Совесть — несчастье

 

-Еще один неудачник! — сказал длинный мужчина (Макс). Ему было между тридцатью и тридцатью пятью, черная борода частично скрывала его, отравленное оспой, лицо, повернувшись в сторону соседа, молодого человека, тоже высокого, но гораздо шире первого в плечах.

-Да ладно тебе…, Макс — отозвался толстый и низкий (Хомяк) мужчина средних лет.

-Как тебя зовут, дружище? — обратился, чуть поседевший, в черных туфлях, брюках, пиджаке и белой рубашке, без галстука, человек.

-Дмитрий — отозвался, вошедший в «кубрик», молодой парень, приятной наружности.

— Какими судьбами? — спросил поседевший.

-Это «Долговязый» — указал он на сидевшего в углу необычайно высокого и худого мужчину лет тридцати — Хомяк, Макс, Рыжий, (тот широкоплечий), и я.

 
Дима печально оглядел помещение, в которое он попал: низкий почерневший потолок, окрашенные в серый цвет стены, ржавая раковина, одно окошко со стальной решеткой, нары, возле них тумбочки и небольшой — это было единственное украшение — письменный стол.

9 часов раннее. Ресторан: круглый столик, за ним молодой мужчина и девушка. Тихо играет музыка.

-Ты уверенна, что хочешь уйти? — спрашивает мужчина у женщины.

-Да! — отвечает она ему. Далее ведется горячий спор, потом он кричит ей:

-Чертова шлюха!

Взоры всех присутствующих обращаются в их сторону, лишь за самым незаметным столом, в углу, данное событие не вызвало оживление. Дело в том, что за ним сидел парень, не замечающий ничего, кроме своего стакана. Он пришел сюда, надеясь, что его не потревожат, утопить в мартини своё несчастие по поводу смерти любимого пса. Ему было двадцать-двадцать пять, хотя сейчас, в этом темном углу, по его мрачному лицу можно было сказать, что это мужчина лет тридцати. Он сидел с расстегнутым воротничком, показывая свою белую аристократическую шею, уставившись на дно стакана. Женщина закричала. Он не шевельнулся.

-Я тебя убью, сука! — услышал он голос мужчины из-за того стола.

Дима поднял голову, и окунулся опять в печальную действительность… Женщина что-то выплеснула из своего бокала своему спутнику в лицо. Тот встал и влепил ей пощечину, с такой злостью, что она упала со стула. Дима безучастно стал смотреть на эту картину. Тут решил вмешаться какой-то «рыцарь». С ним была дама, подтолкнувшая его на это. Он сделал «хулигану» замечание. Но услышал в ответ: «Заткнись урод, сейчас и тобой займусь!» и решил действительно помолчать. Тем временем женщина уже поднялась с пола и «перешла в атаку». Еще одна пощечина и она опять на полу, но продолжает бранить разъяренного мужчину. Если бы она просто заплакала, то Дима бы поднялся, но она даже не предполагала жалость к себе. Да и случись это в любой другой день… но сегодня… И все- таки ему мешал этот шум, пробудивший его от грез, вырвавший его оттуда в этот мир. Он с иронией обратился к «избивателю»: «Вас не затруднит лупить эту леди как-нибудь в другой раз и в другом месте?». Услышав «недобрый» ответ, он лениво поднялся и пошел к месту «спектакля». Обезумевший мужик бросился на него: стукнул кулакам по шее. Собрав всю свою злость, Дима ударил его всего один раз. Удар пришелся мужику в челюсть. Мужик упал, роняя зубы. К этому времени подошла охрана и попыталась скрутить Диму. В любой другой день…, но сегодня он не повиновался.

Спустя сутки. Дима свыкся с новой обстановкой, терпеть которую ему сужено 5 дней… Он обнаружил, что «поседевшему» (его звали Петр Сергеевич) здесь все стараются угодить, кроме долговязого, который часто что-то бурчал себе под нос. У долговязого длинные волосы спадали на лоб, почти до самого рта. На нем были: мятая рубашка, но чистая, старые брюки и дурацкая повязка на голове. Он почти не поднимал голову, но спина… При всей его, казалось, забитости иметь такую ровную, всегда прямую спину!..
Принесли обед. Все накинулись на эти помои. Дали кастрюльку с супом, если содержимое этой кастрюли можно назвать «супом». Последним «содержимое» предложили Диме. В знак отказа он мотнул головой. Петр Сергеевич тоже не стал есть.

-Что, мажор?» — спросил он Диму.

-Я просто не голоден, — ответил Дмитрий.

-Не голоден, значит? — спросил насмешливо Петр и постучал в дверь, что-то шепнул, входящему, сержанту. Через пятнадцать минут последний вернулся с пакетом и передал его Петру. Петр достал из пакета две бутылки пива, батон и колбасу, подзывая Диму. Дима отблагодарил его, но отказался.

-Да что ты возишься, Петр Сергеевич, с этим сопляком? Важничает тут, гордый типа! — недовольно буркнул Макс.

-Если бы не ваши указания, я бы давно отделал эту девочку и сбил с неё спесь! — поддержал Рыжий.

Петр улыбнулся.

-Даю добро… Удачи тебе!

И верзила в припляску направился к Диме, широко расставив свои руки.

-Я тебе… — не успел договорить он, как неожиданный удар в живот, пронзил его болью.

У Димы не было время думать, лишь эффект неожиданности мог помочь ему. Но внезапность нападения лишь на миг остановила Рыжего. Он согнулся и ошарашенный кинулся на Диму. Через секунду Дима грохнулся от удара ногою в бок, и все закончилось бы настолько ужасно, насколько это только можно представить… Но страх и занятия некоторыми боевыми искусствами помогли ему, будучи лежащим, сбить ногою здоровяка. Рыжему точно незнакомо слово «борьба». Дима уложил его на живот, у рыжего что-то хрустнуло в руке. Затем для верности ударил его разок головой об цементный пол. Наконец, поняв, что тот не шевелится, вскочил на ноги и отпрыгнул в сторону-шок, но через минуту потерял сознание.

 
Через полчаса очнулся. Петр, улыбаясь, протянул ему пиво.

-Глотни, сынок.

Дмитрий потянулся к бутылке, но застонал (только теперь он мог почувствовать всю силу удара Рыжего, который спал с перевязанной головой). Петр засмеялся.

-Снимай рубашку. Давай посмотрим, что у тебя там. Дима снял рубашку.

-Оля-ля! А я что говорил? — зашумел Петр.

Вниманию всех, кто не спал, представился пусть не такой широкий, как у Рыжего, но более атлетический торс: немного волосатая грудь, «кирпичный» пресс, сильные плечи, высокая покатая спина. Рельефные руки, пусть не огромные, но так играл на них бицепс, предназначались точно не для пера…

— Говоришь, ты музыкант и поэт?! Ну, ну… — не смог сдержать свое подозрение Петр.
Он пощупал ребра Димы и сообщил ему, что одно из них сломано.

 — Вы не могли бы сделать мне сеточку на ягодицах, я даже сидеть уже не могу. Больно! — обратился Дима к медсестре. У него не было сломано ребро. Но боли в левом боку не давали ему покоя, и ему кололи аспирин.

-Да, конечно, — дружелюбно отозвалась медсестра и пригласила Диму на кушетку.

-Спасибо.

