Мне 22 года, я нисколько не волнуюсь, когда появляется четкая цель – уже не страшно. Не получится так, пойду другим путем, но направление есть. Что им сказать?- не знаю. Лучше потом, после исполнения. Что же, салаги, держитесь, вы для этого сюда пришли, я для этого здесь, на сцене. И все-таки в начале я зажмурилась, тряхнула головой и — нет, не запела, как все ожидали, что-то заводное и веселое. Угомонитесь, под это не танцуют, — я исполняла голосовые вариации на грустную красивую мелодию, отказавшись от музыкального сопровождения. Хотелось показать, насколько мелодичен, мощен человеческий голос, а это все, что пока есть у меня. Отработала все, что запланировала, — потихоньку вступила, накалилась и закончила на взводе, кто после этого скажет, что я здесь случайно? Кто осмелится выйти на сцену и принять вызов, или хотя бы сумеет повторить то, что сделала я?
Нас 16 – новых участников конкурса. Каждому надо «доказать» себя. Первые семь номеров толпа проглотила, молодежь пила пиво, танцевала, девочки кричали, мальчики свистели, в общем, обычный уличный концерт. Я прекрасно понимаю, что им наплевать на наши потуги, им наплевать на наш рейтинг, они просто на дармовщинку отрываются.
С вызовом смотрю на площадь, народу человек триста, ни одного взрослого, серьезного лица. Доброй половине из них еще нельзя по закону прикладываться к пиву. Но я им не мамочка. Это мои первые фаны — основную ставку я делаю на этих, «уличных». Они не поняли, их как будто обманули. Стоят, смотрят, до них не дошло, что это было. Тихо говорю в микрофон – «Не переживайте ребята, дискотека продолжается, – Елена Терезова! – кричу я громче – запомните меня такой! – говорю крылатую фразу и ухожу. Знаю, следующие полномера, точно, у этих салаг звучал мой голос в башке, не мог не звучать. Вы, ребятки, можете продолжать трястись и дальше, веселитесь, вам на фиг не нужен сейчас мой вой, но угар пройдет и многие из вас с удивлением заметят, засевший в подсознании, странный номер. И даю свою лохматую голову на отсечение, — не многие решатся поделиться этим с друзьями.
Нас 16 – цель одна. Как ни старался В.К. нас объединить на первых порах – это практически невозможно. Все 16, — как клубок взвинченных нервов. Мы не совсем понимали, что происходит вокруг. Мы приглядывались друг к другу, мы не могли разговаривать, потому что знали, – снимают везде и всегда. Такое испуганное стадо баранов, которым категорически запрещалось замечать камеры в быту, и наоборот, работать на камеру на концерте. По началу это самое тяжелое. И, как потом выяснилось, каждый подозревал соседа в «нечистоплотности» попадания на конкурс. Постоянно преследовал страх, что выкинут из проекта, даже не дадут раскрыться. Но через две недели, буквально, расслабились – нельзя жить рядом, не общаясь, слово за слово, тема за темой, у кого-то не выдерживали нервы – а это срыв или слезы или разборка, – в любом случае это общение.
График плотный, занятия одно интереснее другого, беседы с «великими», это все плюсы. Явными минусами было то, что мы не свободны, тебя вертят туда-сюда, тебя одевают во что-то мерзкое, ты поешь совсем не то, что хочешь, и не с тем, с кем хочешь. Это похоже на ломку, не попадала я раньше под такой пресс. Отдыхаем потом на «уличных» — тут ты свободен, правда, ограничен во времени. На этом концерте я последняя -15. Это здорово, никто не дышит в затылок, есть хотя бы время немного пообщаться с публикой. Сделала заявку на номер. Пока ребята недоумевают – как это можно петь девчонке? – они еще не в курсе, что это будет под балалайку… Что же, удивлять — так удивлять. Знает только В.К. и хитро улыбается. Он все про всех знает.
Для меня мир начинался со ступеней. Больших, в половину моего роста, деревянных, покрашенных в темно зеленый цвет, прохладных на ощупь. Сколько их было не знаю, помню только две, и что даже на первую не было сил подтянуться. Мама потом объяснила, что это детская фантазия, — не было ни у нас, ни у знакомых, ни в детском саду таких лестниц, и порогов тоже. Но из памяти выпали и детский сад, и сама мама в тот период, а эти ступени с периодичностью всплывали во снах. Даже во сне я как-то понимала и отмечала, что вижу их не в первый раз, готова поклясться, что всегда это сопровождалось одними и теми же ощущениями прохлады под ладошками и странным запахом, который меня волновал. По маминым рассказам у меня были проблемы в яслях, — я кусалась. Бедные родители «укушенных» жаловались, требовали, ругались, показывая отпечатки моих челюстей на ручках и ножках своих чад. Ко мне применяли все пед, и совсем не пед., меры. В конце концов, я оказалась в манеже – меня изолировали. Что самое главное – мне это нравилось. Мама приводила, переодевала меня и я сразу топала к своему манежу, и если манеж был занят, я ревела так, что бедный воспитатель вытаскивал очередного карапуза оттуда, и я восседала на свой завоеванный трон. Это была моя первая победа в жизни – я отвоевала свое пространство. Но я этого не помню, как не помню и того, что была сама себе на уме. Мама иногда впадала в истерику, потому что ей казалось, — мне никто не нужен, даже она.
Похоже, нам с ней было хорошо, она никогда не выглядела уставшей, злой. Ну, скажем, хохотушкой ее тоже нельзя было назвать. Хохотушкой была мамина подруга – тетя Зина, этакая тетя кг под сто. У тети Зины был муж такой же «статный», было два сына в их породу. Но к ним в гости мы ходили очень редко. Чаще тетя Зина приходила к маме, и они тихонько сидели на кухне за бутылочкой и говорили – говорили…
За год до школы в доме появился дядя Коля. Не скажу, что обрадовалась, просто приглядывалась к незнакомой породе людей для меня, — мужчине. Родного отца у меня не было. Хорошо было то, что он, что называется, – был предельно тактичен со мной. Скорее всего, его предупредила моя мама – я совсем не любила обниматься, целоваться, сидеть на коленях, — даже с мамой я держала дистанцию. Это было что-то врожденное, мама – добрая, меня не лупили, и все равно я настойчиво высвобождалась из объятий очередной бабули у подъезда. Видно было, что любое прикосновение других вызывало у меня неприязнь. Конечно, это маму расстраивало, но по психиатрам меня не таскали, слава богу, в остальном, я была здоровым ребенком, правда очень худым. Тетя Зина смотрела на меня как на что-то хронически больное и заразное. Толи дело ее пацаны, вот это телосложение! Есть что пожимкать, есть на что посмотреть. А у меня — теловычитание. Она давала советы маме, чем меня откормить. Всегда сама приносила что-нибудь вкусненькое, я ни от чего не отказывалась. Но куда это все пропадало в моем организме, — загадка.
Летом мы переехали в большую трехкомнатную квартиру. То, что это было далеко от центра, меня совсем не волновало. Главное – у меня была своя комната. За это я могла любить всех и везде. Мама была счастлива, мне казалось, что ничего мне больше в жизни не надо, у меня все уже есть. Дядя Коля, наконец, почувствовал себя главой семьи.
Пошла в школу. Если в начале еще делала что-то с удовольствием, то уже к третьему классу все поняли – профессора из меня не выйдет. Любое насильственное впихивание знаний оканчивалось ничем. Мама ничего не понимала, она ругалась, кричала, даже шлепала сгоряча, – потом успокаивалась, садилась со мной делать уроки спокойно, терпела – терпела – терпела и опять взрывалась. Вмешался дядя Коля. Он заявил – не может ребенок заниматься – не надо из этого делать трагедию. Не всем, короче, в кресле сидеть, надо кому-нибудь и полы мыть, носки стирать и детей растить. Посоветовал отдать в кружок какой-нибудь, может, будет польза. Так я оказалась в кружке народного танца. Это был противовес, – насколько я не любила школу, – настолько полюбила танцевать. На какое-то время проблем со школой не возникало.
О том, что у нас появился новый сосед, я узнала, сбегая по лестнице, неожиданно тормознув, услышав необычную трель звонка. Тихонько подошла к двери и прислушалась. Мелодия как-то странно дребезжала, и это явно был не звонок. Услышав щелчок замка, отскочила. В двери показалась тетя Люба со своим карапузом Витькой на руках. Уставилась на меня. А я, наконец, поняла, что это звучит обыкновенная балалайка. Звучит так трогательно, так красиво,- казалось такой смешной инструмент. Тетя Люба поняла мой немой вопрос – Кто? – Это ее отца привезли из деревни, там он жил один, но отказали ноги и его забрали в город.
