Первое – первой порошей,
Спальной люстдорфской улыбкой.
Осень под жёлтою кожей
Летней пропала ошибкой.
Всем пригрозив «на орехи»,
Грецкие сдала воронам,
Выдав зиме – неумехе
Наши прибрежные склоны.
Звона не слышно в Одессе,
Вторгся декабрь по указу,
В чьей-то загадочной мессе
Свет приближая к экстазу.
Нам, недостойно отжившим,
Многое кажется странным…
Рубль последний «пропившим»
Не полагается ванна.
В статусе нашем декретном
Дни положения тают.
В хаосе жизни бесцветном
Рында потери считает.
Хорошо, Александр! Однако, режим могут и продлить. Безумие только нарастает. Попал и я под раздачу. Вот вышла дочка замуж за мужчину по имени Ицхак. Без меня, правда. Отравившись антибиотиками я лежал с тазиком у дивана.Жених не из бывших наших. Сефард. Менталитет не одесский. Короче, заподозрили меня в сочувствии «нехорошим людям». Так я «ответил» и за Крымский мост. Кафкианство чистое! Удачи и терпения!
Поправка — за Крым.
@ Владимир Брусенцев:
Спасибо. Всё понимаю, видел, знаю, сочувствую… Промолчу.
Сефарды, на мой неискушённый подробностями беглый взгляд, горят, как порох, а вспыхивают без спички. Смесь трёх горячих кровей с минимумом северных примесей.
Кафку считаю зеркалом Кассандры. Кафкианские ужасы стали реальностью.
@ Александр Касько:
Так себе подумал, что Франца нельзя называть зеркалом, потому что зеркало числится в среднем роде. 40 лет туберкулёзной жизни не дали ему увидеть разгул прямой демократии. Но он уже знал о машине для онемечивания русинов путём отделения костей от мяса(бетономешалка для живых людей). Писал он на немецком, но в списки не попал, так как был не понят при жизни. Понимание пришло позже.
В списки попал «опаснейший анархист» Гашек, который возвратившись из плена написал: — Вернувшись на родину, я узнал, что был трижды повешен, дважды расстрелян и один раз четвертован дикими повстанцами киргизами у озера Кале-Исых. Наконец меня окончательно закололи в дикой драке с пьяными матросами в одесском кабачке.
Фантаст Карел Чапек перед смертью уже был в моральной изоляции, а его брат Йозеф в немецком аншлюсе умер от тифа в концлагере Бельзен-Бельзен.
Познавательной тогда получилась чешская литература, настольной, можно сказать. Но не на нашем читательском столе.