3 глава
Ближе к зиме Виталька пришел в школу с тросточкой. На него было неловко смотреть. Вроде бы как мы все были причастны и даже виновны в его увечье. Ведь на его месте мог оказаться любой из нас.
В тот вечер мы все носились возле клуба, у каждого на то были свои веские причины. Кто курил, кто целовался за углом, кто разбирался «за жизнь», кто просто смотрел по сторонам. Виталька, скорее всего, был из последних. Но как он мог не отреагировать на взведенный курок, ясно же: падай на землю, у нас это даже дети знают, чего он бросился бежать?
Глядя на него, класс как-то поутих, все-таки чувство вины присуще даже животным. Вот наш пес, стащит мясо со стола, проглотит и вроде бы должен быть счастливым, ан нет, ложится под лавкой и так печально, разочарованно, что ли смотрит оттуда на мир. Вот и мы, вроде должны бы радоваться, что не нас пробила пуля, а не радостно что-то.
Зато Витальку зауважали. Раньше хлюпиком считали, ноги вытирали, а теперь вроде как он у нас герой. Менты его обхаживали уж вдоль и поперек, уговаривали и угрожали, просили и требовали назвать стрелка, а он одно: «Не видел, не знаю»… Короче, закрыли дело. Как всегда. А Виталька человеком стал…
Мою танцевальную лавочку, директриса, как и обещала, тоже прикрыла. Сослалась на неуспеваемость моих подопечных. Народ таскался ко мне домой и долго ныл под воротами: «Давайте у кого-нибудь в гараже будем заниматься».
— Зачем тебе проблемы в школе? Не забывай, ты — выпускница! – Торжественно говорила мне мама, прикрывая собой выход на улицу. – Никуда ты не пойдешь! Одними танцульками сыт не будешь! Ты вообще помнишь, что после школы тебе нужно поступать в ВУЗ? – Эти разговоры приобрели некую цикличность и повторялись всякий раз, как только я начинала куда-нибудь собираться.
— Помню, мамочка! Ты же сама знаешь! – Я подсаживалась на ее тон, и мы друг друга совершенно не слышали.
— В театральное? Не смеши меня, пожалуйста. Это в жизни нужно быть актрисой, а зарабатывать нужно приличным ремеслом.
— Ага, например, писать за кого-нибудь письма или помогать надевать пальто!
— Откуда в тебе столько желчи? Я не хочу с тобой больше разговаривать, уходи! Ты плохая актриса. – Я снова чувствовала себя дерьмом и задыхалась от ненависти к себе.
— Мам, ну прости. Ты же знаешь, что я не хотела. Но ты ведь сама рассказывала, как всю жизнь мечтала о балете, а тебе не позволили… Сейчас бы летала в большом театре.
— Прилетела уже… — Мама зажимала нос пальцами и беззвучно смеялась. Но мне было не смешно.
Я и впрямь, сколько себя помню, столько мечтала о карьере актрисы, не для того, чтобы стать знаменитой, а для того, чтобы иметь возможность прожить несколько жизней.
Вот с первого класса так и писала в этих школьных анкетах: будущая профессия – актриса. Сама не знаю, кто меня надоумил, кто дал право мечтать… Разве что, тетя меня всегда поощряла, портила.
Помню, привезут меня к ней родители, оставят, и жизнь моя приобретает почти театральные краски. У тети два сына и вечный беспорядок в доме. Зато она такая вся настоящая, живая и внимательная. Вытащит мне из шкафа все вещи, из трюмо всю косметику и сядет рядом, любуется. А я уж, как поросенок в желудях, отвожу душу.
Перемеряю все, что можно, перекрашусь как клоунесса, устану и сяду рядом философствовать… А она нальет чаю с молоком, мед поставит на стол и сидит, глядит на меня не наглядится. А кто приходит к ней, она так и врет всем: «Дочка моя». Вот как меня любила, как мной восхищалась!
