Китаев

После выхода на пенсию у Степана Степановича Китаева вдруг появилась непреодолимая тяга истово бороться за «свои права»… Придет, бывает, в поселковый магазин – и давай раскладывать все по полочкам… Мол, почему у вас курицы замороженные — охлажденные должны быть по всем правилам торговли… Почему это от рыбы тухлостью попахивает?… Испортилась?… Если так – что же вы ее продаете?… А почему это хлеб без пакетов?… В пакетах он должен быть… Как в рейсовый автобус сядет, так обязательно «прицепится» к какому-нибудь подростку – «И почему это он ему, пожилому человеку, незамедлительно сидячее место не уступил?». Какая невоспитанность! Вот он, когда был молодым, всегда по отношению к старшим вежливость и учтивость проявлял, не как нынешнее поколение – разболтанное и бестолковое… да, именно так «разболтанное и бестолковое»… И ведь до той поры будет «в ухо ошалевшему тинэйджеру зудеть», пока тот от сиденья свою попу не оторвет… В поликлинике обязательно начнет критиковать государственную систему, создавшую «бесконечные» очереди. А уж в разного рода администрациях и конторах, где при необходимости приходится то и дело оформлять льготы и субсидии, регистрировать права собственности, а то разбираться с «непонятными» счетами за коммунальные услуги его голос так и вовсе стал заглушать все остальные.

Соседи просто дивились – «и что вдруг случилось с человеком?!». И даже с опаской стали поглядывать на него:

«А может, прилетали какие инопланетяне – да подменили Степаныча?»,

«А может, он того… умом тронулся?».

…Но вроде на подмененного не похож – походка та же, непрерывно «смолит» свою махорку, на огороде выращенную, левый глаз слегка подергивается, а зрачок слегка косит. Все, вроде бы, как и раньше… Но что-то не то…

Ведь раньше был он, что называется, тише воды – ниже травы. К любому начальству завсегда «с пиететом» обращался и на грозные окрики реагировал лишь «согласно кивая». Вперед очереди не лез, а всякие «недоразумения» вроде завышенных счетов и непонятных штрафов решал почти всегда в ущерб для себя. «Коли по почте пришло – надо платить! А там, если что, разберутся и после пересчитают», – рассуждал стоя у кассы… Бывало, что и пересчитывали (и тогда он ходил довольный и гордый своей правотой «законопослушного гражданина»), но чаще ошибки при завышении начислений, оставались «без движения» и окончательно «списывались» в общем потоке коммунальной неразберихи… Качать права по поводу «законного предоставления ему санаторно-курортных путевок» так же не имел обыкновения. И даже за всякого рода материальной помощью в профсоюз механического завода, где проработал практически всю трудовую жизнь, никогда не обращался. Была ли ему эта «помощь» положена или не была – даже не знал, считая, что если «положена» – то сами, без каких-либо обращений, должны предложить… И с соседями никогда не ругался – даже если кто-то лужайку перед его частным домом «испортит», изрядно побуксовав в слякотную погоду, даже если хулиганистые ребятишки залезут черешню воровать, да еще к тому же и забор сломают, даже если развозящий на «Владимирце» дрова вечно пьяный тракторист Колька Самарин что-то по дороге потеряет, либо накидает чурбаки в грязную после перевозки навоза телегу…

Ко всему, казалось, Китаев относился равнодушно и по-христиански снисходительно – хотя и не был замечен в какой-либо религиозности. В пост водку пил, мясом закусывая, а над идущими на богомолье старушками то и дело подшучивал… Но только лишь вышел на пенсий, в ближайшее же воскресенье отправился в церковь и поклоны бил, как и все, и свечки ставил, и стоящим у ограды «нищим» жертвовал не скупясь… И было это не менее удивительным, чем внезапно изменившееся поведение.

«А может, он заболел? — предположил кто-то, — Может, врачи что-то такое сказали, от чего «все переворачивается с ног на голову»… Например, рак обнаружили?».

