Скажу вот что: я вообще люблю лето, но особую страсть я испытываю к смотрящему по лету – к июлю, который в силу обстоятельств, а точнее законов природы круглосуточно несет пограничную вахту; плутовато и навязчиво август пытается выиграть себе отсрочку и подобраться поближе к июню. Но чувак не остается в конечном итоге в накладе; граница — то постепенно сдвигается ближе к осени, так что красно-желтый каумфляж примерить все – таки придется.
Как говорил персонаж нашумевшего в семидесятые годы прошлого века культового фильма: «как чудесно пахнет прелью. Вы не поверите, но все, приговоренные к смерти, сидевшие со мной в одной камере любили исповедоваться мне в любви к природе.»
Это значит, что…а ничего это пока не значит. Вылечить меня невозможно, это секрет полишинеля; пока еще не потерял веру в человечество, я позволял людям, совершенно не смыслящим в природе моего недуга совершать надо мной опыты числа которым не счесть; один только инсулиновый шок чего стоит, по сравнению с этим чудом мысли Эрика Эйхмана(я убежден, что инсулиновый шок придумал он), лечение солями лития, к которым в качестве корректора прилагается мой такой любимый, божественный циклодол, приобретает вид невинной детской шалости.
Но у меня есть еще один секрет: в этом году на июль выпадают две недели моего отпуска.
Сегодня десятое июля, а вчера в мою голову пришла одна забавная мысль: а что? А вдруг со мной еще не все кончено? Чувствую я себя пока довольно сносно(правда, мое самочувствие всегда смело можно сравнивать с русской рулеткой; я никогда не знаю какая мыслишка может придти в мою больную голову через мгновение), боль в груди слегка отпустила, а апокалипсический пейзаж вокруг меня ненадолго приобрел вид натюрморта, на котором на фоне деревенской крынки доверху наполненной кровью в плетеную корзинку сложены говорящие головы. Забавно, да? Наверное, срабатывает уже порядком барахлящий инстинкт самосохранения и я пытаюсь врать самому себе. Со своей любимой опасной бритвой «Zolinger» я расстаться не в силах. Вот и окончательный диагноз, больше похожий на приговор.
Сегодня сделаю попытку не принимать даже самый безобидный транк, не говоря уже о стимуляторах, после приема которых скорее всего скажут: умер быстро, без боли. Прекрасная смерть. Все так, да вот только прекрасной смерти не может быть по определению.
Ближе к вечеру пройдусь, пожалуй. Идти придется вдоль стены, а я до потери сознания боюсь бомжа, лежащего под надписью «Жесть. Обратной дороги нет.» Нет, наверное, не так. Я боюсь самого себя, ведь рядом со мной нет никого, кто мог бы оградить меня от моих же немотивированных поступков. Не Катю же звать каждые пять минут.
Кстати о Кате. Она превосходно совсем справится, в этом я не сомневаюсь, она хоть и любит динамо крутить, но тетка способная, несомненно. Когда все закончится, она, скорее всего, займет мое место – к гадалке не ходи. Как она ответила тогда мне на вопрос: как она понимает, что такое репутация? Я до сих пор помню и прибалдеваю:
« – Подчинение, Признание. Честность, верность и инициативность с оглядкой на старших товарищей. А еще, вероятно, стремление повысить личный статус. Система строится на простейших принципах. Это ахиллесова пята каждого разгильдяя.» Гениально.
Репутацию она себе заработала и здесь я чувствую маленькую частичку собственного участия. Если бы я мог, верил в бога – помолился бы за нее, не зря же я не причинил ей зла? Значит, в глубине души не хотел я этого. Может ее не затронула эмансипатия и я повелся на ее женское начало? Чушь! Я человек без чувств и морали и человеком — то меня можно назвать с большой натяжкой. Скорее — новый вид.
Хотя, чего лукавить? Газовая горелка в звукоизолированном подвале работает одинаково исправно, невзирая, на чины и заслуги перед родиной, а уж на личные симпатии, половые признаки, первичные или вторичные она смотрит как негр на тайца — трансвестита. В смысле, нормальный, психически здоровый негр никогда не будет забиваться на такую галимую лажу. А газовая горелка – тем более.
Я отключил телефон. Меня больше нет. И ставлю сто против одного, что больше никогда не будет.
