Месть

1

Однажды Дарья убиралась в квартире. Случалось это крайне редко. И зачем она заглянула в это место?… В шкафу, на одной из полок, в самом укромном месте лежали письма Александра. Она, никогда не перечитывала их, но и не выбрасывала. Они лежали, перевязанные, в пыли, все еще хранящие память, по тому забытому, полному молодой энергией и безумству времени. Он писал ей всегда, даже когда уезжал ненадолго. Писал ласково, с некоторой иронией, которая была так свойственна ему. Писал о своих мелких смешных злоключениях, о серьезности которых, она могла только догадываться; о своей большой любви к ней, о том, что очень скучает. Он писал с таким нежным чувством, что она, читая их раньше, часто не выдерживала, слезы помимо ее воли появлялись на глазах, катились по щекам, падали на бумагу….

Теперь перечитывать их…. Нет! Это было выше ее сил. Однако что-то подталкивало, словно магнитом притягивало в это раз к перевязанной пачке. Дарья не без колебаний взяла ее…. Неожиданно из рук выпал один из конвертов. Нет! Не из стопки. Письма все были крепко перевязаны. Дарья не была суеверна, однако не без некоторого трепета она подняла конверт. Положив перевязанную стопку на стол, Дарья включила торшер, и, прикрывшись пледом, устроилась на диване. Затем она надела очки и стала внимательно рассматривать поднятый с пола конверт. Это был ни чем не примечательный, обыкновенный почтовый конверт. Он был не запечатан и не подписан. Дарья вынула из него несколько сложенных листков бумаги, развернула их и (О боже!) сразу же без всяких колебаний узнала почерк Александра.

—         Если ты читаешь мою исповедь, — так начиналось это странное послание, — значит меня, больше нет и я тебе не до конца безразличен.…

Дарье стало дурно. Неприятный холодок пробежал по ее телу.…. Немного придя в себя, она продолжила читать.

   «Когда я увидел тебя еще там, на университетском Новогоднем балу то, что-то сразу поразило меня. С одной стороны ты производила впечатление девушки обыкновенной, расчетливой, даже в чем-то слишком эгоистичной и жестокой, в общем, как и все, но с другой…. Мне тогда показалось…. В тебе было что-то человеческое, близкое, родное. Это не лежит на поверхности. Это внутри тебя. Умение сопереживать, почувствовать чужую боль. Чем дольше я общался с тобой, и познавал тебя, тем сильнее становилась моя привязанность. Казалось, ни что…. Уже ни что больше, чем моя искренняя любовь к тебе не сможет заполнить мое сердце. Но как я ошибался!… Есть чувство гораздо глубже, гораздо сильнее. Оно как острое жало, как тонкий скальпель, как опасная бритва. Оно способно поглотить тебя полностью, сожрать без остатка, лишить разума и последних сомнений. Оно безжалостно, сладострастно, мучительно. Словно незаживающая рана оно все время напоминает о себе. Оно великое, безраздельно властвующее над тобой!… Но оно же одновременно мелкое и ничтожное чувство. Оно свергало правителей, государства, уничтожало народы. Оно и только оно одно, оказалось способным вытеснить любовь к тебе из моего сознания. Я оказался слишком слаб, ничтожно слаб перед этим чувством. Я больше ничего не могу, да и не хочу. Что мне с собой поделать? Я не знаю. И это единственное, что  гложет меня в эту минуту. Господи! Что нами правит? Что царствует? Что нами движет в этом забытом богом мире!?…

   Ты хочешь знать, как я узнал правду? Меня поразило, когда твоя подруга Вика, неожиданно предложила встретиться. Свиданье было назначено на «Патриарших». Мы долго гуляли и разговаривали. Она просила у меня совета по одному весьма щекотливому вопросу. Мое положение было ничем не лучше. Если ты помнишь, в тот момент мы были в ссоре; ты жила тогда у отца и дело дошло почти до развода. Кроме того, ты была беременна. Я был в большом сомнении. Поверь! Я толком и сам не знал, как дальше жить. Скорее я нуждался в чьих-нибудь советах. Словом, Вика долго морочила мне голову, жаловалась на свою несчастную и разбитую жизнь; я что-то говорил ей, умничал, наконец, она сказала, что у нее довольно холодно в квартире и, в конце концов, выпросила у меня на время мой итальянский масляный обогреватель. Я согласился привезти его. Ты спросишь, почему я не поставил тебя в известность? Согласись, чтобы я не сказал тебе тогда, от этого все равно ничего не изменилось. Впрочем, у меня была тайная надежда, что возможно Вика, сможет, как-то мне помочь и помирить нас….

