Карий остров

Куда легче вырвать из земли корень березы или поймать за хвост глухаря, а только не перейти мне Карий остров дважды…

Еще одна ночь на веранде егерского дома. Словно и пяти лет не прошло, а все так же вслушиваюсь в тишину, распознавая стрёкот кузнечиков. По палисаднику мечется ветер, хватает ветки раскидистого дуба и стучит ими по камышовым стенам дома, по окну летней веранды. Старый егерь на этот раз спит крепко.

И вдруг необыкновенно легко мне стало: почудилось, что ветер подхватил егерский дом под самый верх и понес в непроглядную темень, в лесную глушь. А что, если б нас еще раз занесло на Карий остров! Когда-то я смутно верил в его существование, воображая инородным пятном на карте небольшой деревушки с ее таинственными лесами. Истории егеря об острове я считал небылицами, но продолжал слушать, всматриваясь в близко посаженные карие глаза, в их контур, очерчивающий загадочный круг. А в нем — пронизанные ярким светом вишняки, лисицу, притаившуюся в папоротнике; косулю, задремавшую на травяном покрывале.

«Какой ветер. Ох, какой ветер», — заохал егерь. И его, наконец, разбудили причуды стихии. Спрыгнув с кровати, старик присел на край табуретки. С дрожанием руки шаркает спичкой, медленно закуривает у печки. Не то уютная мудрость, не то хитрость в темном уголке правого глаза, который егерь по обыкновению прищуривает. От прежней, присущей ему нервозности не осталось и следа.

— По молодости никого не жалеешь, а в старости начинаешь понимать — всем хочется жить, — пробормотал он уставшим глухим голосом.

Слова егеря не шли у меня из головы. Этой ночью мне приснилось, что браконьеры сбили его с ног, окружили и забили, как раненого зверя. Я рассказал ему о своем сне.

— Со мной никогда ничего подобного не случится, — увренно сказал он.

— Да, конечно, глупости это. А все же почему?

— Просто я это знаю. Я другой.

Я тоже знал это и давно простил егеря за давний случай на Карем острове, но прийти к нему смог только спустя семь лет с того самого дня.

— Много зверей я перестрелял, — с грустью признался старик следующим утром, когда мы сидели в его саду. Он знает о своем деле многое и кое-что любопытное мог бы рассказать. Но даже егерь убежден, что никогда нельзя знать о лесе всё.

Знакомству с ним я обязан Кудряшу, соседу моей тетки, к которой я, первокурсник биофака, приехал на лето в деревню. Она называлась Коровье, и была так мала, что уже через три дня я вдоль и поперек исходил все ее окрестности. Тогда от скуки я признался Кудряшу, что хотел бы изучить особенности обитания местных зверей, и он предложил обратиться к Тимофеичу.

— Местный егерь. Странный как черт, но хорошо знает наши леса. Хочешь — не хочешь, а он научит тебя стрелять, – предупредил Кудряш, зная, что я твердо решил не брать в руки ружья.

В нашу первую встречу егерь выглядел не моложавым, но полным сил, и борода, которую он любил отпускать, была угольно черная, с пробегающей седой волной. В его дворе я увидел аккуратно развешенные на стене сарая рыболовные сети, на траве — перевернутую вверх дном лодку. Из будки с хриплым лаем беспокойно выскакивал пес рыжего окраса по прозвищу Монгол: глаза, как у хозяина, карего цвета, но еще более желудевого.

Небольшое пространство во дворе помимо бани занимали старый коровник и обшитая черным толем избушка. За домом рос яблоневый сад – предмет зависти деревенских, как мне стало известно. Мир егерского двора, огражденный от внешнего мира, но являвшийся его частью, погружал в ощущение чьего-то загадочного присутствия.

Звали егеря Алексей Тимофеевич, но сельчане обращались к нему просто — Тимофеич. С первых минут он дал понять, что единственной страстью его был лес. Звери живут своей, особенной жизнью, и это увлекало егеря не меньше, чем астронома захватывает тяга постичь глубины Млечного пути. Он мог, сидя на печке, составить рабочий учёт нор, потому что знал, по каким тропам бегают лисы и барсуки. И хотя скрывал несколько для своего улова (местные и приезжие раскупали у него свежие шкуры, барсучий жир и выделку ондатры), он не испытывал сильный интерес к охоте как таковой.

