Студентка

— Ну, присаживайтесь. Можете называть меня Андреем Евгеньевичем. Сейчас нам принесут по чашечке кофе, а вы пока расскажите то, что вас волнует, то, зачем вы сюда пришли, то, что очень важно и то, что совсем неважно, но вы об этом думаете, — немолодой врач-психотерапевт поудобнее расположился в кресле и устремил свой взгляд, полный понимания и сочувствия на девушку лет 18-ти напротив. Ее полудетское лицо было сосредоточено, губы плотно сжаты, пальцы теребили какую-то бумажку. Одного лишь мига было достаточно, чтобы опытным взором врач оценил полную картину и сделал предварительные выводы.
— Извините, но я не могу так сразу, — и молчание. Врач нахмурился, изобразив непонимание, хотя все прекрасно знал: “Вы о чем?”
— Мне всегда было трудно изложить все вот так, сразу, незнакомому человеку. Вы меня понимаете?
— Да-да, продолжайте.
— Ну я и не могу сейчас обо всем рассказать, мне нужно к вам привыкнуть.
— Я от вас ничего и не требую. Давайте просто побеседуем. Кстати, у нас ассиметричная ситуация – вы знаете мое имя, кто я, и чем занимаюсь, вы же для меня – полная загадка. Может, нам нужно как-то это исправить?
— Я – Аня, мне 18 лет и я учусь на 2-м курсе в университете… — продолжительное молчание.
“Ах эти неоперенные птенцы, самые сложные пациенты, чего-то хотят, к чему-то стремятся, все как на ладони и в то же время непонятно, что у них на самом деле на уме. К каждому нужен особый подход, но как его найти, если некоторые, как, например, сидящий перед ним экземпляр, сказав пару слов, думает, что этого достаточно, чтобы сделать какие-то выводы. Хотя кто знает, что она там вообще думает?” Но вызывать Гоги (экстрасенса, который с легкостью читал все-все-все мысли) не хотелось. Не хотелось разрушать доверие этой девочки, не хотелось вообще обманывать, но с пациентами по-другому нельзя. Хотелось только прочитать длинную-длинную отеческую мораль инструкцию на все случаи жизни, потрепать по голове, сказать ласковое слово, но разрушать только что созданный образ доброго-участливого-строгого доктора было нельзя, нужно было действовать только научными методами, теми, чему его учили в институте, затем коллеги, и, в конце концов, к чему он пришел сам на собственной практике за эти долгие 15 лет.
— Таак, я вижу, вы не особо любите рассказывать о себе. Тогда сделаем по-другому. Вы когда-нибудь вели дневники, хоть в детстве, хоть сейчас?
— Да, иногда меня тянуло что-нибудь написать о себе.
— А вы можете дать почитать их мне? Конечно, это необязательно, просто я хочу вам помочь.
— Да, это, конечно, легче, чем говорить, но, к сожалению, я их сожгла. Вы знаете, как бывало? Напишу что-нибудь в сильном волнении, станет легче, затем через некоторое время прочитаю написанное и подумаю: что за бред. Ну и дура же я. Выдираю страницы и сжигаю, сжигаю!
“Так, уже кое-что. А она совсем, совсем не глупа, хотя я это с самого начала понял”.
— Понятно, а как вы отнесетесь к моему предложению написать свою биографию. Только не сухую информацию, типа: год рождения – первый раз – в первый класс и так далее, а только о тех, что на вас повлияли, даже если они кажутся незначительными другим людям, и не забудьте добавить описание своих чувств. Я не жду от вас произведения искусства, но напишите правду, ничего не приукрашивая и т.д. Согласны?
Радость в глазах, облегчение, что так быстро все закончилось и можно так легко отделаться; обещание выполнить все, что угодно, только бы сбежать отсюда, хотя пришла по своей воле — все это А. Е. прочитал в загоревшихся глазах пациентки и внутренне усмехнулся: “Не так-то это просто, деточка, описать и оценить всю свою жизнь, вернуться назад и заново проходить ступень за ступенью, ничего не пропуская. Быть может, это будет в самый первый раз. Конечно, пожилой человек обрадовался бы такой возможности, он все уже давно оценил, переоценил и т.д., но вот для нее это будет сложновато”.
— Приходи, как только закончишь.
— Да-да, на следующей неделе, — эти слова заставили его улыбнуться – он не рассчитывал ее увидеть раньше, чем пройдет как минимум 2-3 недели.
И они разошлись. Через месяц Аня заглянула к нему и принесла свои записи, он ее долго не задерживал, сгорая от нетерпения прочитать ее мысли, а она, радостная, что справилась с трудным заданием, умчалась. Он посмотрел ей вслед и начал кое-что понимать.
Он был восхищен ее умением излагать материал на бумаге, но не получил от этого ничего. Конечно, она же писала для него, ориентируясь на него и только на него, пусть даже и бессознательно. Но кое-что для себя он отметил. В следующую встречу он похвалил ее, удивившись, какой радостью загорелось ее лицо при этих словах; и дал еще одно письменное задание, не представлявшее само по себе никакой важной информационной цели для него, но важное для нее. И стал понимать больше.
В следующую встречу он стал видеть перед собой уже не ту испуганную девушку, а веселую интересную собеседницу. Они стали друзьями. Он понял все. “Дурак, — ругал себя, — зачем нужно было изнурять ее и себя ненужными экспериментами и методами, я же с самого начала почувствовал это – эта необъяснимая связь между людьми, которой мы все меньше и меньше доверяем. А ей нужен был всего лишь друг, понимание, поддержка”.