Порой сам удивляешься своим мыслям. Почему я вспомнил о нем именно сейчас. Дядя Семен. Скорее старик Семен, потому что именно таким я его и запомнил – молчаливым и безнадежно состарившимся мужиком. Мы жили в одном доме, он со своей женой, гораздо моложе его, во втором подъезде, а я с родителями в третьем. Наши пути никогда не пересекались. Мы даже не здоровались друг с другом, хотя с остальными жителями дома, повстречавшись на улице, приходилось обмениваться стандартными фразами, что мне в целом было не так уж и трудно. Дядя Семен жил почти незаметно для всего дома, по-крайней мере, так мне тогда казалось. Я никогда не видел, чтобы он с кем-то разговаривал на улице, или чем-нибудь занимался во дворе. Вся его деятельность заключалась в молчаливом созерцании происходящего вокруг, сидя на крыльце у своего подъезда. Я хорошо запомнил, что он носил очки «хамелеоны». Порой, проходя мимо, я нутром чувствовал на себе его взгляд, но посмотрев на него, был трудно определить точно, куда именно он смотрит. Он ворвался в мою жизнь лишь однажды. Я услышал за стеной какое-то пение, похожее на церковное. Прислушавшись, я узнал этот голос. Это был голос отца Николая, дьякона нашего местного храма. Незадолго до этого я крестился в этом храме и хорошо запомнил его. Как оказалось, он отпевал дядю Семена. Чужая смерть ворвалась в мою жизнь. Я уже знал, что люди умирают, но никогда до этого не сталкивался с ней настолько близко. Дядя Семен, который вчера еще как обычно сидел на своем крыльце, был мертв.
Я уже не спал, но, лежа в кровати, ждал, когда зазвонит будильник. Уже неделю я просыпался раньше обычного, и, уставившись в потолок, размышлял над своей жизнью. Это стало традицией, однако, мне начинало казаться, что с каждым днем сокращавшееся время сна было следствием какого-нибудь расстройства психики. Хотя, возможно, это начинается с возрастом. Не дождавшись будильника, я встал и побрел на кухню поставить чайник. Из окна проникали первые лучи апрельского щедрого солнца, разделяя помещение на светлую и темную сторону.
Какую сторону выберешь ты?
Я улыбнулся своей шутке и, пока чайник грелся, пошел покурить в туалет. Сигарета была противна на вкус. В сигаретах вообще приятного мало, если не сказать, что совсем ничего, но первая утренняя всегда отвратительна. Я посмотрел в зеркало и обреченно потер трехдневную щетину. Этот жест – поглаживание рукой по щеке, я помню с детства. Так делал мой отец, так делали все крутые парни в фильмах. Этот жест признак мужественности. Один из них. Он означает: «Так! Сегодня я должен спасти человечество от смертельной опасности, завоевать сердце той красотки, но только после того как я расправлюсь со своей щетиной. Вам, салаги, этого, конечно, не понять. У вас же еще не растет борода!» Лицо мне показалось чужим. Я и не заметил, как я стал взрослым и на лбу появились первые морщины. Во всяком случае, мне показалось, что это были морщины. Взгляд измученный и какой-то обреченный.
Скоро мне стукнет 30 лет. С ума сойти. Еще живы в голове воспоминания, как мы праздновали тридцатилетие моей мамы. Кажется, это было совсем недавно. Собралось много гостей, в основном это были бывшие соседи по коммуналке, ставшие нашими друзьями, стол ломился от угощений, мы пели песни и плясали. Мне тогда было всего 10 лет. Взрослая жизнь казалась мне такой далекой, она словно не имела ко мне никакого отношения. Я знал, что я вырасту и стану умным и серьезным дядей, разбирающимся в жизни, и обо всем буду иметь свое мнение, но это тогда виделось мне таким далеким, ведь у меня в запасе было еще целых двадцать лет, наполненных событиями, что мне просто не приходило в голову, насколько быстро и незаметно эта заветная цифра подкрадется ко мне.