На улице уже смеркается; три или четыре дня я не могу выносить дневной свет. Впрочем, сумерки тоже не входят для меня в число самых приоритетных вариантов освещения, поэтому мне сейчас приходится выбирать из двух зол меньше.
Я натягиваю на себя что попалось под руку – по-моему, это застиранные джинсовые шорты, футболка, бывшая когда – то авторской, добытая мной из корзины с грязным бельем и резиновые шлепки-вьетнамки на босу ногу.
Я пытаюсь остаться верным своему новому принципу: минимум галлюциногенов и стимуляторов. Звезду с неба я уже все равно не достану. Конечно, если не применить вариант Р, который лежит себе мирно в моем холодильнике системы no—frost c антибактериальным покрытием с ионами серебра. Там, на полочке, сбоку лежит коробка, в которой, по-моему, должна остаться последняя ампула.
Я, насколько мне в этом могут помочь остатки веры в человечество и самого меня, пытаюсь привести себя в порядок; занятие утомительное, а если придвинуться ближе к зеркалу — вызывающее к жизни фантомы прошлого. Но главное не это. Главное – это занятие бесполезное.
Медленно, как глубокий старик спускаюсь я во двор, на свою последнюю прогулку. Последняя, это так…фигура речи. Скорее всего, еще не раз вот эти резиновые шлепанцы на моих мускулистых и…черт возьми, здоровых ногах преодолеют символическое расстояние от входной двери в моей квартире до спуска во двор…даст бог и дальше. Но…скорее всего…это буду…уже не я.
Я уверенно, настолько, насколько могу себе это позволить, направляюсь сквозь дворовую арку на проспект и замечаю, что страшной стены с надписью граффити: «Жесть, обратной дороги нет» больше не существует. Вернее, если уж быть до конца точным, все на месте; и стена и надпись и бомж на грязных картонках, просто все это стало каким – то бесплотным, прозрачным как стекло… нет! Как мираж. Как такая перспективка, а? Мираж в центре мегаполиса, да еще ночью? Именно в этот момент мне захотелось впервые за этот вечер закинуться. Или лучше уколоться. Я поднял голову и с тоской посмотрел на темные окна моей квартиры. А что, если мираж это только начало? Вот уж где действительно непочатый край для возникновения, каких – то старческих фобий. Надо идти. Зачем? Не знаю.
Я выхожу на садовое. На улице либо никого нет, либо я никого не вижу. Автомобилей, как ни странно, тоже нет, только мигает желтым светофор. Не смотря на постоянный ступор, в котором я привычно пребываю, где – то в остатках мозга начало зарождаться любопытство и я посмотрел на цифры на моем телефоне. И это я, прославленный в веках герой, которого, пожалуй, удивить труднее, чем убить…. Цифры на телефоне показывают ни много, ни мало – три часа ночи. Или утра? И это при том, что я вышел из дому — едва начинало смеркаться. Хотел бы я знать куда подевалась эта отрыжка девяностых Fox Malder с его ебучими секретными материалами и несколькими часами пропавшего времени?! Сначала мираж, теперь это…
Я не спеша направляюсь по Садовому Кольцу, вдыхаю ночной воздух и представляю себя единственным выжившим после апокалипсиса…стоп. Да так ведь и есть на самом деле.
Конечно! Все сходится! Все точно, только с разницей до наоборот. Умер – то я… и апокалипсис тоже во мне… Я падаю на асфальт и начинаю биться в пароксизме смеха, больше похожего на истерику.
— Обдолбаный, что ли?
— Да нет, стажер, больше похоже на припадок.
Мои глаза наглухо запечатаны, наверное, также как были запечатаны воском глаза Курта Кобейна сразу после самоубийства. Разница заключается лишь в том, что мои глаза запечатаны моей болезнью, нежеланием передавать больше свою боль другим людям, и как следствие – отсутствием альтернативы. Но даже лежа на асфальте, с наглухо запечатанными глазами я разглядел две пары ног в форменных брюках и начищенных до состояния зазеркалья берцах.
Ни паспорта, ни других документов, могущих удостоверить мою личность в карманах шортов не оказалось. Один из блюстителей еще пошвырявшись в карманах, извлек(чуть не сказал: на свет божий)пластинку циклодола, в которой оставалось ровно столько, сколько мне было нужно.
