

          — Господа! Вы слышали о Порфирии Иванове? Я сам изучаю его учение и занимаюсь по его системе. Сегодня вечером по телевизору будет очень интересный документальный фильм об «Учителе». Вы узнаете,  как избавиться от всех болезней и стать абсолютно здоровым. Приглашаю всех в фойе, приходите, не пожалеете.

          После обеда молодого человека атаковали выздоравливающие и он почти час рассказывал всё, что знал об «Учителе», хотя знал, как выяснилось, не много. Памятные Дмитрию Анатольевичу штапельные трусы назвал современно и элегантно «шортами», а все прочие подробности в интерпретации «очкарика» не содержали ничего нового: был, мол,  такой, простой и великий, обливался зимой и летом, сам не болел и всех лечил. Тем не менее, вечером, почти все пациенты хирургического отделения собрались в фойе перед телевизором.

        И Дмитрий Анатольевич , наконец, увидел  черно-белую любительскую пленку с обещанными уникальными кадрами: босой старик в трусах с косматой бородой стоял на каком-то пустыре, а на длинные его белые волосы падали редкие снежинки. Постояв минуту, двинулся он навстречу оператору, тяжело и медленно передвигая ноги. На мгновение поднял глаза и  камера зафиксировала его взгляд, погасший и безжизненный. Почувствовал Дмитрий Анатольевич вдруг неожиданную жалость к этому несчастному, как показалось ему, человеку. Потом  в кадре появилась толстая старуха, видимо, из приближенных «Учителя» и пояснила, что Иванов сильно болен и согласился на съемку только из-за большого уважения к кино.

      — Да, это он, но как же сдал старик! – невольно вырвалось у Дмитрия Анатольевича.

      — Вы так говорите, будто были с ним знакомы. – Всезнающий «очкарик» проявил нескрываемый интерес. – Впрочем, если судить по вашему возрасту, вы вполне могли его видеть ещё живым.

       Кто-то из больных тут же принялся расспрашивать Дмитрия Анатольевича:

         — Так вы сами, лично его видели? Наверное, и разговаривали с ним?

         — Видеть, видел, а вот насчет разговора с ним, не могу так сказать. Но высказывание его слышал.

         — Что он говорил, вспомните, ведь это очень важно, — экзальтированная дама среднего возраста с накрашенными губами вступила в беседу.  К ней немедленно присоединился и верный последователь ивановского учения, всезнающий юноша в очках:

        — Сейчас каждое слово этого великого человека приобретает особый смысл. .Порфирий Иванов ничего не говорил просто так, всё им сказанное выстрадано, взвешено, и можно бесконечно размышлять над мудростью его мыслей.

         — Ну, мне не показалось тогда, что он высказал что-то очень уж мудрое, скорее, мысль его была совсем простой. – Дмитрий Анатольевич подумал, что не следует дословно приводить так давно услышанную им реплику «Учителя»: показалось что это как-то не своевременно, да и не совсем этично. А потом, и в самом деле, может этот Порфирий выдающийся мыслитель из народа, который не смог развить свою теорию из- за бюрократизма и косности советских функционеров? Помолчал недолго Дмитрий Анатольевич и добавил:

      — Нет, точно вспомнить о чем говорил ваш «гуру», не могу, но скажу, что более краткой, доходчивой и убедительной речи я никогда не слышал.