После того как я втащил к Вике обогреватель, она решила угостить меня горячим чаем. На улице была поздняя осень, еще не топили — было сыро, мокро и холодно, так что отказываться от ее предложения я не стал. Мы немного выпили и….

   Понимаю, о чем ты сейчас подумала. Но все совсем не так. Наш разговор по душам затянулся и, я не буду спорить, стал более откровенным. Представь себе! Я отказал ей. В это трудно поверить, но факт. Быть может, в другой раз или при других обстоятельствах…. Я не знаю? Мужчины странный инструмент. Если женщина захочет…. Но тогда я был не в том состоянии. Мне скорее надо было найти родственную душу; требовалось какое-то сочувствие, человеческое понимание. Ты не поверишь, но мне впервые в жизни, захотелось выплакаться кому-нибудь в жилетку. Ссора с тобой окончательно выбила меня из колеи. Впрочем, все это лирика. Вика, разгоряченная выпитым (возможно, не хочу льстить себе и моим отказом), вдруг начала говорить. И о чем? То, чего я меньше всего ожидал! О тебе…. Правду!? Я не хочу повторять все гадости, что она вылила мне тогда на тебя. Но из ее многочисленных слов я понял, что ты мне изменяла. Нет! Не изменила, а именно изменяла. И в этом есть принципиальная разница. Изменила – это сложно понять…. Этому нет оправданий…. Возможно и попутал бес! Но ты не изменила! Нет! Ты изменяла!… Больше всего тогда, я помню, меня поразила вся эта история с обогревателем. В то время как я, как последний дурак, с умным видом, рассуждал, давал советы и выслушивал Викины россказни, а она «бедная», исполняя роль преданной подруги, терпела меня по твоей просьбе, в душе явно насмехаясь надо мной, ты!… Ты занималась любовью в нашей постели, извини за выражение попросту трахалась со своим любовником.

   Я не помню, как расстался с Викой, как добрался до дому. Меня тошнило от всего услышанного. Я не мог поверить в это. Мне не хотелось больше жить. Помню на следующий день, я проснулся полностью разбитым, усталым и со страшно тяжелой головой. «Неужели это все, правда!?» — спрашивал я себя. «Или быть может только частично, что-то правда? Или все это сплошная ложь?» Я долго приходил в себя. Все старался понять, осмыслить…. Я даже стал себя уговаривать. Ну, изменила. Ну, случайно. Ну, по пьянке… Силой взяли…. Наконец, мало ли еще что!… Было жутко. А в голове все стучало и стучало. Надо проверить! Надо получить доказательства. Надо!… Надо!… И только потом — решать! Только потом!…

   Эмоционально звучит! Не правда ли? Но можно ли обвинять меня? Ведь тогда я даже и не мог себе всего представить. Я толком еще ничего не знал. Я только начинал догадываться…. Неправда ли есть разница, между  догадываться и знать.

Прошло несколько дней, пока я окончательно взял себя в руки. Для начала я прижал Вику. Было видно, что она здорово испугалась. Видя мое состояние и понимая, что я на все способен, она без всяких колебаний выложила мне все что знала. А знала она немного. По ее словам твой любовник имел отношение к богеме и работал кем-то в театральном вузе. В Москве этот вуз был хорошо известен. Но как найти «черную кошку в темной комнате». Пока я раздумывал над этой проблемой, неожиданно помог случай. В выходной день вечером по ящику показывали, какой то концерт из Большого Колонного зала. Я сидел в полудреме в кресле перед телевизором и смотрел в него одним глазом. Периодически взгляд оператора выхватывал зрителей из зала. Вдруг он скользнул по одному из рядов. И я увидел…. Нет! Я просто не поверил своим глазам…. Я увидел тебя! Мало того, по какой то причине, оператор неожиданно дал снова тебя крупным планом, но главное показал тех, кто сидел рядом с тобой. Это была судьба…. Вот он! Наконец, я увидел его — твоего любовника. В те несколько секунд, остановивших для меня время, я хорошо рассмотрел того, кого держала ты под руку. Теперь я знал его в лицо. Я досмотрел концерт до конца, но больше, к моему великому сожалению тебя не показывали. Ту ночь я совсем не спал. Я рисовал себе радужные картины мести. Святая инквизиция не пытала своих узников так, как это рисовал себе я. Во мне зрело зло.