«Может быть… Может быть…», — тут же появились согласные, но так как никаких подтверждений не последовало, вскоре об этом забыли.

«А может, у человека прозрение наступило? Жил он себе жил, да и понял, что как-то неправильно живет… Вот и решил поменяться…», — на этой версии и остановились.

Степаныч, меж тем, развернулся и, видимо почувствовав вкус к новой жизни, начал придирчиво вникать буквально во все…

Коммунальные квитанции, которые прежде оплачивал чисто автоматически и даже не заморачивался по поводу проставленных там цифр, теперь стал изучать чуть ли не с лупой в руках. И тут же обнаружил, что в марте за вывоз мусора начислили на два рубля больше, чем должны были согласно тарифа, а за водопровод так и вовсе больше пятерки переплатил… Тут же направился в местный МУП «Коммунальщик плюс» и устроил там форменный скандал… И уже в следующей жировке пришел пересчет, причем не только за март, но за январь и февраль… И с трактористом Колькой Самариным быстро разобрался. После очередной его пьяной выходки, когда он, изрядно побуксовав прямо напротив дома Китаева, такие колеи наделал, что ногу можно сломать, Степаныч, не говоря ни слова, тут же вызвал милицию, а когда милиция не приехала, а на следующий день в отделении даже заявление «по факту хулиганства» брать отказались – мол, ты что, старый, «никакое это не хулиганство, а природный форс-мажор» – тут же «накатал» письмо в прокуратуру. Колька было дюже обиделся на «несправедливое гнобление его сущности» и пригрозил «в случае повторения таких фокусов со стороны Китаева» морду ему «начистить», на что Степаныч тут же заявил: «Угрожать мне будешь – я тебя вовсе посажу!»…

Короче, совсем дрянной стал человек… И что такое с мужиком сделалось?!

— Это потому, что нет за ним женского пригляда, — предположила Надежда Ивановна, соседка, что через дом направо жила, — Он ведь как жену Полечку похоронил восемь лет назад долго ходил сам не свой… Опять бы ему жениться – глядишь и меняться начнет… Вон хотя бы Софью Павловну, бывшую учительницу, взял. Тоже ведь человек в одиночку мается… А так вдвоем будут?…

…Но на Софью Павловну Степаныч, похоже, даже смотреть не хотел, да и на других представительниц противоположного пола не заглядывался. Жил одиноко и скучно… Из всех возможных развлечений только рыбалку признавал, с удочкой. Уйдет затемно в залив и сидит там до полудня. Уж все, кто рядышком садится, уходят, уж и клевать перестает, а он все сидит. И, что интересно, никогда рыбу домой не приносит. Как поймает подлещика или пескаря – тут же обратно отпускает. Мол, я это не ем… Хотя, рыбу любил… Морскую в магазине постоянно покупал. Про местную же так отзывался: «Она химией пропитана. За сорок лет, что в верховьях склад с удобрениями стоял, в реку столько гадости спустили, что рыба с черными плавниками попадается, да и пахнет от нее нашатырем…». Приврал, конечно, но другие рыбаки тоже не раз жаловались, что плотва с глистами попадается и самим лучше ее не есть. Поэтому коптили и вялили и посылали жен на рынок продавать… Странно, но на этот счет Степаныч, быстро получивший статус «правдолюба», никогда не высказывался и соседей-рыбаков не осуждал. Более того, зачастую их еще и оправдывал: «А куда народу деваться? На механическом заводе, вон, зарплату задерживают. А скоро, как говорят, и вовсе платить перестанут – в банкротство пойдут… Ладно я успел на отдых «свалить»… Другим-то что делать?… В поселке нормальной работы не сыщешь, да и нет ее вовсе. В район ехать – и там не сахарно… Эх, довели страну демократы!… В советское время такого безобразия не было – все работали и жили нормально. На хлеб всегда денег хватало, а что деликатесов в магазинах не найдешь, так и не нужны они, деликатесы эти… Вон, лежит на витрине ветчина заморская… какая-то непонятная… Поди разбери – что в ней намешано… И сыр лежит весь «проплесневелый»… Вот что я скажу – никому такая «радость» не нужна… Не то что в рот положить – смотреть тошно… То ли дело раньше была колбаса – из мяса, и ветчина – из мяса. Да и мясо было другое…

Воспоминания о прежних временах, которые он захватил не только в молодости, но и в зрелые годы, и даже успел медаль получить «За трудовое отличие», заполняли Китаева нередко, и жалость о безвозвратно ушедших годах копилась в нем ежедневно.