— Я животных без причины не стреляю, — говорил егерь, оправдывая охоту бедностью и нуждой. Заработанные деньги он отсылал жене и дочери в город.

При всей колкости характера егерь не терпел одиночества и мечтал найти ученика. Потому предложение ввести меня в мир здешних лесов и живности вызвало у него живейший отклик. Егерь взялся обучить меня всем тонкостям своего мастерства и даже позволил ночевать в его черной избушке. Она с первого взгляда напомнила мне именно ту, что я воображал, читая в детстве волшебные сказки.

В охотничьем деле он не знал себе равных благодаря поразительному чутью. Находясь в лесу, егерь непостижимым образом освобождался от физической дряхлости подобно змее, сбрасывающей старую шкурку. А потом по-волчьи стремительно принимался искать следы. Быть может, потому так неизбежно и неосознанно егерь внушал к себе чувство боязни. Довольно было поймать на себе его пристальный взгляд, чтобы обжечься об окаймленные огненным контуром коричневые точки и почувствовать, какая странная сила таится в них. Встречи с егерем избегали многие охотники, при всем том у него имелись приятели, с которыми он вместе охотился и застольничал. Думается мне, на полотне его хрупкого мирка, где то горели звезды (он часто заговаривал о них) и шелестели деревья, то бушевала зимняя метель, разрастались черные островки одиночества.

В первые дни наших выездов тишина леса пугала меня. Когда я признался в этом егерю, он сказал мне, прищурившись:

— Бойся не леса, бойся людей…

Деревенские любопытными взглядами провожали мотоцикл, который каждое утро увозил нас обоих. Ездил егерь всегда разными дорогами – отправлялся в одном направлении, а возвращался в другом. Он делал так, зная, что браконьеры могут выследить его, подстеречь и даже выстрелить. Думается мне, поэтому егерь имел привычку носить при себе охотничий нож.

Я предвидел, что моя неприязнь к оружию вызовет его неодобрение, но он неожиданно проявил мягкость и не стал настаивать, чтобы я брал в руки двустволку. В течение месяца мы посетили с егерем все окрестные леса, побывали в самых укромных и диких уголках леса. Удивительным образом во время наших поездок егерь не предпринимал попыток вовлечь меня в охоту. Одним вечером он показал, как сдирает шкуры с убитых зверей, но смотреть на это занятие я отказался. И все же егерь научил меня различать их.

Однажды я пытался угадать, какому зверю принадлежит привлекший меня черно-бурый мех — на ощупь он казался теплым, объемным и легким, с длиной жестковатой остью и более мягкой подпушью. Я так и не смог догадаться, и тогда егерь рассказал, что однажды зашел на рынок и увидел в клетке неизвестному ему зверька, он был весь измятый, потрепанный. «Что за зверь у вас в клетке?» — «Енотка». С тех пор егерь стал встречать их в местных лесах, хотя раньше еноты здесь никогда не водились. Первым его поймал один из охотников – мех был красного цвета, и тот подумал, что поймал барсука. Егерь растолковал ему, что это за зверь. А спустя некоторое время сам случайно поймал черного енота.

Вечерами, когда егерь занимался выделкой шкур, трепал и отслаивал лишнее, зажимая зубами самокрутку с садовым табаком, я подсаживался к печке и слушал его истории.

«Ты в Пятковом был?» – спрашивает.

«Не был».

«Вот и плохо. Там есть озеро Журавль, очень громадное. Настолько, что даже можно заблудиться. Да, однажды охотник в нем заблудился и замерз зимой. Камыш примерно метра три высотой, очень толстый, как бамбук. Вот такой толщины. Растет островами этот камыш, выше глади воды примерно на столько. На него можно даже садиться, воды касаться не будешь. От пристани плывешь, наверное, метров сто по небольшому заливчику, потом выплываешь. И постоянно ставишь вешки, чтобы по ним ты пристань эту нашел, иначе можешь заблудиться. Потому что метров двести-триста идет один сплошной камыш, ничего больше не увидишь там, спутаешься. Допустим, возьмешь ориентир – лес, так вот этот камыш заслоняет весь горизонт. И не проплывешь ты на лодке, пешком только можно идти. Там дичь разная водится – дикие утки, журавли, гуси.