   Знаешь, чему я по настоящему удивился? После охраны МГУ, где я учился, попасть в этот театральный вуз, оказалась, не такая уж и большая проблема. Но как найти в нем нужного мне человека? Я не знал ни имени, ни фамилии, ни должности, которую он занимал. Я не знал о нем ничего.… Однако, что значит судьба! Не успел я немного побродить по зданию, как увидел его, идущего мне прямо навстречу. Дальнейшее было предугадано. Выяснить все подробности его нехитрой жизни было совсем не сложно. И вот тут! Я неожиданно столкнулся с самим собой. Признаюсь, сначала я готов был растерзать его, а потом тебя. Но!?… Я долго размышлял над тем, а в праве ли я мстить тебе. Мне трудно было поверить, что именно ты сама была причиной этой любовной связи. Да, несомненно, ты могла полюбить и даже забеременеть. Но женатый мужчина, живущий нормальной семейной жизнью, в которой вдобавок есть и ребенок? Нет! Тут что-то не сходилось, что-то не вписывалось, что-то было совсем не так. Ты знаешь, я долго думал над этим всем, и, в конце концов, пришел к печальному для себя выводу: «Тебя надо отпустить. Да! Да! Именно отпустить…. Простить!? Нет! Этого я не мог!

   Зная, что ты беременна, возможно, даже и от меня…. Ты! Ты, несмотря ни на что, одновременно спала и с ним?! Я был готов убить тебя!… Но мстить! Мстить женщине!?… Фи! Для мужчины это низко и не благородно. И потом, поверить, что ты сама?!… Этот дьявольский обольститель, обманывающий свою семью, свою жену, своего ребенка сумел соблазнить тебя…. Моя же честь?… Моя честь поругана и оболгана. В старые времена была бы дуэль. Но в наше время?… Впрочем, я знаю, что ты подумаешь. Низость! Благородство! Честь! Какие высокопарные слова!…. И собственно, чему тут удивляться? В наш век и низость, и подлость уже давно стали атрибутами «порядочного» человека. Благородство?!… Его так хватили революцией семнадцатого, срубив окончательно под корень в тридцатых, что остались лишь молчаливые пеньки некоторых выживших и большинства прижившихся. Стыдливое покрывало безвинных жертв укутало «кухарку умеющую управлять государством». Так откуда же теперь взяться чести?… Слишком долго надо выздоравливать. Но я не могу ждать!…. И что же делать, коли все так?  Убить свою беременную жену? Отрезать гениталии любовнику? Или?… Именно, все дело, в этом или…. Я не могу быть зверем — я человек! Это мой Рубикон, через который мне никогда не перейти. Да! Я тот проклятый интеллигентский пенек из выживших! Но я не убийца! Нет! Я полу вер, как большинство. В одной половине — атеист, в другой, в моем сердце живет бог. Точнее мне не хватает той второй половины веры в бога, чтобы простить его и тебя. Но я знаю! Я верю! Я обязательно найду выход из той темной комнаты, что без дверей и окон?…

   Конечно, я не знаю, что у меня получится. Искренне, не знаю…. Но я расскажу тебе, что я задумал. Последствия, если все получиться, ты сможешь оценить по достоинству.

   Для начала, если ты вспомнишь, я помирился с тобой. Я уступил тебе во всем. Я привел тебе кучу аргументов своего поведения, как я не прав, я забыл, что ты беременна и прочее и прочее и прочее. Ты поверила и вернулась. Прошло несколько месяцев. Я просто был обаяшкой и хорошим мальчиком. Но так думала ты. А я ждал и готовился. Наконец, я достал оружие. Настоящий револьвер с барабаном и почти полной коробкой патронов. Когда я держу его в руках, дрожь пробегает по моему телу. Оружие в руках – это оружие! Я не могу передать тебе свои ощущения, но теперь понимаю, что испытывает человек, взявший в руки это орудие убийства. Ты спросишь, где я его достал? Глупый вопрос в наше неспокойное время. Были бы деньги. Кстати, в стоимость заказа входило и небольшое обучение. Мне его будет достаточно. Там нет ничего сложного, поверь.