Вечером заявила всем, что хочу в кружок «балалаечников» — даже звучит смешно. Но кружка игры на народных инструментах – так он, оказывается, называется, рядом нет. Далеко возить меня некому, а одну отправлять в конец района глупо. Опять же выручил дядя Коля – вот что называется «мужик в доме». Он взял меня за руку и решительно повел к соседям. Я немного боялась увидеть человека без ног, но ноги у него были, он даже ходил, опираясь на стул. Они перекинулись парой слов, дядя Коля вышел, а я осталась. Я смотрела на него, он на меня, мне уже было не страшно, — обыкновенный дед, с запахом старика, в одежде старика. Он протянул руку и сказал – Дмитрий Иванович. Я тоже протянула руку и сказала – Лена Терезова. Это его развеселило, а меня успокоило. Так в моей комнате появилась эта смешная и несерьезная вещь – балалайка. Не сразу я ее взяла в руки, в начале только слушала, и просила деда повторять что-то понравившееся. Я чего-то не понимала, чувствуя себя странно. Я могла понять, когда мне грустно, когда весело, когда обидно и когда смешно. Это все так естественно, что об этом даже не задумываешься. Но, вслушиваясь в эти трепетные звуки, понимала, что все эти чувства перемешиваются, накладываются друг на друга, и получается что-то необъяснимое, так волнующее, что я не столько слушала деда, сколько прислушивалась к себе, не понимая, — так мне радостно или грустно? Мне больно или приятно? А когда взяла в руки инструмент, стала выводить первые трели, с удивлением отметила, что эта вибрация отражается внутри у меня, что поневоле голос подстраивается и дрожит. Мне нравилось это слияние моего мычания и инструмента в унисон.
В.К. как обещал, достал мне балалайку. С наслаждением мусолила ее два дня, вызывая интерес у всех поголовно. Номер хорошо отрепетирован, этот «прикол» я придумала еще два года назад и записала на свой сайт. Этот сайт попытаюсь сегодня обнародовать. Надо идти вперед. Мне нужны мои фаны. Если хотя бы десяток заглянет туда – это уже будет победа. Но до конца проекта мы отрезаны от всего мира, поэтому приходится действовать наугад.
Концерт заканчивается, — мой выход. Главное не улыбнуться, спеть на полном серьезе, а балалайка не подведет, она со мной больше десяти лет. Объявляю номер низким голосом, сажусь, стараюсь не смотреть на площадь. Рву струны, трясу головой, зло выплевываю слова. Композиция на немецком, слова резкие, короткие, похожи на наш отборный мат. Черт побери, мне это нравится. Все. Опять не поняли? Это уже хреново, это же не серьезно, это смешно, что тут переваривать? Кто-то сбоку заорал – «Молодец, Ленка!» Это же мои студенты! Ну, ожили наконец-то, заорали, зашевелились. Дошло с опозданием. Пытаюсь разглядеть знакомые лица, но от волнения не могу сфокусироваться, поэтому просто радостно машу в толпу руками. Это мой первый выход на «бис». Смотрю на В. К. – он согласен. Объявляю – « Тереза @. ry. – заходите, жду». С каким-то чувством мести играю красивейшую вещь. Вот такая она смешная — балалайка.
Господи, как же я ненавижу эти учебники, за что??? А надо тянуться хотя бы на тройки, знаю, это унизительно, я тупая – это давно не секрет в классе. Выручает то, что я девчонка, не дерусь, не курю, не посылаю всех матом. Тихо прихожу и высиживаю уроки, учителя на меня махнули рукой. Из школы не гонят, потому что выступаю на школьных вечерах, всяких там конкурсах самодеятельности – удовольствия это мне не доставляет. С танцами не рассталась, хожу, все хорошо получается, но я всегда на задних рядах, в подтанцовке. Не потому что не умею танцевать, потому что слишком худая. Очень надеялась, что начну поправляться, но девчонки вокруг округлялись, начинали щеголять бюстами и вертеть бедрами, я же оставалась вешалкой. На мои ноги без смеха нельзя было смотреть – хлысты с ластами. Любой наряд из концертного гардероба меня просто убивал, мама пробовала ушивать, подгоняла как могла, но кроме смеха, это ничего не вызывало. Я пряталась за спины, и вытащить вперед меня было нереально.
В школе и дома было легче, там любимые джинсы. Эти широкие штаны и вытянутые толстовки прятали меня, превращая в бесполое существо. Девчонки за свою не считали, и пацаны в кампанию не брали. Да до восьмого класса было все равно, у меня была моя комната, балалайка, хороший друг дед. Я его так грубовато и называла, — дед. Меня же он величал непривычным именем, — Аленкой.
Дед умер. Я не пришла его проводить. Это первый покойник, которого мне предстояло увидеть, и я струсила. Я не знала, что от меня требовалось в тот момент, что я должна делать, что должна чувствовать, — сидела в своей комнате и ревела. Ревела, потому что осталась одна. Жалела себя по полной. Только вот деда не оплакивала. Мне было 14, ему 73, я считала его совсем старым, он болел последнее время. Приходила к нему, мы тихо говорили. Играла, он слушал, плакал. Когда он был жив и плакал, мне было его жаль, а когда он умер – нет.
Четвертая неделя конкурса. У меня песня из серии – «сопли в сиропе». Пою в паре с вечно юным мальчиком — переростком. Я все стерплю, и эту слезливую песенку, и этого надменного мальчишку, который с самого начала взъелся на меня. Еще бы, чувствует, что слабоват против меня, что одним выдохом могу смести его со сцены. Но то, во что они решили меня одеть – это издевательство. За эти три недели я ни разу не пожаловалась, ни на репертуар, ни на главного исполнителя, понимаю – все давно запланировано, тут я послушна, как пешка. Но модельера этого проекта я бы убила. Даже с постановщиком танцев можно было договориться, мужик толковый, давал свободу выбора, и если ему нравилось, так все оставлял. Я бы поняла, если бы модельер был мужик, но это была женщина лет 45 , которая ничего не желала слушать. Кинулась к нашему спасителю В.К., но тот тоже отшил меня – слишком многим слишком много не нравилось. Но в этом мини-костюмчике, черт, я выйти не могла, ни — за — что. У каждого человека есть принципы, у каждого есть черта, переходя которую он перестает себя уважать. Пришлось встать в стойку и заявить, что петь в этом не буду. Все. Стою, молчу. Страшно. Поп — идол дергается, он все-таки не такой маститый, чтобы всех послать, он может послать только меня, что и делает с удовольствием. Я его в упор не вижу и не слышу, он для меня пустое место. Этому мальчику, которому, оказалось, уже за 28, не дано повзрослеть на сцене. Время репетиции уходит, меня колотит, зрелище жалкое, но назад дороги нет. В.К., ошалев от моей наглости, приводит «Самого-самого». Молча слушаю, что я никто, ничто, и не просто ничто, а ничтожество. А вот так со мной нельзя. Швыряю чертов бардельный наряд под ноги, опять встаю в стойку. Главный впивается в модельера, ставит нас друг против друга, говорит – разбирайтесь сами и как зритель, гад, садится посмотреть, что будет.
Что же, начинаю все с начала. – Мне 22, а не 15. Я взрослый человек, я нормальная женщина, я хочу серьезного будущего, и с голым задом на сцену не выйду. Она тоже завелась — мол, и в 35 косят под девочек, и не чета тебе, сопле, вон какие знаменитые. Хорошо то, что мое мнение, про девочек в 35, осталось при мне. Я во время заткнулась.
В.К. что-то прошептал главному на ухо, тот заржал, глядя на меня, и ушел, не сказав ни слова, дав нам знак продолжать репетицию. Меня трясет, какая тут к черту репетиция. Понимаю, — все, на следующем концерте вылетаю. Надо было все-таки показать свою пятую точку публике, но так глупо вылететь из проекта, из-за каких то тряпок?
Позже я спросила В.К. – что же он ляпнул главному на ухо. Тот отнекивался, как мог, но потом под напором, все же признался, что намекнул тому на отсутствие этой выдающейся части тела у меня — показывать то нечего! Что же, я не обиделась, он мой спаситель, он все сгладил, за мной должок. Мне принесли другие тряпки, и скандальных костюмчиков больше не было. На «уличных» выходила всегда в одном и том же, пусть привыкает зритель, я буду только такая – джинсы, футболка, без блесток и всякой мишуры. Никакой массовки. Я буду одна. Я буду петь.