-И все-таки, что с вами случилось? Вы подрались? Я никому не скажу, честное слово. Ведь нельзя так упасть и удариться об нары?

-Нет. Можно.

Молодая, довольно милая, сестричка стала делать сеточку, потом перешла на спину и там тоже начала мазать йодом.

-Что вы делаете?

-Нормально все, — ответила она и засмеялась.

Дима натянул штаны, еще раз поблагодарил сестричку и вышел. В «кубрике» было жарко, и он снял свою майку. Лег и попытался уснуть. Хомяк, увидевший его спину, воскликнул: «Может и мне кто-нибудь по ребрам треснет, а?!
Все обратили внимание на спину Димы.

-Что это у тебя, братан? — обратился Рыжий к лежащему.

-А что там?

-А ты типа не вкуриваешь, и не при делах?!

-Мне делали сетку.

-А мне кажется, что тебе что-то поинтересней делали! — Вставил Макс, и все засмеялись.

-Что там?

-Йодные сердца.

-Правда?

-А то!

Дима еле заметно улыбнулся. Он не знал, что ему ответить.

-Прикольно, — сказал он, делая вид, что его это мало волнует.

-Э — э… Что-то ты не договариваешь, сынок! — подозрительно сказал Петр.

-Ну, как ты ее? Давай рассказывай. Она стонала? — с любопытством обратился Хомяк.

-Я устал и хочу спать. Отвалите! — Буркнул Дима и отвернулся к стене.

И все разошлись по прежним местам (с некоторых пор Дима приобрел вес в их глазах, и никто не посмел далее его беспокоить), а Петр Сергеевич слегка похлопал его по плечу.

-Послезавтра ты выйдешь отсюда, но мы с тобой должны будем встретиться… Еще поговорим на эту тему…, — сказал он перед тем, как отойти.

Ночью Дима не мог сомкнуть глаз. Он замечтался и заснул на четыре часа днем, и теперь его мучила бессонница. Впрочем, не только ему не спалось. Он услышал еле уловимый смех соседа, потом еще одного. Открыл глаза и стал всматриваться в темноту. В трех шагах от него ритмично приподнималось одеяло. Когда он понял причину смеха, его чуть не стошнило. Так противно… Он не мог и слова сказать… Наконец он вскочил и ударил в лицо «клоуна»-это был Макс. Раздался крик. Мимо проходящий, охранник вбежал и увидел держащегося за лицо, Макса и Диму с дрожащей кровавой рукой сжатой в кулак.
       
 — Мне накинули еще пятоху, — сообщил Дмитрий Петру.

-А Макс час назад откинулся. И Хомяк сегодня в сочи… Не буду врать: я не расстроен твоей новостью. Мне еще 9 дней…

За пять дней Дима не разу не заговорил с Долговязым. Он иногда посмеивался вместе с другими над тихоней… Не со зла, а так…, чтобы хоть как-то себя развлечь. Но теперь у него появилось другое развлечение: Нина, так звали медсестру, к которой он ходил теперь чаще на уколы. Она всегда мило улыбалась и разговаривала с ним на глупые темы. Ему этого было вполне достаточно, чтобы опять почувствовать себя человеком. О ней его больше не спрашивали.
Днем зашли два его друга. Его выпустили на полчаса погулять. «Боже мой! Целых тридцать минут мне дали свободы!» — счастливый, он хвастался друзьям. Дима выпил  любимое — «Шато-Лафет». Возможно сейчас, рядом с друзьями, он был счастлив, или почти счастлив. Как мало людям надо для счастья, когда у них ничего нет… Вы никогда не поймете: какое счастье иметь руки, пока вам их не отрубят… какое счастье уметь ходить, пока вас не парализует… как прекрасно утреннее солнце, пока вас не заключат в темницу, как свеж даже Московский воздух, пока вас не отравят больничной вонью… как замечательно, когда вы здоровы, пока не будете с ума сходить от боли, как тепло на душе от того, что кто-то рядом с вами, пока не останетесь один, и как прекрасно просто быть, несмотря ни на что, свободным, одиноким, бедным, больным, но свободным, пока у вас не отнимут эту свободу…
Распрощавшись с друзьями, Дима вернулся в… Теперь он не знал, как это назвать. Ему вдруг стало так тоскливо…

 
-Скажите, там тепло? — спросил Долговязый. Его голос был так весел… До сих, пор он еще не обращался к Диме.

-Пока нет, но солнце светит ярко.

-А как, по-вашему, я не замерзну, если выйду без шапки?

-Думаю, не замерзнете.

На этом их общение закончилось. И как  бы это ни было странным, Диме хотелось теперь говорить с ним, но он не знал, как найти предлог…
На следующий день в «кубрике» осталось четверо: Петр, Дима, Рыжий и Долговязый. Все молчали. Рыжий не мог больше вынести это всеобщее молчание. Он решил заняться любимым делом: поиздеваться над Долговязым. — Слышь, тощий, а что ты бормочешь себе под нос, стихи учишь? — сказал он, посмотрев на Петра и Диму, ожидая смеха, но забыв, что Дима пишет стихи. Не дождавшись желаемой реакции от публики, он выхватил книжку из рук Долговязого.

-Верни ее! — приказал Долговязый, и в его голосе почувствовалась такая решимость…

-Верни ее! — властно повторил он, не поднимая своей вечно опущенной головы.

-Ты, Че, вообще попутал все?! — удивился Рыжий — Во мля, да это же библия!

-Отдай ему ее! — сказал Дима, он боялся Рыжего, но догадывался, что тот опасается его не меньше.

-Да на, уперлась она мне! — посмеялся верзила и вернул книгу.

Ночью Долговязый тихонько растолкал Диму.

-Спасибо.

-За что?

-Вы знаете…

-Да ладно… Чего там… Не стоит…

-Извините, что я вас потревожил…

-Скажите лучше, почему вы терпите оскорбления? Вы конечно худоват, но на вашей стороне рост. Вы можете, не допуская к себе противника, «вывести его из строя» ударом ноги. Хотите я вас научу?

Долговязый как-то странно улыбнулся.

-Доброй ночи.

-Нет. Постойте! Вы не ответили.

Вместо ответа долговязый вытянул руку.

-Дайте мне свою.

Дима нерешительно протянул ему свою пятерню. Долговязый сжал ее так сильно, что Дима еле удержался, чтоб не вскрикнуть.

-Я мог, если бы захотел, вам сломать кисть. Доброй ночи.

Дима был ошарашен от этой скрытой силы. Ему все больше импонировал этот чудак.

— Я совсем не хочу спать. Мне так дерьмово… Давайте поговорим?

 

Долговязый улыбнулся.

-Я тоже пока не хочу. А о чем бы вы хотели поговорить?

-Я не знаю.

Обычно Дима всегда легко входил в контакт, но с этим странным человеком он не знал с чего начать.

-Вы, наверное, хотели бы со мной поделиться своими проблемами?

-С чего вы это взяли?

Дмитрий всегда хотел казаться сильным, твердым, холодным.

-Вы ведь сами сказали, что вам… э… плохо.

-Да…, но я не это имел в виду. Да и я вас совсем не знаю, чтобы открыть вам душу.

-Разве может человек сказать матери то, что он расскажет на исповеди священнику, которого он даже не видит?