И вот оно у меня в руках! Я нашел место за городом, тихое, уютное, подальше от населенных пунктов. Таких мест немного, но они есть. И я нашел его. Я выкопал яму, приблизительно в два метра в длину и полтора в ширину, прикрыв ее, чтобы не заливало, если вдруг внезапно пойдет дождь. Но сейчас стоит прекрасная летняя погода. Дождей, слава богу, нет и не так жарко. Дальнейшее, я уже не могу описать тебе, как случившееся, поэтому расскажу то, что задумал весьма, приблизительно.

Я обязательно привезу его туда. Я найду способ. Ты меня знаешь. Я привяжу его к дереву, одиноко стоящему на этом месте и посмотрю ему прямо в глаза. Ты знаешь, что я надеюсь увидеть? Я увижу, как он дрожит от пожирающего его страха, как будет униженно просить моля о пощаде и, как прочтет в моих глазах только смерть. Как он непослушными своими руками будет держать это орудие смерти, и как я заставлю его нажать на курок револьвера, как, наконец, придет освобождение, и я услышу последнее в своей жизни – выстрел, что попадет мне прямо в сердце. Он не промахнется. Нет! По моей воле, он станет убийцей. Хочешь знать, как поведет себя дальше этот ничтожный человечишка — твой любовник? Я все продумал…. Он сможет легко освободиться от трупа, можешь в этом не сомневаться. Когда он придет в себя от содеянного, он увидит яму, что я приготовил себе. Он будет плохо соображать – это правда, но в нем будет говорить ни благородство, ни честь. О, нет! В нем будет говорить потомок пенька приспособившегося. В нем будет говорить его животный страх, его подлость и низость! В каком бы шоке он не находился это все обязательно…. Слышишь! Обязательно вылезет наружу….

Он скинет меня в выкопанную мной могилу, скорее всего, бросит туда и револьвер, ( не дурак же он, в самом деле?) и веревку, и все прочее, и, поверь, благополучно закапает той самой лопатой, что на прощанье я оставил ему. Лопату же он бросит, где ни будь подальше от этого страшного места, так как нет ничего ужаснее для убийцы, чем единственная улика совершившегося преступления….

Конечно, возможно даже, он сначала и убежит, но потом обязательно вернется. Выхода у него все равно нет. Все улики против него. Правда, если только…. Впрочем, в этом я убежден полностью. Прибегать к правосудию он не станет. Ты спросишь, почему я так поступаю? Я же сказал тебе – я не убийца и не самоубийца. Я исковерканный полу вер. Именно отсутствие второй половины веры в Господа нашего и приводит меня на стезю не прощения. Зачем теперь, после того, что случилось, мне жить? Для чего?….

Именно ты и только ты отобрала у меня все, что во мне было лучшего — надежду, любовь — то последнее, во что я еще мог верить. Впрочем, бог тебе судья. Надеюсь, он простит тебя. А мне же пора в ад. Жизнь для меня потеряла всякий смысл. Прощай навсегда…»

—         Не-е-ет! – раздался душераздирающий крик Дарьи.

В комнате стало тихо и покойно. Над сползшим с дивана телом, уютно горел торшер, отбрасывая мягкий свет от абажура на перевязанную пачку писем, лежащую на столе.

 

2

   Иван Ильич Кротушников, толстый, небольшого роста человек, с проглядывающей сквозь редеющие волосы лысиной на затылке, с крупными чертами лица и толстыми пальцами, в один из которых намертво впилось обручальное кольцо,  сегодня был совершенно не в духе. Он устал. Можно сказать, безумно устал. Работы было как никогда, а тут еще и начальство вызвало, да давай ставить телегу, как всегда, впереди лошади и гнать все это не известно, куда и главное не понятно зачем. Дома, все свое неудовольствие Иван Ильич попытался сорвать на домашних, не зная к чему же еще можно придраться, ворча то на свою терпеливую жену, то уже на повзрослевшую дочь. Ну, все было не так! Марья Степановна, жена Кротушникова, добродушная и в большом теле женщина – типичная домохозяйка, в том смысле, как мы все понимаем, суетилась вокруг него, не зная чем уж ему угодить. Дочь же в конец обиделась и ушла к себе в комнату.