Как-то ездили на Сазыкуль — интересное озеро, кстати, громаднейшее, там также есть острова. Они сильно обрывистые, порой даже не спустишься к воде. Местами обрыв достигает метра четыре. Я, Борис Николаевич, Сорока, участковый приехали, и дождь…. Они забились в машину и под кузов, а я как раз был простывший, хотя накануне лука с солью поел. Голова жутко разболелась. Рядом жилой вагончик для пастухов стоит, они вблизи пасли скот. Я думаю — что делать, ведь умру, если всю ночь под дождем просижу, надо идти в вагончик на ночлег. Захожу.

— Здравствуйте! Корреспондент газеты «Красное Зауралье», езжу по точкам. Как вы живете, чего у вас не хватает? – спрашиваю.

Хозяин вагончика чаю согрел, напоил меня, тем временем все жаловался на начальство и все говорил, что того и того у них нет.

— Так ты запиши, а то не запомнишь, — говорит пастух.

— У меня память хорошая. У нас ведь работа такая, — ответил я.

Накормил тем, что было, и тут я почувствовал, что моя голова прошла. Уснул на лежанке. Наутро выхожу, и дождя нет. Напарники уже постреляли, костер развели, завтракают.

— Тимофеич, а где ты ночь ночевал?

Я так и сказал, что переночевал в вагончике у пастуха. Постреляли, сидим вместе, обедаем. К нам подходит пастух. Ночью в плохо освещенном вагончике он меня особо не разглядел, поэтому узнал не сразу.

— Ребята, а кто у вас корреспондент? – спрашивает.

— Какой еще корреспондент?

— Он от вас приходил, я ведь не все ему рассказал, у нас вот еще какие проблемы, — и давай рассказывать.

— Никакого корреспондента у нас нет.

Я сижу, молчу.

— Так вот же он! – показывает рукой на меня. С тех пор Борис Николаевич долго меня корреспондентом называл».

Рассказы егеря я находил забавными, вдобавок к этому в его черной избушке обнаружил дневник наблюдений, который он вел в течение нескольких лет. В нем егерь каждый день оставлял небольшие заметки о том, в каком лесу побывал, какое животное увидел или о том, как встретил что-нибудь необыкновенное. Вечерами я пробегал глазами скучные подсчеты и планы расположения звериных нор и останавливался на записях, которые казались мне любопытными.

«10 июля 19.. года. Озеро Горичье — горько-соленое. Идешь вокруг него, камышей практически нет, вокруг один песок. И на этом песке евдошки летают, в каждой ямке по три яйца лежит, они такие же маленькие, как у чибиса, и если косарь или даже трактор пройдет, он их не раздавит. А черт знает почему. Если яйца выкатятся, евдошка их соберет и снова в ямку, а потом выпаривает. В наших краях есть Евдошичье болото — там много этих птиц….»

«7 августа 19.. года. За деревней Воробьи еще одно горько-соленое озеро, но там камыш растет. С Борисом Николаевичем мы туда приехали, настреляли уток, думаем, сейчас, как обычно, сядем, поедим. А только воду зачерпнули в котелок, попробовали – оказалось, она горько-соленая. Поехали в деревню за водой, но в ведре ведь ее не повезешь, пришлось сапог вымыть и в него налить, чтобы в котелке ужин сварить…».

«14 июня 19.. года. Месяц назад пришел план отстреливать по пятьдесят ворон, потому что они разоряют гнезда лысух. При этом нас заставляют самим делать гнезда для лысух, что я считаю глупостью – делать гнезда для диких птиц, которые вьют их себе сами. И хотя делать гнезда все-таки приходится из старого камыша, заселяли их птицы редко…»

«21 апреля 19.. года. Я стоял на озере Попово, туда из Желтенького озера слетелись чайки, потому что появилась крупная рыба. Одна чайка поймала рыбку и полетела на свое привычное место, где у нее находились птенцы. Вот несет она эту небольшую рыбинку, и тут ее атаковала ворона, чтобы отобрать. Уставшая от нападок вороны чайка бросила добычу и продолжила лететь дальше. Схватив ее, ворона почему-то обогнала чайку и тоже бросила рыбу вниз. Чайка круто развернулась, подняла рыбу и вернулась к своему гнезду…».

