Он поднимался на гору. Хотя он знал, что подъём на гору не имеет никакого смысла, потому что, кроме горы, ничего не было. Не было ничего уже давно. И за подъёмом неизбежно следовал спуск.
Ночь и день в последнее время менялись хаотически. Почему в последнее время? Да и было ли время в том, что осталось от мира? Не осталось, наверное, ничего, кроме горы и него.
Попытки выйти за пределы горы приводили лишь к натыканию на невидимую грань мира, которой раньше не было. Хотя, возможно, она была всегда и лишь с недавнего времени стала настолько реальна, чтобы быть доступной для его восприятия.
Он знал, что случилось и почему всё вокруг так изменилось. А случилось то, что многие предрекали и что неминуемо должно было случиться. Было второе пришествие, и спасся, похоже, лишь он один. Когда ревел вихрь и божественные силы разметали мир, он в ужасе закрыл глаза, а когда очнулся, увидел, что ничего уже не было.
Этот мир, несправедливый и неправедный, был уничтожен Всевышним, и, похоже, лишь его одного Господь посчитал достаточно чистым, чтобы жить в новом мире.
Но нового мира ещё не было, и он не был создан. А старый был разрушен. И поэтому сейчас он существовал нигде. Всевышний создавал в отдельных участках крохотного мира пищу, чтобы он мог прокормиться. С неба светили лучи, и ему было тепло.
Но что делать, когда ты один и нет ничего, кроме тебя? За что именно он был избран для жизни в новом мире? И долго ли ждать создания нового мира?
Всё-таки чем же он был лучше других? Но он не хотел уже об этом думать. Стоило ли думать, когда других уже не было.
То есть вообще, конечно, думать стоило. Потому что ничего больше не оставалось.
На вершине горы он нашёл пищу и равнодушно съел её, после чего лёг и заснул.
Когда он проснулся, было уже темно. Была ночь – или, точнее, то, что в прежнем мире называлось ночью, а как его следовало называть в этом, невозможно было узнать. То есть можно было бы, конечно, пользоваться словами «ночь» и «день», но ночь и день следовали строго друг за другом и длились всегда определённое количество времени, тут же «ночь» сменялась «днём», когда ей вздумается, а иногда было и вообще что-то непонятное, какое – то промежуточное состояние. Да и вообще ночь и день были словами того мира, а здесь Всевышний даст происходящим явлениям и процессам другие названия, если на то будет Его воля.
Размеренно, как и раньше, он начал спуск, по пути думая о том, что как раньше, так и теперь жизнь его состояла и состоит из подъёмов и спусков. Разница была лишь в том, что в прежнем мире он поднимался на невидимую и неосязаемую гору (и спускался с неё), а в этом мире гора стала осязаемой, когда как всё остальное, вполне возможно, существует – просто оно стало недосягаемым для обычного восприятия.
Рано или поздно будет создан новый мир, прекраснее прежнего. Точнее, будет расширено то пространство, где сейчас находится он, хотя, конечно, во власти Всевышнего уничтожить это пространство и его и создать новый – третий – мир.
Внезапно в том нигде, где он сейчас находился, полыхнул яркий луч света – да и света ли? Неужели Всевышний решил снизойти? Но он не знал, достоин ли он видеть Его. Лучше было закрыть глаза и молитвенно сложить руки, подняв их к небу…
-Эй, Паша, — крикнул человек в белом халате, стоявший рядом с большой бутылкой, — ему новая лампа, похоже, не понравилась.
Человек, которого назвали Пашей, подошёл к столу и хмыкнул.
-Я же говорил, такой яркий свет не пойдёт. Слышь, смотри, как он лапы скрестил. Такой позы у азиатских тараканов ещё никто не видел. Сфотографируешь потом. Интересная реакция на свет.
-Зато ест он нормально, — сказал человек в белом халате. – Ну ладно, свет я поменяю. Меня этот таракан уже вообще-то достал. Короче, я накрываю его тряпкой и пошли домой. Завтра продолжим, опыты никуда не денутся.
—Согласен, — откликнулся Паша, одевая куртку и протянув руку к рубильнику, выключающему в лаборатории все лампы.