Дима почувствовал, что Долговязый совсем не глупый, как ему казалось ранее. Этот человек все больше располагал к себе..

.
-Да, возможно… Но вы не священник.

Долговязый опять сказочно улыбнулся, все, также, не поднимая головы.

-Не спешите говорить о том, чего не знаете наверняка…

Библия. Повязка на голове. Борода лопатой. Великая сдержанность. Все это сложилось в систему в голове Димы.

-Господи! Простите меня…

-За что?

Дима смутился, теряясь в догадках.

-Вы не священник?

-Доброй ночи.

-Опять вы за свое… Прошу вас, ответьте на мой вопрос!

-Меня зовут отец Алексей.

 — Вы так считаете? Вы думаете, я добряк? Нет. Если я не успел вам сделать ничего плохого (Дима уже забыл, что он еще вчера смеялся над шутками Рыжего в адрес Долговязого), то это, отнюдь, не значит, что я положительный…

Вот уже полчаса как они беседовали при свете луны, проникающем в маленькое окошко. За это время Диму с необычайной силой влекло к этому человеку. Он нашел в нем умного, порядочного человека. И вот он почувствовал, что хочет рассказать ему все, или почти все о себе, будто разговаривая со своей совестью. Он нашел в нем мерило определения своей персоны. Возможно, его не поймут, как до сих пор было, но священник.., священник будет внимателен. Он будет впитывать в себя чужие тревоги, священник даст ему беспристрастную оценку. Дима больше не увидит его. Никто от священника не узнает о нем правды… Такого удобного случая больше не будет… И Дима сейчас был так одинок… Он решил исповедаться, хотя себе в этом не мог признаться, так как не видел в священниках ниточки связи с богом.

— Вы могли бы мне уделить завтра пару часов?

-Я с удовольствием выслушаю вас сейчас.

-Но разве вы не хотите спать?

-А не боитесь, вы, что завтра может не стать? — загадочно спросил Алексей.

-Боюсь.

-Тогда я слушаю вас… — священник улыбнулся.

Дима, наконец, решился…
       — Я родился в семье, которая дала мне, кажется, все для моего образования и роста. Мама пыталась привить мне чувство благородства, любовь к литературе и искусству. Отец учил меня мужеству и порядочности. Я очень рано научился читать, писать, счетать и бить людей (последнему, конечно, меня научили не родители). Первый класс я окончил с одной четверкой. Ничего нового я в нем не узнал. Мама дала такой мощный импульс, занимаясь мной, наградила знаниями, которых хватило, чтобы, ничего не делая, я получал пятерки. Я стал лентяем. Я долгое время плыл на волне, которую она (Великая мать), пустила. Все давалось мне легко. Но волна не могла нести меня вечно. Она должна была умереть в отсутствии ветра… Но об этом позже… Уже в детстве во мне, сначала еле заметно, совсем расплывчато, но с годами, приобретая четкие грани, не границы, а форму, зарождалось честолюбие. Я замечал, что я «лучше» своих одноклассников, своих знакомых ровесников, в лице которых я имел авторитет. Но что я мог почерпнуть от них? Мне иногда было весело с ними, но я считал себя на голову взрослее. Поэтому я старался дружить с ребятами на года два — три старше меня. И здесь мне было тяжело. Как я мог доказать им свое право гулять с ними? Дети сколачивают свой авторитет, отнюдь, не своим интеллектом. Я должен был уметь постоять за себя. Но когда вам десять, а ему двенадцать — это не то, что вам двадцать, а ему двадцать два. Я был подвижным, смелым, но мне не хватало роста. Я вообще был до девятого класса почти самым низким в классе. Тем не менее, я успешно вливался в компании,,старшиков». Когда мне становилось скучно, я менял компании. К новым друзьям ездил даже на автобусе. В моем городе меня никто не знал, но многие обо мне знали. Надеюсь, я понятно изъясняюсь. У меня была тысяча приятелей, сейчас вспомнить бы хоть полсотни, но не было настоящего друга. Это сейчас, спустя десяток лет, я понимаю это.
Священник с опущенной головой сидел застывшей статуей. Дима не видел его глаз (он вообще пока еще не видел его глаз, да и всего лица, лишь бороду, губы и спадающие до носа волосы). Дима подумал, что его слушатель уснул. И замолчал.

-А дальше? — оставаясь статуей, спросил Алексей.

-В общем, я никогда не был один, но всегда был одинок. Или почти всегда…
В моей жизни было два перелома, изменивших не только окружающий меня мир, но и мой характер. Причем, вместе с характером менялся и мой облик… До пятнадцати лет я совсем не увлекался девушками. Не знаю, почему, но моя физиология не сочеталась с моим разумом. Как это объяснить? Все было у меня в порядке, но мне это было не надо… Как же сложно объяснить… Когда мои друзья говорили о дамах, я всегда старался избегать этой темы. У меня в кармане было пара рассказов, которыми я, в случае необходимости, мог отделаться, не ударив в грязь лицом. Я был в девятом, а друзья мои учились в одиннадцатом. В пятнадцать я выкурил свой первый косяк. Начал иногда выпивать, немного, чтобы родители не заметили. И в пятнадцать я стал мужчиной.
В один летний вечер мы выпивали в беседке. В нашей компании все чаще стала появляться красивая пара. Он был качком, а она занималась бальными танцами. Она была очень красива и стройна, впрочем, меня тогда в ней интересовало только ее веселость, ум, но не более. И в этот вечер она пришла без своего парня. Я никогда не был робок с девушками, ведь я относился к ним, как к ребятам. Все вокруг смеялись, шутили, а она молчала. Я тоже был на веселе и решил подбодрить ее. На ней была майка с винипухом. Рука пуха была вытянута вперед. Я смутно вспоминаю этот рисунок, но помню, что ладонь» пуха» была на груди танцовщицы.

-Маринка, а что ты ему позволяешь лапать себя?! — пошутил я.

Она грустно улыбнулась, притянула меня к себе и поцеловала. Взяла мою руку в свою. Так мы сидели весь вечер. Через час она тоже натрескалась. Стала веселее обычного, и уже не скрывала своей симпатии ко мне.
В одиннадцать я позвонил от неё домой и попросил родителей разрешить мне переночевать у моего приятеля.
Утром она разбудила меня. Завтрак уже был готов. Я принял душ, и мы пошли на кухню. Я не хотел, есть, переваривая то, что со мной приключилось прошлой ночью. Все, кажется, длилось минут пять. Она была явно раздражена, но старалась не показывать мне этого. Она и подумать не могла, что у меня это было впервые. Как я узнал потом, одна из ее подруг хвасталась ей о своем «похождений на меня». Марина не знала, что мне еще нет и шестнадцати, в то время, как ей было уже семнадцать. В девятом классе я сильно вытянулся и был почти самым высоким. Я только начал ходить в качалку. Я не был, конечно, таким, как сейчас, но выглядел довольно солидно. Я сказал ей, что не голоден и попросил сделать мне кофе.

-Ты и вчера был не особо голоден! — Съязвила она и отвернулась к плите. Я что-то там пошутил, уже не вспомнить.

-Хватит, как ребенок смеяться, мне что-то не очень смешно! Пей лучше свое кофе!

-Ты хотела сказать свой кофе?

-Теперь не важно, что я хотела…

Я понял, что что-то должен сделать.