— Это не наркотики? – строго нахмурив брови спрашивает меня тот, которого называли «стажер». Я, как честный человек, которому скрывать нечего, смотрю ему в лицо, собираясь честно ответить, что это лекарство для диабетиков и…осекся. На меня, не мигая, смотрит…самый настоящий гном. Близко посаженные глазки, крысиный нос и егозящие как у собаки остроконечные уши. В первый раз за сегодняшний день я по — настоящему пугаюсь. Мое состояние стремительно ухудшается.
— Я вас слушаю внимательно, — когтистая лапа гнома описав дугу, легла на ремень, рядом с наручниками и дубинкой. – Кто? Откуда? Куда?
Я пытаюсь придать своему лицу самое нейтральное выражение с элементами доброжелательности и даже…подобострастия. Zolinger я забыл дома, совершая экскурсию по корзине с грязным бельем. Справедливости ради, надо сказать, что я доволен, что это всего лишь гномы. Учитывая мое состояние и многочасовое воздержание(Новая жизнь отличается как раз тем, что начинается она всегда вовремя), это мог быть кто угодно, вплоть до антропоморфенов. Эти хоть гуманоиды.
— Я жду. – Гном закуривает обычную…вроде бы…сигарету. Второй гном, постарше садится в патрульную машину и ведет переговоры по рации.
Титаническими усилиями принимаю непринужденный, приветливый вид и довольно громко отвечаю гному:
— Прошу прощения, провожал девушку и заблудился. У меня с детства топографический кретинизм.
Гном недоверчиво взглянул глазками – буравчиками, пошевелил ушами и сказал:
— А на асфальте что делали? Истерика у Вас. Может скорую? Что – то не нравитесь вы мне.
В детстве я много читал про гномов. Среди них и добрые гномы бывают. Я обаятельно улыбнулся. На столько обаятельно, на сколько смог и тихим, законопослушным голосом произнес:
— Не надо скорую. Мой дом недалеко, примерно в пятистах метрах. Спасибо.
— Да не за что. Счастливого пути. – Гном козырнул и направился в сторону патрульной машины.
Может возникнуть, а подчас и возникает катастрофический момент, когда оказываешься не в то время и не в том месте, особенно если не знать наверняка какое место и время – то. Что касается времени это еще туда-сюда, но место на котором я сейчас стою напоминает мне не улицу, а дырку, образовавшуюся у меня во рту после удаления зуба мудрости.
Я вычислил примерное направление движения и двигаюсь в сторону своего дома, сначала быстрым шагом, который минуты через две уже стал сначала легкой, а когда я почти поравнялся с аптекой 36*6 на Новокузнецкой, это была уже полноценная трусца, какой бегают солдаты – срочники с полной выкладкой.
Мне очень плохо, пот льет так обильно, что я почти ничего не вижу. Циклодол, как ему и было положено, растворился в необъятных недрах полицейских штанов и я неистово, страстно, как фанатик перед распятием желаю молодому гному проглотить(из любви к экспериментам, конечно)все оставшиеся таблетки разом. Вероятно только так ему можно вернуть человеческий облик.
Мне не просто плохо…почему – то в моих подвергшихся жесточайшей и несанкционированной вивисекции мозгах откуда – то материализовался детский стишок: «Что такое хорошо, что такое плохо»… плохо, о господи, прости раба твоего лишенного разума, как мне плохо… тот, кто придумал это нелепое слово, скорее всего и понятия не имеет о его истинном смысле.
Я продолжаю бежать, цель уже совсем близка… опять господь наш бог…так устроил человека, что он обязательно падает без сил на последних метрах… последние метры… мало кто понимает насколько они важны для человечества… раб божий исправно посещающий церковь, чтящий Христа, соблюдающий пост, после часовых мук в метро, четверти часа ожидания автобуса, пятиминутного подъема в лифте, минутной борьбы ключа с замком…взявшись за ручку клозета, обязательно оросит свои штаны ниспосланной ему господом богом благодатью… и это еще в самом лучшем случае. Бывает гораздо хуже. Эти последние метры… даны нам они не просто так, а во искупление наших прегрешений…я ничего не вижу кроме светящихся вывесок, флуоресцентных указателей и неоновых баннеров… слова из которых они составлены, той частью моего мозга, которая, мать ее, должна была быть разрушена в первую очередь, вырываются из контекста и складываются в предсказания и проповеди, авторство которых неоспоримо, даже для ортодоксальных атеистов, отрицающих существование не только бога, но и дьявола.