—         Ты бы поаккуратней с ней, не на работе…. – заступилась за нее Марья Степановна.

Она всегда защищала свое чадо, и в этом вопросе Иван Ильич был вынужден всегда уступать. Он хорошо знал, что это последняя капля перед большой ссорой с женой, и именно поэтому подобное поведение супруги действовали на него отрезвляюще.

—         Дай выпить! – наконец, произнес Иван Ильич что-то примеряющее.

Марья Степановна никогда не забегала вперед. Она умела ждать, понимая, что муж, в конце концов, сам все расскажет, но когда придет время. Главное было выставить орудия на поле битвы стола и не торопить его.

Постепенно к Ивану Ильичу приходило насыщение от еды и успокоение от выпитого.

—         Начальство сегодня на меня наехало, — многозначительно произнес он. – К нам прибыл сам….

И он назвал то громкое имя, которое Марья Степановна хорошо знала, перед которым трепетали все, включая Ивана Ильича, и это, не смотря на то, что у него самого должность была весьма не маленькая.

—         Это в связи с убийством этой журналистки?

—         Чертова политика! – пробормотал разомлевший Иван Ильич. — Куда не плюнь…. Работать спокойно не дают. Просто беда…

Иван Ильич резко хватанул еще одну рюмку….

 

— * —

Укладываясь спать, Марья Степановна вдруг вспомнила о странном письме, которое она сегодня вынула из почтового ящика. Письма к Ивану Ильичу, конечно, приходили разные, но это? На конверте было написано просто: « Прокурору Ивану Ильичу Кротушникову». Письмо пришло явно не по почте, что вызвало у Марьи Степановны неподдельный интерес.

—         Ванюша! Тут тебе письмо пришло, но такое странное…

Иван Ильич, который прибывал в благодушно-сонном настроении, все же сделал над собой некоторое усилие и вскрыл конверт. Прочитав сначала письмо, про себя, он многозначительно хмыкнул, и еще не до конца осознавая написанное, прочел его повторно, но уже вслух.

 

«Уважаемый господин прокурор!

 

Если Вас заинтересует труп, находящийся (подробно указывалось место) и человек его убивший (подробно указывались данные человека, включая его адрес), то прошу Вас открыть уголовное дело и считать мое заявление, ныне покойного, официальным. Вам не трудно будет найти орудие убийства в моей могиле с отпечатками пальцев вышеназванного субъекта. Лопату же, которой он закапывал мою могилу, с его отпечатками пальцев Вы найдете или где-нибудь по близости или скорей всего в его гараже. Надеюсь, что мое письмо к Вам не останется без внимания, ибо торжество закона на этом свете, в отличие от того, находится в Ваших руках. Зная Вашу дотошность и покладистость, уверяю Вас, что раскрытие этого преступления не вызовет столько шума и сложностей, сколько Вы испытываете сейчас ведя столь громкое дело. Конечно, Вы сочтете мое письмо, как послание сумасшедшего, тем не менее, не сочтите за труд узнать, подала ли жена этого сумасшедшего заявление о пропаже своего мужа, проживающего по адресу (указан точный почтовый адрес).

 

Заранее благодарный Вам, ныне покойный

 

Подпись».

 

Воцарилось минутное молчание.

—         Бред какой-то, — вдруг вырвалось у Ивана Ильича.

   Марья Степановна в ответ задумчиво покачала головой и тихо сказала: «И чего только в этой жизни не бывает»….

   Через полчаса был окончательно потушен свет, и Иван Ильич и его жена Марья Степановна забылись в радужных сновидениях.

На следующий день Иван Ильич крутился как белка в колесе. Это дело известной журналистки путало все. От такого количества рекомендаций начальства голова просто шла кругом.