«Эх, вернуть бы сейчас коммунистов… Было ж время благодатное… Просрали мы то время, — то и дело сокрушался он, — Другая была власть… О народе заботилась. А нынче – все больше о своем кармане. У каждого начальника, гляди, либо дом двухэтажный, либо автомобиль чуть поменьше автобуса… Жируют, блин, а народ остальной с хлеба на воду перебивается».

Но когда поселковые КПРФовцы предложили вступить в партию и местную ячейку, чтобы совместно вести борьбу «за светлое будущее», Степаныч это предложение отверг категорически:

— Я в КПСС двенадцать лет состоял и свой билет сохранил – не порвал, не выбросил, как многие делали. Он у меня до сих пор в шкатулке лежит. А значит, я той партии верен остался… Ваша КПРФ – это другое… Мне она не подходит…

— Да почему же другое?… Мы ведь такие же коммунисты и у нас прежние принципы – борьба за социальную справедливость, за счастье трудящихся, — попробовал убедить его секретарь местной ячейки и предприниматель по совместительству Леонид Руханов.

— Да нет, не такие же… Вот ты сам, Леонид Павлович, кто есть? Бизнесмен! У тебя в магазинах сколько народу работает? Человек десять… И ты для них – эксплуататор. А мы в свое время были против эксплуататоров и всеми силами их давили…

— Ну ты, Степаныч, конечно, вспомнил. Нынче же совсем другое время. Жизнь наша по-другому построена.

— Вот именно – по другому… А мне та, прошлая, жизнь, в душе засела… Но ее более не будет… Так что, извиняй, не пойду я в твою партию.

— Да не в мою. В народную.

— Не уговаривай, не пойду… К тому же, где она – народная? Кто в поселковой ячейке из народа? Михайлова – бухгалтер в поселковой администрации, Дубинин – замдиректора агрофирмы, ты сам – бывший учитель, а ныне – богатей, остальные либо – инженера, либо – отставные чиновники. Ни одного рабочего нет. Или я не прав?

— Фактически – прав, что отрицать… Вот придешь – будет и потомственный рабочий.

— Отстань! Сказал – нет, значит – нет!

— Ну ладно… Вольному – воля… Но на собрание наше в четверг ты все-таки приходи – будем решать вопрос, что с новым назначенцем делать.

— Это приду, обязательно…

По этому поводу что ж не прийти…

Известие о том, что в поселке сначала депутатом, а сейчас вдобавок и председателем поссовета, то есть полноправным главой (читай – хозяином) муниципалитета стал бывший директор механического завода, в свое время за бесценок у рабочих скупивший почти все акции и с немалой лично для себя прибылью сначала разваливший, затем перепродавший предприятие, а еще ранее – бывший зек, три года сидевший за «мошенничество и растрату на маслосырзаводе», стал Георгий Кузьмич Шутов, всколыхнула, как это говорится, «всю прогрессивную общественность».

— Да как же это возможно?! – ахнули коммунисты.

— Да это вредительство и подлог, — поддержали их местные яблочники и справороссы.

— Позор! – включился в общий хор единственный представитель ЛДПР.

— Да он весь поселок с потрохами продаст! – резюмировал Китаев.

Тут же вспомнили, что в депутаты Шутова выбирали за водку. Проголосовал «за» – получи бутылку… И сорок голосов, то есть два ящика, оказалось вполне достаточно… А все протесты по этому поводу не только избирком, но и «направляющая и определяющая» партия «Единая Россия» проигнорировали, в ходе проверки «не обнаружив нарушений».