Со времен моего совершеннолетия и до настоящего момента вопрос о том, сколько мне полных лет всегда ставил меня в тупик. Я не мог сразу вспомнить количество лет, которое мое бренное тело находится на земле. Однажды в мою квартиру постучали, я открыл дверь и на пороге увидел приятного на вид молодого человека, который в руках держал какую-то листовку. Он пояснил, что он представитель фонда негосударственного пенсионного страхования и поинтересовался, сколько мне полных лет. Я сходу ответил 27. Он предложил мне мои пенсионные накопления перевести в их фонд, до этого они находились у государства, а я никогда до этого не задумывался самостоятельно их куда-либо переводить. Представители других фондов почему-то меня всегда обходили стороной, а я всегда считал себя слишком ленивым (кем я по сути и являлся), чтобы отправится к ним лично. Рассказ молодого человека о том, что их организация самая надежная и выгодная показался мне убедительным, кроме того сам молодой человек весьма располагал к себе, и я согласился на оформление всех необходимых документов. Во время заполнения бумаг, Максим, так его звали, удивленно посмотрел на меня:
— Вы сказали, что вам 27, но судя по данным паспорта вам уже 28 лет.
На его лице появилось выражение небольшого удивления, впрочем, вскоре исчезнувшее после моих виноватых объяснений по поводу моей памяти. Молодой человек снисходительно улыбнулся и продолжил оформление бумаг. Я изредка посматривал на него, на его почерк, на то, как он держал ручку, и не мог понять, почему во мне неожиданно возникло то подозрительное чувство доверия к незнакомому человеку. Незнакомые люди всегда казались мне опасными, несущими мне угрозу. К тому же я прекрасно знал, что я не единственный его клиент, что за меня он получит деньги от своего начальства, а за деньги люди способны на многое. Ответ пришел сам собой. Видимо, я просто устал от недоверия к людям. Это был, своего рода, протест против сложившегося у меня мнения.
Кофе обжигал, но я привык пить его только очень горячим. На улице солнце совсем разыгралось и светило в полную мощь. В это же окно я смотрел, когда хоронили дядю Семена. Стоял похожий теплый денек. Перед подъездом был выставлен гроб с его телом, и со всей округи стекались люди попрощаться с ним, в последний раз посмотреть на него. Стояла удивительная тишина. Люди подходили молча, и молча взирали на своего друга, покинувшего этот грешный мир. Было в этом что-то особенное. Что-то необычайно древнее, как сама жизнь. У кого-то в глазах читалась печаль, кто-то, не пытаясь скрывать своих чувств, плакал. Мужчины были серьезными и нервно курили, тихо разговаривая о том, кто и как понесет гроб, кто ведет машину, о пути следования до кладбища. Но никто о самой смерти, которая лежала прямо перед ними во всем своем печальном величии. Я жадно всматривался во все детали происходящего, меня слегка потряхивало от волнения, и я даже хотел пойти туда и тоже попрощаться с дядей Семеном, но ужасно испугался того, что мне придется смотреть на покойника.
Из спальни раздался радостный звон будильника.
И тебе доброго утра, дружище!
Проведя долгое время в одиночестве, начинаешь разговаривать с предметами. У них появляются свои черты характера и темперамент. Так, например, будильник очень веселый и общительный парень, но порой очень общительный и от него просто устаешь. Холодильник был одним из тех угрюмых молчунов, с которыми каждый сталкивается в своей жизни хотя бы один раз. Их ничего не интересует, при любой агрессии извне они сворачиваются в клубок, как колючий ежик, и до них невозможно достучаться. Но я его в этом не виню. Мало ли что произошло с ним в детстве на заводе? Может быть, психологическая травма или еще что-нибудь в этом духе. Все же, при всей своей массе и внушительных размерах, он парень добрый и не агрессивный, что, вы согласитесь, очень полезные качества для холодильника. Стиральная машина, единственная женщина в нашем холостяцком общежитии. Прекрасная леди бальзаковского возраста в прямом и переносном смысле, производства брянского машиностроительного завода. Я уже подумывал купить новую машину, но до сих пор не знаю, как ей сообщить об этом.
Через час я ехал в такси, и, уставившись в окно, смотрел на мелькающие дома, словно в первый раз их видел. В самом деле, все вокруг казалось мне каким-то обновленным и неизвестным. Так, например, я раньше не замечал, что во дворе дома Черновых, в дочь которых я одно время был влюблен, стояли две керамические утки, расправив крылья, словно собираясь взлететь. Или, наоборот, у особняка Зубовых, местных богачей, раньше всегда был красивый газон и декоративные маленькие деревья во дворе, а теперь вместо газона желто-черное месиво из грязи и опилка. Офис ООО «Коммуна» находился в десяти минутах езды от моего дома. Я немного волновался от предстоявшей встречи.
