Кирька застрелился раннею весной. Из-за учительницы — так присудила народная молва. В воздухе висели хмурые весенние дни. Снег набух от воды, потемнел, ручейки ещё и не думали весело журчать, но тёмные, коричневые лужи уже заполнили углубления, спрятались под снегом.
Сбежался народ, стояли, толковали; с улицы, перед домом, свалили забор — подходили к окнам; к двери был приставлен бадажок — ждали участкового.
На конюховке, заменявшей клуб, дядя Коля показал на заплёванном окурками полу, в какой позе валялся Кирька. Пацаны слушали, разинув рты.
-Вот так лежит на спине, маленько на бок, под глазом дыра и смотрит в окно. Как он так сюда угодил, непонятно? И зачем, стрелял хоша бы в сердце или в висок.
Предположили, что ружьё сорвалось.
-Кто ё знат, можа и так – поди, таперя, разбери, — обстоятельно отвечал дядя Коля.
-Парень-то молодой, что теперь матери, как узнат…
-А где она?
-Да в Манжероке, всё бегат туда.
-Зачем?
-Знамо, зачем… мужичка завела.
-Когда теперь придёт… кто-нибудь сообчил?
-Да где её найдешь, кто знат, у кого она.
-Да так это.
-Чё её, кто подменил, или как?
-Нюрка Сычёва подменила.
-Ну, тада только к утру прибежит, к дойке.
-Да уж верно.
-Какая теперь для её дойка.
-Да так оно, — вздохнул покладистый Володя Иванов.
-А как хватились-то?
-Да Маруся Мерзлякова. Кирьки нет на работе, сунулась, а он…лежит.
Конюх Иван-Рука (в детстве руку отмололо в молотилке) восседает на возвышении, на топчане у камелька, остальные на лавках вокруг стола. В конюховке смачно пахнет лошадиным потом, кожей, их не может забить табачный дым, от которого сизо в комнате, но мужики продолжают смолить. Карты и домино заброшены, до них ли сейчас, да и нехорошо стучать по столу, когда в деревне такое происшествие. Трагическое.
Об учительнице не говорят, причём она, разве она виновата. Она сразу не подавала ему надежд, не по ней был Кирька. Смешной он. Белобрысый, долговязый, ходит большими шагами, согнувшись пополам, оглядывается плавно, обозревая местность и людей серыми, примороженными глазами. Ну, Зимогор!
Школу, восьмилетку, закончил отчаянно, пошел учиться в райцентр, в механку на тракториста. Не потянул, пропёрли. Его товарищи ещё скрипели, тосковали по дому в начале. Но и там приноровились жить и всё реже стали появляться в деревне. Добираться было сложно, надо было зачастую отмахать пешком горами более полусотни километров. И Кирилл пошёл на ферму, больше некуда было, до Армии, а там видно будет. И работал третий год.
Учительницу не назовёшь красавицей: маленькая, рыжая, бойкая. Грамотёшку приобрела в областном городе, покрутилась, повидала, поняла. Была такова.
Приезжал тут в отпуск год назад морячок, курсант военно-морского училища: невысокий, плотный, в чёрном коротком бушлате, бескозырке — всё пропагандировал военно-морской образ жизни, иллюстрировал свои россказни фотографиями. О нём-то и помнила всегда Светлана Петровна, когда видела Кирьку Зимогора.
А что он мог ей сказать? Как крутит коровам хвосты. Так это она и без него знает, сама из такого же захолустья.
А Петька-морячок учился в большом городе Владивостоке, и его ожидали заморские города и страны…
Петька порассказал ей о предстоящих дальних походах и невыносимо
трудной службе-учёбе и укатил, а Светлана Петровна осталась. И ей
надоедал своей непритязательностию скотник Кирька. Всё бы ничего, но
последнее время Кирька приноровился приходить пьяным. Припрётся, сядет
и сопит, а то примется рассказывать неловким языком о делах на ферме. Кто
что делает, или как пьяный Иван Пупышев угодил в сгребную яму. Ухнул
по шею и орёт, ну, вытащили (Кирька ему и помог), он стоит, резиновые
сапоги — ему по колено — полнёхоньки, жижа сползает с него, как сметана,
слоями. Умора! А он, как суслик, согнулся, трясется. Смех! Лёня Зорин
давай поливать его из шланга, бабы хохочут, кто рядом доит.
