Chickenfly

ЛИНО БЕРЕТСЯ ЗА ПЕРО.
Если бы знали присутствующие придворные, что у них в гостях этой ночью сам Граф, представляю, каким испытаниям подверглись их, страдающие от чувствительности студенные души…. Мерцающие извечным беспокойством бобовые сердца переполнялись жидким страхом по любому поводу. Этой ночью ими давножданной волнение в их неприватизированных плотью телах было особенным и…, впрочем, давайте послушаем эту историю от главного виновника, но отнюдь не героя этого драматического повествования. Где я буду принимать опосредованное участие и лишь для того, чтобы помочь Лино справиться с доставкой переживаний изнутри на бумагу и более объективно передать их уважаемому читателю. Итак…
Десятки непрерывно движущихся глаз были устремлены на два многообещающих яйца. Ожидание натягивало, растягивая терпение и минуты. Желание клюнуть скорлупу готово было замкнуться в цепь, властно овладевая всеми имеющими в своем распоряжении птичий. Но вот опережая, как и положено потомкам, ожидания и желания родителей и многочисленных родственников, одно из драгоценных этих предметов качнулось…, и в следующее же мгновение на поверхности белого света и курятника появилась, сонная еще, но уже готовая к подвигам, крохотная, как идея, голова цыпленка. По тому, с каким стремлением первенец преодолел первое свое препятствие и в совокупности с обещанным загодя восторгом от исполнения обещанного предсказания, все присутствующие в один голос приветствовали будущего наследника пернатого гарема. Второе яйцо потерялось из виду на фоне всеобщего ликования. Когда же вспомнили про него, то нашли вместо неправильного эллипса лишь останки. Содержимое уже отправилось осваивать мир и свалилось с насеста куда-то вниз. Тут же цыплятам дали имена. Первого назвали Глеб: в честь прадеда, второму имя дали…, тоже потомственное, по материнской линии, иностранное-Ален.
Лино, у которого в эту ночь тоже был своеобразный дебют, сидел в соломе и старался дышать реже. Движения в его сердце с трудом поддавались опознанию. Назвать их страхом не осмеливалось даже предположение. Но он очень хотел поскорее убраться к себе, в сырую голодную нору с этого праздника. Праздника- обряда, праздника жизни, праздника преемственности поколений и даже, какого то мистического действия, в которое он не дерзнул вмешиваться со своими банальными потребностями. До этого раза он еще никогда не был в жилище человеческой собственности, обходясь дичью. Долго ходил он вокруг, не решаясь на преступление, к которому его влекла и подталкивала чья-то натура, делящая с ним место под рыжей шкурой…. – Да они спать собираются или нет, в конце концов?! Острое нежелание быть обнаруженным сильно нервировало Лино (да и понятно почему…), а желанного им отбоя не было (в программе дворовых и придворных, приглашенных на мероприятие домашних тварей). Лино стал невольным гостем и зрителем того общества, с которым ему предстояло познакомиться ближе в эту ночь.
Всех или почти всех он уже давно знал по мордам. Но слышать, как кошка по имени называет козу и в каких отношениях куры с коровой, этого не знал даже он, Граф, лис, повидавший на своем пусть молодом, но очень плотном веку. Лис по имени Лино, которого все в округе, отдавая дань трепещущему судорогой уважению, называли Граф. К чему сам Лино относился как-то скромно, будто с непониманием.
− Роза, я слышала, вас выгоняют теперь за реку, это правда? Корова, смущенная деланным этикетом, хлопала, конфузясь огромными красивыми ресницами.
− Роза трава на берегах гораздо сочнее и питательнее, и я бы сказала слаже…, молоко должно быть великолепным!
− А тебе откуда знать подушка с потрохами, Граф с трудом сдерживал раздражение присвоенным ему титулом.
− Алена не трогай дядю Ваню…
− Так это кот?! Этого еще мне не хватало! Может, он нюх потерял на домашних харчах? Надеюсь что так.
Но кот Ваня нюх не терял, как хотелось Лино, он давно понял, кто пришел без приглашения. Ваня был умный кот, а не Иванушка-дурачок. Понимая ситуацию, и большинство возможных последствий при выходе ее из-под контроля, он был в некоторых пунктах солидарен с Лино. Кот Ваня не желал видеть в числе приглашенных сегодня никаких собак, даже Фриду. А их и быть не могло. В голове Дюка не было причины, по которой он смог бы покинуть пост, а Фрида видела уже сотый, наверное, по счету сон. Но Ваня про это не знал и потому нервничал, что в свою очередь становилось заметно гостям и Лино, который воспринимал это на свой счет. Кот подергивал кончиком хвоста, это привлекло внимание Алены, молодой и глупенькой козочки. Вот-вот могла начаться котовасия в смысле котования….
− Алена не трогай дядю Ваню!
− Это же ребенок Пина, пусть…. Куры чувствовали себя полноправными хозяевами даже хвоста кота. Ваня в иной ситуации был бы и напротив, но сейчас козленок мешал ему контролировать перемещение запахов. Ваня сбивался, нервничал еще больше, Алена раззадорилась, куры захихикали, а Лино приготовился. Но здесь произошло событие, которое навсегда изменит Лино и его жизнь.
− Рад вас видеть Джон! В курятнике неожиданно появилась свинья. Хозяйская домашняя, в смысле живущая в доме, поджарая американская свинья. Кот Ваня скрепился, предчувствуя непредсказуемость.
– Джу, где вы пропадали, закудахтали куры. Это было гораздо хуже собак…
– Позаджу, позорджунглям, кой…тебя сюда принес, Ваня выругался про себя.
− Хау дую ду, май фрэнд Джу?
− Аэм окей! Сэнкс вандэфул Пина! В этот момент, сквозь отверстие в соломе, прямо на морду Лино упало нечто недвусмысленное. По необъяснимым причинам Лино остался недвижим и беззвучен. Этим предметом был только что вылупившийся на его глазах цыпленок. Закаленная этика Графа подверглась испытанию на потенциал. В его глазах отражалось беззащитное, безмозглое, почти не существовавшее и почти несуществующее уже существо. Вот тебе и куры, что это за куры? Сами лезут, как мухи…. Нестандартность ситуации топила в себе все реакции, включая пресловутые инстинкты. Цыпленок топтался по лисьему носу…. Лино наблюдал, с присущим ему хладнокровным цинизмом, понимая что фитилек истлевает.
− И где же эти ваши драгоценные золотые цыплята, сказала свинья, поддав огня в солому. Ваня замер, в ожидании ключа для момента истины. Он уже давно не видел в своем поле зрении цыплят и догадывался, куда они могли деться, в качестве ценных вкладов. Как вдруг из темного угла сарая, на глаза изумленной публике один за другим вылетели два желтых комочка, словно мячики.
– Так они уже у вас летают!? Не слабо!
Петух так задрал нос, а вместе с ним и голову, что чуть не упал на спину (предок летательных аппаратов). Куры стали нестись как проклятые. Ваня удовлетворенно выдохнул, на мелькнувший в проеме белый кончик его высочества и ответил, наконец, Алене вниманием.