Я еще продолжаю бежать и крутить головой как летчик на 360*… на сколько это эффективно – покажет…ха! Будущее. Анекдот. У меня нет будущего. Вывеска!!! – «Жесть. Обратной дороги нет.» Я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, и заодно(А может, перевести дыхание – заодно, а?)внимательно изучаю текст на вывесках. Все так прозаично! Наша жизнь и вообще грешит этим, пока кирпич не угодит в голову.
Я уже и не дышу. Кровью харкаю, но читаю: «Жесть, работы по жести», чуть правее и немного назад проводятся дорожные – ремонтные работы, зона работ оклеена полосатой лентой к которой пришпилено объявление: «Обратной дороги нет». Я бегу дальше из последних сил, истекая потом и кровью, я уже не останавливаюсь, чтобы не тратить драгоценное время. А в глазах моих мелькает: «Больной неудачник, зря проживший жизнь!», «Убийца, пощады нет!», «Твое время истекло!», «Скольких невинных ты лишил жизни?».
Я уже почти ничего не понимаю, не помню, куда бегу…ладони приложил к вискам, вроде шор как у лошадей.
Совсем рядом с моим домом работает круглосуточный магазин «Интим», для взрослых. Дрожа каждой клеточкой своей измученной души, не в силах успокоиться без кислоты от наваждения только что мной пережитого, я случайно смотрю на витрину «Интима» и жалею, что когда – то кого – то, а этот кто – то даже не спросил меня хочу ли я что – то инвестировать в эту жизнь… просто взял и родил.
В витрине «Интима» стоит демонстрационный образец надувной женщины «Утеха холостяка». Надувная женщина чем – то неуловимым напоминает мне утопленницу, не ручаюсь за точность, но за неделю — ручаюсь. Я стою перед «Утехой холостяка» точно врос в землю как в страшном сне, а она медленно: сначала одну ногу вперед, затем вторую…и вот уже мы с ней стоим лицо к лицу, разделенные тонким витринным стеклом; в моей голове смешался адский коктейль: кадры из фильма «Вий», обезглавленные трупы вылезающие из формалина, уродцы в кунст – камере… Одна сиська у «Утехи холостяка» почти сдулась, но смеяться над этим мне не хочется. Баба чуть наклоняется вперед и внимательно изучает меня своими маленькими блестящими глазками. Неожиданно для меня ее огромный круглый рот принимает нормальную человеческую форму и она достаточно внятно и громко говорит:
— Беда тебе, ох беда…обесчестил ты меня давеча…аборт пришлось делать, теперь я бездетная. Ну, скажи мне Инокентий кому я такая нужна? Ты должен поступить как настоящий мужчина, по — джентльменски… Женись на мне Кеша, а с Анжелкой я уж как – нибудь улажу.
Убежал я босиком, резиновые шлепки…я о них просто забыл. Убежал… как много в этом слове для сердца Русского слилось… Боже, как это все – таки гнусно и стыдно спасаться бегством от бесполезного куска резины, обещающего неземные удовольствия в формате 3D… Как мне дальше жить после всего этого?
Но далеко мне убежать не дали. Лучше сидел бы дома. Новую жизнь надо начинать по утрам натощак, по чайной ложке, постепенно прибавляя.
Шутки шутками, а за мной, походу хвост. Скрежет я услышал краем уха еще около магазина «Интим», но внимания не обратил, а зря. Что это такое я понял только стоя под дворовой аркой рядом с домом: нечто серое и приземистое округлой формы и…судя по всему, металлическое. Хотя сейчас уже я практически уверен, что в определении этого средний род неуместен. Скорее женский. Потому что это…мусорная урна. Меня все больше занимает вопрос: что понимать под абсурдом? Нет, не так. Что есть абсурд? Все меня окружающее является абсурдом, или… Я сам и есть абсурд? Есть еще третий вариант… Я абсурд, живущий в мире абсурда. Но…мне положен…звонок другу?…50/50?…помощь зала?…мне что – то положено…наверное, и это последнее, что приходит в голову…СНИСХОЖДЕНИЕ? Ведь я страшно болен. Не так, не так. Точнее будет сказать так: боль страдает мной. Я начинаю подозревать, что я вовсе и не болен, а просто паразитирую на боли, и неизвестно еще кому хуже – ей или мне. Я представляю из себя нечто вроде глиста или какого-то другого ленточного червя. Прошу прощения…урна кажется передвинулась и заблокировала вход в подъезд. Я осторожно выглядываю из-за арки и точно: урна приняла караул рядом с входной дверью, как курсант кремлевского полка у Мавзолея. Что им всем от меня нужно, черт возьми!