Светлана поулыбалась вежливо и вновь склонилась над тетрадкою. Ну, сидит, и пусть сидит себе, лишь бы руки не распускал. А что ходит, к кому ж идти? К Нюрке-Луне, что ли? так его оттуда вышибет Лёнька Дворников. А тут давай предъявлять спьяну, что не внимательна, не ласкова к нему. Да пошел ты… Кто ты такой?! — деликатно так намекнула Светлана Петровна. А Кирька в пузырь полез. Пришлось конкретно отшить. Она хоть и маленькая, но и пнуть может. Но Кирька на этом не успокоился, сбавил гонор, смиренным прикинулся на время, другую тактику избрал; хитрым сделался, ласковее стал, покладистее — права свои явно не предъявлял.
Вообще-то он парень не плохой, работящий, добрый, не хватает, правда, упорства, настойчивости такой, которая бы смотрелась. Но чего нет, того нет. Да и откуда ей взяться в этакой-то маленькой деревеньке. Куда податься, как выйти на большую арену — везде беспросвет.
Вот Петька может, он хоть и маленький, но бодрый, как наполеончик, и, поди, дойдёт до адмирала или выйдет в эксперты Госдумы по военно-морским вопросам.
Говорят, человека с детства видно, каким он будет, а как можно было разглядеть Петьку? Сидел днями на солнышке на завалинке, в носу ковырял пальцем…
Была с ним стычка, с Петькой. Сам затеял Кирька, решил себя испытать. Петька самоуверенно зацепил Кирьку, когда приехал на очередные каникулы.
Родня встретила с помпой, гуляли. Шёл Кирька вечером, потемну, поднимался на гору, в клуб, а Петька со своими дружками вниз, на бережок -гулять дальше. Петька грубо толкнул в плечо, руки в карманах, хотя дорога была широкой, и всем бы хватило места для прохода. Но Кирька не свернул с тропинки.
И сказал ещё:
-Ходют тут всякие.
Дружки заржали. Кирька зафиксировал. И ждал следующего случая.
Случай подвернулся.
Кирька лёг в кожно-венерический диспансер, с чесоткой, верно, подцепил на ферме. Попал на второй этаж. А Петька угодил на первый, расплачивался за свои амурные дела — отдавал дань Венере.
Стояли погожие июньские дни. Сначала три дня лило, и Кирька смотрел в окно второго этажа, как с визгом перебегали улицу студентки — напротив был пединститут — прикрывшись папочками и прыгая через потоки воды, спешили в соседний корпус. Потом установилась солнечная, теплая погода. Больница была деревянной, обнесена высоким тесовым забором, больные толкались в тесном замкнутом пространстве, сидели на лавочках, грелись на солнышке, пока оно смотрело в этот колодец. Кирька с Петькой тоже посматривали друг на друга.
Освоившись, Кирька повадился ходить в больничной одежде в ближайший киоск за газетами. По улице шел сосредоточенно, наклонив голову, по сторонам не смотрел, у Кирьки была цель — купить газеты. Да и неудобно как-то идти по городу в зеленой пижаме, коротких штанах и стоптанных тапочках.
Петька и здесь быстро обзавелся дружками. Они лениво ходили, задрав носы, нагловатые, независимые… больные. Томились.
Утром подсел к Кирьке на лавочку Петька, заговорил по-свойски, нагловато:
-Слушай, Кирька, сегодня у меня маленький праздник, сыну исполнился год, там, во Владике, сейчас ходил звонить, поздравил. Дай полтинник, надо отметить.
Для Кирьки это было новостью, молча подал земляку бумажку.
После обеда Кирька читал во дворе газету. Его соседи спорили через Кирьку между собою. Сосед слева выхватил из рук Кирьки газету, скомкал и бросил в своего оппонента.
Кирька опупел. Подобрал, разгладил, аккуратно свернул, сунул в карман. Тот ждал.
-Ты чё, пала, хватаешь — это твоя газета? Зачем измял? Тот ухмыльнулся:
-А чё те надо?
-А ни чё! Зачем порвал?
-А чем ты недоволен? — ещё больше наглел тот, привставая. Рожа пышет жаром. «На мои и пил, сволочь,» — Кирька смотрел в красную рожу.