— Да он всех купил! – прокомментировали общим хором и приняли решение писать жалобы губернатору и президенту…

Главе района писать не стали, потому как знали все, что председатель Земского собрания Скорохватов с Шутовым «вась-вась» – они едва ли не по одному уголовному делу проходили в свое время. Только Шутов – сел, а Скорохватов – «отмазался»…

«Все они одним миром мазаны!», — высказались единодушно оппозиционеры всех мастей, и каждый принял твердое решение – вести с узурпаторами власти непримиримую борьбу. Правда, у каждого для этой борьбы были свои резоны… У «вождя» КПРФовцев – по совместительству бизнесмена небольшие магазинчики по продаже скобяных и прочих хозтоваров жестко конкурировали с торговым центром, принадлежащим жене Шутова, в котором целое крыло отводилось аналогичным «гвоздям-шурупам-лампочкам-рейкам», причем по значительно более низким ценам… А что бы им цены не снижать, если центр этот торговый зарегистрирован как здание некоммерческой организации инвалидов… В нем госпожа Елизавета Шутова, еще в бытность свою содержательницей подпольного дома терпимости в соседнем районе получившая увечье от разгневанного клиента – он ей глаз выколол, оборудовала приемную для людей с ограниченными возможностями, и под видом помощи убогим получила право на льготы по налогами и арендным платежам. Что же до рухановских маркетов, с них драли «три шкуры» по коммерческим коэффициентам и вдобавок накладывали отягощения благоустройством прилегающих территориий… Для ЛДПРовца Ларина стояла более простая задача – засветиться, а яблочники и справороссы выполняли задание вышестоящих органов «пошуметь» и отчитаться о проделанной работе по итогам отчетного периода…

И только Китаев как бы стоял за «совесть и справедливость», не имея возможности получить от своей «борьбы» никаких дивидендов… Впрочем, он на них и не рассчитывал, и подписывал обращения на имя Президента не ради наград, а чтобы «за державу не было обидно».

…Ему даже ответы приходили:

«Сообщаем, что, в соответствии с компетенцией поставленных вопросов, Ваше обращение, поступившее в письменной форме на имя Президента Российской Федерации, в целях обеспечения Вашего конституционного права на обращение в государственные органы и органы местного самоуправления направлено в прокуратуру Н-ской области».

«В соответствии с регламентом правительства Н-ской области Ваше обращение зарегистрировано в аппарате правительства Н-ской области, по поручению губернатора рассмотрено и направлено по принадлежности в прокуратуру Н-ской области».

«В соответствии с п. 3.2 Инструкции о порядке рассмотрения обращений и приема граждан в органах прокуратуры Российской Федерации, Ваше обращение направлено для рассмотрения и принятия, в случае наличия оснований, мер прокурорского реагирования, в прокуратуру Р-ского района Н-ской области».

«По итогам проведения комплексной проверки прокуратура Р-ского района Н-ской области не нашла оснований для принятия мер прокурорского реагирования по фактам, изложенным в письме, направленном на имя Президента Российской Федерации. Данное решение Вы имеете право опротестовать в судебном порядке».

Опротестовывать «в судебном порядке» Степаныч, само собой, не пошел. Наличие свободного времени вовсе не давало ему желания включаться в бесконечную канитель с хитросплетениями юридических тонкостей, и даже обещание прочих «политических сил» обеспечить всемерную поддержку не подвигли на «гражданский подвиг».

«А ну их, этих крючкотворов! Пусть себе делают что хотят!».

