Стояла глубокая осень. Небо стремилось напоминать неуютный потолок коммуналки. Серый, с потеками, и светлыми, оставленными солнцем, рваными дырами. Холодные птицы, согреваясь быстрым полетом, спешили прочь, на курорт. Замерзшие за ночь лужи неприветливо скрипели под ногами угрюмых дворников. Было раннее утро. Но кое-где в домах стали показываться мятые лица любознательных обывателей. По улице Образования бежал босяком неодетый молодой человек, вооруженный тазиком, частично закрывавшим его от палящих взоров взыскательной общественности. Неспортивная походка не оставляла ему никаких шансов на спасение его фиолетовой репутации. Это был изгнанник. К сожалению зрителей, он не был абсолютно наг, так как обрезанные, пусть коротко, но все же джинсовые шорты, вносили в драму некоторую, но все же неопределенность. Плотоядные лица прятались, едва он успевал повернуть к ним свой, ищущий сострадания взор. За края которого выливался, очевидно благородный статус, просящего участия в его судьбе, странника. Лишь кошки, без труда признавшие в нем временное бродячее родство не пугались и не спешили скрыться в теплые подвалы, явно выражая сочувствие и некоторую солидарность беглецу.
Участковый Зятькин, выпущенный из теплой квартиры своей заботливой, но взыскательной, хоть и бездетной пока семьей, парил на ноябрьском воздухе свежим кофеем и масляными булочками. Приятно повеяло гордым запахом стирального порошка от выстиранной к будням синей форменной рубахи. Бритое упругое лицо его говорило об уютной и правильной ячейке, выбранной им после школы. Сапоги его…, а впрочем. Едва бросив на улицу свой профессиональный взгляд периферическим, то есть основным своим зрением, Зятькин, резко повернувшись, просочился обратно в подъезд. Заочно благодарный ему «беспризорник» потрусил далее по мерзлой дороге своей судьбы. Сообщим читателю, что нерадивый Зятькин будет уволен сегодня за опоздание, по справедливому доносу его ангела хранителя. Шло время и становилось теплее. Не то от непрерывной борьбы за попытку бросить таки тяжелый якорь, не то от, пусть и медленного, но повышения все же температуры, на стареньких термометрах некрашеных окон, а не то и от прохожих, которых становилось настойчиво больше с каждой минутой. «Тазик та хоть брось…». Сердешный дедушка растопырил свои желтые усы и вытянул в ниточку свои бывалые щелочки глаз. Путник послушал доброго совета и аккуратно положил таз на землю, прислонив его одним краем к дереву. Руки, знающие свое дело, тут же стали хлопать холодные бока его, словно плети, так необходимые рабочим лошадкам. Рот человека слегка приоткрылся обвисшей не у дел нижней челюстью. Пьяницы и заводские мужики – первосменники стояли на дверях своих домов неумолимыми часовыми, заслонив собой теплый проход. Я уже давно подумывал и сам скорее закончить свой рассказ….
Человек в джинсовых шортах и в ноябрьском тумане у головы, словно по рельсам вбежал на красивое деревянное крыльцо простого, но стильного особняка. Тяжелые, на первый взгляд двери легко и вежливо подались внутрь. В широкой, светлой комнате сидели приятные спокойные люди и весело пили чай. «Ну что принес?». К гостю обратился старший из них. Вошедший кивнул, неработающей еще, челюстью. Старший протянул руку. Молодой человек достал из заднего кармана сложенный вчетверо листок бумаги, с какими то перечеркнутыми каракулями. Так, важно сказал «старший», одевая на себя старое, но модное пенсне. Молодой человек в покорном терпении стоял и шмыгал задышавшим носом. А у нас вот что, вдруг обратился к нему, юный еще парнишка, лет пятнадцати и протянул новенькую канцелярскую папку. «Человек ноября» широко улыбнулся, пробежав по бумаге голодными глазками. Ну что же, встал «старший в пенсне», протянул руку, открывая ладонь, и ты победил, а теперь чаю и в баню!!!