Муха Цып-Цып.
Прошло две недели. Петушки окрепли и подросли. Только стали их путать. Все потому, что Ален был, очевидно, крупнее Глеба. Сначала этого как бы и замечать не хотели, но после все же пришлось. Голова у Глеба была маленькая как у,… да и сам он: «на муху похож…», шептались, упавшие в рейтинге, отдаленные от «барина» наседки, словом придворная аппозиция. Далее вещи стали происходить еще более странные. Гребешок у Глеба совсем не развивался. Ален напротив, сиял своим алым достоинством. Обстановка в рядах верноподданных зарябила…. Всевидящий Ваня сбил напряжение на какое то время, подсказав трясущимся от непонимания позора родителям и болящим беспокоящимся родственникам, что все дело в породе. «Цыпа ваша ведь необыкновенный, золотой, так чего же вы хотите?». Потопив, таким образом, «подлодки заговорщиков». Тень мысли о том, откуда коту знать столь интимные подробности о куриных породах скользнула лишь в голове у Розы. Но она поспешила зажмурить свои огромные глаза, из-за страха вступить в прения с премудрым котом: «Ваня знает, он то знает! Значит знает! Он точно знает! Этот все знает! Этот шельмец знает! Цыц либеральная скотина в говяжьи захотела!?».
Ваня, понимая конфуз, разруливал ситуацию как мог. Он ведь считал себя непосредственным участником происшедших событий, и ему было до тошноты интересно, что же все-таки произошло в ту ночь в соломе?
На большой глубине почти всякой кошачьей души лежит спрятанным, лакомый кусок генеалогического древа, который своими ароматами напоминает о великих охотниках… Ваня, как вы поняли, «читал сказки про Ивана-царевича», и если и причислял себя к придворным, то весьма отчасти. Он был не сего двора, в смысле полета птица, в смысле… ну вы уже поняли…! Лино он считал своим,… в общем считал своим, и называл его исключительно Графом (сам и придумал (но в большой тайне от себя)). Настоящего имени, он понятно не знал, да и не мог, откуда? Кот этот так гулял сам по себе, что иногда и вовсе… «бес себя»…. Ну это к слову. Вернемся к петушкам.
Ваня «рекомендовал» Глебу «поставить всех на место» со своими подозрениями, научившись первым летать, то есть запрыгивать на плетень. На этот раз Ваня «заплел веревки», по какой то заграничной технологии. И навел на плетень…. Вскоре запестрели цветочки, будут и ягодки!
Эти самые подозрения, прессовали беднягу Глеба изнутри и снаружи, делая из несчастного, не погодам качественную отбивную.
Еще одна пара сочувствующих глаз пристально и постоянно наблюдала за происходящим. Это были глаза Лино. Он тоже не мог забыть ту ночь, в которую так неординарно вписал судьбой свое имя. Ему казалось все, каким то недоделанным, недосказанным, будто долг, не отданным, задание было не выполненным. Виной всему он тоже считал Глеба. Тоже, потому что почти все во дворе Глеба считали виноватым. В чем? Какое это имеет значение? Глеб не оправдал возложенных на него и оказанного ему…. Он был муха, а должен был должен был….