А ничего. Все гениальное всегда просто. Сколько я уже не закидывался? По самым скромным подсчетам – с утра, а это значит…это значит, что я в любой момент могу увидеть Василиска, дюймовочку предлагающую использовать мой член в качестве объекта для альпинистского восхождения, говорящий унитаз, да много чего еще. Задача минимум для меня сейчас – чем – то закинуться, а лучше – уколоться. Другими словами, мне нужен тайм аут. А еще…добраться до Zolinger.
Я оглядываю двор и мне в голову приходит гениальная идея: пожарная лестница. Живу я на третьем этаже, а лестница расположена в торце дома, так что это дело техники, учитывая мою хорошую физическую форму. Я поднимаюсь на уровень третьего этажа, разбиваю стекло на балконе и захожу к себе домой.
С этого вечера на улицу я не выхожу: слишком много у меня появилось врагов, одна урна чего стоит, и эта…резинка из магазина «Интим». Того и гляди подаст на алименты…я наблюдаю явный прогресс: у меня еще сохранились признаки чувства юмора.
*******
По ночам, если я пренебрегал своим правилом не оставлять у себя ночевать проституток(что обычно было редкостью, они оставались у меня только получив с меня помимо собственно зарплаты, приличный бонус . Потому что я не брился и не мылся вот уже несколько дней, а взгляд моих воспаленных глаз напоминал взгляд необъезженного мустанга).
Я же, когда шлюха заснет(после четырех таблеток хлорпротексена), ставил ей на голову тяжелый светильник из мореного дуба и алюминиевой проволоки; после хлорпротексена(особо харизматичных и непоседливых иногда приходилось угощать клофелином) шлюха спала мертвым сном и не стряхивала его, я же смеялся или мне только казалось, что я смеялся, глядя как светильник вздымается, когда она глубоко вздыхает, но вскоре это начало меня печалить, печалить до слез и рыданий, и я перестал ставить светильник на головы несчастным блядям..
Проделывал я все это ни на одну ночь, не прекращая обряд гадания на песке. Позже я придумал новую игру: Тиль Уленшпигель. Довольно давно(год или полтора) в магазине спортивных товаров «Робин Гуд» я приобрел, по случаю, небольшой, но мощный арбалет. Теперь вместо светильника головы юных(и не таких уж юных) дев стало украшать яблоко, которое колыхалось также как светильник, в ритм дыхания его обладательницы. Тем, кому не везло я просто заталкивал под кровать и забывал о них. Я забывал не только о них, но и о природе происхождения черных пятен на полу, наподобие клякс. Сначала я начал думать, что кляксы эти тоже приспособление для гадания, ну, что-то вроде кофейной гущи или песка, я даже умудрился большую часть клякс слизат, но быстро о них забыл.
Вчера я научился еще одной очень приятной игре: я выпиваю трехлитровую банку воды с небольшой добавкой растительного масла, столовой ложки касторки и протертого перца чили, а затем блюю(ради самого процесса) в свой любимый унитаз, выполненный по индивидуальному заказу из мраморной крошки, с позолоченным сидением. За вечер и начало ночи у меня получается пять – семь заходов. Лежа на постели после этих, таких полезных процедур, я начинаю понимать, что такое настоящая нирвана. Я уже подумываю получить сан и открыть собственную церковь; увкрен, недостатка в прихожанах не будет, а рецепт эликсира я засекречу, чтобы не развелось шарлатанов.