«24 сентября 19.. года. Всегда можно наблюдать, как улетает птица – утка-косатка, лысуха или чирок. Своими глазами видел, как они сбиваются в стаи. Когда охотился на ондатру в Сарапугино, сидел в камыше. Стояла тишина и вдруг, не знаю, откуда, появилась стая лысух. Они не сразу взлетают, а сначала разбегаются, бегут долго и хлопают по воде лапками. Крылья у лысухи короткие, а сама полная. Я никогда бы не мог подумать, что на маленьком озере столько этой птицы может быть. А вот гагары улетает только ночью, никогда их стаю не увидишь днем. Обычно у них так же, как у лебедей и журавлей, есть вожак, ночью летят, днем садятся, пугливо забиваются в камышах…»

«27 мая 19.. года. Болотные кулики — у них, как у курочки, по три лапки. Они по листьям кувшинок, что видимо-невидимо растут на озере, бегут так быстро, что кажется, будто по воде. Я все думал, как кулик умудряется по воде бегать, не имея на лапах перепонок? Оказалось, он ступает на листья кувшинок…».

«18 апреля 19.. года. Впервые увидел птицу Желну, или черного дятла, которая, как считалось, у нас не водится. Как обычно утром делал учет тетеревов по токам. Услышал, что кто-то колет дрова, и я еще подумал — кто может спозаранку рубить топором дрова? Все ближе, ближе подхожу и отчетливо слышу громкий стук по дереву. Тут я увидел большого черного дятла с красным пятнышком на головке и на груди. Как же он мог появиться здесь, ведь в нашем регионе его нет, о чем говорилось в одной из книг о местных птицах…»

«3 октября 19.. года. Встал часа в два ночи, пока шел до леса, нашел ток, там тетерева чуфыркают. Близко к ним, конечно, не подкрадешься, по помету, по пуху определил на рассвете, где они сидят, ведь дерутся как настоящие петухи. Сначала расходятся, а потом подходят и прыгают друг на друга. От их драк остаются пух, перья и помет, так и определил их местонахождение. На полянке, за кустиком поставил скородок из нарезанных прутьев».

«5 октября 19.. года. Два дня не заглядывал в скородок, чтобы птицы к нему привыкли. Утром до начала тока сел в скородок, и все видно как на ладони, сколько тетеревов токует. Кругом степинка, рассвело, смотришь в бинокль, чтобы их сосчитать. Тетёрки как обычно сидят, курлычут в сторонке, а тетерева только и делают, что дерутся…».

«14 марта 19.. года. На глухаря охотиться сложнее. Все думают, что он глухой, но это не так, он просто плохо видит. Чтобы не спугнуть его, ни одна ветка под ногой не должна хрустнуть. Подкрадываешься к нему, подкрадываешься, пока он поет. А как только перестал, нужно остановиться, иначе спугнешь. Слышимость у него исключительная….»

Вскоре я познакомился с сестрой егеря Аннушкой, изредка навещавшая его. В такие дни он совершенно прибодрялся. Я также не мог не заметить, что мое присутствие оживило их прохладно-напряженные отношения. Когда я в очередной раз намеревался заночевать в черной избушке, хозяйка настояла, чтобы я перебрался на веранду дома. Наутро она пекла гору оладьев и как-то за завтраком, когда Аннушка поставила на стол банку меда, егерь вспомнил, как в молодости пытался украсть с приятелем мед на чужой пасеке. Рассказывая это, он хохотал, и в его карих глазах словно вспыхивали светлячки.

Поутру или вечерами егерь часами возился в своем саду. В нем и по сей день стоят двенадцать яблонь, только когда-то они были ухожены, а теперь заросли. Задняя часть сада вплотную сплеталась с луком и табаком, а передняя прижималась к стене бревенчатой бани. Егерь вырастил яблони сам, а потому оберегал их как детей и даже уверял, что деревья отвечают на его слова легким подрагиванием. Я захотел в этом убедиться, и мы отправились в сад. Он начал что-то шептать, приблизившись к яблоне, а я не отводил взгляд от ствола. В безветренный день ничто не могло покачнуть дерево, но мне показалось, что оно действительно вздрагивает.

Однажды в саду появились незваные гости – егерь определил это по сломанным веткам. Местные жители никогда яблок у него не крали – им привычнее было постучать в калитку и попросить угоститься. И в тот же вечер егерь засел ночью с ружьем в малиннике сада. В темноте он услышал, как с хрустом начали ломаться ветки, и выстрелил. Потом еще раз — вдогонку тем, кто убегал. На следующий день на егеря с обидой накинулся сосед Ильич:

— Ты чуть не убил моих гостей!

— Я не собирался их убивать.

