«Варежки»

«Варежки»

Записано со слов  Марии Васильевны, коренной жительницы с. Маралихи, 1927 г.р.

Вечером 22 июня  Маралиха узнала о начале войны, а рано утром объявили мобилизацию. Все село собралось у сельского совета, военком уточнял фамилии военнообязанных, сверял даты рождения. Паспортов не было, сверяли по справкам. Призывались все, кто родился   с 1905 по 1918 годы рождения.  Играла гармонь, ребятня бегала с криками  «Война!, Фашисты!, Гитлер!»

Харитон Тернов, красный партизан – напутствовал пацанов, как винтовку держать. А сам с завистью посматривал на своего боевого товарища – Федора Подзорова. «Везет ему — воевать идет, а я им, видите ли, по возрасту не подхожу. Я в гражданскую войну на монгольской границе воевал, а Федор дальше Ново-Шипуново не дошел».

Подошло время прощаться.  Анна Герасимова закричала навзрыд. Недели не прошло, как похоронила она своего первенца – Филиппа. А сегодня второй сын Владимир уходит из дома. «И одежду ему второпях не припасла, носки новые не связала.  Хорошо, что лето, а к осени, когда похолодает — уже дома будет, — успокаивала себя Анна,- А может и раньше дома будет. Говорят, наши пока не успели войска к границе подтянуть».

— «Не плачь, мать,-  весело сказал ей Алексей Усов, —  мы — кобелевские, друг друга в беде не оставим.  И фрицев расшибем в месяц.  Боюсь только, не увидим мы фашистов. Хоть бы до Змеиногорска успеть доехать, пока война не закончилась».

—  «И правда, —  подумала мать, —  граница далеко, пока наши доедут до фронта, фашистов  прогонят с нашей земли. Обидно, что Филипп в мирное время погиб, взяли бы на фронт, глядишь – и домой вернулся бы. А то лес, что он навозил — лежит посреди села, а его нет. Лес то тяжелый, телега накренилась – и трактор под откос пошел. В Колыванских горах это было».  И опять сжалось сердце у матери: «А ведь и Володька едет в ту проклятую сторону. Змеиногорск совсем недалеко от Колывани, через горы километров тридцать будет».

Каждый день ждали Афанасий и Анна весточки от сына, да вот только вместо заветного треугольничка — извещение: «Герасимов Владимир Афанасьевич, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 2-10-1941, похоронен на братской могиле».

Тянулись горькие и безрадостные дни. Каждый день слушали по радио голос Левитана – наши отступают, большие потери. Наконец, в феврале 1942 года радостная весть из радиорубки – победа под Сталинградом.  Значит скоро войне конец.  А утром  новый призыв, и в списках их сын —  Илья Герасимов. Подошел черед  идти на войну мальчишкам 25 года рождения.

Малафей Суворов запряг лошадь ехать   к сельсовету. Всем кобелевским  в санях места не хватило. Мальчики  пешком пошли — Коля Вязьмикин, Петя Суворов, Ваня Куликов, Илья Герасимов.

Афанасий знал, что его Илья не умеет держать оружие —  «чудаком»  его называли. Доверчивым он был, добрым, безобидным. Одно утешало  — не пошлют сына на передовую,  определили его в трудовую армию. Да и Андрей Петрович, объездчик полей местный, самостоятельный, тоже с ним поедет, присмотрит.    Всю ночь мать вязала варежки сыну. Утром отец отдал варежки в руки Илье и сказал: «Береги варежки, отморозишь руки — не работник будешь в деревне, когда вернешься». Прижал Илья варежки к груди, и больше не разжимал рук. Не обнял он своих родных на прощание — побоялся варежки  обронить.

Зима выдалась лютая, лошадиный обоз тащился медленно. Но Илье в шерстяных варежках тепло было. Он их и к лицу прикладывал, и уши растирал. Приложит к щекам – а от них домом пахнет, вареной картошкой, затерухой, лепениками.   Объездчик с завистью смотрел на его варежки, прикидывая, как бы выманить их у него. Достал краюху хлеба и предложил Илье за варежки, но тот только сильнее прижал их к груди. Затаил Андрей Петрович злобу на него.