-Долей, пожалуйста, еще кипятка.

Она отвернулась с моей кружкой. Я подошел к ней ссади и  обнял ее. Мы повторили то, что делали ночью. Только на этот раз я хорошо понимал и ощущал, что я делаю. Довольная, она уснула.
Мы вмести были месяца два-три. Она была супер, но мне все больше хотелось попробовать чего-то нового. В сентябре ей пришлось уехать учиться. Я даже не знаю, в каком городе и заведении она сейчас учится. Постойте… Она уже закончила его. Мы устроили прощальный вечер. Тогда я впервые понял, что любить опасно. Слезы. Слезы. Слезы.

Я не мог ее успокоить. Я был расстроен, хотя, возможно, глубоко в душе был рад, что все так просто разрешилось…
 — Так вы ее любили или нет?

-Я… Я не знаю теперь. Тогда мне казалось, что любил. Но я должен был, вернее мне хотелось другую. Другой еще не было, но… Я опять не могу вам объяснить.

-Вы хотели иметь сравнение, да?

-Наверно так.

-Но не лучше ли уйти незаметно на время, чтобы потом остаться навсегда?

,,И это говорит мне священник?!» — подумал Дмитрий.

— Я думал об этом после. Я знаю, что некоторые мужчины изменяют, просто ради развлечения, ведь, если она не знает, значит, измены нет. Более того, некоторым мужчинам это просто необходимо, чтобы не разлюбить, чтобы сохранить настоящую верность. Я знаю. Но не для меня. Нет. Только не для меня. Я никогда не любил двух женщин одновременно. Если я увлекался одной, я всегда уходил от другой.

-И вам всегда легко было это сделать?

-Конечно, нет. Один раз мне было настолько тяжело, что я… Об этом позже.
Итак. В моей жизни случился перелом. Я стал увлекаться девочками. Нет. Не бегать за ними. Я позволял бегать им за мной и, по желанию, проявлял взаимность. Я всегда тянулся к точным наукам: математике, физике, химии. В десятом я начал увлекаться историей, литературой. Одновременно я перестал участвовать в активной жизни школы. Для меня это считалось не солидно. Я возомнил себя почти гением и не хотел метать бисер перед теми, кто этого не заслуживает. К тому же актерскую деятельность я считал почти проституцией.

-Почему?

-А разве изображать любовь за деньги или за аплодисменты чем-то лучше, чем удовлетворять потенциальных насильников, не оскверняя чувство, не лицемеря любви?
Вы все рассматриваете, как грех! Вам не понять этого.

-Зачем же вы тогда мне это все рассказываете?

-Простите, я раздражаюсь иногда, когда люди не понимают простых вещей.

-Вам оказывали услуги, о которых мы говорим?

-Никогда.

-Вот видите. Вы осуждаете проституцию, но смотрите кино. Значит, актрисы и проститутки разные вещи?

-Дело не в этом. Я слишком горд, чтобы позволять себя любить за деньги. Мне это противно. Человек —  животное. Ему даны такие чувства, которых у зверей нет и быть не может. Любовь — это что-то настолько высокое для меня, что, возможно, я даже никогда не любил…

Для меня поцелуй гораздо интимнее секса…

— Я вас понял. Что дальше?

— Я начал отдаляться от родителей. Я боялся сильной нежности матери. Она могла меня своей любовью сделать размазней… Я родителей любил не меньше, чем раньше, но стал стремиться к независимости. Два года я пытался усерднее, чем раньше найти свое призвание. Но… Тщетно.
И вот пришло время выбрать себе профессию. Долго, очень долго думая, я, наконец, принял решение. Я уехал из дома и сразу поступил в ВУЗ, в который хотел. Я поставил себе цель и приложил максимум усилий к ее выполнению. Помочь себе мог только я один. Та волна, о которой я говорил, уже стихла и исчезла. Я хотел и я смог. Но этого ли я хотел? Я наконец приобрел полную независимость от родителей, но я не получил свободы. Теперь я зависел от всего: денег, которые я не смел, просить у родных, время, которого мне стало не хватать, и даже от событий. В провинции я был многим больше, чем в этом городе. Здесь все не так: воздух (вонючий, тяжелый, удушающий), люди (такие же, как воздух). Этот город не похож ни на один другой в которых я был, а был я много где… Здесь я не был яркой бабочкой. И я был совсем один. Женщин здесь большое множество, черствых, скупых, холодных, гнилых, но божественно красивых. Конечно, есть не немало исключений, но я до сих пор встречал их мало. Здесь много женщин, но не меньше и мужчин. В этом шумном муравейнике чтобы тебя заметили нужно сделать что-то. Но, что? Как обратить на себя внимание москвички, если у меня нет Мерседеса, если я одеваюсь не по последней моде? Позже я устроился на работу и стал одеваться по последней моде. Я уже не был незаметным, но Аудюха мне бы точно не помешала… Деньги, к сожалению, здесь как нигде более определяют все. В этом городе, я и начал писать стихи и музыку. Я постепенно приобрел знакомых и вечерами тратил свои гроши вместе с ними. Сидел в ресторанах, ходил в дорогие модные клубы, а утром ел овсяную кашу, в обед — Ролтон, чтобы вечером мог погулять. Знаете, я могу обходиться без всего, но я не хочу, чтоб об этом кто-то знал. Мне не нужен был супер навороченный телефон, но я разбился в лепешку и купил себе его. Это типа делает меня человеком, а никак не мой ум или внешность.  Разве женщина посмотрит на бомжа в метро, хотя, возможно, он красив как бог и умен как Аристотель? Нет. Ей надо показать себя с другой стороны, а потом она уже полюбит в тебе самое главное. Но теперь я был принят в новое общество, как всегда. Девушки липли ко мне, но я не мог найти подходящую. У меня слишком высокий критерий к дамам был всегда. Теперь он еще больше возрос. Ведь с грязи я начал самостоятельно прорываться в князи. Все мои знакомые поступили за лавэ, а я — сам. Сам себя и кормил и одевал. Мне ничего не нужно было от людей, кроме положительного отношения. Я хотел быть любимым для всех. Сегодня мне и это не нужно. Я еще больше полюбил себя. И искал ее, умную и красивую. И нашел.
В моем новом кругу одним из лидеров была Ирина: шатенка с голубыми глазами, низкая, стройная. Она всегда просто и мило одевалась, в отличие своим подругам. Она не была самой красивой среди пестрой «кучки» моих друзей, но что-то в ней было… И она, бесспорно, являлась самой интересной среди всех. Я встречался с Леночкой, так называли ее все друзья. Она совсем была не похожа на Иру: высокая, всего на три сантиметра ниже меня, жгучая брюнетка с большими черными глазами, роскошным бюстом, узкой талией, шикарными ножками — почти богиня. Только небольшая курносость могла ставиться ей в минус. И еще она была глупа. Это я ей простил, но ее женская сущность… Она флиртовала с каждым первым. Позволяла себя обнимать, не более, но меня это бесило. Вы понимаете?

-Да, конечно.