Кирька тоже хотел встать, справа неожиданно прилетела по скуле плюха. Кирька вскочил, подбежал и Петька, их оказалось трое. Удары посыпались со всех сторон, Кирьку сбили в пыль двора, успели пнуть пару раз. Драться толком Кирька не умел, но понял, что нужно быстро встать. Кирька знал точно — никто не вступится — это он отметил боковым зрением: никто не пошевелился. Кирька взревел:
-Ах вы, суки, так! Трое на одного!
Они расступились, отошли.
Не глядя по сторонам, Кирька отряхнулся, и, зажав нос рукой, пошёл смыть кровь. Он ещё не знал, что будет делать дальше.
Кирька поднялся на второй этаж, лег на свою койку в конце коридора, у окна, с фикусами на полу. И отчетливо понял: его походя, просто так, страшно унизили на глазах у всех и сломали, кажется, ребра. Дышать становилось всё труднее.
В начале коридора показался Петька, подошел вихляющейся походкой, сел на край постели, заговорил тихо, вкрадчиво:
-Ты, Кирька, не обижайся: выпили, погорячились, сам понимаешь, день рождения пацана. Чё он, крошка — год исполнился, ты знаешь. А мне учиться ещё два года, а потом греметь, как медному ещё двадцать пять. Так что мне надо дотянуть, главное, закончить училище… Старики мои не знают про пацана, да и никто не знает в деревне, только ты. Но я знаю, ты не из болтливых. А если донесётся…
Кирька молчал. Слушал. Спокойно. Взглядывал исподлобья. Петька внимательно посмотрел на Кирьку, покивал головой и вышел.
Кирьку перевели в палату, и он три дня не выходил во двор, еле ходил в столовую, дышал с трудом. Строил планы мести, один страшнее другого, потом устал, отложил на потом, читал книгу…
В деревне никто не узнал об этом.
Наступила зима, холодная, снежная. Все заметили, Кирька изменился: замкнулся совсем, стал злее на работу, с людьми не разговаривал — рявкал, от расспросов матери отмахивался, пил чаще.
Приходил к Светлане, она отвергала его всё ожесточённее — напрочь. Как и в тот вечер.
Днем Кирька взял своё старое ружьишко 28 калибра, пошел в бор. Бор начинался за огородами и ограничивался недалёкими горами и рекой. Побродил среди сосен, в бору сыро, слякотно. С высокого яра посмотрел на сереющую, с прогалинками, ленту реки, бросил усталый взгляд на гору. Напротив, за рекой — скалы, на них, об эту же пору, перейдя Катунь по льду, лазил в детстве с братьями… Подумал: «Толи прощаюсь…»
Грустно было.
И побрёл домой. В окнах домов светились огоньки, по деревне брехали собаки, взмыкивали коровы — все было как обычно. Посидел в пустой избе, печь затоплять не стал.
-Схожу-ка я к Светику, — решил Кирька. Быстро встал, заспешил знакомой тропкой.
Светлана встретила настороженно, пробурчала невнятно:
-Бродит…, когда только успокоится.
Кирька слышал эти слова не раз: «Ну, вот, и здесь я никому не нужен», — в мозгу стучала смертная тоска. Посидел. Светлана, отвернувшись, гремела посудой. Молчала недобро.
Кирька встал и вышел. Сзади щёлкнула щеколда и хлопнула избяная дверь.
-Ну, вот и всё.
Дома в сенцах споткнулся, глухо стукнуло об пол железо. Кирька поднял ружьё, зашел в избу. Включил свет, задёрнул занавески. Долго сидел на стуле, опустив плечи. Повернулся, протянул руку за ружьём. Долго держал между ног. Не думая ни о чем, взвёл курок, открыл рот, вставил ствол. В голове на мгновение что-то отключилось. Бывает, когда человек срывается с высоты, чувствуя неумолимое притяжение земли, мгновенно осознаёт: «Всё. Конец фильма». Почувствовал ещё языком противный холод металла и запах, запах тухлых яиц.
-Нет, брат ты мой, так дело не пойдёт. Стоит ли из-за бабы? Я просто устал.
Осторожно вынул ствол изо рта. В сенцах что-то грохнуло, ведро запрыгало по полу вместе с выстрелом и прысканьем кошки.
Но Кирька этого уже не слышал.
Он уже вознёсся прямиком в небо.
1995г.