В офисе пахло свежей краской. Секретарь Лена попросила подождать пять минут. Василий Иванович был занят.
Старые приемчики. Показывают, кто здесь главный. Не важно кто ты. Ты должен ждать пять минут. Здесь главный он.
Лена тоже постарела. Впервые я увидел ее лет десять назад, когда проходил здесь практику после учебы. Она была очень сексуальна. ОЧЕНЬ СЕКСУАЛЬНА. Мне кажется, любой мужчина согласился бы переспать с ней. Хотя в этом плане, мужчины не особо разборчивы, а в период гиперсексуальности, в котором я тогда находился, предметом любви может стать вообще любой предмет. В своих мыслях я делал с ней то, что и рассказать то стыдно. А теперь на ее лице были почти старушечьи морщины, которые она безрезультатно пыталась скрыть за толстым слоем тонального крема. Через семь минут из двери вышел сам Василий Иванович. Маленький и быстрый, как и все наполеоны.
Он тоже постарел.
Василий Иванович Зубов когда-то был одним из главных людей в городе. Около двадцати лет он проработал начальником электромеханического завода, главного в городе предприятия. Если ты устроился на этот завод, считай, что жизнь удалась. Мой отец одно время тоже там работал, пока его не уволили за пьянку, после чего в нашей семье наступили черные дни. Сейчас Василий Иванович находился на пенсии, но такие люди как он без дела сидеть не любят. Поэтому он и устроился начальником коммунальных служб. Он непонимающе посмотрел на меня, словно забыв уже о нашей встрече. Он мучительно напрягся, пытаясь вспомнить, кто перед ним стоит. Я представился.
— Ах… Да, да, минуточку. Лена, платёжки мне… за март. Где они?
— В папке с надписью «Март», — обиженно произнесла секретарь.
Василий Иванович махнул рукой, приглашая меня зайти в кабинет. Внутри было просторно, но не из-за большой площади помещения, а из-за небольшого количества мебели. Стол, два кресла, и шкаф с бумагами. На столе я заметил небольшой гипсовый бюст. Очертания лица были мне знакомы, но я никак не мог вспомнить кто это.
— Ты насчет работы? – не отрываясь от поиска папки с надписью «Март» спросил Василий Иванович.
— Да, я присылал вам свое резюме. Вы звонили мне вчера.
— Помню, помню. Да где же эта… А вот! – обрадовавшись как ребенок новой игрушке, почти крикнул он, найдя папку и уселся в кресло, рукой предложив мне сделать то же самое.
— Бухгалтер, значит, да? – сказал он, изучая найденные бумаги. Я кивнул, совершенно не подумав о том, что, возможно, мой жесть Василий Иванович не увидит.
— Бухгалтер, милый мой, бухгалтер… — напевал он под нос известную песню, порядком опостылевшую мне. Каждый, после того, как узнавал о моей профессии, почему то считал своим долгом напеть припев этой бездарной песни, которая ничего кроме отвращения у меня уже не вызывала. Он, наконец, оторвал взгляд от бумаг и посмотрел на меня:
— Значит, вот как мы поступим. За год у нас уже три бухгалтера поменялось, понимаешь? И в этот раз нам не хочется рисковать. Мы подождем еще претендентов, и между вами выберем лучшего. Идет?
— Ну, мне ничего другого и не остается.
— Мы тебе позвоним. В любом случае.
Стандартная фраза. Могу поклясться на чьих угодно костях, что ты всем так говоришь.
Я попрощался с ним и вышел в коридор. Леночка колотила пальцами по клавиатуре с бешеной скоростью, набирая какой-то текст. На минуту я остановился и посмотрел на нее.
— Хорошо выглядите. До свидания, – неожиданно для себя произнес я. Она мило улыбнулась, отчего морщины на лице стали еще заметнее. В ее взгляде читалась некая грусть. Безусловно, раньше она намного чаще слышала подобные комплименты.
