Деревенская готика.

Покосившаяся старая церквушка на окраине некогда богатого села давно не встречала в своих стенах богомольцев. Комсомольская ячейка и отряды красноармейцев, занимающиеся раскулачиванием, запугали народ, заставив его совершать религиозные обряды тайно, по домам, за закрытыми ставнями. Седовласый батюшка, следивший за тем, чтобы новые власти не оскверняли святое место, регулярно посещал церквушку, пытаясь оградить её от течения времени и новых законов.

Однажды, под вечер, когда в небесах закатное солнце, перед сном наливаясь кровью, окрасило горизонт розовым цветом, в храм вошла женщина. Оглядев погружающийся в сумерки молельный зал, недоуменно посмотрела на служителя культа.

— Батюшка! — обратилась она — А почему икон нет?

Сгорбившийся старец, в прожженной, давно не стиранной рясе грустно посмотрев на редкую посетительницу, перекрестился.

— Да сожгли все, новые власти, вот и нет их! А что ты хотела Дарья? Давно ли из города вернулась?

— Давеча, батюшка! Убежала от своего комсюка! Здесь жить буду, с родителями. Зашла, помощи у Бога попросить — беременная я! Хочу, чтоб ребёночек здоровым родился.

Немного помолчав, старик прошёл за алтарь и, приподняв скрипучие половицы, извлёк предмет, завёрнутый в холстину.

— Вот, сохранил один образ, успел спрятать! Николай Угодник! Помолись, попроси у него всё, что хочешь для ребёнка своего. Он поможет. Икону потом на место убери, найдёшь куда, я не стал доски на место класть. Идти мне надо, оставляю тебе замок и ключ, как закончишь, занесёшь мне домой. Свечи, то есть у тебя?

— Есть, батюшка! — благодарно ответила женщина, поклонившись настоятелю.

Кряхтя, он медленно пошёл к выходу.

— Не забудь запереть, а то молодёжь осквернит здесь всё. Ничего не бояться, ироды! — дав последние наставления, старик покинул храм.

Поставив образ Угодника на положенное место, она, перекрестившись, достала свечу. Маленькое трепещущее пламя осветило чудотворный лик. Преклонив колени, женщина тихо стала читать молитву.

— О, всесвятый Николае, угодниче преизрядный Господень, теплый наш заступниче и везде в скорбех скорый помощниче! Помози мне, грешной и унылой в настоящем житии, умоли Господа Бога даровати мне оставление всех моих грехов, елико согреших от юности моея во всей житии моей, делом, словом, помышлением и всеми моими чувствами; помоги дитю моему неродившемуся, вдохни силы и здоровье в плод мой и избавь его после рождения от мытарств несчастий в этом мире присутсвующих! Да всегда прославляю Отца, и Сына, и Святаго Духа, и твое милостивое предстательство, ныне и присно и во веки веков. Аминь!

Кто-то нежно положил руки на плечи молящейся женщины и вкрадчивым голосом спросил:

— Веруешь ли во всё сказанное тобой? Уверенна ли, что молитва сия дойдёт до того, кому послана?

Женщина, испугано поднявшись с колен, обернулась. Перед ней стоял незнакомец, облачённый в чёрный балахон с капюшоном. Где-то под куполом, захлопав крыльями, несколько раз протяжно каркнул неизвестно каким образом залетевший ворон. Пламя свечи, потревоженное колыханием воздуха, затрепетало, роняя чудные, пляшущие тени.

— Кто Вы? — испуганно спросила она.

Приподняв, спадающий на лицо капюшон мужчина посмотрел на женщину полными печали глазами.

— Я тот, кого принято проклинать, не зная истины. Меня зовут Азазель. Обвиняемый в том, что научил мужчин воевать, а женщин — искусству обмана, совратил людей в безбожие и научил их разврату, я виноват перед Богом. Так уверяет Господь! Но скажи мне откровенно: получала ли ты хоть раз божью помощь? И помог ли он разрешить какие-либо проблемы? Я знаю, что твоего брата зарубили шашками, когда он пытался спасти церковные ценности. Неужели Господь бросает своих слуг в лапы смерти, не пытаясь оградить их? И нужен ли такой равнодушный Бог? Ты сейчас ждёшь ребёнка и просишь ему здоровья и благополучия, сомневаюсь, что Всевышний поможет, у него других дел много. Попроси меня, я помогу, поверьте мне. Взамен я не требую ничего, просто знай, что не всё написанное в Библии является правдой! И поменьше надейтесь на небеса, они часто бывают глухи, к просьбам молящихся.