И ушел на рыбалку…

В середине ноября в гости неожиданно приехал сын Георгий. Да не один как обычно – со всем семейством: с женой хохлушкой Верой и шестилетними близняшками Миколой и Богданом, которых Степаныч тут же переиначил на свой манер – в Кольку и Даньку, тем более – мальчишки не возражали… Каждое утро, только забрезжит рассвет, они вместе с дедушкой ходили на залив (что удивительно, ведь в Киеве в выходной и в десять часов с трудом добудишься), а здесь к десяти часам уже возвращались с уловом… И с невесткой, наконец, удалось пообщаться по-хорошему, а то с тех пор, как восемь лет назад свадьбу играли, и не виделись вовсе… Вот только с сыном задушевного разговора не получалось никак. Был он все время какой-то задумчивый, постоянно звонил куда-то по сотовому и после каждого звонка все больше мрачнел. За пять дней три раза в райцентр съездил, а на вопросы «зачем?» обычно отвечал: «Да вот, одноклассники повидаться просили». И хотя было понятно – «что-то он недоговаривает» – Степаныч старался не лезть сыну в душу… Мол, захочет, сам расскажет… когда дозреет…

…Георгий «дозрел» на шестой день, и после сразу ужина сам попросил:

— Батя, поговорить бы надо… наедине…

— Ну пойдем, — ответил Степаныч.

Они вышли на задний двор и сели на скамеечку возле бани. Георгий достал «Кент», предложил отцу, но тот покачал головой и, оторвав от газеты бумажный лоскуток, ловко свернул самокрутку из самосада. Молча затянулись, пропустив через себя первую порцию табачного дыма. Потом Георгий, наконец, решился:

— Батя, можно Вера с близнецами пока у тебя поживет?…

После небольшой паузы продолжил:

— Мне завтра уехать нужно… в Киев… Вызывают… А их брать с собой пока не хочу.

— А что так? – спросил Китаев, перебирая мысли и пытаясь понять намерения сына.

— Неладно у нас там, на Украине… Назревает что-то… Пусть они пока здесь месяц – другой побудут… Если, конечно, это тебе не в тягость…

— Оно, конечно, пусть побудут… Ты мне только скажи – с чего вдруг? Полюбовницу что ль нашел, али жену оградить от кого хочешь?

— Да ну тебя, батя! У тебя одно в голове. Нет ни у кого ни любовниц, ни любовников. Ты лучше вечерком телевизор включи. Мне сейчас позвонили – сказали, что началось…

— Что началось?

— А вот через полчаса новости будут – сам увидишь, — и замолчал, бросив до фильтра догоревший окурок на еще не окончательно промерзшую землю, для верности придавил его носком ботинка, после чего сразу достал другую сигарету.

В восьмичасовых новостях диктор вещал, а сменяющиеся картинки иллюстрировали его слова:

«Сегодня в Киеве и ряде других городов Украины прошли акции под общим названием «Евромайдан». Пришедшие к административным зданиям демонстранты протестовали против решения украинского правительства приостановить подготовку к подписанию соглашения об ассоциации с Евросоюзом. Напомним, кабинет министров Украины принял соответствующее постановление в четверг, 21 ноября, объяснив это необходимостью развивать отношения с Россией и СНГ. Объясняя это решение премьер Украины Николай Азаров заявил, что восстановление отношений с Москвой «выходит на первый план» для Киева, а, в свою очередь, приостановление «евроинтеграции» необходимо для улучшения экономической ситуации в стране… Как ранее предполагалось, подписание соглашения между Украиной и ЕС об ассоциации должно было состояться 28-29 ноября на саммите «Восточного партнерства» в Вильнюсе».

Внимательно посмотрев новости, Китаев повернулся к сыну и недоуменно спросил:

— Ну и что такого? У нас тоже митингуют…

— Дай бог, если на этом остановится, — задумчиво проговорил Георгий, — Боюсь – нет!