ГЛЕБ.
− Если бы только знали эти твари, что произошло с ним в первый же день его жизни, думал Лино, наблюдая насмешки и дешевые поддевки, посинели бы и протухли, и не попали бы на вожделенный хозяйский стол….
Глеба теснило пристальное к нему внимание, причину которому он никак не мог уместить у себя. Не вмещавшиеся подозрения кружили его в вихрях и завихрениях словно му… муравья. Дядя Ваня (кот) своим советом, искусно облеченным в интригующее многоточие, поверг не зачатую птицу в мистифицированный трепет. Голова у Глеба непрерывно болела, его рвало, его разрывало. Он с трудом подчинял себе свои тоненькие ножки, чтобы ходить не шатаясь. Плетень возвышался глумящейся невозможностью над ним, и готовился раздавить своей тенью всякое дерзкое мечтание. Но Глеб не сдавался, он был коронован, а это означало обреченность.
В своем рисовом сердечке цыпленок хранил свои молекулы желаний и стремлений. И эти желания стремлений были настолько просты и доступны, как у всех великих, что он стеснялся их до судорог ужаса. Ему, например, очень хотелось залезть под крыло, съесть вонючую козявку, в будку к Дюку наносить маминых червяков, поиграть с Фридой, снести яичко…. Но все эти флюиды нельзя было выпускать наружу.
Лис ревностно наблюдал за тем, как использует, «этот его желтый Карлик», подаренную ему возможность действовать. Быть может, его вмешательство невмешательством в предопределенные смыслом обстоятельства, навредят не только его (Графа) страдающему желудку?
Спешу сообщить уважаемому читателю, что Карлик, это имя, причем в уменьшительно-ласкательной форме. Дело в том, что Лино помнил, по, только ему ведомым причинам, что будущего «короля» назвали Карл.
Пусть растет, думал Лино, пусть покажет, что он особенный, пусть прославит того, кто дал ему жизнь, а эти,… если будут мешать и путаться под ногами, убью….
И первым, как не странно будут здесь выглядеть переплетения кармы, попал…, впал в немилость Графа, кот Ваня. Его чаще других видел Лино подле своего подшефного Карлика. «Разруливающим ситуасьен» и суетящимся горячей «отцовской» заботой. Но со стороны видней! Ваня был почти приговорен, в тот самый час, когда уже не мог спать спокойно, рисуя в своем, почти безграничном воображении, восхищенные покивания многочисленных благодарных голов.
Кур вообще никто и никогда не считал живыми…

БАНДА И СВИНЬЯ.
Это, за последние несколько дней, стало так популярно, что куры и сами себя уж почти перестали считать живыми, постоянно находясь в состоянии парализующего ужаса. А виной тому стали резко участившиеся убийства. Это были ночные набеги хорьков, налеты банды, как называла их свинья. Джу взял на себя обязанности «шерифа». Найдя, наконец, себе занятие, измучавшемуся ломкой от не реализованных «американских» амбиций. «Банда!» это слово чаще других употребляла свинья, для поднятия своего рейтинга и шума в курятнике. «Банда!» и Джу с трудно скрываемым наслаждением купается в популярности, как «труп» в луже грязи.
Трупом называли отечественную свинью. Старую, огромную, которую передумали резать сердобольные хозяйва. Так как не увидели в ней ожидаемой, а быть может желанной «перемены в настроении», когда пришли пролить «невинную» кровь. «Это она так смирилась…», «смирилась перед смертью, смирилась со смертью…», говорили заблудшие люди. Они так и не узнают о том, что невинный сон был причиной, столь высоко ценимой ими смиренности перед лезвием судьбы. Затем ее стали так «чтить», что по прошествии двух месяцев, она стала негодна и к «естественному обряду», пусть даже и воскресло бы в хозяевах желание убивать. И хотя «трупный запах» навязчиво подмешивался к ароматам порядка, они стойко держались за нос и обещания, а «благообразный» труп» «доживал» свой век в своем персАнальном сарае.
Вообще последнее время люди не ощущали недостатка в трупах. Почти каждую ночь находили по две, а то и по три дохлых наседки. Дюк выглядел идиотом. «Почему идиотом, почему именно идиотом?» Даже Лино это удивляло, хотя он знал о Дюке немало. «Но почему идиот?» Дюка словно казнили этим словом. «Идиот, идиот! Где этот идиот? А что делал этот идиот? А где был в это время этот и…….? а что делал в это время наш и……?». Такой черной неблагодарности собака от людей еще никогда не получала. Дюк поклялся собачей верностью и всеми подвигами предков отомстить, сначала хорькам….
Джу квалифицировал убийства как серийные. Сериал затягивался, затягивался и ошейник Дюка. Оставшиеся куры отказывались от пищи и несли «горох» вместо яиц, и…, и все снова стали смотреть в сторону Глеба, кривыми недвусмысленными ГРИльМАССАМИ (если можно так сказать). На этот раз терпение Графа дало течь, и он решил вмешаться….