Время ускользает, как песок сквозь пальцы и теперь ничто не может смягчить меня. Вскоре все стало казаться пресным, скучным. Единственное, что пока мне не наскучило, это мысль о том, насколько сильно может разложиться труп завернутый в полиэтилен в ванной комнате за без малого неделю и как долго смрад гниющей плоти будет соблюдать инкогнито, пока соседи не начнут процедуру(в голове сверкнуло почему – то-процедура импичмента) взлома входной двери в квартиру. И все же, со временем наскучило и это. Во мне нет ясных эмоций, в смысле, настолько ясных, чтобы ими мог руководствоваться психически здоровый человек; только звериное желание самки, тревожный страх, злость, алчность и, кажется, безграничное отвращение к миру и к людям в нем обитающим. (себе – то я могу открыть секрет полишинеля: я чувак, больной на всю голову. Я своего рода эксклюзив. Люди с ожогами80% тела умирают на полщелчка, и это при самой современной аппаратуре и терапии. У меня же, в традиционном смысле, мозга нет вообще. А я живу.) С одной стороны, я вроде обладаю всеми свойствами, присущими человеческому существу – плотью, кровью, кожей, волосами, — но разрушение моей личности зашло так далеко, что способность к обычным реакциям на внешние, соответствующие раздражители практически пропала. Например, способность к обычному состраданию полностью исчезла – я не торопясь, методично, без жалости уничтожил ее. Или это был вовсе и не я? Как и кто сможет это определить? Боюсь, в моем случае – никто. Я только каркас, в который богом(или еще кем-то) монтируются обычные человеческие плохие и хорошие качества, зависть, злость, доброта и сострадание, самолюбие, оно же в степени гордыни, безразличие к себе и окружающим. ЛЮБОВЬ, БЛАГОДАРНОСТЬ, СОСТРАДАНИЕ, ЖАЛОСТЬ.
Я всего лишь кукла, манекен, функционирует лишь маленький кусочек моего мозга, и оставшиеся функции этого кусочка крайне примитивны: обслуживание самых простых потребностей, эмоции пресыщения и недостатка и, как ни странно, самосохранение любой ценой. Но кто мне здесь и сейчас скажет: надолго ли и это? Со мной происходит что – то ужасное, но я не могу понять, что именно и почему происходит. Утешают меня лишь такие, до сладкой боли родные звуки рвущихся пластинок циклодола, цифедрина, вакуумные хлопки вскрываемых ампул, но и это, по определению, не может быть вечным.
Меня начали мучить кошмары(собственно, они и не заканчивались никогда) в виде установок, команд к действию, самым безобидным из которых был подарок цветочка девочке на улице… чем-то глубоко запрятавшимся за мозжечком моего мозга этот безобидный поступок был преподнесен кем – то как модель моих будущих действий в отношении обреченной юной бедняжки. И я ничем не мог облегчить страдания малышки. Да, не мог. ПОТОМУ ЧТО НЕ ХОТЕЛ! И даже не смотря на отсутствие эмоций, на фоне которых эти установки и команды к действию должны были копошиться в еще живых клетках моего мозга, это не мешает мне скрипеть зубами по ночам и плакать. Однако и здесь неискушенного наблюдателя ждет разочарование. Скрипение зубами по ночам может свидетельствовать о наличии в организме паразитов. А плачь…что ж плачь… В конце концов, я же психопат, со слезами из меня низвергаются нереализованные планы, выстраданные черными ночами и делающими меня гиперсексуальным как подросток. Возникают странные желания; вчера, например, помолившись, я захотел откусить себе большой палец.
Самая последняя моя навязчивая мысль: смогу ли я проткнуть человека, взрослого мужчину с брюшком, лыжной палкой, и сколько усилий мне для этого потребуется. Когда я был ребенком, я любил смотреть фильмы про гражданскую войну. Я видел тогда и помню теперь, что во время штыковой атаки, металлическое жало застревало в ребрах и прочем ливере жертвы, и никак не хотело высвобождаться. Так вот…если проткнуть человека лыжной палкой, механизм будет тот же или дело ограничится порезами и травмами мягких тканий? По ночам я тренируюсь с мешком, набитым картошкой, но я-то знаю, что это не то. Меня вообще очень трудно одурачить.
Последние три ночи я выхожу во двор(у меня еще хватает ума проследить за тем, чтобы меня никто не видел), собираю в песочнице, в ведерко, заботливо забытое детьми, песок наполовину с кошачьими экскриментами, несу все это добро домой и гадаю. Процесс гадания, в принципе, мало, чем отличается от гадания на кофейной гуще, с той лишь разницей, что песок произвольно разбрасывается по полу, создавая при этом причудливые фигуры, которые и являются символами, предметом гадания. Вчера я понял окончательно…как мне не приходило это в голову раньше! По окончании гадания символы необходимо съесть. Причем, начинать надо с самого судьбоносного, затем следуют периферические символы, и так далее, но пол после таинства обязательно должен остаться чистым. Это гораздо эффективнее посещения самого распиаренного астролога, и что тоже немаловажно – бесплатно.