-Не то, чтобы я так сильно ее любил, что ревновал ее ко всякому. Я очень любил себя. Я считал, что она должна жить и дышать только мной. Нельзя запрещать женщине быть женщиной. Но, я все равно бесился.
В общем, мне все больше нравилась неприступная Ирина. Она была любезна, но ничто в ее действиях не сулило никому какой-либо близости. Она казалась мне даже холодной, почти бесчувственной к мужчинам. И, возможно, как раз из-за ее неприступности меня влекло к ней. Мне хотелось покорить ее. Интересно еще то, что с моей девушкой они были лучшими подругами, и в их дружбе рабой была Леночка, более красивая и сексуальная, но менее умная. Это было заметно во всем: Лена всегда соглашалась с мнением Ирины, она дублировала ее позы, жесты, в общем, все кроме одежды (всегда довольно яркой и откровенной, в противовес Иркиной).
Однажды, на своем дне рождения, Ира прочитала свой стих. Она прочитала его сильно, с чувством гордости. Но внимательный глаз увидел бы легкий румянец на ее шее. Она волновалась. Это была ее премьера. Затем она спросила каждого: что он думает о ее стихе. Половина ее, вообще, не слушала, а вторая половина ничего не поняла, но каждый похвалил ее так, как только смог.

-А вы? — Обратилась она ко мне.

Она впервые обратилась ко мне. Иногда мы разговаривали, но, лишь участвуя в общей беседе.

-Что я?

Стих был ужасен. Но чувство такта не давало мне сказать ей об этом. Но я не могу лицемерить; противно. Я стараюсь не обижать людей и просто не оглашать иногда то, что я думаю. Но если вопрос стоит ребром, приходится выстреливать в лоб.
Но она мне так нравилась. И сегодня был ее праздник. А я был ее гостем. Но и теперь я не мог лгать. Я всячески старался убежать от опасного вопроса, но тщетно. Дело в том, что она, наверняка, знала, что я пишу стихи. Возможно, Леночка показывала Ирине тот, который я писал ей.

-Вы показываете свою невоспитанность. Отвечайте!

-Но, я мало понимаю в стихах…

-Отвечайте! Или…

-Ваш стих плох…

Я очень мягко пытался объяснить, почему. Я говорил аккуратно, тактично. Но, не желая того, разгромил стих в пух и прах. Возражений, даже у чрезвычайно глупого человека, не могло возникнуть.
Я нажил себе не любовь, а ненависть. Все, конечно, замялось. Но в глазах присутствующих авторитет Ирины пошатнулся. Она мечтала отомстить. Теперь на всех «сборищах» она только и разговаривала со мною. Пытаясь нащупать мои слабые места, она терпела фиаско. Она копала не там. Конечно, у меня есть слабые места и не мало, но она не могла их найти. Везде она натыкалась на твердый интеллект и железную логику.
Через месяц после ее краха на дне рождения наша «группа» решила устроить поездку на три дня праздников. Мы поехали на дачу одного из парней.

 — Вы еще не устали? — Спросил Дима своего слушателя.

-Не имеет значения. Вы ведь не отпустите меня, пока не расскажите мне все?

-Спасибо…

 Дмитрий продолжил.

-Не буду вас утомлять подробностями этой поездки. Перейду к очередной дуэли между мной и Ириной, разыгравшейся в вечер первого дня на даче.

-Леночка говорила, что вы пишите песни?

-Нет. Я не ходил в музыкальную школу. Пишите песни — слишком громко сказано. Я немного увлекаюсь поэзией и игрой на гитаре…

-Вы хотите сказать, что ваша любовь лгунья?

Я посмотрел на Елену. Она глупо улыбалась, показывая своим видом, что она здесь не причем.

-Возможно, что вы просто не поняли Леночку.

-Я все правильно поняла. Может,  вы нас просто меньше любите или не уважаете?

Она кидалась на меня, как пантера. Ее выводил из себя мой надменный и, в тоже время, любезный тон. Я всегда был спокоен как удав и всегда дружелюбен. Она, напротив, не могла себя держать в руках. Единственное что она до сих пор могла сдерживать — это прямое оскорбление в мой адрес. Это могло сокрушить ее полностью. Она все понимала, и ей было так тяжело…

.
-Я всех вас люблю и поэтому не хочу вас загружать своей бездарностью.

-А Леночку, стало быть, вы меньше любите и загружаете?

-А вы кого-нибудь вообще любите?

Ее шея покраснела, как в тот день… Наконец она решила более открыто показать мне свою неприязнь. Но, заметив признаки ее смущения, я начал убеждаться в том, что она столько же ненавидит меня, сколько любит.

-Всех, кроме вас.

Все насторожились, ожидая скандала. Но они слишком плохо знали меня и мало понимали значение сказанных слов.

-Тогда эта песня для вас, сказал я с улыбкой.

Взял гитару и запел: «Смех развеяла печаль…»
Ребят моя песня мало тронула. А девушки застыли. Слишком нежно я пел. Голос мой совсем изменился. Привычный их слуху бас исчез.

-А почему «я бы мог тебя любить»?

-Потому, что она этого не позволяет…

Больше она ничего не смогла придумать. Песня ей понравилась. Даже больше, чем остальным.

-Это не ваша песня. Я ее где-то уже слышала.

-Черт! У вас замечательная память. Вы меня раскусили… Я-то хотел всех коварно обмануть… Я не знал, что вы тоже слушаете Киркорова. Не зря же я не хотел петь… Как чувствовал, что меня расшифруют.

И я громко, теперь уже басом, засмеялся.

-Вы…Вы..Вы.. Да кто тебя вообще к нам звал?! Хам! — разнервничалась она и убежала с веранды.

Все перестали смеяться. Сделали вид, что ничего не произошло. Хозяин включил музыку и все стали танцевать. Ко мне подошла Леночка, обняла и шепнула на ухо: «Иди к ней». Я оцепенел. «Иди!» — повторила она властно. В мыслях своих она давно уступила меня подруге. Леночка знала меня пару месяцев, а ее — всю жизнь, с самого садика. Она была слишком легкомысленна и пока не созрела для настоящей любви. Ирина все больше и больше спрашивала ее обо мне. Я был последний месяц единственной темой между подругами. Но об этом я мог только догадываться. Я не знал наверняка. Я должен был сделать удивленное лицо.., должен был осыпать ее поцелуями и сказать, что люблю ее (я ей об этом никогда не говорил), и тогда, возможно, в ней проснулась бы настоящая любовь, большая, чем к своей покровительнице. Но вместо этого я оттолкнул ее.., взял за руки, поцеловал в лоб и ушел.

Ирина сидела и плакала, спрятав лицо в ладони, в белом платье на грядке с клубникой. Я медленно подошел к ней сзади, взял под мышки и поставил на ноги. Повернул к себе лицом. Она сразу вытерла слезы и с негодованием посмотрела на меня.

-Что тебе здесь надо?!

Я улыбался.

-Пошел вон!

Я улыбался.

-Ты оглох? Оставь меня.

Ей надоело играть в воспитанность; она перешла на «ты».
Я посмотрел на ее «клубничное» платье.
Заглянул через ее плечо на ее… ну на то место, которым она раздавила клубнику. Не смог удержаться и рассмеялся.

-Да как ты смеешь?

Я рассмеялся еще больше.

-Хам! Хам! Хам!

Она начала колотить меня в грудь, а я все смеялся.

-Вам, кажется, что-то в глаз попало.

Я вытер еще не высохшую слезу с ее щеки.

-Перестань важничать. Такой правильный да?