—         Они, вишь ли, держат все на контроле, а я тогда зачем? — ругался про себя Иван Ильич, получив от очередного начальства, очередную порцию рекомендаций —  То им надо это, то меняй на то, то давай вообще на противоположное. Ну, что я им?… Что им всем от меня, наконец, надо!… Итак, уж… (О последнем, правда, он побоялся даже подумать.)

   Коллеги при встрече сочувственно похлопывали его по плечу, журналисты пытались всеми возможными и невозможными путями выудить информацию, а тут еще официальная пресс-конференция, словом нормальному прокурору хоть в петлю.

—         Есть мнение, что дело у тебя надо забрать, — по секрету сообщил ему один из коллег, с которым они приятельствовали еще с давних времен. (Он служил советником у самого….) Но это пока всего лишь мнение….

—         Скорей бы уж – думал, про себя Иван Ильич, — До чертиков все это надоело.

   Ему хотелось прежней, спокойной, размеренной жизни, где все было ясно и определено, как говориться: «Кто есть кто».

   Этот день был тяжелым и длинным. Но рано или поздно все заканчивается. Наконец, можно было идти домой. Убирая бумаги со стола, Ивану Ильичу на глаза попалось это странное, вчера прочитанное им письмо. Сработала профессиональная жилка. Он перечитал его еще раз.

—         Чем черт не шутит, — решил он, — Впрочем, если кто на месте?

Он набрал номер. Трубку неожиданно подняли.

—         Илья Иванович?… Да!… Да все в порядке. Да!… Спасибо…. Да!… Передам…. Хорошо!…  Слушай я к тебе по делу! Не в службу, а в дружбу, проверь мне одну информацию…. Да!…. Подавала ли гражданка, проживающая по (такому то) адресу заявление о пропажи мужа. Да!… Хорошо!… Я буду ждать…. Да.

   Иван Ильич положил трубку и подошел к окну.

Был летний, поздний вечер. Солнце уже зашло, но занавес темноты еще не окончательно опустился на город. На улице, совсем не нуждавшейся в свете, зажглись фонари. Жара!… Эта утомительная дневная духота не совсем спала, но уже чувствовалось некоторое облегченье….

Ожидание звонка  было недолгим.

—         Да!… Понял…. Хорошо!… Значит, она подала…. Да!… Какого, говоришь числа?  Записал….  Да….  Обязательно….  Как-нибудь….  Непременно….  Ну все! Привет!

   Иван Ильич довольно хмыкнул. И на этот раз, его дотошность не подвела.

—         А этот покойник не такой уж и сумасшедший, — подумал он.

   Окончательно собравшись, Иван Ильич оглядел свой кабинет, не забыл ли он чего, и вдруг неожиданно для себя вслух произнес: «А ведь действительно чего только в этой жизни не бывает?» Теперь содержание этого письма никак не выходило у него из головы.

 

— * —

   Все, что было в письме, оказалось в действительности. Нашли место, труп, орудие убийства. Отпечатки пальцев на рукоятке револьвера полностью совпадали с отпечатками пальцев человека, указанного в письме. С лопатой, правда, возникли некоторые проблемы. Ее нигде не могли найти. Но на допросе обвиняемый показал, что уничтожил черенок – сжег в костре.

   В общем, дело шло быстро. Под неопровержимостью улик он отпираться не стал и полностью во всем сознался. В историю же, которую он поведал, конечно же, никто так и не поверил. Очные ставки, проведенные между ним и женой покойного, между женой обвиняемого и его любовницей, между женой покойного и любовницей обвиняемого, наконец, между женой обвиняемого и женой покойного не подтвердили версию обвиняемого. Они все (Ну нельзя же думать, что это заговор, в самом деле!) просто не узнали друг друга. Впрочем, можно ли осуждать женщину только за то, что она, во избежание огласки, не призналась?…

   Короче, дело тем и кончилось. Без всяких проволочек, его направили в суд.

 

— * —

   Сомат живой и здоровый, счастливо избежавший наказания и даже не подозревавший о грозившей ему опасности, прибывал в хорошем расположении духа. Он  устал от этой творческой командировки. Нет, конечно, фестивали дело хорошее, но когда вокруг тебя столько красивых и привлекательных женщин?  К сожалению, нет ни одной, ни умной, ни приличной…  Хотелось бы чего-то большего — одухотворенного, спокойного,  трезвомыслящего, наконец. Холодный душ после такой парной ему был просто необходим.