ПОГОНЯ
Глеб, заправленный кошачьим футуризмом, презирал свой род. За позволение крыльям атрофироваться и «превратиться в ноги, ноги, непрерывно гребущие… навоз!». Он презирал и своего брата Алена, который, не обращая внимания на свой возраст, уже поглядывал на местных придворных шлюх. Мало помалу ему стал отвратителен весь двор и само место. «Эти «весла» с орлиным гонором, грозно шипящие, вытягивающие свои шеи плезиозавров, и при каждом удобном (и неудобном тоже) случае расправляющие свои крылья. Угрожающе расправляющие! Хха! Угрожая что? Улететь!? Хха! Тоже мне дикие гуси-лебеди! Может когда-то, во сне, они и были гуси, лебеди,…а сейчас, сегодня они гнуси-лебляди! Хха!» Глеб был доволен удачному слогану. Он ненавидел этих гордых больших птиц. Гуси и утки в свою очередь не жаловали гадкого цыпленка. Да и со всеми, как я уже говорил, у Глеба были, мягко сказать, натянутые отношения. Но были у него и соратники, если можно, были и друзья. Дружил принц с Лулой и Моной, аквариУмными рыбками. Еще дружил с Фридой, щенком немецкой овчарки, у которой ни как не могли «встать уши», отчего их дружба была еще крепче. Дружил Глеб еще и с Аленой, с которой, в принципе, не дружить, мог только какой ни будь казел…. Больше его понимали рыбки. Фрида была предана до неприличия, а Алена, похоже, была в тайне влюблена в него. Пина, мать Алены, давно замечала странности за своей, не развивающейся и не желающей расти и понимать свою мать, дочерью. Но страсть к цыпленку, это было слишком даже для Пины. «Коза драная, обрюхатишься, вон из моего дома…!». Да уважаемый читатель, да именно так. У Алены стремительно развился комплект из комплексов. Чувство бездонной вины перед матерью, удачно вступило в обильную своими продуктами реакцию с чувством неполноценности. Что, в свою долгожданную истеричную очередь, явилось питательной средой для нешуточного, всем известного синдрома…. Я возьму на себя смелость в попытке донести до понимания уважаемого читателя характерные симптомы этого невиданного кризиса младшего возраста. Если смешать в воображении ребенка отношения к противоположному полу двух персонажей сказки, Пинокио и Пьеро да еще и с учетом их геополитических биографий, не исключая при этом из портрета их родство в религиозном происхождении. Добавим к нему (портрету) немного новейшей истории и влияния на нее, теперь уже всеобщей, проблемы глобального потепления, и кризис готов. Вот он в шкурке непорочного, и нечего непонимающего козленка стоит перед своим палачом и по совместительству мамой. Доступно я выразился? Ну и ладно. Бедный ребенок разрывался между любовью и долгом. Желание наложить на себя руки, неотъемлемо присутствующее знаменем во всех подобных внутренних конфликтах и конфликтах внутренностей, маячило солнцем на горизонте будущего осчасливлевания всех. Но у козленка не было главного, этих самых рук. Словно какой-то злой, невидимый и вот-вот всемогучий, волшебник разбил чашу ее желаний, безжалостно бросив ее оземь. Впрочем, надо сказать, что такие, и подобные им настроения, овладевали Аленой отнюдь не так часто и густо, как то могло уже показаться. Во всем остальном это был вполне здоровый ребенок. И если бы к ее нравственности не прикладывали некоторые свои лапы, кто знает, может, в последствии, ее молоко и сгодилось бы кому ни будь за питье. Во всяком случае, я знаю, что Фрида бы точно не отказалась, если бы ей дали. Все эти дали, дали как они влекут….
Глеб стоял перед забором и жадно смотрел в даль. Видеть ее не могла помешать ему, ни старая, облезлая желтая краска, ни грязь на ней, ни высота этих, вечно закрытых, ворот, на заднем дворе. Когда ни будь, думал он, я улечу отсюда. «Я научусь и научу этому всех, я уведу вас мои милые маленькие Мона и Лула…. Я поставлю Фриду на уши, я отпущу Алену, я найду его, того, кто показал мне меня, мои крылья в день моего рож…». «Какого рожна?! Где соблюдение мер безопасности? Что ты вы делаете здесь граф, князь, фу, принц? Здесь в принципе нельзя находиться, это зона! Ты вы понимаешь, что это зона, зона конфликта? Вы, ты знаете, что такое зона? Здесь принц, цыпе нельзя!
− Свинья! Глеб сорвался. Такой процесс нарушить…Глеб позеленел от злости.
− Что с вами граф, вам плехо? Ю окей?
− Я тебе не граф, отстань. Но Джу не отставал. Я должен сопроводить мой король, аэм секьюрити.
− Я тебе не король, рыло.
− Что есть рило, я не понималь рило, ай донт андестенд, завизжал доморощенный секьюрити. Глеб, весь трясущийся от переполнявших его откровений, направился в сторону ненавистного «дворца». Свинья потрусила вслед за ним.
Лишенный последней возможности оставаться наедине с самим собой, Глеб решил этой же ночью покинуть родные пенаты. Втайне ото всех, вот уже месяц, он упражнял свои крылья, и надо сказать, достиг успеха в этом. Плетень давно перестал быть для него препятствием, но он хотел через ворота. Через ворота на заднем дворе. Они гораздо выше, они железные. «Как он перелетел через ворота, через эти высокие ворота? Как же он смог? Но ведь это Глеб, это же Глеб! Вспомните, он ведь летал уже, едва вылупившись!».