В Рубцовске их определили на строительство Алтайского тракторного завода. Разгружали оледеневшее оборудование, привезенное из Харькова, месили бетон, рыли котлованы. Спали на соломе в нетопленных бараках. Ели два раза в день – поварешка щей из голой капусты,  вечером похлебка из мороженой картошки.  А если норму не выполняли — оставались без баланды. Варежки Илья никогда не снимал,  а  когда лето наступило, носил их за пазухой. Только к лету от варежек остались одни лохмотья — пальцев не было, сохранилась лишь резинка на запястье.

В казарме у каждого трудовика в соломеннике  был свой тайник — у кого кусочек  мыла, у кого сухарик.  На вес золота был табак.  Андрей Петрович украл кисет у соседа, выпотрошил его, а пустой подложил в соломенник Илье. Утром обнаружилась пропажа, начался обыск. Не смог  Илья ничего сказать в свою защиту, только лицо закрыл руками, когда его избивали, и тихо оправдывался: «Ребят, не брал я».

Выкинули его из казармы полуживого. «Домой пойду» — подумал он, — степью идти легко, да и дом близко, верст 150 будет». Не помнил Илья, сколько времени  шел, кругом лишь серебристые волны ковыля.  «Суслика бы поймать, да где мне сейчас изловчиться   — вон как  руки и коленки трясутся отчего-то»-  рассуждал Илья.  Накопал корешков колюрии — положил в рот, но есть еще сильнее захотелось.  Наконец деревья увидел, сел в березняке отдохнуть —   грибов полно на полянке. Вспомнил он, как мать грибы жарила, они всей семьей с картошкой их ели. Те были коричневые, неприметные. А эти — такие красивые, ярко-красные, посыпаны снежком.  Наелся Илья грибов, горького вкуса не чувствовал, пихал с жадностью   в рот  белую мясистую мякоть. Даже на душе легче стало, ноги только отяжелели.  Прилег он, представил, как придет домой — наловят они с отцом песканов, нажарят полную сковороду. Сестренки колосков насобирают, мать их в ступке натолкет — ох и вкусные лепешки будут!

Задремал Илья, видит  — мать к нему идет с крынкой холодного  молока. Но не успел попить —  отец коня запрягает,    на сенокос ехать надо.  А за огородом Костя с Мишкой кричат — надрываются, зовут купаться на речку.

— «Папка, можно я с Мишкой сначала на речку сбегаю?».

—   «Опкупнитесь»,- сказал отец.

Бежит Илья что есть сил, ох и жарко эти летом, аж до кишков пробирает.  Большими глотками пьет он воду, полный рот воды набрал, а все никак не напьется. «Теплая нынче  в Маралихе вода, на  Чарыш через луг придется бежать, там вода горная, студеная»,-  сказал Илья братьям.

Глядь, а Мишки с Костей уже нет, а с ним младшие сестренки — Машка с Веркой.  Добежали  до Чарыша, прыгнули в воду. И здесь вода горячущая.  А солнце так и парит,  так и жарит, нигде прохлады нет. Сестренки домой убежали,  а Илья так и пролежал целый день в воде под раскаленным солнцем. Только к вечеру почувствовал легкую прохладу.

Сгущались сумерки, и сладкий сон одолевал Ильей. Шум горной реки становился все глуше, взошедшая луна осветила рощу. Внимательно приглядывался Илья к каждому знакомому деревцу, к каждой  до боли знакомой полянке. Холодный ночной ветерок обдувал его волосы, все его уже безжизненное тело.

Товарищи к нему подошли — Коля  Вязьмикин, Петя Суворов, Ваня  Куликов.

—  «Вы же на фронте!?» — спросил их Илья.

— «Нет, мы еще раньше тебя дома были, из подо Ржева сразу домой,  работы полно, сенокос не за горами».

Тут и Филипп с Володькой подошли, Алексей Усов подбежал: «До сенокоса еще далеко, в трактор залезайте, в Колывань поедем за лесом. Избу новую рубить  будем».