Глава первая.
Лора.
Послеполуденные осенние лучи солнца, пролетая множество световых дней врезались в уже распрощавшиеся с былой силой и юностью листья деревьев, аккуратно рассаженных вдоль забора парка. Свет падал на некогда изумрудную, ныне покрытую облупившейся краской цвета мшистой гнили скамейку. На одной из таких скамеек в один из туманных октябрьских понедельников отдыхала, прослушивая шорохи разбрасываемой ветром сухой листвы не юная уже девушка в простом белом платье.
Лора, так её звали, была, если можно хоть как-то объяснить и обозначить её внутренний мир – «дитя космоса». Что-то необыкновенное таилось в её глазах: несмотря на то, что сквер был давно нелюдим, что краска давно сошла не только со зданий, забора, автобусов, но и с людей населявших этот город; несмотря на то, что платье было совсем старым и казалось белым лишь только от того, что всё вокруг было тусклым на столько, что даже больничная лампа, мерцающая, будто мелодично исполняющая сигналы азбуки Морзе, казалась ярким проблеском, способным вести за собой онемевшее поколение подпольных последователей революции, — несмотря на всё это в глазах Лоры жила, и неизменно расширялась целая вселенная, обращая во всякий хаос всякий порядок и тут же упорядочивающая его, до тех пор, пока он не обратиться в ничто. Она знала о небесных телах всё что можно было узнать и ещё то, что позволяла выдумать её далеко не скудная фантазия. Теперь же, размышляя о создателях жизни она читала свежую газету и мотала ногами из стороны в сторону.
— О чём пишут? – послышался из-за спины голос, чьим обладателем была девушка, считающая себя человеком времени, существом запылившихся полок, противником чайных сервизов, хранителем раритетной коллекции виниловых пластинок и почтовых марок Югославии. Кончик одного из ушей её был будто обгрызен, а лицо имело то самое выражение, которое украшает морду старой дворняги, неожиданно пережившей своего хозяина – взгляд безвременной тоски.
— Это «Правда», о чём они могут писать? – ответила Лора и обернулась.
Девушка, задавшая вопрос, была в кедах, джинсах, протёртых кое-где от времени, а где-то от обстоятельств, такой же по состоянию рубахе, а на ладони её были надеты замшевые перчатки, похожие на те, что носили в начале прошлого века белогвардейцы. Перчатки эти держали два картонных стакана с характерными для одной из компаний по производству кофе надписями и изображениями.
— Ну здравствуй, моя дорогая – произнесла Лора. Улыбка её была еле уловима, однако при этом придавала лицу очертания, обычно служившие выражением вселенского, всеобъемлющего счастья.
— Вот послушай, Сати – продолжила она – активистка движения «это» выкрасила своё обнажённое тело в известный всем триколор и прошлась под гимн по центральной площади… — Лора вздохнула, отложила в сторону газету, взяла у Сати один из картонных стаканов.
— Не тот, другой: твой ирландский – промурлыкала Сати.
— Перчатки…что-то до боли знакомое – замялась Лора.
— Фотография на серванте – утвердительно кивнув шепнула Сати.
— Бабушка?
— Да, она.
— Не помню её совсем я – Лора сглотнула горячий напиток, вздохнула от удовольствия – воистину ирландцы мастера по производству различных жидкостей. Сати улыбнулась.
— Эти перчатки я принесла тебе. Не случайно. Об этом мать просила в своё время…не то чтобы только об этом, но с остальным…с остальным как-то не срослось – взгляд Сати стал ещё более тоскливым, а губы сжались на столько, что стали походить на одну тонкую линию, нить со слегка опущенными краями.
— Ты знаешь, я, когда на тебя смотрю, когда ты в таком пребываешь состоянии… мне закрадывается в голову ужасная, вероятно из-за своего правдоподобия ужасная, мысль: мне кажется, что ты и есть олицетворение нынешнего состояния мира.
— Думаю, зная меня, ты утверждаешь это исходя из определённых соображений… — после недолгой паузы, отвлекаясь на шум парка, улыбаясь сказала Сати.
— О, всё дело в твоей тоске, родная. – после минутного раздумья, подкрепляемого глотками кофе она продолжила – Да вон, активистка эта, [дурная невесомость!], с некоторой точки зрения она ведь и есть отождествление тоски, повсеместной скуки. – Лора выдохнула, обвела всё вокруг взглядом, пожала плечами и ехидно усмехнулась.