В отчетных концертах приходилось работать в группе. Это шоу, так надо. На «уличных» каждый старался уединиться со зрителем. Ребята уже уверено держались на сцене. Хорошо было бардам,- взял гитару и пой хоть час. И было что петь, там не так важно, сильный у тебя голос или нет, берешь ты такие сякие ноты или нет. Бард пишет песню под себя, исполняет сам. На «уличных» это мои первые противники – я их уважаю, я им завидую. Следующий концерт открывать мне, это тяжкий крест — публику надо разогревать. Я не ворчу, всем когда-нибудь достается этот номер, я не особенная, я отработаю. В.К. начинает меня тихонько дергать – надо заявлять номер, и я заявляю – русский народный под торч – можно? – Да не вопрос, хоть фокусы показывай, главное – развлеки. В кружке мы часто хохмили – отрабатывали движения, а музыку ставили современную. Беру запись и сижу, рисую на листке расклад, что за чем, чтобы и задиристо, и плавно, все-таки столько лет отбивания чечетки и всяких выкрутасов не могли пройти даром. Зал занят. Прогнать материал вживую надо. Я нервничаю, наверное, раза три прослушиваю мелодию, засекаю время, солировать — это не за спинами халтурить, могу выдохнуться. Знаю, заполнить голосом могу любое пространство. А вот заполнить пространство своим телом, движениями, не потеряться на сцене тяжеловато. Дурить по полной, но профессионально, — это еще та задачка. Отдуваться за весь танцевальный коллектив мне не приходилось. Когда зал освободился, пришел В.К., посмотрел, как я тихонько обхожу пространство, примериваюсь. Включили запись, я пошла в начале без азарта, сосредоточено и нерешительно, но постепенно все включилось, такт, осаночка, походочка. В.К. захлопал, — все, номер есть, ты первая, ты на разогреве, заставь их двигаться. А костюм? Потащились к костюмерше, там всякого барахла полно. Русского народного не было. В принципе, по фигу, можно и в простом ситцевом да с косыночкой. Пусть толпа включает воображение. Но эта «добрейшая» женщина притащила все-таки из соседнего павильона коротенький яркий детский сарафанчик. Влезла, только коротковат. В.К. хихикнул – миленько, как раз, что просила – унисекс. Как говорится, — с чем боролась, на то и напоролась. Но В.К. не отстал, сказав, или я выступаю в этом, или он мне больше не друг, тем более за мной должок. Ладно, позориться, так по полной. Что было хорошо – так это то, что на подготовку к «уличному» отдавали весь день. Если номер был готов, можно было отдохнуть, что многие сейчас и делали. Я же носилась в поисках обуви. Классно смотрелись большие кроссовки-бутсы с сарафанчиком. Прикольно, но, попробовав станцевать, поняла, — не получится. Опять тащусь к костюмерше, мне ее уже жаль, она уже жалеет меня, но проблема быстро решается – в гардеробе несколько пар высоких тряпочных кед, выбираю поцветастее,- легко, удобно. С этой тетенькой надо бы подружиться, думаю я, но одергиваю себя – так позорюсь я в последний раз. Но я должна доказать, что не только голосить могу, я вам и спляшу, и сыграю, только обратите на меня внимание. До концерта четыре часа. Надеваю весь прикид, прогоняю номер, и, успокоившись, заваливаюсь на кровать. Закрываю глаза. Где ты, моя комната? Где та первая фотография на столе? У меня целый архив, — от фоток до полных концертов, но на виду та, первая, с хитрым прищуром серых глаз. На что я пойду, что бы заглянуть в них в реальной жизни?
В комнатах движение. Пора подниматься, разогреваться. Минут 10 растягивалась, тело слушалось, «закостенеть» не успела. Быстро сполоснулась и пошла облачаться. Все ладненько, крепенько, ничего не болтается. Чтобы кеды плотно облегали ноги, перебинтовала щиколотки бинтами. Заплела косу, подвязала привычный в наших концертных костюмах бант. Встала перед зеркалом. Ощутила знакомый трепет внутри – перед танцем всегда так, так наверно лошади дрожат перед стартом. Выхожу к сцене. В.К. носится между всеми, через минуту начинаем. Он серьезен, спасибо за это. – «Тебя объявлять?» – «Нет, в конце сама представлюсь, с людьми надо общаться».
Пошла фонограмма и я поплыла на сцену – костюмчик пафосный, музыка заводная – а кто из наших так сможет,- да никто! А кто из этих «трясунов» на площади, — да тоже! Мне уже нравилось, что у меня коротенькая юбочка, белые трусики, я то загоняла себя в чечетке, то вертелась волчком, а то вдруг тихохонько плыла павой. Я худенькая, легонькая, мои тоненькие ножки мелькали, как игла у швейной машинки, пойди, угляди, поймай движение! Все стихло. Подошла к микрофону и засмеялась, мне было легко, убейте меня, я не великий танцор, но так хорошо мне давно не было. Поклонилась озорно, по-русски до земли и ушла. Даже было не интересно, как они отреагировали, как смотрели. Сегодня я больше не выступаю, ушла в конец павильона, села в кресло, сняла кеды, закрыла глаза и вытянула мои бедные ножки-спички. Мышцы подрагивали, я тихо шевелила плечами, ногами, давая телу помаленьку отходняк.
— «Ты похожа на скаковую лошадь» — это был «Сам»,- черт, он же никогда не приходил на наши уличные концерты. – «Молодец, нормальная женщина 22 лет, молодец. Мне, лично, понравилось». Я ждала, что он опять будет смеяться, но он посмотрел на меня серьезно и пошел к выходу. Было неудобно, что я даже не привстала, я с глупым видом женщины 22 лет сидела с вытянутыми ногами в бинтах. Конкурс продолжается, страсти накаляются. Что же нам придется исполнять в конце, какие чудеса показывать? А то, что я не вылечу раньше, было очевидно. И очень хотелось знать, что происходит на моем сайте, есть ли оживление, работает ли он?
Комп подарили мне через неделю после похорон деда. Это было чудо. Пришел техник, поставил, настроил, включил, показал. Я боялась до него дотронуться, боялась что-нибудь сломать. Все вокруг поохали, поахали, и оставили меня с этим чудом техники наедине. Сидела в кресле, вдыхала необычный аромат, он тихонько гудел мне в ответ. Так в моей комнате поселился этот чудо-зверек, в начале как игрушка, потом как друг и помощник. Конечно, у многих они были давно, у кого не было, те ходили к друзьям, в клубы. Друзей нет, просить кого-то из класса я не могла, даже ходить на компьютерные курсы я отказалась — было стыдно, что такая большая девочка не знает элементарного. Выручил Витек, он уже в первом классе. Тетя Люба часто «подкидывала» нам с дедом этого пацана. Парнишка рос забавный, дед его очень любил. Витьку нравилось сидеть у меня в комнате, он открыто, бесхитростно завидовал – у меня есть целая моя комната. У него только старший на три года брат-тиран и куча проблем в маленькой двухкомнатной квартире. Компа у них не было, но эта техника для пацанов – жизнь. Они терлись возле клубов, они набивались ко всем в друзья, лишь бы посидеть часик за очередной модной бродилкой. Витек мой учитель, он гордится этим, он смотрит на меня свысока. А я не обижаюсь, если он вдруг выпаливает – «Ну ты что такая тупая?». Ну и, конечно, он имеет полное право зайти, просто «порезаться» в любое время, в любой день. За все надо платить…
Немного освоившись, поняла, игры меня не интересуют или у меня просто не получается. Человечки отказывались подчиняться, бежали не туда, прыгали не так, вообще они меня бесили, если я дала команду – «прыгай»- так и прыгай гад, я не люблю, когда меня не слушают. Витек потешался, а я, что бы больше не психовать, перешла на интеллектуальные игры. Тоже не по мне – первые шаги легкие, потом тяжелее, потом совсем тормозишь. Времени на это уходит много. Витек не понимает, как можно сидеть по три – четыре минуты после каждого хода, сидеть не бегая, не стреляя и прыгая. Да это уже не важно, важно то, что мой зверек приручен, он послушен, он забит всякой Витькиной ерундой и количество моих папок растет. Я его не боюсь.