…Рано утром, еще даже близнецы спали, в очередной раз собравшись на рыбалку – и как она им еще не надоела! – Георгий уехал, обещал вернуться как только все успокоится:

— Надеюсь, через несколько дней все утихнет, — сказал на прощание, правда, в голосе его не чувствовалось уверенности… Да и Вера как-то вдруг помрачнела, потеряв обычную свою жизнерадостность…

Поэтому Степаныч решил, что не следует оставлять ее одну, и, осторожно пройдя в комнату, где спали близнецы, отключил будильник… Потом, когда Колька с Данькой сами собой проснулись, сразу посыпались вопросы:

«Деда, а почему ты нас не разбудил?»…

«А почему будильник не звенел?»…

«А где папа?»…

— Будильник, наверное, испортился…

— Папа уехал ненадолго…

— А что на рыбалку проспали – не беда… Мы ж и в другой день сходим…

…Близнецы, вроде, быстро успокоились, переключившись на другие интересные для них занятия. Где-то отыскали проржавевший бинокль, который Китаев купил по случаю в охотничьем магазине. И было это так давно, что он и забыл даже когда – кажется, лет так тридцать назад… Потом за ненадобностью засунул куда-то, да и забыл совсем про него… И надо же такому, пролежав столько времени и, судя по всему, было это вовсе не в сухом месте, бинокль не утратил окончательно своих свойств. Колесико приближения, правда, от ржавчины заело, но для пацанов и того, что можно разглядывать предметы, стоящие за несколько сотен шагов, было вполне достаточно… На пыльном чердаке, куда Степаныч не лазил, наверное, уже лет пять, откопали и вытащили на улицу тяжеленный (и как же им только это удалось) ткацкий станок, на котором покойница Полина, когда была здорова, такие замечательные половики «выделывала», что не только из поселка, но и с соседних деревень заказчики приходили. И даже из района, из краеведческого музея, как она сама представилась, приезжала такая вся расфуфыренная дама – представитель. Просила, мол, не отдаст ли Полина Андреевна образцы своих изделий для экспозиции музея по народно-художественным промыслам? Ну, Полина-дура и отдала пару уже готовых половиков, по спецзаказу сделанных… Потом были мы в музее – смотрели специально. Так там никаких половиков не получали и никакую представительницу за ними не посылали… Обманула, значит, стерва… И было то года за три до смерти жены. Заболела сильно. Камни в почках нашлись – уж не до ткацких работ стало. Поэтому все прялки и станки Китаев забросил в самый дальний угол, да и забыл про них. Как и про многое другое, что теперь вездесущие мальцы вытаскивали на свет божий… Степаныч, впрочем, и не возражал вовсе… Да пусть себе тешатся! Жалко что ли?

…Веерку тем временем, наоборот, с каждым днем все более «бил мандраж». Стоило Георгию не позвонить пару дней, как тут же начинала метаться, места себе не находить. Каждые два часа к телевизору бегала, пытаясь услышать свежие новости. А они, новости эти, все более наполнялись тревогой.

«Группа молодых людей ворвалась в Дом профсоюзов в центре Киева».

«Сотрудники спецподразделения «Беркут» разогнали акцию протеста у здания администрации президента Украины. Милиция применила дубинки, есть пострадавшие».

«Уже несколько десятков сотрудников органов внутренних дел в ходе беспорядков в Киеве обратились за медицинской помощью, есть тяжело раненые».

«В центре Киева группа неизвестных с помощью металлического троса скинула памятник Ленину с постамента»

После этих новостей Вера уходила куда-нибудь в укромный уголок, где ее никто не видел, и горько плакала…

То и дело звонила родителям в Полтавскую область, подробно расспрашивала о том, что и как, и, получив уверения, что у них в деревне как раз все нормально, да и Полтаву не особенно «трясет», немного успокаивалась. Тем более, что про Полтаву и ее окрестности никаких «горячих» новостей по телевидению не рассказывали. Может, и в самом деле все там спокойно?…

А вот в Киеве, куда уехал Георгий, было как раз «горячо»…

Степаныч было попробовал успокоить невестку, бросив невзначай:

— Ну что ты волнуешься… Он же не на площади этой… Не в толпе…

— В толпе! – чуть не закричала Вера, — Он в «Беркуте»!