Я вышел на улицу. Свежий прохладный воздух опьянял после душного офиса. Дядя Семен повесился. На ручке двери собственного дома. Я это вспомнил только сейчас. Утром такая подробность почему-то не всплыла в моей голове. Впрочем, неизвестно почему такая подробность пришла мне на ум именно сейчас. Он тяжело и давно чем-то болел, решив избавить свою жену от мучений. Даже трудно себе представить, сколько ей пришлось пережить. Нелегко смотреть, как близкий тебе человек постоянно страдает. Я это услышал из разговора мамы с соседкой. Так в моей жизни появилось новое для меня слово – самоубийство. Я решил пройтись. Погода радовала неожиданно рано наступившим теплом.
Сложно сделать выводы из состоявшегося собеседования. С одной стороны мне не сказали нет, но и не сказали да. Однако я все-таки считал его удачным, потому что это событие внесло небольшое разнообразие в череду моих дней, похожих один на другой и подарило надежду на лучшее. Какое-то время я в задумчивости шел, автоматически перешагивая через лужи, как вдруг зазвонил телефон. На экране высветилось имя звонящего: «Моя ошибка».
— Алло!
— Привет. Как дела? Не занят? Можешь говорить? – она как обычно задавала сотни вопросов одновременно.
— Да, могу. В чем дело?
— Ты с вещами случайно не забрал мою мышку от компьютера, которую я из каталога выписывала?
— Нет, не забирал. У меня своя есть.
— Блин. Я ее найти нигде не могу. Ну как дела-то у тебя? Что нового?
— Бывали и получше деньки, но в принципе не жалуюсь.
— Понятно. Ну давай.
Мы с ней не разговаривали месяца три. Было ясно, что мышка от компьютера была лишь предлогом, чтобы позвонить, но зачем ей это было нужно оставалось загадкой. Официально мы до сих пор были женаты, но не жили вместе уже полгода. Все случилось неожиданно. Стремительность, с которой она приняла решение о том, что мы расстаемся, ставило под сомнение его спонтанность. Было ощущение, что она готовила разрыв задолго до этого и лишь ждала подходящего момента. В тот день выпал первый снег этой чертовой зимы. Несчастливый день. Я попал под сокращение на прежней работе и после того как сообщил Вике об этом, мои вещи были уже собраны и ожидали у дверей. Я не требовал объяснений. Сейчас мне кажется, что я ожидал этого каждый день с того момента, как мы поженились. С самого начала у нас, что называется, «не заладилось». Мы постоянно ссорились и изводили друг друга. Однако, подобного я все-таки не ожидал.
В баре было пусто. Ноги сами привели меня сюда. Бармен Коля, долговязый угрюмый тип, протирал бокалы за стойкой, искоса поглядывая на меня. Пиво было холодным и приятным на вкус. Колокольчик над дверями радостно прозвенел, сообщая всем о новом посетителе. Я не обратил на него внимания, и лишь уставился на пузырьки, поднимавшиеся со дна кружки.
Он стоял надо мной. Я почувствовал это. Чей-то взгляд. Я не обладал экстрасенсорными способностями, но был уверен, что я знаю этого человека.
— Свободно? – поинтересовался незнакомец и, не дожидаясь моего ответа, сел радом. – Не узнал меня? Мы живем в одном доме, только я во втором подъезде, но наши квартиры находятся через стенку. У нас с тобой все как-то не было возможности познакомиться поближе.
Я ошарашенно молчал и смотрел на него. Он был совсем как живой. Это был дядя Семен.
— В этом году весна что-то рано началась… Прямо как в 1956 году. – Он снял свои очки «хамелеоны» и протер их салфеткой, и мне впервые удалось посмотреть в его глаза, обычно скрытые под темными линзами. — Мне тогда было… постой-ка. Сколько ж мне тогда было-то? – Дядя Семен в задумчивости поднял глаза вверх и почесал затылок. — Да не важно. Молодой еще совсем был. – Он махнул рукой и ласково посмотрел на меня, улыбаясь во весь рот. Его глаза излучали какую-то невероятную доброту. Да, это определенно был дядя Семен, теперь я это ясно осознавал.
— Вы же умерли, — наконец перебил я его болтовню.
— Да, было дело. Если тебе интересно, это не так уж и страшно, на самом деле. Умирать. – Он, казалось, совсем не был смущен тем парадоксом, что он мертвый разговаривает со мной живым. — Как и многих людей, меня страшило само умирание.
— Скажите, я сошел с ума?
— С точки зрения обычного человека, да, ты напрочь съехавший.
— Боже мой. – Я оторвал от него взгляд и посмотрел на бармена, в надежде, что Коля не заметил, что я, по сути, разговариваю сам с собой.