А ведь я боюсь этого концерта, не уверена, что делаю все правильно. Нас уже 12. На этом отчетнике чествуем приму. Дали относительную свободу — вот ее хиты – выбирайте, репетируйте. Сидим, слушаем, молчим. Серега Вилов, наш бард, самый спокойный и уверенный в себе человек, спрашивает – «А из фильма можно?». – «Можно» — В.К. сегодня добрый. Первый участник решился и отвалил с облегчением. Все остальные завидуют ему, песня действительно красивая. Ну, кто не успел, тот опоздал. Многие это сразу поняли – можно остаться ни с чем. А надо солировать, в группу не хочется. Девчонки быстро расхватали по шлягеру. У меня в мозгу ворочается что-то тяжелое, знаю, есть у нее одна «похороненная» песня. Только она не прошла, песня с душой, исполнение прекрасное, и, однако, крутили ее одно лето, ни в один сборник она не вошла.
Ребята смотрят на меня с надеждой, — выбери хоть что-нибудь, возьми нас на подпевку. Нет, милые, в группу не пойду. В.К. не знает, чем нам помочь. И у меня язык не поворачивается, вроде песня классная, исполнялась на уровне, почему же похоронена? Все-таки надо заявить, отдадут ее или нет, а потом ломать голову. Он выслушал молча, спросил – «Это ты просишь песню или просишь совета?» — «Хотелось бы и того и другого». – «Да песню бери, а вот потянешь ли, решай сама, женщина». Женщина 22 лет – это мое клеймо, я с этим смирилась.
Запись в фонде есть, это уже пол дела. Тянуть нельзя. На все дано пять дней, плюс, надо готовить «уличный» номер. Голос на фонограмму не ложится, получается подобие, копия, не лучшая, иду к маэстро – так окрестили мастера по вокалу. Прослушал, недоумевает – что тебе надо? Исполнение чистое, эмоциональное – что тебя не устраивает? – Меня здесь нет, вот что. Теряю еще один день с фонограммой. Маэстро сжалился – «Хочешь себя, так выкинь эту запись. Возьми песню, как будто слышишь впервые». Пробую, подыгрываю себе на гитаре, все не то, все мимо.
За нами наблюдают постоянно, я знаю, если не сделаю этот номер за два дня до концерта сама, мне «помогут». Шоу должно быть на высоте, шоу состоится в любом случае. Все бы ничего, но номера уже ставятся и меня дергают, то сюда «подвыть», то туда на подтанцовку. Маэстро успокаивает – номер ведь готов – оформляйте на сцене. Но караоке я уже не хочу – это пародия. Песня хорошая, что бы ее второй раз хоронить. В.К. – наш отец, мама, и бог на этом конкретном месте, посоветовал навестить репетицию оркестровой группы,– Может, родишь что-нибудь, женщина?
Их было всего двое, они не репетировали, они матерились, сидели злые друг на друга, один за роялем, другой за ударными. Мне тоже под горячую руку попало, пришлось обменяться любезностями. Успокоились. Объясняю что и как. Клавишник слушает внимательно, а ударник тихонько подстукивает что-то свое, тоже, видимо «рожает». Я затихла, прислушиваюсь, впервые слышу, как ударник играет «про себя», шепотом. Все! Вот оно! Все так просто. Несусь к В.К., объясняю, что и когда мне надо.
Это оказалось намного проще, чем я думала. Номер был готов за четыре часа, легко. Ударник, пожилой, лохматый, колоритный мужик, зацепил песню сразу, это было на уровне – ни одного лишнего движения, ни одного лишнего шума. Теперь надо отстоять сцену. Никаких спецэффектов, никакой подтанцовки, только я и дождь. Сцена будет свободна через час. «Леха» — так мне вначале представился ударник, предложил где-нибудь передохнуть, что же, я не против, тем более этот человечек довольно интересная личность. Нашли уголок потише, но на мой первый и последний вопрос, который я успела задать, он буркнул – «Отдыхай!». Достал, откуда-то из недр своих, бутылку пива и стал тихонечко прихлебывать. А я, в отместку, за то, что он молчит, за то, что пьет, а мне нельзя, а я больше месяца пива не пила, да и не люблю я его, — я его открыто разглядывала, внимательно-внимательно, пытаясь разгадать, кто он и откуда. С сожалением отметила – мне такого ударника в группу не заполучить. Скорее это «ничей» человечек, сам себе на уме. Ладно, подумала я, отдыхай, «Леха», — я все равно все выпытаю у В.К. и возьму твои координаты на всякий случай.
Отвоевали сцену. Я довольна собой, довольна всеми, и все же чего я боюсь? С кем бы таким мудрым-премудрым поговорить, что бы он смог объяснить, что со мной? Поговорила бы с В.К., но он занят всегда, занят везде. Каждому из нас двенадцати, он что-то должен, к каждому он относится особенно, и у каждого из нас есть уверенность, что именно к тебе он относится с наибольшим вниманием. Это талант, это не сразу замечаешь, но и когда поймешь, то вряд ли обидишься. Это его работа – видеть все, знать все, помогать всем – он талант.
Чувствую, что впервые не могу солировать на «уличном», как будто берегу себя для чего-то важного. За одно проверю, заметят ли мое отсутствие на сцене. – Полное поражение, до самого конца концерта я вглядывалась в их лица, пытаясь разглядеть хоть намек на интерес — а где та, с балалайкой, в сарафане, с афигенным голосом? А что если исполнить эту песню им сейчас, — и с ужасом поняла, что меня так мучает – эта песня для них, как интеллектуальные игры для Витька. Их нельзя заставить слушать, уговорить понять песню – это, наверно, как меня заставить учить химию или физику. Полное отторжение. Нарыв, который мучил меня с начала недели, созрел, лопнул, мне больно, мне обидно, но зато теперь все встало на свои места. Я буду петь эту песню.
Она сидела в жюри – маленькая женщина, только почему-то в черных очках. Все знают про нее все и не знают ничего, все относятся к ней иронично и трепещут перед ней. У меня ассоциация была одна – «маленькая женщина», которая улыбалась, хлопала, говорила приятные слова.
За кулисами встретилась взглядом с Лехой – за это время я его ни разу не заметила, ни в оркестре, куда я специально бегала, вообще нигде, он появился ниоткуда, пропал в никуда. В.К. заявил, что это его друг, тем самым дав понять, что только для меня его «выписал». Что-то говорить про него отказался, заявив, что Леха сам связывается, с кем захочет.
Мы на сцене. Вдали тихо зашумел дождь, он то набирал силу, то затихал, и вот стало тихо, только где-то падали последние капли. Полилась светлая-светлая печаль обо всех надеждах, о мечтах, которым не суждено сбыться – господи, до меня только дошло,- это же я о своем, о кровном. Куда меня несет, мне же не пятнадцать. И все же бывают на душе моменты тихого восторга, чистоты. Пока они есть, эти всплески, мир не перевернется, надежда не умрет.
Все, голос стих, последние капли – кап-кап. С ужасом понимаю, что не «сыграла» песню, я ее пропела, уставившись в упор на черные очки. Зал хлопал, кричал, но на это я не обращала внимания – эти будут хлопать всем, это массовка, это не «уличные». У меня перерыв 15 минут, потом подтанцовка и все, заключение. Леха поймал меня за кулисами, он улыбался, видно было, что он доволен. Неожиданно протянул маленькую бутылочку пива, открыл, отказаться я не могла, настолько он сделал это «от души». Быстро пила, глядя в его счастливые глаза, думая, что это за человек такой, что его сейчас так радует? Но допить не успела, сунула ему бутылку обратно и побежала переодеваться. Больше я его на проекте не видела.
После записи концерта «Она» подошла к нам, опять услышали много хороших слов, шутливые замечания, осторожные вопросы. Я хотела одного, что бы она сняла очки, что бы она посмотрела мне в глаза. Я ведь не просто пропела ее песню, я выносила и родила ее заново, неужели она не чувствует это? Очки она не сняла, она просто сказала мне – «Бери песню себе, делай с ней что хочешь» И все. Мне вдруг захотелось, первый раз в жизни захотелось, что бы меня погладили по головке, что бы сказали, какая я молодец, а я бы заплакала, просто бы проревелась и все. Осталось неприятное чувство, что мне не песню подарили, а отдали старую, поломанную игрушку.