Он не страдал сумасбродством, хоть и порой был определенно странен. Наше знакомство переросло в приятельскую дружбу, и егерь начинал мне нравиться. Молчание сблизило нас сильнее, чем разговоры. Только редкие беседы и неожиданные случаи давали мне представление об этом самобытном человеке. Мне удавалось быть его молчаливым спутником и не участвовать в охотничьих делах, пока не произошел один случай.

***

Проснулся я на рассвете. Ко мне последние дни плохо шел сон, а с того времени, как я погрузился в суету егерской жизни, мой слух обострился, и каждую ночь я невольно вслушивался в тишину. Деревенские провожали коров на поле под свист пастушьего хлыста. Петухи кричали во все горло, а коровы раздували ноздри. Во мне вновь проснулось желание очутиться на заднем сиденье мотоцикла и ощутить на лице сопротивление ветра, чтобы затрепыхался ворот рубахи.

— Ну что, едем? — мне не терпелось отправиться в лес по утренней прохладе.

— Роса еще не спала, — ответил егерь.

Наконец мы уселись в мотоцикл и тронулись в путь. Нам предстояла долгая дорога в направлении багрового сгустка, растянувшегося в небе над лесом. Мы оставили деревню позади и вырулили на грейдер. Затем съехали вниз и двигались по степи долго вдоль лесов. Егерь разогнался. Проезжаем Сержантский лес за озером Павловым. Деревенские ловят барсуков обычно в этих местах, а егерь держал путь на Федотово, где обещал показать мне их норы. Добравшись до леса и оставив мотоцикл, мы направились вглубь леса, пробираясь сквозь траву и бурелом.

— Поселение барсуков здесь находится недалеко от края леса, — сказал он. – На капканы мы наткнуться не должны — я недавно чужие снял. Браконьеры такие большие ставят, что можно ногой попасть, да еще по пять штук. Я не ставлю больше трех на тропу.

Капканы нам не попались, но мы обнаружили шкуру убитой косули. И вскоре вышли на жилую барсучью тропу. Она привела нас к поселению, где недалеко друг от друга расположены огромные норы барсуков.

— Ночью они выходят по ней, а потом расходятся. Обычно они селятся в зарослях, на возвышенности, где весной не затопляет водой. Уже крупная молодежь живет здесь. По этой тропе они ходят к озеру пить, которое вон там за кустами, — показал егерь и также обратил внимание на детали, указывающие на присутствие жизни зверя.

Наклон травы свидетельствует о том, что тропа исхожена. Рядом примятый лопух — значит, сюда барсуки выбегают, играются. Кора на дереве вычищена. Егерь показал отнорки, ведущие из самых глубин норы. Здесь егерь поставил несколько капканом, и для того, чтобы барсук не почуял запах железа и не вылез в другом месте, егерь обжег их и протер травой.

Когда мы стали возвращаться обратно, заметили еще и неглубоко вырытую земляную лунку.

— Вот здесь они рыли яму, искали коренья, потому что больше некому, — решил егерь.

— А кабаны не могли вырыть ее? – предположил я.

— Леса у нас редкие, колкие, большого массива нет, поэтому кабаны к нам заходят, но не живут. На Карем острове их встречал.

— Что это за остров?

— Такое место, куда только я дорогу знаю, — загадочно ответил егерь.

— Кого еще ты на том острове встречал?

— Волки захаживают туда. Однажды я увидел следы, явно не собачьи, их было много, причем звери шли след в след. Я прошел по ним, а потом увидел, как они разошлись. Рысь на Карем острове тоже видел, когда сидел в засаде. Она проходила недалеко, но с дроби ее было не убить. Не стал стрелять. У рыси след больше, чем у волка. Хотя они меньше, но лапы у них крупные. Они также находят тропу косули, залезают на дерево и сидят, выжидают. Если проходит косуля, рысь прыгает и давит ее.

— Хотелось бы побывать на этом острове.

— Не испугаешься?

— Чего же мне бояться?

— На Карем острове весь лес в барсучьих норах, там даже страшно ходить — кругом их поселения. С собой нужно брать ружье. Я поставил там пару капканов на барсука, надо бы проверить…

— Разве не жалко их убивать?

— Первое время ловил для жены, когда болела туберкулезом. А потом появились заказы на барсучий жир, — ответил егерь и немного помолчал. — Я ловлю только капканами, хотя некоторые охотники выбирают более простой способ – выкуривают барсука из норы, а потом пристреливают. Но выследить и поймать в капкан – это более честный способ. Ведь барсук может и обойти его, если суждено.