-Ну, что вы! Куда мне до вас? Я неотесанный крестьянин, ворующий чужие песни… и сердца.

И она влепила мне пощечину. Я перестал смеяться, застыл на мгновение и пошел прочь.

-Постой!

Я не оборачивался.

-Остановись! Молю тебя!

Я не останавливался. Она опять разрыдалась и бросилась ко мне. Догнала. Схватила за руку и прижалась к моей груди. Так мы стояли минуту. Я стоял неподвижно, не касаясь ее.

-Я тебя ненавижу. Ненавижу. Ненавижу!

Она подняла на меня глаза полные слез, обиды и любви. И я обнял ее. Поцеловал в волосы.

-Я знаю.

-Но ты не знаешь как я те…

Я положил палец ей на губы.
 — И вы опять нашли не то, что искали? Не так ли?

-Да. То есть, нет. Не совсем. Все было замечательно. Мы были вместе около года. На это время для меня не существовало женщин кроме неё. Как до моих пятнадцати. Она удовлетворяла меня во всех отношениях. У нас не шло все гладко. Нет. Мы ругались, мирились. И еще сильнее любили друг друга.

-Что же случилось?

-Она заболела. Лежала дома. Я приходил к ней так часто, как только мог. Прошел месяц. Я никуда не ходил веселиться без неё. Она говорила, чтобы я пока не приходил к ней. Ей не хотелось, чтобы я видел ее слабой. Жалость унижает людей. И жалость может убить любовь.
У меня в классе был однорукий мальчик. Один парень обращался с ним, как с равным себе. Пинал его по заднице, а потом, смеясь, убегал от него. Тот за ним. Он боролся с ним, иногда давая себя побеждать. Оскорблял его. Я как-то спросил, почему он так жесток с ним. На что он мне ответил, что я, а не он жесток. Что благодаря таким как я, Вова чувствует себя ущербным. Надо не давать ему понять, что он не такой как все, что он жалкий. Тогда я его не понял. Но сейчас я убежден в правоте его слов.
Итак… Я перестал появляться в обществе. И когда я по обыкновению зашел к Ирине, там была Леночка. Мы беседовали о всяких пустяках. Потом Лена собралась уходить и насмешливо спросила: «Димуля, я что-то давно тебя не видела… Ирина держит тебя на привязи? Дорогая, разреши мне забрать твоего любимого на пару часов? Меня пригласили на корпоративный вечер, но я не могу пойти туда без кавалера».

— Видишь, дорогой, как на тебя смотрит вон та, в розовом, и вон еще та, с парнем в черной рубашке?

Мы танцевали с Еленой. Я уже порядочно выпил. Мне стало так хорошо… Я соскучился по шумным компаниям. Я никого здесь не знал, но мне было приятно находиться в этом обществе. Я почти не думал в тот вечер о моей Ирочке. Я расслаблялся. Моя спутница была неотразима, как всегда. Она, танцуя, хватала меня за бедра, томно что-то шептала мне на ухо. Я был в каком-то тормознике. Наслаждался вечером, вином, музыкой, беззаботностью.
Лене, наконец, надоело со мной возиться, и она стала стрелять своими многообещающими взглядами по одному красавчику. Он пригласил ее на танец.

-Вы танцуете?

-Спросите у него — мотнула она головой в мою сторону.

-Да. Конечно. Она танцует, — сказал я ему.

Они танцевали  вызывающи. Она почти сняла с него рубашку, поглядывая на меня. Я не выдержал. Ведь я должен был быть самым желанным. Хотя она не моя девушка, но она пришла со мной. Значит, уйти должна тоже со мной. Я грубо оттолкнул танцора. Обнял ее и…

-Ты, че, обалдел?! — возмутился парень.

-Да пошел ты! — ответил я ему, не оборачиваясь.

Короче, драка. Он порезал мне грудь разбитой бутылкой. Нас вышвырнули на улицу.

-Прости, что испортил тебе вечеринку. Иди, танцуй, а я поеду к себе.

-Не говори ерунды (ей льстило, что из-за неё я ввязался в драку), это я виновата… Куда ты сейчас поедешь? Время два ночи.

-Не беспокойся. Я вызову такси.

-Какое такси? Ты весь в крови. Тебя отвезут сразу в милицию. Да ты еще и пьяный. Ты не узнаешь это место? Какая у тебя плохая память! Я ведь живу вон там, через два дома.
И она сделала обиженное лицо.

-Мне все равно лучше поехать к себе.

-Ах. Значит ты все тот же! Весь такой правильный. И все так же сильно хочешь меня, как прежде. Боишься? Не беспокойся. Я только хочу загладить свою вину. Я же медик, ты забыл?

-Я совсем не боюсь. Думаешь, ты можешь мной, как мальчишкой? Да, я из принципа поеду к тебе! Знай наших!

-Тогда давай возьмем вина… для анестезии? — посмеялась она.

Я уже замерз. На мне была одна рубашка. И я не хотел в таком виде (рваный, в крови) ехать к себе.

-Не обманывайте себя! — сказал священник.

-Нет. Я, правда, думал сейчас о сексе, но я не мог идти против своих принципов.
..

Я снял рубашку. Рана была серьезней, чем казалась.  Порез был не широкий, но глубокий.

Дима задрал майку и показал Долговязому шрам.

-Я принял душ, от воды опять пошла кровь. Я не закрыл ванную, и Лена вошла ко мне с чистым полотенцем. Я смущенно прикрылся. Лена широко улыбнулась. Как смешно, по детски, наверно, это выглядело.

-Ой. Какие мы застенчивые! А то я это не видела и не…

-Не видела! Обрезал я.

-Ладно, давай выходи. Я достала твой любимый сыр. Я вышел мокрый. Не хотел пачкать полотенце кровью. Наверное, подсознательно не хотел оставлять «улик» своего присутствия у Лены.

-А-а-а… Да у тебя же кровь до сих пор идет?!

Она взяла меня за руку и отвела к кровати. Я прилег. А она отошла.
Через несколько минуту вернулась со своей аптечкой переодетая в спальный наряд, и с бутылкой вина. Протянула мне бутылку. И пока я пил она занималась моей царапиной.

-Хххх. Потише! Больно!

Она наклонилась и принялась тихонько дуть, потом целовать вокруг раны, ниже…
Я не смог устоять. Просто я был пьян. Черт! Я опять оправдываюсь. Да, я хотел ее. Я хотел ее больше, чем раньше. Я соскучился по женским ласкам. Да! Да!. Да! Я был в эйфории.

 — Милый, приезжай! Я на даче у дяди. Я поправилась. Я соскучилась. Я люблю тебя. Я хочу тебя. Приезжай!

С той ночи я уже три дня не приезжал к ней, ссылаясь на работу. Я не знал, как поступить: сказать ей сейчас по телефону или в лицо? Или оставить все, как есть? То, что знают двое — не секрет. А что если она узнает это от подруги? Нет. Решил сам все рассказать. Это лучше чем кто-нибудь другой ее «обрадует». Я поехал.

-Димка!

Она выбежала, увидев меня у калитки.

-Ты приехал! Я так скучала!

Она взяла меня за руку и потащила в дом. Я даже рта не успел открыть, как оказался за одним столом с ее дядей.
Она сидела и сияла, расхваливая меня дядьке. А я краснел. Как я мог сейчас сказать ей при дяде о том, что я подонок?