Чёрный ворон, громко захлопав крыльями, затушил свечу и вцепился когтями в плечо Азазеля. В мутное, давно не мытое церковное окно заглядывал появившийся бледный месяц. Стояла такая тишина, будто всё вокруг вымерло.

— Убирайся! Мне с детства объяснили, кто есть кто и на что способен лукавый, чтобы отвратить от Бога! — испуганно сжав пальцы в щепоть, женщина стала крестить незнакомца.

Усмехнувшись, он потрепал за клюв птицу.

— Насколько же Вы — люди, глупы! Просите у размалёванной доски милости божией и отвергаете, того, кто способен помочь. Я не буду настаивать, и перестань меня осенять крестными знамениями, это только в сказках помогает. Ну, что ж, хозяин — барин, на нет и суда нет! — накинув капюшон, незнакомец пошёл к выходу. Ворон, посмотрев на женщину чёрными бусинками глаз, изредка взмахивал крыльями, пытаясь удержать равновесие. Обернувшись на пороге, мужчина ещё раз окинул взглядом оторопевшую Дарью.

— Пусть будет так, как Вы этого заслуживаете! — дверь скрипнула, растворяя в темноте непрошенного гостя.

Суетясь, замотав святой лик в тряпицу, женщина спрятала его на прежнее место, повесив замок и заперев двери, поспешила в дом к батюшке.

Он, молча, выслушал её, поглаживая седую бородку. И подойдя к образу, в углу избы, несколько раз перекрестился, что-то бормоча.

— Не бойся, дочка! Ничего он тебе не сделает, Господь их с небес согнал, вот они и бродят по свету в поисках заблудших душ. Читай молитвы и веруй, всё будет, как того Бог хочет! Ступай домой, ночь на дворе!

Минуло несколько месяцев. Разорённое продразвёрсткой село, затаилось, боясь приезда гостей из центра. Церковь, местные активисты превратили в клуб и по вечерам оттуда доносились смех и песни. Частенько проходили лекции о вреде религиозного бреда. Тёмной ночью из села неожиданно исчез батюшка. Поговаривали, что его забрали органы, другие утверждали, что он сбежал, возможно, за границу.

Ежедневно молясь и прося божьей милости, Дарья ждала рождения первенца. Холодным осенним вечером, неожиданно начались схватки. Местная повитуха Авдотья, бабка лет семидесяти, руководила суетившимися вокруг роженицы женщинами. Перед иконами горела лампадка, выхватывая глаза святого, устремлённые из глубины веков в завтрашний день. Кто-то тихонько читал Евангелие, призывая на помощь Всевышнего.

— Ты ходи, милая, ходи! — роженица с распущенными волосами и без узлов на одежде с трудом бродила по дому, переступая через пороги. Наконец уведя её в баню, повитуха, напоив Дарью отваром из трав, укрывшись от посторонних глаз, стала колдовать над женщиной.

Через полчаса раздался крик новорожденного, подруги и родители рожавшей, перекрестившись, заторопились к бане. Неожиданно дверь распахнулась. Закатив безумные глаза, на землю вывалилась повитуха. Нагнувшись над ней, подбежавшие отпрянули в сторону, старуха, захрипев, покинула грешный мир. Робея, мать роженицы, читая молитву, зашла в баню.

Дикий крик разорвал осеннюю тишину. Где-то завыли собаки. Бабы ринулись следом.

Пред их глазами предстала жуткая картина: новорожденный, покрытый струпьями, грыз сосок мёртвой женщины. Его цепкие, когтистые пальцы, глубоко впишись в грудь, выдавливали тёплую, не успевающую сворачиваться кровь, которую он тут же жадно слизывал. Взглянув на вошедших жёлтыми, горящими в темноте глазами, он продолжил своё дело. На полу валялась мать покойной Дарьи. Выскочив из бани, бабы с криком кинулись по домам. Сбежавшиеся мужики, вытащив тела мёртвых женщин, облив баню керосином подпалили её с четырёх сторон.Языки пламени облизывая деревянные стены, постепенно объяли всё строение.

Все были так поглощены огненным зрелищем, что не обратили внимания на незнакомца, стоявшего за спинами зевак.

— Ну, вот! А могло быть всё иначе! Эх, люди, люди… — он, ещё немного посмотрев на огонь рвущийся к небу, что-то  тихо произнёс на непонятном языке.

В это время кровля бани обвалилась, взметая в небо сноп искр. Сгусток чёрного дыма, формами напоминающий младенца, ветром относило в сторону кладбища.

— Сейчас я встречу тебя, мальчик. Поверь, твоя судьба будет намного благоприятней, чем у смертных.- Азазель, накинув капюшон, растворился в сумраке ночи.