Старой, поломанной игрушкой теперь для меня была балалайка. После смерти деда я не хотела брать ее в руки, меня никто не оценит, меня никто не похвалит. У меня нет слушателя. Только вот потребность в постоянных репетициях осталась, это я поняла, когда почти освоилась с компьютером, ажиотаж от новинки прошел, и мне очень хотелось иногда подергать струны,- тихо, для души. Попросила у родителей гитару. Дядя Коля пожал плечами – почему бы и нет? Пошли с ним в магазин, выбрали простую, дешевую семиструнку. На компе нашла программу по обучению и тихо стала продвигаться вперед. Очень тихо, потому что не знала даже нотной азбуки.
Дома опять тревожно. Мама смотрит на меня, потом на дядю Колю, потом снова на меня. Такое чувство, что ей неудобно перед ним, за то, что у нее дочь – неуч. Решается вопрос, что со мной делать? Девятый класс – выпускные экзамены. В школе заявили – не будет учиться, — не возьмем в десятый. Пусть идет в училище. Итак, и то и другое меня не устраивает – не хочу учиться в школе, и в училище тоже не хочу. Мама решает, пусть это будет швейное, она его окончила, она считает, что это хорошая работа для женщины. Но до училища добираться почти час. Это меняет все дело. Быстро подсчитываю эту сложную арифметику – два часа на дорогу это ужасно, а танцы, а гитара, а комп? А школа – вот она, под окном. Сажусь за учебники, строю умные глазки учителям. Родненькие, дайте дожить до одиннадцатого, потерпите немного. И все же, с каким отвращением я смотрю на конспекты, стопку учебников. Ну не могу я себя заставить. Открываю, смотрю, закрываю – иду перекусить. Открываю, смотрю, закрываю – иду в душ, открываю, смотрю, закрываю – короче придумываю любую отмазку. Загоняю себя в угол. Включаю комп, выбираю что-то наугад на муз.сайте и все же опять открываю этот чертов учебник. Добросовестно зубрю впустую, в никуда. Через какое-то время замечаю, наконец, что машинально гоняю одну и ту же песню, ну и что это за идиотизм? Включаю еще раз, вслушиваюсь уже осознанно. Песня на английском, сколько раз я до этого прослушала ее «под учебник» — не знаю, но мотив уже крепко сидит в башке. Поет парень, даже не поет, он просто как бальзам на рану, ложится мазок за мазком. Впитываю его в себя, еще хочу, в который раз опять включаю композицию. Вслушиваюсь в каждый звук, в каждый всхлип. Наконец не выдерживаю напряжения, выключаю все, закрываю глаза и в тишине пытаюсь как-то понять, – что происходит? Музыка явно не дискотечная, под такое не танцуют. Парень выкладывается на все сто, я не понимаю, о чем эта песня, но так заскулить меня могут заставить только эти учебники. Включила еще раз, представила, что это он скулит над конспектом, стало совсем легко – теперь я не одна страдаю, у меня есть компаньон. Похоже, он поселился у меня внутри капитально. Голос звучал во мне постоянно – когда отбивала чечетку в кружке, когда шла в школу, когда писала диктант. Брала в руки гитару и подбирала аккорды под этот мотив. Заскочил Витек, показала ему песню, он не слушал, ему было не интересно, а я все же пыталась ему объяснить, что это классно, это лучшая композиция на свете. Мне надо было с кем-то разделить мое восхищение. Наконец он сдался – « Ну ладно, что у него еще есть, — может, другое что заценю. Вообще, кто он, жив еще?» Я махнула рукой, ладно, мол, не парься, садись, играй. Выскочила из комнаты – такого идиотизма я даже от себя не ожидала – ходить с голосом в башке целую неделю, и не поинтересоваться исполнителем. Действительно, я даже не умудрилась прочитать имя — теперь предстояло выдержать целый час, пока не уйдет Витек. Пытка временем. Решено, сегодня не пойду на репетицию, не возьму в руки гитару – буду выжимать из компа все, что хоть как-то поможет мне. Мне нужно время, много свободного времени.
Времени катастрофически не хватало, время было против нас. Осталось восемь участников, половина отсеялась. Мы теперь действительно друзья. Расставание, слезы, объятия, разочарование – все натуральное. Чувство соперничества притупилось, это стало не главным. Над нами явно издевались, — невозможно каждую неделю готовить полноценный концерт все меньшими силами, мы выдохлись, стали повторяться. Теперь работали в группе слитно, помогая друг другу. На отчетных было легче – вот тебе песня, вот тебе напарник – работай. Относились к нам тоже по-другому, свободы больше не дали, но хотя бы уважение мы заслужили. Меня номинировали на «вылет», но спасли телезрители. В.К. сказал правду – это они среагировали не на мой талант, — это была реакция на то, что скандал с секси-прикидом пустили на сайт, и отрывки показали по телику. Типа, пусть все знают, — мы честные, у нас демократия. Вот так, каждый выгадывает свое. А шоу продолжается. На «уличных» могу петь по две – три песни подряд. Вначале выбираю просто интересную для меня песню, но, зная, что от меня ждут «приколов» с балалайкой, из концерта в концерт – это им не надоедает, все же в середине выступления уговариваю их прослушать что-нибудь из голосовых вариаций. – Ребятушки, родненькие, говорю, будет вам балалайка, но вначале прислушайтесь к голосу, это же так красиво, черт возьми, это самый редкий инструмент, оцените звучание. У меня нет теперь желания поразить их чем либо, просто уже нечем – я все показала на что способна. Мы переменились, мы больше стали уважать тех, с кем выступали. Теперь понятно, что даже самая наивно-примитивненькая песенка имеет «хозяина». Даже такую надо заслужить. А мы пока никто, мы попугаи.
Нас трое – я, Сергей Вилов, Наташа Фазова, — мы не дружим напрямую, мы симпатизируем друг другу, тянемся друг к другу. Если мне нужен совет, помощь — то иду или к Сереге или к Наташке – даже не задумываясь, почему к ним? – Это на уровне подсознания. Больше уважаю Серегу, он пишет заморочено красивые стихи, он может творить, создавать что-то свое, на что я не способна. Я попугай с сильным оригинальным голосом. Почему тянусь к Фазовой, не знаю, не понимаю, может быть, она полный мой антипод – высокая, светленькая вся – от нее исходит эта чистота и она правильная до неприличия. Красива, — этого стесняется, боится, что ее принимают за куклу. Честно сказать, так и было в начале, тем более знали, что у нее очень крутые родители. На этой неделе ей петь с «королем всея попсы». Не с каждой бы он согласился выступить. Ей бы гордиться, но она в унынии, ее номинируют на «вылет». Уже дураку понятно, что с таким напарником не вылетают, и все же я очень боюсь, что кто-нибудь из нас троих вылетит, конечно, вылетит, но пусть это будет не сейчас.
Она подошла ко мне со странным вопросом – « Что в нем не так? Помоги разобраться», — песни ведь, в общем, поет нормальные, голос есть, прямо голосище. Высокий, красивый, приятный в общении человек. Профессионал, но что-то в нем не так, она это чувствует, я это чувствую. Пытаемся сравнивать с кем-то, вроде по пунктам выигрывает он, а предпочтение мы отдаем другому. Подходит Серега, долго слушает, улыбается, неожиданно спрашивает, — «А с кем бы вы легли в постель?» — Тут мы в один голос – «Не с ним!» — «А почему? Ведь красив, строен, просто картинка». Действительно, почему? Задачка решалась очень просто – не было в нем «мужского начала», не воспринимался он нами, как мужик, хоть тресни, поэтому и песни про любовь не прокатывали, не задевали. Обидно получается – все человеку дала природа – голос, внешность, талант, а самое главное упустила. А может быть, это только наши умозаключения.
В.К. заявил, что мы стали толпой, сплоченной, но скучной. То, чего он добивался от нас вначале, теперь его огорчало – нет конфликтов, нет сенсаций, нет тех интриг, а людям не интересно смотреть на умно рассуждающих. На этом проекте нет влюбленных пар, не за кем подглядывать, не на кого делать ставки. В.К. попросил «сыграть» что-нибудь в этом роде, это же шоу, телезрителей надо развлекать. Может, кто и согласиться, я за всех не отвечаю, но мы трое, точно, в этом не участвуем.
Ночью не могла уснуть. Пыталась здраво рассуждать,- люблю ли я, что это за штука такая – любовь, только разбередила себе душу, вспомнила, зачем я здесь и впервые за это время одела наушники, включила запись. Я не слышала его с начала проекта, не позволяла себе расслабиться. Теперь, вслушиваясь в такой родной голос, думала, — как же это все создавалось, как он все это вынашивал в себе, как пытался передать на словах и в музыке. За каждым словом, вздохом, аккордом, видела труд. Сколько раз он сомневался в себе, то ли он делает, так ли? Решила поговорить об этом с Серегой, он пишет, он должен передать мне это состояние.