Китаев даже опешил:

— Как так в «Беркуте»? Он говорил, что сейчас кем-то вроде «гаишника» работает…

— Работал раньше, а потом в «Беркут» ушел. Уже года полтора как…

— Все едино – успокойся. Недавно ведь звонил – говорил, что все хорошо у него… Ты позови лучше близнецов. Я из оврага елку принес. Наряжать будем. Новый год все-таки…

…Сразу после новогодних праздников Вера устроилась в поселковый детский садик нянечкой. Каким-то образом узнала, что работавшая там пенсионерка Алевтина Пруткова с воспалением легких попала в больницу, а на те недели, что она болеть будет, да еще за сущие копейки, никого не нашли… Вот и попросилась… А ее и приняли.

Китаев было возмутился:

— Зачем?! Что я, родных людей не прокормлю что ли?

А Вера в ответ:

— Неудобно мне… Сколько уже живем на всем готовом и когда уедем – неизвестно… Я тут на днях начальнице своей звонила, она говорит – офис наш на Крещатике закрыт до окончания волнений, все распущены в неоплачиваемые отпуска… И когда все закончится – никто не знает.

«Да что ж это такое творится на белом свете!? – покачал головой Китаев и, включив телевизор, растерянно стал вникать в перипетии сюжета чей-то авторской программы на фоне киевских баррикад, – Да неужели некому там порядок навести? Что же там за власть такая?».

…А когда после крещенской ночи в Киеве заполыхало с новой силой, Георгий вдруг «замолчал». Лишь короткие гудки были ответом на настойчивые звонки Веры… И слезы отчаяния не могли ничем помочь.

Совершенно потерявший сон Степаныч, остнородно бродя по дому, чтобы не будить близнецов, каждую ночь видел Веру. Она беззвучно плакала, склонившись над кухонным столом, и не было сил, чтобы подойти и утешить ее.

А что скажешь?

А чем ободришь?

У самого все мысли – чернее тучи…

За месяц «молчания» Степаныч постарел и осунулся. Если раньше ему и пятидесяти никто не давал, то теперь легко «определялись» все семьдесят… И Вера кожей пожелтела, и синие пятна под глазами от недосыпания превратили некогда миловидное лицо в маску отчаяния… От любого звонка, идущего на ее трубку, она вздрагивала и с надеждой ждала ответа… Но это были «чужие» голоса, а тот, родной, которого она ждала с нетерпением, так и не возвращался.

«Где ты, милый?… Что с тобой?…», — истерично взывала она сквозь непробиваемую пелену молчания.

«Господи! Велика твоя сила! Все ведаешь ты о нас, грешных!… Дай мне знак свой – что сделалось с сыном моим?!… Жив ли он?!… Меня лучше к себе забери… а его оставь. Нужен он на этой земле… Детям своим нужен, жене нужен… И прости меня за молитвы мои неумелые…», — шептал в церкви Степаныч, стоя на коленях перед иконостасом.

…И проклинал себя, что в свое время, девять лет назад, так и не сумел переубедить сына, решившего вслед за другом ехать, пусть и в братскую, но с недавней поры в чужую страну «счастья искать»…

А, говоря проще, учились в институте вместе с украинскими девчонками – за ними и рванули сломя голову, только успев получить дипломы юристов… Словно здесь, в России, не нужны юристы…

Впрочем, на первых порах все сложилось благополучно. Удалось устроиться в какое-то российское представительство. То ли по продаже автомобилей, то ли запчастей для них – короче, чувствовал себя, как сам выражался, «в шоколаде». И даже на свадьбу накопил сам всего лишь за год. Снял кафе в центре Киева и гостей пригласил человек пятьдесят – не меньше.

После такой свадьбы Степан Степанович, помнится, с облегчением вздохнул, да и Полина Андреевна (тогда еще жива была и здорова) малость поуспокоилась – а то все не на месте было сердечко… Эх… Ладно хоть до сегодняшнего дня не дожила. А то бы еще и ее, старуху, пришлось хоронить… Не пережила бы, старая… Не пережила бы…

…В начале марта к Степанычу пришел участковый.