Правда, иногда на меня такая тоска и ревность нападала, что хоть с чердака бросайся. К ней захаживала еще и племянница ее мужа – Иришка. Она была на два года старше меня, ходила в музыкальную студию и мама у нее была швеей. Так у этой самой Иришки через день были новые платья. Вот заявится она к нам с тетей, сядет за наш стол, чай наш хлебает и рассказывает, что они там на своих музыкальных занятиях делают, какие песни поют, да какие танцы учат.
А я сижу и сгораю от ревности. Тетя ее так внимательно слушает, головой машет… Невыносимо это, делить с кем-то внимание благодарного слушателя.
Иринка уйдет восвояси и вроде тетя вся моя, пацаны-то весь день по улицам носятся, так, на обед заскочат, да снова лазать по каналам, а меня все сомнения терзают. Ну, просто не могу с собой справиться.
Подойду к зеркалу и, глядя на свое отражение, так ненароком спрашиваю: «Теть Алла, а кто красивее, я или Иришка?» Тетя руками всплеснет, со стула своего соскочит, обнимет меня и так тихонько на ушко шепчет: «Да ты что, Юлечка! Конечно, ты самая красивая девочка! Вон, у тебя какие глазки синие, щечки розовые, волосы длинные. Ты же, как актриса из кино!» У меня только по телу начнет разливаться приятное тепло, а она прижмет меня к себе и смеется сама, я злюсь на нее за этот смех и уже без стеснений так почти грубо спрашиваю: «А любите вы кого больше, меня или ее?» Тетя перестает смеяться и уже совершенно серьезно отвечает: «Конечно, тебя, ты же мне родная, у нас с тобой кровь общая, а Иришка мне не родственница…» Эти слова ставят вся на свое место, и я успокаиваюсь. Повторяя себе мысленно, что я самая красивая девочка на свете и что меня будут показывать в кино и что Максимка из нашей старшей группы на мне обязательно женится…
Так на протяжении всех десяти школьных лет я себе и шептала, как молитву, что я самая-самая, только имена мальчишек в контексте «женится» менялись.
Так выходило, что меня не интересовали обычные ребята. Моим избранником всякий раз становился самый-самый. Причем ничего особого предпринимать мне не приходилось. Как-то все случалось само собой.
В третьем классе моим собственным рыцарем стал мой сосед Сережка. На три класса старше, наглый и самоуверенный. Мама называла его не иначе как шпана и просила обходить стороной. Он рос без отца и был во всем самым главным: и в своей семье и на нашей улице и, как мне казалось, в школе.
Дрался он с каждым встречным. Для него не было различия: мальчишка-девчонка, махал кулаками и ногами без страха и жалости. Не знаю, почему он казался мне звездой. К нему было страшно подойти, но вместе с тем, всегда хотелось на него глазеть. Меня он считал малявкой и не обращал внимания до одного случая.
Как-то после школы за мной увязался Ленька, двоечник и второгодник из пятого класса, моя точилка для карандашей в виде ракеты, привезенная тетей из Румынии нравилась всем, но Леньке, она оказалась просто необходимой. Сначала он канючил, чтобы я ее ему подарила, потом предлагал меняться на все, что пожелаю, но, не встретив с моей стороны согласия, решил просто отобрать.
Мы дрались с ним не на жизнь, а на смерть. Не то, чтобы так мне была дорога эта точилка, просто это было делом принципа. Да, я хорошо помню эту свою мысль в третьем классе: «Умереть из-за принципа, в принципе, не плохо…»
Мой портфель был разорван в клочья. У Леньки горела от моих укусов рука, от царапин – лицо и шея. Мой новый белый фартук валялся с ободранными лямками где-то в арыке, в волосах застряли листья и ветки. Такой ценной оказалась та злосчастная ракета. Наверно, в конце концов, все-таки Ленька убил бы меня, если бы, откуда ни возьмись, не появился Сережка.
Одним ударом он раз и навсегда отбросил Леньку от мечты. Пару раз для убедительности пнул, и, как в красивых фильмах, подошел ко мне и подал руку. С тех пор ко мне вообще боялись подходить мальчишки. Жених и невеста никто не кричал, но все знали, что мы живем по соседству и если что, Сережка бьет больно.