Да, только через желтые ворота на заднем дворе! Сегодня в полночь, решено. Глеб знал, что об этом никому нельзя рассказывать, но как же ему хотелось, чтобы об этом знали. Конечно, не куры, а…может быть дядя Ваня?
Кот все знал и так. Как теперь удержать эту летучую курву ,* Ваня был всерьез обеспокоен. Как отговорить своего ученика от полета, когда сам его надоумил на эту авантюру? Хорошо еще, что он узнал место и дату вылета, помогло чутье. Видимо, кошачье чутье имело границы, а ни то предупредило бы своего хозяина о куда более серьезных неприятностях, ожидающих его сегодня ночью.
Без двенадцати минут двенадцать Глеб уже стоял перед воротами. Видевший его Дюк, переставший ночами даже сидеть, лишь проводил его стеклянным взглядом. Так как на ночь его по прежнему никто не додумался отвязывать. Собака следила за тем, чтобы в курятник никто не попал, будучи готова поднять тревогу. Эта мысль видимо парализовала немолодого пса, а додуматься, что куры сами будут выходить из курятника на встречу опасной банде, он был не в состоянии. Это было sosстояние и только.
Дюк учуял напряжение, витающее в воздухе, но для сигнала тревоги не хватало малости, формальности запаха, четкого запаха, для, так сказать порядка, чтобы все по правилам. Но кто же воюет по правилам? Война это в своей сущности подлость и… как же подличать по уставу? Да и как тогда победишь, если не нарушишь всеми ожидаемого соблюдения закона. Да и что за соревнование без преступления? Тина, сплошная скука. А так это творчество, неиссякаемый потенциал, креатив против априори.
Весь этот неиссякаемый потенциал давно известные всем попытки поднять себя над землей за шкуру поправил меня Лино, сидящий здесь в кустах, за желтыми воротами. Трудно не согласится, не так ли? И кто же прекратил войну, ответьте мудрый граф? То-то же. − Это и не война вовсе, а эволюция, единство и борьба противоположностей, выживает сильнейший, законы бытия, мать природа. Стоп, стоп ваше сиятельство, я согласен. Коту вы с легкостью донесете ваши взгляды на «сосуществование», а как на счет Дюка? Лучше просто об этом не думать, не так ли Лино? Тише, тише, что это за звуки?
Банда! Шерсть на Ване произвольно встала. Он сидел за дровами и следил за Глебом. Лино не спускал с кота глаз, (ожидая рокового сигнала посланника смерти, но тот зацепился видно за ветки своим страшно красивым оперением и задерживался, внося в борьбу без правил ощущение более высоких законов. Коими на самом деле держал его за перья не лес, а ангел жизни. Со спины, поэтому черный и не видел своего белого врага. Такого верткого или нет? Как ты думаешь читатель?).
Стрелы не может держать даже ночь, а они уже рванулись к заветной цифре. Глеб толкнулся и… полетел. Кот Ваня рванулся за ним, в надежде перехватить, Лино бросился ему на перерез, а Дюк вырвался из своих порядков, оборвав цепные звенья.
Максимальная точка полета подвижника пришлась почти по средине ворот, в которые он ударил своей буйной головой, как в колокол. В сей самый час, пресловутая банда шла на свое гнусное дело прямо по воротам. От неожиданного удара некоторые члены банды попадали во двор. Это было прямое безрассудство, вопреки правилам в случае команды «атас!» **. А там их уже ждало возмездие. В этой свалке по сценарию должен был участвовать еще один персонаж, но от увиденного, ноги отказались служить шерифу Джу. Глаза и рот застыли от натуральности триллера. Некоторые бандиты ретировались по забору, бросив своих товарищей (не по правилам бандитского братства). Упавшие за ворота последовали их примеру. Ваню схватил за шкуру атаман, огромный матерый хорек, и потащил в сторону леса, как трофей. Кот и не пытался сопротивляться, он думал о том, как договорится с налетчиками. И весьма поспешно начал вести роковые переговоры.
− Вы можете иметь в моем лице много пользы, не рекомендую вам упускать такую возможность. Я все знаю во дворе и доме, и готов хоть завтра принести в назначенное вами место ихнего принца. Это позволит вам говорить с ними ультиматумом, и как минимум месяц иметь в своем рационе исключительно свежее куриное мясо. Я научу, как написать нужное письмо и сам передам его кому надо.
Ваню услышали и опустили на землю в чаще ночного, зловещего леса. Не смогу передать вам выражение на Ваниной морде, когда вместо атамана хорьков он увидел перед собой… графа!
− Говоришь, принца принесешь, ну-ну…, граф пристально смотрел в глаза потерявшемуся дипломату. Минуты через три тяжелейшей контузии от шока, посол доброй воли нашел в себе силы издать первые звуки. Лино терпеливо ждал.
− Ва-ва-ваше вы-вы-высо… вы-вы-вы, это вы? Ва-ва-ваше….
− Ну хватит, оборвал его Лино, если не хочешь сдохнуть как падаль, расскажешь мне все, что я спрошу и сделаешь все, что я скажу.
– Ко-ко-ко….
− Ты что кот совсем поплыл, кудахчешь, как труп куриный?
− Хо-хо-хорошо.
− Ну, это совсем другое дело. Да ты не бойся, я котов не ем.
Выждав положенное для безопасности время, свинья бросилась из засады в погоню…