Возвращаясь к мотоциклу, егерь рассказал мне, что встречал норы барсуков-одиночек, что означало их изгнание из семейства. Таких, больше не принимают ни в одном поселении…

Вечером того же дня мы посетили три озера, расположенные прямоугольником. На последнем из них — озере Попово мы с егерем заплыли в болотину. Несколько дней назад он обнаружил здесь пять больших морд для ловли ондатры, расставленных браконьерами, убрал их и поставил свои. На этот раз мы приехали снимать морды, и снова по густой болотине пришлось тащить нашу лодку волоком. Егерь оставил ружье на ондатровой хатке и начал снимать капканы. Устоявшуюся тишину нарушил звук приближающегося мотоцикла. Кто-то подъехал к берегу.

— Вот он плавает, – отчетливо прозвучали слова.

Один из сидящий в мотоцикле достал ружье и направил в нашу сторону. Словно предчувствуя выстрел, егерь прижался к борту лодки, и тут по его желтой брезентовой куртке проскользнула дробь.

— Это мелкая дробь — бекасин, до тела бы она не достала. Стреляли, чтобы напугать, — спокойно сказал егерь, когда мы покидали озеро.

Наконец я дождался дня, когда мы отправились с ним на Карий остров. Ветер тогда был неистов. Он склонял к земле полевые травы, и тонконог ручьем стелился по земле. Какой дорогой егерь привез меня на Карий остров, я не смог определить, запомнил только, что ехали мы не меньше часа, а в конце она пролегала мимо родника, который затем скрылся в траве, и опускалась между полей вниз.

— К этому роднику приходит на водопой косуля, — кивнул егерь.

А потом ветер затих, и впереди раскинулась степь, которая показалась мне в этот день бесконечной. Я захватил горсть дикой клубники под ногами. Над травами порхали чибисы. В нос бил запах горького миндаля. Непрерывный писк слышался в степи – это стояли суслики, большие и маленькие, со своими песчано-желтыми спинками, как маленькие столбики. Подкрасться к ним не удается — они всегда успевают прыгнуть в свои норки.

Егерь достал из люльки самодельный батик – длинную палку с остро загнутым концом, сделанную им из корня березы. Протянул мне.

— Раз не хочешь брать ружье – держи для защиты.

— А что, барсук может выскочить?

Егерь хохотнул.

— А черт его знает.

Он накинул на плечо ружье, рюкзак и взял в руки топор.

— Зачем ружье? – спросил я.

— На случай, если встречу косулю.

Я не допускал мысли, что это случится, но меня одолевало любопытство и давнее желание взглянуть на косулю вблизи.

Вначале мы шли спокойно по дорожке вдоль липовой рощи. Я понимал, что такого леса не встретишь за пределами острова и старательно разглядывал все вокруг. Однако очень скоро он стал непроходимым, и мы начали перемещаться с трудом. Я следовал за егерем, отгоняя паутов, настойчиво жужжавших у самого лица. Егерь что-то бормотал, но под шум листвы под ногами я едва улавливал слова.

Его топор здесь пригодился как нельзя кстати. Пауки размером в три сантиметра плели свои сети между ветвями деревьев. Егерь ловко проскальзывал вглубь леса, просачиваясь сквозь густые заросли, вглядываясь в просветы веток и попутно разрывая паутины топором. Я спотыкался о сучья, задевал коленками сухие стволы упавших деревьев. Одним глазом успел заметить в запутавшейся траве цветущий Марьин корень.

— Вот здесь, наверное, и пойдем, — пробормотал мой спутник.

Мы свернули направо и пошли через вишняк, но это не облегчило нам дороги. Вишняк был высотой под два метра и тянулся вдоль болотины. Егерь махнул рукой на избушку, стоящую на маленьком островке, где он проводил ночевки. Чтобы пробраться к ней, нужно было пройти по болотистой воде, и мы решили не терять времени.

По дороге нам встретилась свежая лисья нора, размером значительно меньше барсучьей. Мы остановились возле норы, чтобы передохнуть, и егерь озвучил мне свои наблюдения. Лисы живут парами, пока воспитывают потомство, а уж потом расходятся. Иногда занимают заброшенные барсучьи норы, но барсук сильнее лисицы, поэтому она никогда не сможет выгнать его из собственной норы.