-Я всегда говорил, что не перевелись еще настоящие мужики в России! — воскликнул дядя и протянул мне жилистую руку. — А вы умеете водить мотоцикл?

-Он прекрасный водитель, дядя.

-Тогда почему бы вам не прокатиться на моем «мустанге»? Я только купил его и еще не обкатал.

-Но…

-Никаких «но», Дим! Лето кончается. Я хочу поплавать в озере. Давай ключи дядь.

Мы ехали. Я плавно давил на газ.

-Быстрей! Быстрей! Я хочу улететь с тобой отсюда, навсегда!

Я разогнался по максимуму. Полевая дорога была ровная, но я боялся. Ветер бил мне в грудь, резал мои глаза, выбивая слезы. А она прижалась грудью к моей голой спине, крепко обняв меня. Ухватилась рукой за мою грудь и живот, целуя меня в лопатку.

-Быстрей! Я лечу! Я — птица! Я люблю тебя! Я так тебя люблю! Я счас-тли-ва-а!!!

И я должен был сказать ей все!

 — Господи, помоги мне! Господи, дай мне сил! — шептал я, разгоняя мотоцикл.

Она смеялась, чувствуя себя за моей спиной, как за Решелийской крепостью, отдав мне подержать свою жизнь, полностью доверившись мне.
Наконец мы приехали. Я осматривал раскаленный мотоцикл, а она плела венок из васильков. Я обдумывал: «Сказать, прям сейчас, она тогда не поедет обратно, или сказать ей на даче, но там дядя? Как же легко было изменить, но как сложно в этом признаться! Нет. Скажу ей сейчас. Я даже прикоснуться к ней не могу, а ведь она захочет сейчас меня». Как я тогда был себе противен…

 
-Вам, наверное, трудно меня понять, вряд ли вы…

Священник поднял свою голову, откидывая волосы с лица.

-О, черт! Как же… Простите. Я просто не ожидал…

Дима впервые увидел его обезображенное лицо: два широких шрама, рассекающих лоб и щеку, вытекший глаз.

-Вы думаете, что я никогда не любил, не был любимым, не занимался любовью? Думаете, я с детства молился богу? Нет. Я пришел к нему почти в вашем возрасте, чуть старше. Я пришел в церковь, когда мне уже некуда было идти, когда меня комиссовали. Меня выбросили на улицу, как в младенчестве. Я рос в детдоме. Я был лишен всего, что было у вас в детские годы. Я занимался. Мне не давалось все легко, как вы рассказываете, но я старался. Я как вы, сам поступил туда, куда планировал. Четыре года курсантом, потом четыре года офицером я служил на благо Родины. Восемь лет моей молодости я отдал России. Добровольцем попал в чеченскую кампанию. Командовал взводом, потом ротой в шестьдесят семь человек. Я отправлял их на смерть. Сам был в авангарде. Своей доблестью я мечтал возвыситься, и каждый день хоронил тех, чью судьбу доверило мне наше государство. Я получил тяжелое ранение и положил всех своих бойцов. Выжил только я и еще четверо. Тогда мой пистолет был моим богом. Он верно служил мне, сохраняя мою жизнь, или я ему, унося чужие.
Меня положили в Московский госпиталь. Заштопали, дали кусок железа с надписью «За отвагу». И это ценою жизни шестидесяти молодых парней? Некоторые из них под юбку даже не успели заглянуть. Меня обеспечили «огромной» пенсией в десять тысяч и выбросили на улицу.
Я стал жалким. У меня отняли возможность умереть за тех, кто погиб под моим начальством. Кому я теперь был нужен? У меня нет никого. Девушка, которая меня ждала, в ужасе убежала от меня. Я ничего не умел, только командовать и убивать. Кто меня принял? Никто. Только церковь широко раскрывает свои объятия перед нуждающимся. Здесь я нашел свой покой. И я понял, почему не погиб. Господь уготовил мне иное. Теперь я служу ему, и всем людям.
Вот и вас я слушаю, чтобы помочь вам разобраться в себе.

Наступило неловкое молчание. Проснулся Петр, встал и справил свои надобности в ведро, стоящее в углу. Лег и захрапел.

-Тогда вы мне поможете, — сказал Дима, глубоко задетый исповедью священника.

 — Ирина надела на меня свой венок.

Мы сидели друг против друга. Наконец я, собрав всю свою мужественность, решился…

-Иришка, а что, если у меня есть другая?

Она рассмеялась.

-Ты сам себе веришь, дурак?! Да ты сохнешь по мне! Ты, конечно, не говорил мне никогда, что любишь меня, но ты называешь меня богиней, говоришь, что лучше меня нет и все такое.., разве это не говорит о твоей безмерной любви? И разве нужны слова, когда я все вижу в твоих глазах?!

И, довольная своими доводами, уверенная в себе и во мне, она сняла майку. Откинулась назад, позволяя лучам солнца касаться своей груди.

 —

И все же.. опустим… — неуверенно продолжил я.

-Тогда бы я тебя убила! — и она опять засмеялась.

Я печально смотрел на неё, не в силах сказать ей и слова.

-Это, конечно, эгоизм, но ты такой красивый, когда чем-то опечален! Кто обидел моего малыша? Я разорву ему глотку! Я на год был младше ее, и она часто подшучивала по этому поводу. Кто он?

Я вяло улыбнулся.

Она резко вскочила, полностью разделась и с криком «Ура!» побежала в озеро.

-Милый, я тебя не узнаю… Иди ко мне, мой мальчик!

Сейчас я хотел утопиться!

-Ну, милый! Я стою по шею в воде, а вдруг здесь ямы?

Она не умела плавать. Испугавшись, я снял кросы и прямо в джинсах побежал к ней. Она обвила мою шею. На минут пять мы застыли в поцелуе, последнем поцелуе, она прижалась ко мне.

-Сможешь доплыть со мной до той дамбы?

И я поплыл. Она была маленькой и худенькой. Иногда мне казалось, что я могу ее сломать. И опять это доверие мне. Полное отсутствие страха. Я, несмотря на то, что она была легкая, и мы не в первый раз уже плыли вместе, боялся, что у меня не хватит сил довезти ее — расстояние было очень большое.
Когда мы доплыли, она стала стягивать с меня джинсы.

-Ириш, я очень устал.

-Но нам скоро надо обратно?

-Пусть…

-Что значит пусть? Я что-то не поняла! Я месяц уже жду!

-Ну, я, правда, устал.

Всю обратную дорогу мы ехали молча. Она надулась. Мы ехали тихо, она лишь иногда хваталась за меня, боясь упасть. И когда мы приехали, я больше не мог…

 — Ира, я тебе изменил.

-Ну и пошел вон! — она думала, что я шуткой хочу загладить все.

-Я серьезно. Я изменил тебе.

-За час до приезда, да? Не смешно!

-Я тоже думаю, что совсем не смешно.

Она посмотрела в мои глаза и увидела, что я серьезно. На минуту она замолкла, переваривая сказанное мной.

-Что ты сказал?

-Я сказал, что спал с другой!

-Ты лжешь! Ты лжешь! — кричала она.

-Нет.

Как мне хотелось просто убежать. Как тяжело было что-то объяснять! Да и что я еще мог прибавить к сказанному.