КАМИЛА
На рассвете миру предстала трагичная картина ночного происшествия. Задний двор являл собой место роковой развязки. Четыре трофейных бандита были положены в ряд. На значительном от них расстоянии, накрытый листом лопуха, со сложенными на груди крыльями, словно утомленный усталостью уснувший путник, лежал Глеб. Успевшая развиться огромная гематома на голове изменила его до неузнаваемости. Так что не сразу и признали в посиневшей холодной птице, с невиданно большой головой, принца. Но после того, как Дюк отвел глаза в сторону и опустил их, когда речь зашла о пропавшем цыпленке, всех охватило навязчивое предчувствие чего-то не доброго. Через несколько минут подозрения подтвердились…, в его постели нашли прощальное письмо. Запечатанное странной, и пугающей своим содержанием загадочной фразой: «ЧАЙНИК ПОИ МЕНЯ ЛИВНЕМ В ШТОРМ!». По курятнику поползли гадкие слухи. Пестрые своей отвратительностью предположения, были одно фантастичнее другого. Краски переливались через край всякого понятия о кошмарах психических расстройств. Все эти так называемые объяснения, имели развитием под собой разные почвы. Но были заключены меж собой в объединяющие всех кавычки. «Гнездившиеся в голове наследника, явно инородные мысли, получающие обильное питание от чуждого, но властного мнения таинственного наставника, обретя в выше описанном месте необходимый вес и объем, разрушили само устройство». Проще говоря, все считали причиной смерти непомерную заносчивость «мухи» и пренебрежение им родной социальной средой, как средством, ограждающим и хранящим простейшее восприятие действительности от разрушительной и вредной силы знаний как таковых. «Глова лопнула!» безжалостно подвела черту, доступным в своей жестокости, простым языком несостоявшаяся теща. На Пину заукали тактичные индоутки. Отец был безутешен, мать его молчала, потупившись, словно бы что-то знала и качала сама себе в подтверждение маленькой головкой. Родители долго не решались вскрыть послание, опасаясь необратимого влияния содержимого на мнение двора. И не напрасно. Первые же слова письма повергли приближенных к чете в глубокий нокаут. Было написано: «я не петух…». Это была казнь имиджа, бомба, взрыв которой опустил славную династию ниже навоза. Когда же прочли все послание раздался громкий, кичащийся своей показной невоздержанностью и захлебывающийся в ненасытном и дурманящем удовольствии, победоносный смех плотоядной оппозиции.