Однажды, перед самым рассветом, когда у нормальных парней уже заканчиваются вторые поллюции, копаясь по своему обыкновению в песочнице, я заметил сидящую в метре от меня черную, лоснящуюся крысу. Она спокойно сидела, поджав хвост, смотрела на меня своими красными глазами-бусинами и…смеялась надо мной. Я готов в этом поклясться – смеялась! Ее невыразительные глаза красноречиво говорили мне, что мне нет места не только среди людей, но и среди крыс. Крыса совершила только одну единственную ошибку – она выбрала не самое удачное для ее нахальной попытки подвергнуть меня остракизму место: видимо не считая уже меня способным на какие либо осмысленные и активные действия она расположилась слишком близко от меня. СЛИШКОМ. БЛИЗКО.
Крысу я принес домой, приторочив ее за хвост к ремню. Так делают все мало — мальски уважающие себя охотники, когда под рукой ничего нет. Я не стал тратить время на потрошение тушки и удаление черных, лоснящихся волос, только отрезал крысе моей любимой опасной бритвой Zolinger хвост, чтобы позже сделать себе фенечку, охраняющую меня с помощью крысиного бога от неприятностей. Впрочем, о чем это я? Едва ли потерю большей части мозга и способность мыслить здраво, можно назвать обычной неприятностью типа хронического запора.
А от самой большой неприятности вот уже несколько лет преследующей меня – от жизни, никакой, самый продвинутый крысиный бог не спасет, нет таких магических заклинаний, мироточащих хвостов и заговоренных благовоний мощности которых хватит разве что на освежение воздуха в сортире.
Крысу я приготовил в микроволновой печи, перед самым рассветом, а то, что не съел сам – аккуратно сложил в холодильник, до следующего раза. Если, конечно, он, этот следующий раз будет когда – нибудь.
Я с упорством маньяка продолжаю надеяться о многих возвышенных вещах, в свое время оставивших свой след в остатках моего измученного мозга; например, о походе в оперетту или о том, что, когда – нибудь(скоро, очень скоро!) я возьму в руки книгу Селенджера «Над пропастью во ржи», включу DVD плеер и просмотрю бессмертного Фелини или Тарковского… но на поверку самый для меня возвышенный в культурном смысле вариант оказалась грязная девка с Курского вокзала, согласившаяся отсосать за полторашку пива. Под занавес, был просмотр вышедшего в этом сезоне новый фильм формата BDSM «Крюк-3».
Я не могу уже отрицать очевидное: мне совсем худо. То же самое может о себе сказать человек, страдающий ОРЗ, бронхитом, пневмонией, сифилисом, наконец, отсутствием верхних и нижних конечностей, но все это в сравнении с моим вариантом — нежная песнь красивой, юной нимфы в прозрачной голубизне альпийского неба. Ибо рыба гниет с головы.
Исключением, пожалуй, может быть только болезнь Альцгеймера, при которой абсолютно все понятия и определения, в том числе-«мне хорошо» и «мне совсем худо» давно канули в небытие. У меня за грудиной поселилось нечто вроде огромного червя или жабы, высасывающей мои жизненные силы, мозг. Жаба эта окончательно подчинила меня, установила свои правила, порядок, определила стиль всей моей жизни. Мне всегда больно, всегда. Избавиться от этой боли я могу только одним способом: передать эту боль другим, не суть важно кому. Теперь уже не важно.
Я стал пить собственную мочу. Сначала я себя убеждал, что лечусь уринотерапией по методике Малахова, но вскоре вынужден был признаться самому себе, что потерял контроль и пью собственное ссанье просто ради самого процесса, примерно так же, как, например, Шотландцы пьют виски. Если так будет продолжаться дальше – в лучшем случае вместо моего живота скоро будет друшлаг, в худшем – я отравлюсь.
Нет, не зря все-таки я берег, холил и лелеял мою верную подругу – мою любимую опасную бритву «Zolinger», всегда готовую придти мне на помощь…
Я настоящий русак, исповедующий православие. Это я к чему? Пусть японцы делают себе харакири, они спецы в этом вопросе.
А я…наберу в ванную тепленькой водички, лягу в воду и буду отдыхать, думая о наступающем небытии. А «Zolinger» мне поможет.