-Ты лжешь! Ты просто хочешь меня позлить!

Я молчал, опустив голову, не в силах посмотреть в ее, как море синие, мокрые и соленые от слез глаза.

-Кто она?! — кричала Ирина.

Я молчал.

-Кто она?!

-Ты ее не знаешь…

-Ты лжешь! Ты просто хочешь меня позлить! Я уже реву, разве этого мало?! Скажи, что ты пошутил! Я прощу тебя! Молю тебя, любимый, скажи, что это неправда!!!
Как объяснить мое состояние? Она рвала мое сердце. Я хотел умереть, лишь бы не быть здесь и сейчас.

-Я занимался сексом с другой! — крикнул я.

-Ты не мог, не мог! Ты врешь!

И она стала одарять мое лицо шлепками. Кричала, ревела и неистово била. Я стоял, силясь терпеть. Но когда она разбила все мои губы в кровь, я упал перед ней на колени. Я втоптал свою гордость в грязь. Какая к черту гордость могла во мне сейчас говорить?! Я впервые встал на колени. Никогда, не перед кем, даже богом я не стоял на коленях. Я обнял ее ноги, и стал оправдываться. Как же мне было противно! Я начал объяснять ей, что был пьян, что меня чуть ли не изнасиловала ее подруга. И тут она припадочно засмеялась. Я не мог ее остановить.
Но зашел дядя. Ирина была очень сильная, несмотря на все, она овладела собой, увидев его. Больше всего, наверное, она боялась унижения. Вытерла слезы, улыбнулась.

-Мы репетируем.

-Довольно убедительно…
 — Это финал?

-Что вы имеете в виду? — спросил Дима священника.

-Ничего. Продолжайте.

-Да, в общем, больше рассказывать нечего. Прошел уже год. У меня сейчас есть девушка. Я продолжаю учиться и работать. С Ириной я больше не виделся.

-Что-то концовка у вас не ладится. Вы спрашивали у друзей, как она живет и живет ли вообще?

-Мне говорили, что вроде все нормально.

-А чем же вы сегодня, после обеда испортили свое настроение?

-Э…Ко мне приходили друзья.

-И они вас так расстроили?

-Нет. Я просто соскучился.

-А мне кажется, что у вашей истории было продолжение, иначе, зачем бы вы мне стали рассказывать все это.

-Ну, я хотел узнать мнение независимого эксперта. Как вы считаете: я рассказал вам о всей моей сущности, куда я попаду после смерти?

 — Вы же не верите в бога? Зачем вам это?!

-Ну… я не знаю.

-Вы хотите, чтобы я сказал вам, что вы настоящий мужчина, так сказать, положительный герой?

-Я не знаю. Мне просто хотелось кому-то излить свою душу.

-Душу изливают безбожники церкви лишь в час трагедии, ибо пока они счастливы, им нет дела до справедливости, а до бога — подавно!

-Я просто хотел поговорить.

-Я вам скажу вот что: Что бы ни случилось, знайте, что нет прощения трусам! Не пытайтесь оправдать свои поступки, более скверными. Всегда лучше исправить, чем оправдать, лучше совершить и исправить, чем бездействовать и потом жалеть, лучше любить, чем, ненавидеть, и уж точно, лучше жить, чем не жить!

-Спасибо вам.

-Меня не зачем благодарить. Все, что я сказал, будет безвозвратно упущено вами. Ведь вы слишком высокого мнения о себе. Вы поступали и поступите так, как сами считаете правильным. И никто, никто не переубедит вас! Ваша история сегодня недосказана. В ней не хватает соли. А теперь, с вашего позволения, я пойду спать. Через три часа меня выпустят. А вас уже не отпустят…

.
-Что вы хотите этим сказать?!

-А разве вы не знаете?

-Что?

-Вы влюблены в себя, но, как не глупый человек, видите в себе много недостатков. Вы разочарованны в себе… Возможно, и в жизни… Вы много хотите, много осуждаете и не видите прекрасного в том, что у вас есть. Вы опечалены по поводу того, что потеряли или не добились… А что вы хотите добиться в двадцать лет?! Чего вы вообще хотите добиться в этой жизни? Вы сами знаете? Я знаю чего вы добьетесь..!
Что-то есть еще, чего я о вас не знаю… Доброй ночи.

Дима молчал. Священник лег спать. Дмитрий еще долго не мог заснуть, думая о словах священника, вспоминая прожитые два десятка лет. Он не рассказал Долговязому, что сегодня приходила к нему Леночка со своим парнем, что она пришла, потому что Ирина, рассказала ей о случае в ресторане. Он видел Ирину, но не узнал ее. Это Ирина была той самой женщиной, которую били. Она повзрослела слишком сильно, спилась и приобрела,,легкое поведение». В этом Дима видел себя виновным. Леночка сказала ему, что Ирина его просила. Мог ли Дима теперь вернуться к Ире, зная, что она проститутка? Хотел ли он, после всего, что было вернуться..?
Священник ушел, когда Дима еще не спал.

 — Прощайте.

— Прощайте — ответил Дима.

Через три дня вышел и он. Петр тепло простился с ним, записав его номер телефона и напомнив, что они должны будут встретиться, что у него есть кое-какие планы на Диму. Петр вращался в криминальных кругах и увидел в Диме возможного соратника. Он отметил его некоторые качества в пользу этого. Дима взял длинный косяк у него и медленно вышел.
На улице шел снег. Город дымил, шумел. Город жил. Дмитрий сел у реки на холме. Порылся в кармане. Достал косяк и иконку. Видимо, священник оставил ему подарок. Посмеялся, но не выбросил, положил обратно, в карман. Закурил. Достал бритву. Порезал палец. Кровью написал на листочке стих. Положил написанное обратно. Снял пальто. Откинулся назад. Лег на снег. Кровь легла на снег.

«Это финал?»

«Ваша история сегодня недосказана»

«Вы разочарованны в себе… Возможно, и в жизни…»

«Вы поступаете и поступите так, сами считаете правильным…»

«А вас уже не отпустят…»

       0             0            0

Когда мы уйдем — не важно.
Важнее — как мы уйдем.
Кто-то уйдет вальяжно.
Кто-то умрет под мостом.
Кто-то в агонии ночи
Будет лет пять коротать.
Кто-то оставит мочи
Там, где и будут лежать.
Кто-то заснет с улыбкой.
Кто-то в огне сгорит.
Кто-то уйдет с ухмылкой.
Кто-то, уйдя, простит.
Кто-то в крови загнется,
Кто-то, целуя жену.
Кто-то в раю проснется.
Кто-то сгорит в аду.
Кто-то спасая друга,
Кто-то, нюхнув кокаин,
Кто-то умрет супругом,
Кто-то совсем один.
Кто-то, прощаясь с мамой,
Кто-то, прощаясь с сестрой,
Кто-то уходит старой,
Кто-то и молодой.
Кто-то в одно мгновение,
Кто-то семь месяцев ждет,
Кто-то, ища спасенья,
Кто-то лохом умрет.
Кто-то уйдет добровольно,
Кто-то, за жизнь борясь.
Кто-то уходит с болью,
Кто-то, как шут, смеясь.
Кто-то замученный жаждой,
Кто-то, остывший, дождем.
Когда мы уйдем — не важно.
Важнее — как мы уйдем…