« Я не петух не курица
Я птица – chichenfly!
Присница сон и сбудется
Мне скажут: улетай!
И я на удивление
Неверующих крыс
Повергну их в забвение
Когда взметнуся в высь!»

Не буду вам описывать немую сцену сострадающих и безобразия, утомленных глумлением «победителей», скажу одно, что «послание» Глеба разделило двор на два лагеря рвом, глубину которого не представляли себе даже самые смелые в предположениях дворовые. Кто из них был ближе к солнцу, а кто к ядру, тебе решать уважаемый читатель.
По прошествии некоторого времени дворообщество обнаружило отсутствие кота и свиньи. Оба пропавших были вхожи в хозяйский дом, и это дало повод для определенного рода толков. Для некоторого числа кумекающих на этот счет, белыми нитками вырисовывалась картинка «трагифарса». Присутствие в стишке иностранного слова, указывало на причастность к «делу» свиного рыла…
Да читатель, так бывает, когда грубое животное заискивание и раболепство, за один только миг обращается в анафему, только за то, что ты иностранец, а значит….
Но кот Ваня не был иностранцем, однако ему отвели место растлителя и… даже наводчика! С чего бы? Спросите вы. Очень просто. Хозяйский дом и хозяйская кухня, это хотя и на одной медали но две разные стороны назначения. Кто-то в доме, а кого-то на кухне…
«Чего им не хватало? Не чего, а кого! Что вы такое говорите…, как можно? Да да! Не могу поверить. Но факты, дорогие мои, упрямая штука! Кто бы мог подумать? Кот бы мог подумать! Ха ха!» и т. д.
А Ваня как раз не знал, что и думать. Отпущенный графом, он на самом деле считал себя брошенным. Нет, он не заблудился, кот блуждал и не по таким джунглям. Просто он не мог понять одной вещи, такого к себе отношения со стороны Лино. К тому же то, о чем «попросил» его лис, было практически невозможным. Придя в себя уже на диване, диВаня, понимающий всю тяжесть пословицы про масленицу, стал затворником. Вариант бытия, который, кстати, он всегда держал в рукаве, при наличии рукава…
А вот кто по настоящему заблудился на чужбине, так это гореследопыт. Ночь, проведенная в заграничном лесу не оставила в Джу никаких сомнений, на счет первобытности «потусторонних» тварей. Но, закономерный парадокс, чем больше пребываешь в не приятном для себя месте, тем труднее его потом оставить. Так случилось и с американцем. Мало помалу, своим бойким темпераментом, доставшимся ему от прадеда индейца, Джу завоевал авторитарный авторитет в диком месте. Рассказывали, что его видели даже в группе волков, утверждающим свои принципиальные традиции. Затем ходили слухи о якобы его скорой… свадьбе, правда, имя невесты как-то настойчиво не разглашалось. Затем… да что я, в самом деле.
Лино ждал гонца. Но внутренность говорила ему прямо и явно, что кот не вернется. Лино однако, не спешил соглашаться с доступным наличием правды. Предпочитая беспокойство желаемого смирению с очевидным. Убью, скрипел зубами граф, наблюдая виртуальную ухмылку невидимого хитреца. Но представления расправы не давали вожделенного удовлетворением успокоения. Даже напротив, становилось как-то неприятно и, на удивление грустно. «Надоела вся эта возня вокруг этой курицы. Почему именно я должен открывать ему, то есть ей, что он, то есть она, что он это она, в смысле, что она это не он, ну да! А кто? Он, она, оно, с ума сойдешь…». Лино резко повернулся на другой бок. И тут же услышал из-под себя сначала писк, а затем шипение. Он привстал.
− Кто еще здесь? Небольшой молодой уж извивался, задыхаясь от испуга.
− Камила, опять ты? Это была его знакомая змея.
− Говорил тебе, не подкрадывайся, придавлю, когда ни будь случайно.
– Я же могу ужалить….
− Опять ты…, говорил тебе, ты не можешь ужалить, ты уж, ты не ядовитая.
− Я змея.
− Да уж ты, а не змея.
− Я змея.
− Ну хорошо змея, змея.
− Я могу ужалить.
− Нет.
− Могу.
− Нет.
− Могу. Ядом.
− Чем? Ядом? Лино расхохотался. Грусть растворилась.
− Не смейся, мы змеи не любим этого. Мы ядовитые, мы мстим.
− М-мстим? Лино качался на спине, хлопая себя от удовольствия передними лапами.
− Прекрати, а то…
− Ой-ой-ой, что это, что это, меня укусила змея? Лино изображал укушенного. Это должна быть очень ядовитая змея! Это, наверное, эфа!? Нет? Может быть это гюрза? О нет, конечно, нет, кто такая гюрза, это королевская кобра! А какой у нее яд, сильный? О да, у нее очень синий яд! А какое у него действие? Ну, это понятно, кроме смертельного? О да, ну конечно, это нервное действие! А еще? Еще!? Вам мало? Пара-пара-ли-ти…. Пара, пара, ли, ли, ти, ти! Спектакль доставлял ему облегчение.
− Камила, ну кто тебе сказал, что ты ядовитая?
− Кто сказал?
− Да, кто сказал? Уж прищурился, словно заглядывая куда-то, внутрь в себя. Лино с любопытством наблюдал за ней.
− Кто сказал, медленно, сквозь шипение повторила Камила. И снова стала шарить глазами где-то…, в себе.
− Ты что, Лино наклонился, пытаясь найти то место, куда смотрела Камила, ты что?
− Я что, повторила змейка. Лино задумался. Ему вдруг показалось, что он своими колкими шутками мог ранить это юное мечтательное создание.
− Престань подруга, ты что, брось обижаться, я же пошутил. Камила подняла глаза на Лино, но продолжала молчать. Граф решил смягчиться и попытался подыграть ей.
− Ну, вообще-то, начал он, сделав серьезное хмурое выражение морды, я знаю, что…желтые пятна…. Камила оживилась. Лино был доволен произведенным эффектом на молодежь.
− Лино, а хочешь, я тебе стихи почитаю?
− Стихи!? Граф широко распахнул лисьи глаза, ну давай, прочти стихи…. Сама нашкаряба… написала? Такая ма… молодец, а уже стихи…. Лино приготовился скрыть сарказм, упорно добивающийся выхода в эфир, или хотя бы на сцену.
Камила закатила глаза, вдохнула с шумом воздух и…. Лино сжал зубы и подпер передними лапами для подстраховки нижнюю челюсть.
− Я не питон не кобрица, Я…
− Какие красивые стихи, Камила, твои? Слушай, дай почитать, завтра ага, только не забудь, поэзия ведь, это говорят дыхание неба, ты согласна, ты согласна со мной Камила?
− Лино старался не смотреть на поэтессу. Лино скажи, почему змей не любят, из-за яда да?
− С чего ты взяла…, из-за какого яда?
− Ну потому, что в них яд, они жалят, убивают? Но ведь они не виноваты…
− Кого убивают? Граф на мгновение растерялся.
− Они же не виноваты, что в них яд. Их же такими сделали.
− В ком яд, кого сделали?
− Ну, змей. Это у них слюна такая особенная, она накапливается и превращается в…. Они ее сглатывают, сглатывают, что бы не накапливалась, но всю же разве сглотнешь? Лино будто бы парализовало изумление. Ее много выделяется, она в зубах накапливается. Да и яд этот ядом считается когда? Когда к другому кому нибудь попадает. А для них он и не яд, так слюна накопившаяся. Для одних слюна, для других яд…. А им тоже общаться хочется…. Кто бы знал каково носить в себе яд, быть ядовитым? Одним можно общаться, а другим нельзя? Не справедливо. Может они горем делятся, показывают, что у них внутри, что у них внутри происходит? Они поделиться хотят, как все. Все же себя исповедуют, а этим значит нельзя? Ядовитые, видите ли…. Другие нет, а эти да…!? Другие, значит, нет, а эти да? Двойные стандарты получаются.… Одним можно целоваться, а этим нет? Кто виноват, что они умирают после поцелуя, те другие? Кто?
− Как она от укусов к поцелуям перешла, ты заметил Лино?
− Да, да я замечаю. Но это же…
− Какие укусы? Ни кто не думал не про какие укусы…
− Лино, дружок закругляйся, иди проветрись…
− Да, да я слышу, я понял, сейчас…
− А тебе никогда не приходило в голову, что проблема в другом? Мы змеи, мы просто больше, мы больше знаем? Мы носим в себе яд, смерть, как говорите вы. Мы носим в себе смерть, однако мы живы. А вы нет. Вы нет! Вы после поцелуя умираете! И…подлец, предатель! А может, он любил?! Любил, так, как никто до него?! Как ни кто не может любить!? До смерти!!! Проблема в другом.… В не способности к жизни? О нет! В неспособности к смерти! Вы слабы, вы трусы, вы не знаете, что такое носить в себе смерть.… Если же вы не знаете, что такое смерть, как же вы говорите, что вы живы, что вы живете? Как можно знать жизнь, не зная смерти? Прежде не узнав смерти? Откуда известно, что вы живы, что вы живете? А может, нет? Может, вы мертвы, и это смерть? Эта ваша жизнь это не жизнь, а смерть. Эта ваша жизнь это наша смерть! А наша смерть это наша жизнь. Наша смерть и ваша жизнь! У, ненавижу! Как я ненавижу! Как я вас ненавижу! Как я вас всех…, как я всех ненавижу…!!!
Возьмем для примера два яйца. С виду одинаковые. Есть такие яйца, которые с виду одинаковые, есть. Не узнаешь, если не подскажет…, потому как нужны знания, чтобы определить. Чтобы определить, нужны знания. Так вот, возьмем яйца, Лино ты меня слушаешь? А ты говоришь не ядовитая. Вот два моих кончика спорят между собой, кто из них осязает лучше. Глупые, ведь один ствол, и я им велю. А спорят постоянно. Скажешь это не признак ядовитости? А желтые пятна это ерунда. Так, знаки для дураков. Дураки ведь, как известно, все одно знаки не соблюдают, не для них писаны. У них имуна дефицит. Приобретенный. А от кого приобретенный? То та. Со слюной не передается. Через поцелуй, значит. Только через кровь. Только через нее родимую. Я бы сказала родючую. Конечно, откуда приобретенному знать, что кровь понятие, ну грубо говоря, метафизическое. Или, если хотите, большее, философское что ли? Из плоти и крови, стало быть, где плоть там и…, а поцелуи это появление любви…, кровь, любовь, отлично рифмуется. Ах да яйца…, смотри, пение- шипение тоже рифма. Просто тембр иной….

