глава 6
В самом низу, где зев гигантского грота являл свою мрачную утробу белому дню, всё было иначе, чем там — в его скрытых глубинах, хотя и не так, как снаружи (то есть на поверхности земли, принадлежащей живым). Тут росли настоящие живые деревья, правда за недостатком света они являли собой некоторую пародию своих собратьев, произрастающих вне грота — снаружи. Стволы их были такими тонкими и такими корявыми, что угадать за их причудливостью самые распространённые на земле виды пород лиственных деревьев было бы весьма затруднительно. Стволы «гротовых» деревьев — чрезмерно длинные и голые во всю свою длину, ветвились лишь далеко наверху, образуя нечто вроде купола. К тому же сами стволы были не многим толще ветвей, облепленных какими-то совершенно уродливыми листиками, по форме своей больше напоминающие стебли луговых трав, чем древесную листву. И вот эти-то безобразные кроны не одного десятка таких деревьев-уродцев, образовывали в самом гротовом зеве, ближе к выходу на поверхность, странную сеть или растительную паутину, которая с жадностью проглатывала свет, звук, колебание ветра…
В плотном веществе этой растительной куполообразной сети с высоты птичьего полёта можно было ещё рассмотреть скелеты животных, которые (то ли по не осторожности, то ли гонимые страхом), достигнув острой и каменистой гротовой кромки, напоминающей красные, у основания засыпанные песком и пустынной пылью, отвесные скалы, сорвались вниз и были пойманы древесной кроной точно паучьей сетью…
Внизу, между тонких этих стволов, было свежо и тенисто. Вместо коры, стволы уродливых гротовых деревьев были покрыты богатым мшистым убранством. Здешний мох тоже отличен от того, какой произрастает в лесах и заболоченных местах в мире живых. Ворс гротового мха более торчковат (хотя мягкости своей при этом не утратил), цвет его по мере удаления от зева в тёмные гротовые галереи, плавно переходит от сочного болотного или зелёного в кроваво-чёрный, ядовито-пепельный или гниловато-синий оттенки. При этом мшистые ворсинки становятся колючими, зловонными и ломкими (чем-то отдалённо напоминающими глубоководные кораллы, уже умершие).
Ещё тут много лужиц и даже небольших озёр, вода в которых, правда, от чего-то горькая (будто туда накидали великое множество полыни) и слегка с красным оттенком. Только редкие ключи, бьющие из-под земли абсолютно такие же, как там — наверху, в землях живых…
Вот около-то них образованы настоящие оазисы жизни, в которых без труда можно отличить заросли папоротника, нежный фиолет цветков смолёвки и буддлеи или поросль вереска…
Животных тут не встретишь, за исключением, разве что, ящериц да змей. Зато птиц тут, а вместе с ними и насекомых, более, чем достаточно. Правда птички, нашедшие тут себе обиталище, очень мелкие и при этом весьма дерзкие (даже наглые), потому как абсолютно лишены страха. А бояться этим мелким пакостным крыланам здесь действительно некого, потому как гротовый зев являет своего рода некую границу между миром живых и миром мёртвых, куда ни те, ни другие не смеют ступать не только в силу своих предрассудков, но и по причине трудно проходимости что ли…
Если смертному когда-нибудь случится пройти Мёртвую Пустыню и достигнуть Долину Гротов да ещё и заглянуть в зев одного из них, то вряд ли ему, человеку, находящемуся в здравом уме, заблагорассудиться упасть туда… Потому что внутри грота смертный увидит великую бездну, где-то далеко внизу отдающей тёмной зеленью, которая безусловно напомнит ему топкое болото. Ну а нежить, как можно было уже заметить, в силу даже только лишь мертвенности своей, вовсе не способны покинуть свои гробницы, а уж тёмные затхлые гротовые галереи, укрывающие их от убийственного света, подавно, потому что в этом для них нет никакого смысла…
Тапити
Он всегда бодрствовал, потому что нежить — не человек, ему не нужен сон для восстановления сил, а еды тут было предостаточно, так что утолять голод можно было на ходу, ни на мгновение не теряя бдительности. А бдительности ему было не занимать…
Тапити хоть и жил в Гротовом Зеве, однако мертвенным своим мозгом он понимал, что его мертвецкое естество во многом не способно воспринять на себя законы живых, которые тут, на границе двух миров, спорят с законами мёртвых неустанно, а потому находясь здесь, нельзя было быть не бдительным…
Кожа Тапити, прожившего тут без малого сотню лет, приняла на себя печать света и стала походить на кожу человеческую, однако же всё ещё разнящуюся от неё своей структурой. Если бы смертный увидел перед собой этого живого мертвеца, то он несомненно подумал бы, что человек этот только-что умер от желтухи и ещё не успел «остыть».
Кроме того, живя тут, на границе двух миров, Тапити обнаружил однажды, что бледная его жёлтая кожа уже много времени основательно облачает всё его существо так, что на всём его теле нет ни единого разрыва, ни единого намёка на разложение. Более того, некогда лысая голова молодого мертвеца с недавних пор покрылась богатой порослью иссиня-чёрных волос, впрочем несколько прядей из которых выдавались отвратительной плесневелой сединой, неопрятно свисающей с правой стороны его лба, как какой-нибудь смердящий, до безобразия длинный, крысиный хвост…
Питался Тапити всем, что тут обитало — от жалких личинок до змей и ящериц, и, кажется, всем был доволен.
Ходить прямо, как смертные, мертвец так и не мог, потому что кости его по-прежнему оставались очень хрупкими и ломкими. Передвигался он, как и любой другой из мертвецов, как-бы в полу присядь, но зато голову свою держал он гордо — прямо и не озирался по сторонам с глазами на выкат, как бы чего-то опасаясь так, как свойственно природе живых мертвецов…
Будучи нежитью, Тапити имел чуткий слух. Ему не составило труда услышать душераздирающий рёв нежити-женщины несмотря на то, что вопль этот доносился из глубины гротовой галереи. Нельзя сказать, чтобы мертвецы имели чувство сострадания по отношению к себе подобным — вовсе нет. Им скорее более свойственно, в силу мертвячей их природы, сожрать друг друга живьём, если, вдруг, другой еды не окажется. И Тапити, хотя и имевший в себе тягу к познанию запретного, подобно Азоран, всё же был самым настоящим нежитью, в котором не было ни сострадания, ни страха…
Он узнал этот крик, этот рёв, этот вопль… Это был глас смерти. Тапити незамедлительно отправился во тьму гротовой галереи, но не с тем вовсе, чтобы оказать помощь умирающей, а чтобы, сколь дико бы это не звучало, полакомиться трупным её составом, потому что для мертвецов нет приятней пищи, чем мёртвая плоть…