Жалко, что он так скоро уехал жить в Германию…
В пятом классе звездой среди моих ровесников был Костик. Крепкий, серьезный одноклассник. Такой в полном смысле слова – мужичок. У него не было ветра в голове, он был основательным и авторитетным, к нему все прислушивались и почему-то боялись. У его папы была красивая новая «Волга», доступ ко всяким техническим новинкам и боксерская груша. Несколько раз в неделю он тренировал старшеклассников увертываться от больших боксерских перчаток. Костю он тренировал каждый день.
Чего Костя стал приходить ко мне вечерами, сама не знаю, я была самой обычной курносой девчонкой, разве что уверенной в своем превосходстве над всеми остальными…
— Может, погуляем, Юлька… — Это прозвучало так по-свойски, что я не потерялась и спокойно ему ответила.
— Погуляем, если поможешь в доме убраться и вымыть посуду.
Так мы и стали встречаться, то у меня на кухне с тарелками, то в саду с граблями, то в подвале с банками. Костик деловито ставил у моих ворот свой мотороллер и занимался хозяйством. Ему вроде как это нравилось…
В седьмом классе, он в первый раз взял мою руку и прижал ее к своей груди. Я растерялась и вспыхнула, не зная, как реагировать, но, слава богу, на улице стояла кромешная тьма, а на нашей улице, как специально, не горел ни один фонарь…
Костик сам испугался своей смелости и, спустя секунду, тяжело дыша, убежал прочь.
Вскоре его семья переехала жить в другой город, и мы с ним больше никогда не встречались…
С Сашкой все было сложнее. Восьмой класс и первые взрослые дискотеки. Мои одноклассницы уже вовсю ходили на свидания, рассказывали, кто как целуется и что происходит с мужским организмом, когда позволяешь парню чуть больше допустимого…
Я в этом плане была полным профаном и избегала всякого личного контакта даже во время дискотек. Зато вечерами писала какие-то сумасшедшие стихи, в которых была то уличной девкой, то страстной нимфой, то кроткой влюбленной.
Одноклассницы слушали, краснели, подмигивали и требовали подробностей, откуда все это во мне. Я смущалась, отнекивалась, зарекалась никому больше не читать своих фантазий, но всякий раз не сдерживала обещаний и собирала аншлаги на скамейке возле дома.
Сашка был очень необычным молодым человеком, ну, ни туда, ни сюда… Учился очень даже хорошо, в нашей-то школе, где любой приезжий сразу понимал, что учиться хорошо должны только девчонки и то в крайнем случае. Помню, из городской школы в наш класс пожаловал Димка – здоровяк с бычьей шеей и резиновыми мускулами, он явно отличался на фоне наших одноклассников природной статностью и породовитостью, такой племенной бык с добрыми глазами. За внешние данные его приняли в классе как своего, но когда он встал на литературе и по просьбе учительницы честно и благородно пересказал Евгения Онегина, причем использую какие-то немыслимо красивые слова, после уроков ему пришлось худо. Это был его первый и последний выученный урок в нашей школе. Даже племенной бык может пострадать от разъяренной стаи шакалов. Больше Димка никогда не отвечал на уроках. В конце концов, что он гей какой говорить красивые слова…
Так вот, Сашка, странный человек, красивых слов не боялся. И хоть говорил не часто, но как-то необычно, по-книжному. При этом был всегда разводящим. Он занимался несколькими видами спорта разом и его приглашали на все мало-мальски «важные» мероприятия. Там раскидать кого, встретить делегацию из другого села, заступиться за чью-нибудь девчонку. Короче, он без слов шел и всегда был победителем.
У него не было всяких модных причиндалов. Он не курил и не матерился, вроде бы как был не модным, но в то же время притягивал всеобщее внимание своей этой непонятностью…
Я не стала исключением. Меня он жутко заинтересовал…