Наташа осталась в проекте. Выступила она спокойно, совершенно не волнуясь, только вот на напарника смотрела уж очень жалостливо, но эту жалость поняли только мы с Серегой.
Меня выталкивают вперед, что-то я упустила, пока все это пережевывала. Понимаю, что надо идти к ведущему, до сознания, наконец, доходит – у меня премия зрительских симпатий. У меня одно желание, которое жюри должно исполнить, у меня одна минута, что бы озвучить его. Перед глазами ведущая, в голове вертится почему-то маленькая бутылочка пива, комп и мама. Я не ожидала, я не подготовилась. Глядя поверх зала говорю – « Я хотела бы сказать спасибо человеку из-за которого нахожусь на сцене, и считаю его своим учителем. – Басс Фрост, группа Пабвеб! Хочу создать такую же группу, свою группу». — « А реальное желание?» — это голос ведущей. На что я по глупости, уходя на место, ответила, что реальное выполню сама. Дура, вот дура, шла к ребятам, они молчали, понимая, что я раскрылась. Теперь буду как открытая рана, и каждый, кто захочет, может посыпать меня солью. Спохватилась, глянула на В.К., может, переснимут? Но тот только покрутил пальцем у виска.
После концерта подскочил ко мне, и я поняла с тоской – вот и началось! Он отругал меня за упущенный шанс. Я могла попросить себе песню, я могла попасть в радиоэфир, я могла выпросить себе хоть какую-то выгоду, я уставилась на пол, я не хотела его видеть, не хотела с ним говорить. – «Но одно ты, коза-тереза, сделала – сейчас зрители кинуться искать твоего Фроста на сайтах, это простое любопытство немного расшевелит публику – это небольшая, но интрижка, спасибо!» — «Да пошел ты…» — первый раз В.К. меня не понял. Нет, понял, потому что не обиделся. Была еще надежда, что это вырежут, не выпустят на экраны.
Итак, это не один певец, это группа, группа действующая, набирающая обороты, довольно раскрученная в Англии, Франции, Германии. Группа из трех человек. Солист Себастьен Фрост, он же гитарист-соло, он же клавишник, он же композитор. Кристофер Хейстингс – бас-гитара, Дениел Палмер – ударные. Я просматривала клип за клипом, вслушиваясь, впившись в монитор. Три совершенно разных человека. Ден – белобрысый небольшой парнишка, по виду из тех людей, кто довольствуется малым, – взял в руки палочки – и счастлив. Кит – тяжеловатый, спокойный красавчик, которого почему-то хочется погонять по сцене. Но вот Басс – ему трудно дать определение сразу. Этакий маленький, худенький, нервный ушлепок – ничего не поделаешь, первое впечатление именно такое. Сразу и не понять, раздражает он своей излишней энергией или привлекает. Парень безусловно талантлив. Но о чем же ты так скулишь, что же ты надрываешься так? – теперь я должна знать все. Пожалела, что за эти девять лет так и не выучила английский. Посмотрела на часы – скоро в школу. Родители уже встали. Заглянула мама – я не стала разыгрывать больную, просто спросила, можно ли остаться дома? С мамой я не лукавила, она знала – значит так надо, и кивнула в знак согласия. Родители на работе, я одна. Сижу, медленно перевариваю все увиденное за ночь. Больше всего бесит то, что я ни черта не понимаю, надо учить язык. К обеду у меня на столе лежал план занятий – школа, уроки, гитара, английский до упора. Танцы я вычеркнула, танцам места не нашлось.
Нет, учиться лучше я не стала, просто внутри у меня сжалась какая-то пружина, чем быстрее я разделаюсь с уроками, тем больше времени останется на полезное. Учитель по английскому наверно отметила, что просто смотрю ей в рот, ловлю каждое слово, пытаюсь хоть что-то понять, это конечно невозможно, если даже читать за все это время не научилась. Но одно дело, когда тебя заставляют, другое, когда сам увлечен. Зубрила с таким остервенением, что мама стала меня жалеть, думая, что я боюсь вылететь из школы. Было такое впечатление, что мне постоянно не хватает времени, гнала себя, задыхаясь, разрываясь между школой и своими занятиями. Когда, наконец, сдала последний экзамен, все с облегчением вздохнули, я была в эйфории – не верилось, что всю энергию можно бросить на музыку и английский. Теперь, играя на гитаре, подбирала какую-нибудь из его композиций и подвывала вначале тихо, потом увереннее и громче, благо днем никого дома не было. Мне это нравилось, чувствовала, что получается — я легко копировала Басса. Но во всю силу голоса не могла, боялась, соседи услышат. Оказывается, итак слышат, прибежал Витек, узнать, не случилось ли чего. Он был первым моим слушателем, по его просьбе я попробовала петь так, как давно хотелось – во всю мощь, не сдерживаясь. Витек даже не стал издеваться, как всегда, он молчал, глядя мне в рот. Он не верил, что можно вот так спокойно врубить всю громкость и так же легко убрать. Ему показалось, что это и в правду так легко, попробовал голосить со мной, — получался только крик, он был ошарашен. В дверь уже звонили – это была испуганная тетя Люба. Витек затащил ее ко мне в комнату и приказал мне петь. Он вообще чувствовал себя у меня дома главным, так повелось. – «Мама, послушай, вот это динамики, у тебя тоже так не получится, ты только послушай!» — теребил он ее. Под напором этого моего первого фана я решилась, ведь все равно теперь молчать не буду, буду голосить, меня как прорвало. Комната небольшая, и когда я поднимала голос до предела, Витек закрывал уши. Тетя Люба вздохнула, спросила, что же я раньше молчала, дед ведь тоже пел, правда частушки. Решительно выпроводила сына из квартиры, а мне посоветовала учиться. Только до меня не дошло, чему учиться – пению, или наоборот, бросить эту ерунду и учиться в школе. Через месяц моих репетиций соседи маме стали тихонечко намекать, что бы отдали девочку в музыкалку, — пусть там голосит. «Добренькая» соседка с нижней квартиры, явно «жалея» мой пропадающий талант, дала номер телефона. — Я, говорит, уже договорилась, тебя прослушают. Неделю мусолила эту бумажку, мама не верила, что из этого что-то получится, а я стала сомневаться. Тогда дядя Коля взял, решительно набрал номер, договорился о встрече и пошел с нами, — а то, сказал, будете топтаться на пороге, или вовсе струсите.
Это была обычная квартира, открыл мужчина лет тридцати, усадил родителей, меня провел в другую комнату, закрыл дверь. Комната немного необычная – никаких музыкальных инструментов, сам сел за какой-то пульт, мне дал микрофон – пой. Петь без гитары было немного сложно. Попросил проделать то же, но во весь голос, — я замотала головой, — нет, это же соседей можно испугать до смерти, но он объяснил, что за стенами этой комнаты ничего не слышно. Слушал, то хмурился, то смотрел с интересом. Его что-то не устраивало, чем-то он был недоволен. — « Ты чувствуешь, у тебя голос вибрирует, это было всегда так? Когда ты это заметила?». Не знаю, что ему ответить, стыдно признаться, что это наверно виновата балалайка. Не дождавшись ответа, вышел к родителям. Да, как в первом классе, а ведь мне уже шестнадцатый год. Пришла то я сюда за ручку, поэтому молча проглотила обиду, ждала приговора. Но мне он ничего не сказал, просто на прощание посоветовал не голосить в квартире и вообще не орать, пока не поставлю голос. Домой шли молча, я знала, если бы можно было что-то сказать, то мама тараторила бы во всю.
Они молчали до вечера, довели меня до истерики, сами были на взводе. В конце концов, дядя Коля положил передо мной два листка, где одним и тем же почерком было что-то написано. Мне объяснили, — у меня две дороги. Первая – это студия, кружек при театре, — пение, чтение, танцы, но заниматься серьезно там со мной не будут. Вторая – это серьезные занятия с педагогом, это очень дорого, если нет конкретной цели, то и начинать не стоит. Я с надеждой всматривалась в их лица, ну помогите же мне, ведь решается моя судьба, не хочу я быть швеей или продавцом, хочу петь как он. – « А если мы продадим компьютер?» — с надеждой пролепетала я.… В этот вечер кончилось мое детство, моя цель стала приобретать какое то очертание.