— Знаешь – продолжила она – там, на орбитальной станции – девушка направила вверх лицо и указательный палец – там никто не придаёт никакого значения посторонним вещам, никому нет дела до того, за кого ты голосовал на последних выборах, к какой конфессии ты принадлежишь, в какой состоишь партии, клубе, в чём бы там ни было ещё, – все просто занимаются своим делом, никому и в голову не приходит ничего доказывать. Всякая демагогия чаще всего приводит к негативным последствиям, то есть, хочу сказать, что от вселенской большой любви до осложнённой ненависти одиннадцать ступенек и плевок с кувырком.
— Пример, честно говоря, так себе – не наверняка отражает суть проблемы. – Сати пристально поглядела в глаза собеседнице и заметив во взгляде её оживлённую весёлость, вызванную прозвучавшими словами, улыбнулась как-то иронически. После этого брови её опустились, губы сжались, и лицо приобрело совершенно серьёзный вид.
— Ты зря судишь их – продолжила Сати и в её голосе проснулась и заняла лидирующую позицию обычная человеческая грубость – в конце концов, все мы в итоге стремимся стать…вот этими белыми перчатками – она сама обрадовалась такому точному сравнению – правда, погляди на них! Они есть ни что иное как достояние времени, им ведь уже около века, а выглядят они всё так же свежо, мы до сих пор используем их по назначению. – Сати многозначительно умолкла.
— В твоём случае, случае с перчатками – обдумав произнесла Лора – есть ещё некая зависимость от того, кто эти самые перчатки носит. Твоим рукам вполне я доверяю.
— «Твоим рукам вполне я доверяю…» — улыбнувшись вторила Сати. – Неплохая строчка для стихотворения:
«Твоим рукам вполне я доверяю
Помню ногтей их чудный аромат»
— По их прикосновениям скучаю, – продолжила Лора.
— Но понимаю, нет пути назад.
На несколько минут в воздухе повисла тишина, перемешивающаяся с сухой землёй, не менее сухой листвой, с запахом влажного асфальта и полюбившихся солнцу уквадраченных кустарников.
— Наверное ты права – наконец прервала молчание Лора – но, если бы для того чтобы стать достоянием времени мне бы пришлось выкрашивать своё тело в триколор, я бы потратила время на раздумья и…отказалась бы.
— Зачем тогда тратить время на раздумья? – улыбнувшись сказала Сати.
— Я улетаю, Саш. – неожиданно произнесла Лора.
— А я, знаю […] Что-нибудь привезёшь мне оттуда, эм…как сувенир?
— Слушай, иди ты, в чёрную дыру! Вот вообще не смешно. – Лора широко улыбнулась и в глазах её отразилась та самая тоска, которая населяла доселе душу её сестры.
— Я не знаю, когда вернусь… — продолжила Лора после небольшой паузы.
— А, ничего, ты не беспокойся, я найду чем себя занять: у меня всё ещё сохранился действующий бесплатный абонемент на безвозмездное получение просроченных йогуртов, да и мысль о пересчёте видимых мной звёзд не так чтобы совсем «накрылась». – недалеко от парка с чуть слышимым скрипом остановился трамвай. Сати на некоторое время замолчала, потом продолжила.
— Знаешь, в две тысячи пятнадцатом году была реорганизация трамвайного парка в данном городе и оказалось, что новые трамваи потребляют больше электричества чем старые, а «город» не способен, якобы, вырабатывать такое количество энергии и потому было принято решение на одной из улиц, а именно на улице Дзержинского, что лично я считаю очень символичным, включать и выключать уличное освещение на два часа позже и соответственно на два часа…
— Я люблю тебя – перебила Лора – Сати повернула к ней лицо выражающее невозможность изменения реальности.
— Я всё равно не буду тебя провожать – с грустью ответила она.
— Как и всегда.
Лора встала, отряхнула плавными движениями платье, подошла к по-прежнему держащей в оголённых ладонях кофейный стакан сестре, поцеловала её в лоб и, будто подгоняемая осенним ветром, зашагала по направлению к выходу из парка. Сати сидела неподвижно, стараясь уловить каждый изменяющийся запах. Где-то неподалёку излюбленным голосом чуть слышно скрипнул трамвай.