CHICKENFLY
Небольшая группа молодых цыплят склонилась над огрызком пожелтевшей от времени и почти рассыпающейся в лапках бумажки. Один из них, по всему, верховодящий остальными, читал вслух. И время от времени останавливался, чтобы обсудить с товарищами написанное, да погладить себя по розовеющему гребешку.

Я не петух не курица
Я птица – chichenfly
Присница сон и сбудется
Мне скажут: улетай
И я на удивление
Не верующих крыс
Повергну их в забвение
Когда взметнуся в высь!

Вот видите господа, начал «розовенький гребешок», «не петух не курица, а птица…»! Да, да видим, видим, птица, поддержали его хором остальные цыплята. Впрочем, один из них маленький и худенький будто бы и не поддержал, будто бы как-то и не хотел поддерживать. Гребешок сверкнул на него строгим злым взглядом. Другие, вслед за своим ватажком, тоже бросили на него и свои строгонькие. Кто-то даже и с некоторою как бы обидою, как бы на то, что «этот» вообще есть. И поверг в забвение господа, поверг неверующих в забвение, господа! И снова, да, да неверующих в забвение!.., повторил желторотый хор. И снова худенький не поддержал. Он вроде бы и клюв уже открыл, вроде бы и хотел что-то сказать, но все равно как-то тихо, как-то невпопад, как-то не со всеми. Гребешок громко вздохнул и, хотел, было сложить огрызок. Но его ученики все как один стали уговаривать его: Петя читай, читай дальше, не надо Петя…. И петушок Петя, поблагодарив преданных единомышленников, продолжил:

Летайте ПоВоротами ***
И буквы камни граф
Летайте само летами
Fly лаф…

Здесь тайна господа, великая тайна, снова начал Петя. И вдруг остановился. Все словно по приказу обернулись на худенького. У, муха, раздалось чье-то недетское шипение. Но Петя, петушок вдруг сделался золотой гребешок и сказал медовым бархатом, почти на распев: он наш брат, наш брат, он тоже птица…. Аудитория застонала, а затем все петушки захлопали крылышками. Это было установленное правило, выражать, таким образом, согласие и одобрение. Граф, этот трусливый жалкий убийца, был побит камнями господа! Виват Чикенфлаю господа! Ви-ват! И все вдруг стали орать во все горло, как резанные. Каждый свое. Накричавшись до опьянения, разгорячившись, они, снова вспомнили про худенького. Тот сидел молча. В лунном свете он казался индигового цвета. Он замерз, оперение было жиденьким и будто паршивеньким. Муха зеленая!.., не выдержал кто-то тяжести братской любви. Петя продолжил, не замечая выпада: самолетами летайте братия, заклинаю вас! Лаф!.., слово не наше. Есть мое мнение, что это значит как жизнь! Жизнь, жизнь! Начали горло драть раскрасневшиеся петушки. Лаф, это еще может быть и любовью, послышался тоненький, писклявый голосок худенькой мухи индиго. И не давая петушкам опомнится, продолжил: а буквы камни граф, это может быть иносказание…. Клювики неопытных цыплят тщетно пытались закрыться, открываясь произвольно снова и снова. Забавно было наблюдать этот немой рыбий хор. Иносказание?.., повторил золотой гребешок. И вдруг: это пиносказание! Пиносказание, ха- ха- ха! Заговорили рыбы. Иди отсюда Глеб, иди к козам, разозлился Петя уже не на шутку. К козам, к козам эхом прокатился смех. Худенький, маленький цыпленок стоял и смотрел на своих родных братьев, словно обложенная дровами жертва. В глазах его не было ни обиды, ни жажды возмездия, не желания уходить, не желания оставаться…

От автора
P.S!
Друзья мои, после всех событий, я не могу найти своего приятеля Лино. Если кто ни будь из вас встретит его, передаете ему, что я его ищу. Хорошо? Большое спасибо. До свидания.

*курва – от curvo (итал.) – кривой. Подлец, предатель, изменник. Прим. Авт.(Lino)
**атас – от l’attention (франц.) – внимание.(lino)
***Curva (итал.) – поворот. (Лино).