Дядя Коля, не думая, порвал первую бумажку, вторую дал мне. Молча достал из холодильника водку, налил три рюмки, — пей, сказал, — сегодня ты сама сделала выбор. За тебя, Ленка! Это такая горькая гадость, я задохнулась, мама пыталась что-то засунуть мне в рот, сердито посматривая на него, но нам всем все равно стало легко.
Сегодня уйдет кто то из нас и останется только шесть участников. Мы подтянулись, напряглись, открылось второе дыхание. Пою в паре с бывшей рок — звездой. Пожилой мужик, но какой красивый, когда поет! Какой голос! Если он поет про любовь, ему веришь сразу, а если при этом еще обращается к тебе, то отвечаешь тем же, не задумываясь. Я немного боюсь его напора. Это мужчина, это сила, это я чувствую. Хотя, если встретишь такого на улице – не заметишь. У нас песня – диалог, спор до хрипоты двух начал – мужского и женского. Мне нравится на его хриплый рык отвечать тем же, со всей яростью. И, кажется, мы не играем на сцене. Такого бы солиста в мою группу и Леху. Когда мы репетировали, он сказал, что уверен – я буду первая, должна быть первой. Но смотрел на меня печально, с жалостью, уже кто-кто, а он знал, что такое шоу-бизнес. Неужели все так паршиво?
На этот раз попрощались с Сергеем, и мы с Наташкой осиротели. После концерта В.К. отвел меня в пустую комнату, сказал – жди. Вот и началось, товар будут смотреть. Зашел Фазов, говорил быстро, по делу, не обращая внимания на мою реакцию. Он мне – выступление с Бассом, я — Наташке первое место. Это нереально, он представления не имеет о группе. Пабвеб – это серьезно, они не продаются. Я была оскорблена за такое низкое для них предложение, да и времени уже нет. – «А оно разве не покупается, это первое место?» — « Не твое дело, так да или нет?» — « Конечно – да! А Наташка в курсе?» — «Не дай бог!» — ответил он сердито. Похоже, мои неприятности начались – я «легла» неизвестно под кого, с трудом понимая «зачем». Какая то ерунда получается, причем здесь я, ведь кому захотят, тому и отдадут это заветное первое местечко. Да и не такое оно и заветное. Сколько таких конкурсов проходит, и где они – победители? Доставляло удовольствие представлять, как обломается этот мешок с деньгами, но, честно, было уже не до него. Мы давали последний «уличный» — шесть человек, полтора часа на сцене, со смехом вспоминая, как дрались за каждый номер вначале. В.К. посоветовал, — это последнее выступление, покажите, что было у вас самое лучшее, и сам составил примерный набросок номеров. Что бы мы не возмущались, он впервые прокрутил нам записи, доказывая, что это самое яркое. Это так интересно – взгляд камеры, мы не узнавали себя. С упоением наблюдала за собой, я себе нравилась, чертовски нравилась. Вот бы все эти записи перекачать на сайт. Было немного грустно смотреть на первые выступления, — это как кадры из детства, прошло всего чуть меньше двух месяцев, но казалось, мы тут прожили целую жизнь. Концерт получился трогательный, не хотелось уходить со сцены, каждый из нас понимал – это может быть вообще последний концерт, последний зритель. Впереди только два «отчетника» и финал – всего три недели. Расклад мест мы уже знали, это не секрет, это видно по песням, которые тебе дают, по людям с которыми ты поешь, это не утаишь, мы много стали замечать, мы теперь умные. Предложение Наташкиного отца я пыталась выкинуть из головы – это сон, это мне показалось, это просто выше моего понимания.
Комп не продали, а в зале на полочке появилось несколько конвертов, три из них были уже запечатаны. Дядя Коля объяснил, что по мере возможности они будут наполнять конверты, а я их по необходимости использовать. Одно занятие — один конверт. Я с тоской смотрела на это, мама вздохнула, поймав мой взгляд, — мол, что можем.
На первое занятие пошла одна, теперь я взрослая и не боялась – у меня конверт, я иду не просить, я плачу за свое обучение. Только на ступеньках консерватории, где будут проходить уроки, немного оробела. До занятия пол часа, никого не спрашивая, тихонько обходила этажи, просматривая номера аудиторий, прислушиваясь к звукам, проникающим через дверь. Начало сентября, я иду в десятый класс и в первый одновременно. Найдя заветную дверь, встала в стойку ожидания – до начала еще десять минут. За дверью тихо, совсем тихо, там никого нет. Но дверь неожиданно распахнулась, — Нина Степановна оказалась старушкой, резкой в движении и на слово. Она отчитала меня за то, что стою под дверью, теряю время. В маленькой комнате стул в углу и пианино. Она села за инструмент, завела такой же старый, как она, будильник непонятного цвета с пожелтевшим циферблатом, а я спохватившись, положила рядом с будильником конверт. С облегчением вздохнув, увидев, что я хотя бы понимаю ноты, мы начали с самых азов. Будильник зазвенел, я с сожалением смотрела на конверт, я не понимала, — за что? За такую сумму любой преподаватель пения будет заниматься со мной месяц. Нина Степановна сунула мне небольшую папку и сказала,– когда будет нужен урок, – звони. Я в панике, я не знаю, как смотреть родителям в глаза, я просто выкинула их деньги на ветер. В папке, конечно ноты, — да мне это и за месяц не «провыть!». Все шло пока по моему плану – школа, уроки, работа с нотами, английский, гитара. На физкультуре в школе поняла, — мне не хватает движения, тело просит нагрузки, это дает о себе знать танцевальный кружек. Стала делать зарядку, утром пол часа, и после пения растяжку. Домашнее задание Нины Степановны выполнила за три недели. Я очень старалась, что-то давалось с трудом, что-то быстро. Договорившись о встрече, взяла второй конверт, зашла в аудиторию и положила возле будильника. Но она не стала заводить его, она молча ткнула меня в первое попавшееся задание. Я «прочитала» его, она убрала ноты и попросила повторить, — да легко! – я повторила, но она заявила, что я сфальшивила. – « Ты знаешь, сколько денег в этом конверте? Конечно, я могу сейчас завести будильник, и мы начнем все заново, первый урок заново. Я не начну второй, пока ты это не усвоишь. Запомни, занимаешься ты сама, я тебя направляю». Она отдала мне конверт, вернула папку, — я опозоренная вышла. Во мне кипела такая злость, что я шла и все время про себя материла бедного учителя, а может и не про себя, встречая удивленные взгляды прохожих. Ну не могла я фальшивить, это придирки. Дома записала все на маг, стала внимательно прослушивать, сравнивая с нотным текстом. Я была поражена, я делала «ляпы» довольно часто. Поняла, спешка – мой враг. Теперь, даже самое простое задание, доводила до совершенства, — я знаю, сколько денег лежит в конверте.
На столе в рамке, вырезанный из журнала, снимок Басса. Делая школьные уроки, я вздыхаю, — тебе хорошо, ты давно окончил школу, — он только хитро улыбается в ответ. Занимаясь английским, проговорив фразу, спрашиваю, — ты понял, что я сказала? – он только хитро улыбается в ответ. Тихонько пропеваю текст, беру самую высокую ноту, — а ты можешь так? – он только хитро улыбается в ответ.
То, что я занимаюсь усиленно английским, в школе заметили, а вот про мой голос никто не знал, пока Нина Степановна не стала давать задания посерьезнее. Мне надо петь, петь в полный голос, каждый день. Не каждый сосед это выдержит, пришлось попроситься в концертный зал в школе. Договорилась со сторожем, стала приходить по вечерам. Конечно, это не скрыть, ребята стали смотреть на меня ухмыляясь, — тоже мне, певица нашлась. Я смотрела им в глаза смело, мне нечего было стесняться, то, что делаю сейчас я – никто из них не сможет сделать, никогда. Впрочем, я сгущаю краски, ребята в классе нормальные и, если бы у меня было время на прогулки, кино и дискотеки, у меня были бы друзья. Но, увы, дружба не запланирована. Очень интересные у меня отношения с Витьком. Мы не замечаем разницу в семь лет, и то, что я большая девочка, а он пацан. Часто забегает, по хозяйски проверяет, все ли у меня в порядке, или садится за комп, или, если видит, что я свободна, и он мне не мешает, — то рассказывает что-нибудь про своих тупых учителей, или про придурков одноклассников. Время у него сейчас такое – все вокруг придурки.