— Однажды я здесь застрелил белую лисицу, — вспомнил егерь. — Как-то давно поймал белую ондатру с красными глазами. Мне сказали, что такие, как она, встречаются единицы, и ее шкурку у меня забрали и увезли в Новосибирск.

— Почему у нее были красные глаза?

— Потому что это альбинос. Здесь же мной была замечена белая косуля. Как-то давно видел белого воробья и белую ворону…

— Алексей Тимофеевич, кроме вас кто-нибудь еще знает об этом острове? – удивленно спросил я.

— Думаю, нет. Я держу это в секрете, — ответил егерь с улыбчивым прищуром, заметив нарастающий во мне интерес. — А когда я показывал им белую ондатру, сказал, что поймал ее в Казарино.

— Часто приезжаете сюда?

— Конечно, нет, иначе могут заметить.

По словам егеря, он набрел на Карий остров случайно. Пару лет назад в этом месте на землю падало нечто похожее на метеорит. Но если он обычно промелькнет сразу, всего мгновение, и даже как будто очерчивает полосу, когда летит, то на этот раз он, не долетая леса, взорвался и превратился в желтый шар. Затем стал медленно опускаться на землю. Егерь в это время выезжал из Федотово и задумал проследить, куда упадет этот шар.

— Я так и не смог понять, что это было, но быстро оказался в той липовой роще, где мы с тобой вначале были.

Мы направились дальше и через некоторое время увидели тропу, но следы на ней были крупнее косулиных, и егерь предложил пойти за ними, чтобы выяснить, кому принадлежат.

— Неужели это косуля так набила! Не может быть, — поразился егерь.

Но прошли мы недолго до того момента, как увидели, что неподалеку стоит лось и прямо на нас смотрит. Можно было хорошо разглядеть его большую рогатую морду и крупные ноздри. Мы начали пятиться назад спиной, а он развернулся и заметил нас. Лес внезапно затрещал, потому что лось бросился вперед. Убегал он крупной рысью, как лошадь.

— Значит, это его тропа была, — проговорил егерь. — А вот косулина лёжка там, где примята трава.

Мы вышли на тропы косуль и вдалеке услышали громкий трубный звук. Егерь сказал, что это кричит самец косули, предупреждая свой клан об опасности. Вдали в высокой траве стояла косуля, и мы сумели подойти к ней близко, потому что она не слышала нас.

— Я зайду в массив, а ты здесь стой. Не шуми, — сказал егерь.

Я уткнулся взглядом в спину косули цвета ржавчины. Она как будто кого-то ждала. «Почему не уходит? Еще немного, и егерь выстрелит в нее», — догадался я и увидел еще два маленьких ржавых пятна, приближающихся к нам, когда услышал выстрел.

Косуля упала в траву, тогда и выскочили ее дети. Подбежав, они начали обнюхивать мать и стояли в нерешительности, когда мы подошли близко. Долго смотрели нам вслед, как мы с егерем тащили тело косули на брезентовом покрывале к мотоциклу. Целясь в нее, егерь не знал, что рядом бегали ее сеголетки.

— Я не увидел их, — твердо сказал егерь. – Если б знал, то стрелять бы не стал.

— Почему она не услышала, как мы к ней подошли? – недоумевал я.

— Мы подошли к ней с подветренной стороны, а если б по ветру, то она бы нас почувствовала.

— Почему же вы тогда не стали стрелять в лося? – вызывающе спросил я.

— Ты видел, какой он крупный! Что я с ним стал бы делать?

— А что вы будете делать с ней? – я неодобряюще показал рукой на косулино тело с большим кровяным пятном на животе.

— Глупый вопрос, — резко ответил егерь.

— В час дня солнце стоит на юге. Скоро дойдем до поселения барсуков, там два моих капкана, — сказал он, когда мы уместили косулю в люльку мотоцикла.

Минуту спустя, после пережитого, я впервые почувствовал себя виноватым, и магия Карего острова перестала радовать меня, словно я перестал быть достоин ее, после того, как неблагодарно и грубо вмешался в ее хрупкую структуру. Казалось, окружающие нас травы и деревья еще больше погрузились в тишину, предвидя, что одним насилием наше присутствие здесь не обойдется.