— Вам что-нибудь подать, Семен Александрович? – поинтересовался бармен у моего собеседника.
— Мне как обычно, Коля. – Не глядя на него, сказал мой умерший сосед, и на его лице расползалась самодовольная улыбка от моей реакции на происходящее.
— Коля вас тоже видит?
— Славный малый. Я его еще таким помню, — вытянув две ладони вперед, ответил он, показывая, каким он его еще помнит маленьким. Бармен незаметно подошел и поставил на стол кружку пива, и вновь удалился за стойку.
— Все происходящее кажется мне каким-то безумием, — приходя в себя, сказал я.
— В мире вообще мало разумного. Хотя, возможно, это к лучшему. – Дядя Семен отпил немного пива и довольно крякнул, облизывая пену с губ.
— Почему я вас вижу? Вы мертвый. Я живой. Это парадокс. Ведь, этого не должно быть.
— Если бы в этом мире существовало только то, что должно, это был бы мир должников. Запомни, появившись на свет, мы никому ничего не должны.
— Господи! Я совсем тронулся и разговариваю с мертвыми — я обхватил голову руками в недоумении. Несмотря на потрясение, мне все же было ужасно интересно то, с чем я столкнулся, что бы это ни было.
— Да что ты заладил: мертвый, мертвый. Вот он я! Живой и невредимый. Сижу перед тобой. Пью пиво. Чувствуешь его аромат? Аромат хмеля? – Дядя Семен протянул свою кружку ко мне, предлагая понюхать. Пары свежего пива ударили в нос и приятно щипали внутри своим ароматом. Запахи были определенно из мира живых и нормальных людей. – Уловил? Запахи настоящие. А чем ты еще можешь доказать себе, что все происходящее реально, кроме своих чувств? Хочешь, я ущипну тебя? – я отрицательно покачал головой. – А может быть, это ты мертвый, и мы сейчас в загробном мире? – Эта мысль показалась мне в какой-то момент одной из самых реалистичных, если к жизни после смерти вообще можно применить слово «реалистичный». Бармен Коля усмехнулся за стойкой. Нет, я еще живой.
— Вы тоже должны меня понять, — выдавил я через силу.
— Понимаю. Отлично понимаю. А теперь давай от «организационных» вопросов перейдем к «водным процедурам», — он улыбнулся своей шутке и продолжил, — Помнишь, я назвал тебя напрочь съехавшим? Это не потому, что ты видишь меня, а потому, что происходит в твоей жизни.
— Скорее ничего не происходит. Уже полгода каждый мой день похож один на другой и ничего не меняется. Я заперся в своей квартире и боюсь показать нос на улицу. Если вы об этом, то действительно, я могу показаться немного сумасшедшим.
— У меня не так уж много времени, поэтому я сразу перейду к делу. Я хочу рассказать тебе истину, но поверишь ты мне или нет, зависит только от тебя. Я немного солгал тебе, когда сказал, что умирать не страшно. Страшит одиночество. Когда ты умираешь – ты один. Ты не можешь взять с собой никого. Это только твой опыт. И ты его должен пройти до конца. В жизни просто разделить свое горе с другом. В смерти ты один. Во время смерти очень много сожалений. Сожалений о том, что ты сделал, но больше всего о том, чего ты не сделал. Как там было у Сартра? Мы в ответе за то, чему не пытались помешать. Вот это истина. И никакого рая и ада нет. Есть только другие миры, похожие на наш мир, просто они немного лучше или немного хуже нашего. Это похоже на путешествие по лестнице. Для мира, который находится выше нас, наш мир кажется адом. И наоборот. А то, что ад Иисус описывал как «огонь и сковородки»… Как думаешь, легко было бы объяснить две тысячи лет назад про атомы? Так и в этом случае. Он объяснил так, чтобы люди поняли. После смерти никто нас судить не будет. Кроме нас самих. Наша совесть. Она будет главным обвинителем. Она свидетель всех наших грехов и добрых дел. В реальной жизни наш мозг нас постоянно оправдывает. Он порождение этого мира. Но есть в нас то, что вечно и именно перед ней мы в ответе.
Он на минуту замолк.
— Зачем вы мне это рассказали? – я нарушил царившую тишину.
— Кто знает? Может быть ты новый Иисус?