В дом особо заходить не стал. Прямо в сенях сказал Китаеву:

— Надо бы твоей невестке со всеми документами, что у нее есть, съездить в район, в миграционную службу. Сейчас беженцев с Украины оформлять будут. Нужно заявление написать… А там, глядишь, и пособие какое назначат, и с жильем, если нужно, помогут, да и работу найдут…

Развернулся было уйти, но задержался и спросил:

— А про сына так ничего и не слышно?

— Нет! – хрипло ответил Китаев.

— Можно… того… запрос сделать. Вы спросите в миграционной службе… Либо сами они, либо подскажут – через кого…

— Спасибо, Николай… не помню как по отчеству.

— Николай… Молодой я еще для отчества…

Никаких запросов, впрочем, писать не пришлось…

…Приехав с утра пораньше к миграционной службе, где уже традиционно собралась длинная очередь из желающих оформить заграничный или российский паспорт, получить разрешения на работу для гостя из «соседней республики» или решить иные щекотливые вопросы, Китаев приметил знакомое лицо Романа Суворина. Того самого, девять лет назад вместе с которым Георгий и рванул на Украину…

Роман тоже увидел Китаева и Веру. И тут же подошел.

— Здравствуйте, Степан Степанович. Здравствуй, Вера. Примите мои соболезнования, — сказал он сразу… И тут же Вера резко изменилась в лице, ноги подкосились и она начала падать на асфальт.

«Мама! Мама!», — тут же закричали испугавшиеся мальчишки. И если бы не быстрая реакция Романа, который мгновенно сообразил, что допустил жестокую оплошность, Вера непременно ударилась бы головой о высоко выпирающий бетонный бордюр.

— Извините меня, ради бога, — после того как уехала скорая и сделанный фельдшером укол возымел свое действие, Роман «подогнал» пойманное где-то такси и Веру перевезли на его городскую квартиру… Там ее уложили на диван и положили на голову холодный компресс со льдом, хотя Вера уже пыталась уверить, что «она в порядке и готова принять все как есть.

Роман продолжал беспрестанно извиняться:

— Я ж не знал, что вам до сих пор не сообщили. Думал – вы все давно знаете…

— Когда это случилось? – прервал его извинения Китаев.

— Двадцатого. Снайпер его убил. Там, на Майдане, и в «Беркут» стреляли, и в тех, кто протестовал. А в итоге все на нас свалили – мол, это мы людей убивали. А у нас и оружия-то не было никакого… Только щиты… Нас убивали, а мы щитами прикрывались…

— Ты тоже что ли в «Беркуте» был? – спросил Китаев.

— Нет, — замотал головой Роман, — меня не взяли… Я же в армии не служил, а Жорку там призывали. К тому же он спортсмен – чемпионаты выигрывал… Я в милиции служил. Нас к «Беркуту» на усиление приставили. Второй линией. Но по факту ничем мы так и не помогли… Да и не могли помочь… Сплошная подстава была…

Роман, продолжая говорить, достал из холодильника бутылку водки и наполнил три стопки:

— Помянем Жорку! – и тут же выпил, и налил себе еще, — Нас всех там подставили и предали… И меня, и Жорку, и Президента, и всех ребят, что со щитами стояли… Выпьем еще?!

Вера покачала головой:

— Мы пойдем, — сказала она и потянула Степаныча за рукав. Он тоже поднялся, вслед за невесткой.

— Извините еще раз, — сказал им вслед Роман, а когда они уже уходили, чуть слышно произнес: — У меня там жена осталась… и дочь… И живы ли они – не знаю.

…В другой раз с райцентр поехали через два дня. Сколько бы ни была горька утрата, а нужно было дальше жить. Возвращаться на Украину, к родителям, Вера не захотела. Да и Китаев настаивал, чтобы у него жила.

— Оформим тебе и детям российское гражданство. Будешь здесь жить. Не бойся – не стеснишь меня. Дом большой – всем места хватит… Здесь спокойно… Здесь вас никто не обидит…

Потом, немного помолчав, добавил:

«У нас власть – надежная!».