За то время, пока егерь искал место, где стояли его капканы на барсучьей тропе, мы не обмолвились ни словом. Я покорно шел за ним, и сердце мое было не спокойно. Вскоре мы обнаружили помет барсуков на развилке тропы и раскопанные корешки. Следуя тропе, подошли к месту, где егерь поставил капканы. Оказалось, в один из них барсук попался когтями. Быть может, он уловил запах железа и успел выдернуть лапу… Когти у барсука были длиной с мой палец. Он изо всех сил старался вырваться. Егерь внезапно выхватил у меня батик и вложил в мои руки заряженное ружье.

— Если он укусит меня – стреляй, — тихо проговорил егерь, направив дуло на зверя. Я едва успел открыть рот, чтобы что-то ему возразить.

Он близко подошел к барсуку и резко размахнулся, чтобы ударить его по голове, но почему-то промахнулся и ударил по спине. Барсук вырвался и как безумный бросился на меня, минуя егеря. В испуге я отскочил и в то мгновение, когда он почти коснулся моего сапога, выстрелил в него в упор. Я промахнулся, но мощной волной, идущей от ружья, барсука опрокинуло на спину. Сделав несколько оборот вокруг себя, он забежал в нору.

Близились сумерки, когда мы услышали шум летящей стаи уток. Подняли к небу глаза, а там летела огромных размеров птица с длинной шеей и размашистыми крыльями. При этом у птицы была небольшая голова, а тело ее как будто было покрыто рыбьей чешуей, что придавало ей сходство с летающим динозавром времен юрского периода.

— Много живности населяет Карий остров. Лучше никому не рассказывать. — сказал егерь, заводя мотоцикл.

По его благодушному выражению лица и мягкому голосу я понял, что он чувствует себя виноватым. Я же был невероятно зол на себя и не мог поверить, что по команде егеря выстрелил из ружья. В это мгновение я возненавидел его и твердо решил завершить свое ученичество. Мне претило, что за один только день, проведенный с ним, я чуть не пристрелил барсука и вдобавок помог убить косулю, по которой, наверное, сейчас плакали ее дети.

Этот случай заставил меня уехать из деревни, не дав егерю никаких объяснений.

Однако через несколько дней я пожалел о поспешности своего побега. Отчего-то мне стало жаль моего учителя за его поступок. Это чувство усилилось во мне после того, как вскоре после моего возвращения к учебе я узнал, что он бросил егерские дела и ночи напролет выпивал в своем доме с деревенскими охотниками. Ко всему прочему воспоминания о Карем острове не давали мне покоя. Я записал увиденные мной наблюдения, не зная, какое разъяснение им можно дать.

Прошло пять лет, и за это время двор егеря изменился. Я уже не увидел в нем ни рыболовник снастей, ни охотничьих шкур, висевших когда-то на стене сарая, ни лежащей на траве лодки. Будка Монгола опустела – егерь признался, что застрелил пса из жалости, когда тот заболел, оглох и стал от бессилья скулить. Дом был совсем запущен, и Аннушка навещала его не чаще прежнего.

Передо мной стоял уже не егерь, а хрупкий старик — Тимофеич, переставший носить в фуфайке ножь, оставивший от прежнего себя лишь усмешку в уголках карих глаз. Гордость и превосходство егеря над дервенскими, которые ранее угадывались в каждом его движении, куда-то исчезли. Мне вдруг стало тревожно, что теперь кто-нибудь из деревенсикх обидит старика или чем-либо навредит.

И только его двенадцать яблонь еще больше выросли и окрепли. Дотронувшись до ствола, я услышал, как в нем гудят соки. Кора дышит, листья вздрагивают, словно встревоженные зеленые бабочки. Деревья вечно похожи друг на друга тем, что прославляют жизнь, тогда как люди вечно жалуются на болезни. Деревья молчаливо растут столетиями, не вмешиваясь в чью-то жизнь. Это совсем не свойственно людям. И даже под густыми цветущими кронами мы способны скрывать сломанные ветки и гнилые корни.

Я не смог егерю чем-либо помочь и вернулся в город с ощущением глубокой жалости к этому человеку. Через несколько дней я получил от тетки письмо, она сообщила мне, что егерь к удивлению деревенских оставил свой дом, сказав, что хочет проведать жену и дочь. А через неделю они приехали в деревню сами для того, чтобы отправить егеря в последний путь.

Я вспомнил, как он не раз признавался мне, что хотел бы увидеть вблизи звезды и узнать, что скрывается за галактической темнотой. Стало быть, началось это его путешествие. А я после этого решил еще раз отправиться туда, где, по моим ощущениям, находился Карий остров…