Купив приличный букет роз, Сомат ждал Дарью, сидя в автомобиле, около того места, где она работала. Спустя двадцать минут он увидел ее, идущей по тротуару, вдоль длинного забора из металлических прутьев. Легко открыв дверь своего автомобиля, он, чисто выбритый, надушенный от кутюр, в начищенных, до рябящего блеска ботинках, в модном галстуке и с не сползающей улыбкой на лице, словом, при полном параде, радостно предстал перед ней. От неожиданности Дарья сначала испугалась. Сомат попробовал поцеловать ее, но она вдруг резко оттолкнула его. То, что он прочитал в ее глазах?!… Сомат знал многих женщин. Это было его коллекцией, своеобразным хобби. Он понял – это приговор. Сначала с него медленно сползла  улыбка, весь лоск слетел в один момент, радость неожиданно, куда то быстро улетучилась, и даже, казалось, что начищенные до сверкающего блеска ботинки вдруг как-то внезапно потускнели. Он даже ничего не успел сказать…. Пощечина со всего размаха! Такого с ним еще не было. Дарья тоже ничего не сказала. Ее гнев на него, на саму себя, на весь мир — говорил сам за себя. Она, не оглядываясь, пошла дальше. Сомат долго смотрел ей вслед и все никак не мог понять: «За что?»….

 

— * —

   Иван Ильич пребывал в хорошем расположении духа. Сегодня он позволил себе выходной. Благополучно закончилось дело  с письмом этого сумасшедшего и главное, у него забрали дело по убийству журналистки, и отдали другому, более покладистому. Но Ивану Ильичу было на это, как говориться…. Значит, добровольная отставка ему не грозила. И это было прекрасно! Душа у него просто пела. Единственным человеком, который, как ему казалось, недостаточно разделял его радость, была Марья Степановна. Это было, по меньшей мере, странно. Она знала, чем он последнее время мучился, как переживал и вот, наконец, когда все разрешилось — на тебе – не радуется.

   Размышляя, таким образом, Иван Ильич сидел в своей любимой кресле-качалке у себя в саду на даче и наблюдал за Марьей Степановной. Она как всегда хлопотала по хозяйству. Но что-то было во всем происходящем не так. За тридцать с гаком лет совместной жизни он хорошо знал ее.

— Что сегодня на обед? – спросил Иван Ильич.

На не переводимом языке супругов это означало: «Что с тобой происходит?»

   Марья Степановна ответила по существу. Иван Ильич понял: «Ответа не будет».

Все разрешилось, когда Иван Ильич выключил телевизор и, потушив ночник, уже готов был отойти ко сну.

—         Послушай, Ванюша! А ты бы мог ради нашей любви….. Ну, словом вот так….

—         Как тот ненормальный из письма? — переспросил зевающий Иван Ильич.

   Воцарилось недолгое молчание. Слышно было, как ночная бабочка билась крылышками о стекло.

—         Глупости все это. Глупости, – сказал Иван Ильич и сквозь продолжающуюся зевоту продолжил, — Вечно Вы женщины….

   Не договорив до конца фразы, он еще раз крепко зевнул, повернулся на бок и, успокоенный чувством выполненного долга, быстро уснул.

   В наступившей ночной тишине свет от полногрудой луны струился в щель между занавесками, оставляя длинную искривленную полосу света на деревянном полу. Монотонно отсчитывали время старинные часы. Вот, кажется, и ночная бабочка перестала биться навстречу свободе, притаившись, где-то в углу окна….

Марья Степановна все никак не могла уснуть. Было душно. Она совсем измучилась, долго ворочаясь с боку на бок. Наконец, она не выдержала и, встав с постели, подошла к окну. Распахнув его, она ощутила всю свежесть и прелесть ночи….

   Бабочка, радостно замахав крылышками, наконец, вылетела на волю.

   Марья Степановна глубоко вздохнула и, вернувшись к себе в постель, подтолкнув похрапывающего Ивана Ильича на свое место, вскоре погрузилась в долгожданный сон.