Без «уличных» мы немного расслабились, любое занятие воспринималось, как последнее. Последняя встреча с кем либо из « великих», — после проекта этот веселый дядя, который сейчас отвечает на наши вопросы, пройдет, не заметив тебя. Он вообще не пройдет, — дороги у « великих» и у нас разные. Последняя репетиция в студии, кто же предоставит тебе студию бесплатно? Мы почти отработанный материал, сейчас еще возле нас столько народу – они все делают, лишь бы ты выступил, они вертятся вокруг тебя, как возле избалованного ребенка вся семья. Но шоу закончится – и избалованный ребенок останется один. Кого-то усыновят на время добренькие продюсеры, кто-то соберется в стаю таких же отработанных и будут ездить из города в город, пока не затеряются где-нибудь. Мы еще не остыли, не доиграли, а на смену уже подбирается другой материал. Впереди финал, цветы и поздравления, но на душе паршиво, неспокойно, хоть Бассом вой. После танцподготовки быстро споласкиваюсь, иду в комнату, но по дороге меня ловит В.К. – тащусь за ним, с полотенцем через плечо, соображая – зачем? Он пропускает меня вперед, закрывает дверь. Первая реакция была, — я дернулась назад. Ни второй, ни третьей не последовало, остолбенела. Голова работала ясно, я все понимала, — вот я стою, растрепанная, после душа, с полотенцем через плечо в дурацких тапочках. В студии несколько человек, — вот это Ден, это Кит, это Басс, вот этого я не знаю, это «сам». Он представил меня, все со мной вежливо поздоровались. В.К. сказал – репетиция завтра во столько-то, там и познакомитесь поближе. Отодвинул меня от двери, выпроводил и вышел сам, за дверью засмеялись. Я шла в комнату, В.К. топтался рядом. — «Ну прости ты меня за это, так надо, это шоу». До меня наконец-то дошло, они сыпали мне соль на рану, потихоньку. – « А ведь ты неплохой человек. Найди мне укромный уголок, хоть на пол часика» — знала, к ребятам идти не могла. « Неплохой человек» оставил меня в маленькой комнатке, заваленной всяким хламом, дал ключи, — сиди, переживай на здоровье, здесь чисто, — сказал он, но отбой через пол часа, ты должна быть в комнате, в кроватке. Я осталась одна, выключила свет, что бы ничего не отвлекало. Что-то мне было не понятно, что-то не так, я же их видела, я их узнала, и все же это были не они. В темноте я закрывала глаза, вспоминала какой-либо клип, потом сопоставляла с тем, что видела – это разные люди. С теми, из клипов, я общалась как с равными. Они любили меня с монитора, я их. Басс столько лет улыбался мне с фотографии, а это были чужие люди, они не были моими. Тем более это далеко не парнишки – это серьезные зрелые мужики. Тут до меня дошло, — серьезные люди, скорее всего, времени у них очень мало, — быстро отрепетируем, запишем, концерт – и до свидания. Эти серьезные люди с сырым номером не выйдут, а на репетицию всего два дня. Вот дура, сижу тут, сопли размазываю. Встала, огляделась, — классная каморка, это так здорово, — уединится, приеду домой, закроюсь на неделю. Вышла – В.К. сидел на корточках возле двери. – « Повесишься еще, а я за вас отвечай» — буркнул он. Теперь я была благодарна им, что так получилось, иначе завтра бы половину репетиции стояла истуканом. Конечно, я не показала этой благодарности В.К. – пусть помучается, гад, это за полотенце и тапочки. Он протянул мне таблетку, — это снотворное, не бойся, тебе надо выспаться. Действительно, выспалась. Встала, все по заведенному плану, решила не менять даже мелочей, — ничто не должно мешать на репетиции. Надела привычную робу, заколола волосы, — все как обычно, задержалась у зеркала, — да, простенько, но то, что они видели вчера, было еще хуже. Пошла к студии, до начала репетиции минут десять. Почему-то, вспомнив Нину Степановну, резко открыла дверь, — точно, они уже на месте. Четвертый незнакомец оказался переводчиком. Он подошел, взял меня за руку, и, подводя к каждому, представлял. Наверно боялся, что снова окаменею. Я уже не волновалась, отмечая про себя, — Кит толстоват, у Дена прыщ на подбородке, Басс – малыш, моей комплекции. Когда всех про себя раскритиковала, стало легче, с людьми общаться проще, чем с богами. В начале разобрались с языком, — переводчик остается, музыкальные термины я могла не понять. Просто попросила говорить помедленнее. Если что не понимала, — взгляд на него, — и он приходил на помощь. Выбрали композицию, разбили на два голоса, — и все, репетиция началась. Если бы они знали, сколько раз это я «выла» раньше.
Только когда я увидела их с инструментами в руках, когда Басс запел первый куплет, до меня дошло,- это действительно они. Ножки подкосились, и меня прорвало. Как же я ревела, какое это было облегчение. Меня успокаивали, гладили по головке, как маленькую, а я счастливая, смотрела на них, и мне пофигу было, как я выгляжу или что они про меня подумают. Вот дура, все-таки сорвала репетицию. Пришлось идти умываться, сморкаться. Но легче не стало, петь после Басса я не могла, — открывала рот и все. Голос пропал, я первый раз засомневалась в своем голосе, и он пропал. Выручил Ден, сказав, — пусть Басс поет, а ты без микрофона попробуй с ним вместе, хоть про себя. Помогло, но петь в полный голос еще опасалась, такое со мной было впервые. Пришел В.К. – время обеда. Мне – в нашу столовку, ребят, скорее всего, поведут в ресторан. Но они пошли со мной. Все было просто, они ели, пили, шутили, я совсем успокоилась. Это не боги, это люди, — боги не ковыряются в зубах и не пытаются насильно кормить худую женщину 22 лет,- это неприлично. На нас глазели, но все в спешке, приходили, быстро ели и убегали. Я поняла, ребята пошли со мной, вели себя так раскованно, только для того, что бы я быстрее привыкла к ним, со мной возились, как с ребенком. После обеда я отодвинула Басса, заявив, что спою, для начала, одна. Только после репетиция наконец-то началась. Понятно, что времени мало, и я не «выпендривалась», — просто пропевала куплет в манере Басса, что бы не менять того, что наигранно годами. Честно, я бы вообще не пела, я бы хотела, что бы в зале, по телевизору, услышали, как он поет, поняли, почему за ним тянусь. Уложились во время, все готово, обыграем на сцене завтра. Они быстро прощаются и уходят. Нет времени все осмыслить, может это сейчас и к лучшему. Сопли оставим на ночь, дотянуть бы до нее. День заканчивается, и я иду в свою кроватку. Разговаривать ни с кем не хочется, но подходит Наташка. Она чем-то так довольна, что светится вся, спрашивает меня – «Ты счастлива?» — я киваю головой. – «Значит, если загадать невозможное, если очень этого захотеть, то желание может исполниться?» — я опять киваю головой. – « А дальше что будет?» — я пожимаю плечами, я не могу ей ответить на этот вопрос. Я еще с настоящим не разобралась. – « Я рада за тебя» — она уходит тоже спать. Я устала, не хочу думать ни о Наташке, ни о ее отце, ни о проекте, — у меня еще два дня с Басcом, самых настоящих, самых главных.
Все закончилось, вот он , диплом, где между тройками зажалась одинокая пятерка по иностранному. Вот из-за этой бумажки я страдала 11 лет. Сколько истрепанных нервов, маминых пролитых слез на совести этого документа.
Все закончилось и все началось сначала, — девочке надо учиться дальше, девочке надо приобретать профессию. Маму заклинило, она повторяла одно и то же, — надо учиться, все учатся, — надо поступать, все поступают. А я просто перестала с ней разговаривать. Все на свои места поставил дядя Коля, — он дал мне год на отдых, а там, говорит, будет виднее. Ему надо памятник поставить, он умел быстро, без разговоров, уладить любой конфликт. Мама, конечно, расстроилась, но деваться ей было некуда, — мы уже обсуждали, куда я устроюсь на работу, что бы не болтаться без дела. Устроилась «девушкой» в видеопрокат в соседнем магазине. Кто мне по настоящему завидовал, так это Витек. Он приходил в отдел, смотрел на меня тоскливо, — это надо же, как везет человеку, — в школу ходить не надо, уроки делать то же, дома – своя комната, свой комп, никаких братьев, даже на работе лафа, — сиди, слушай музыку, смотри видики. А я, как никто, понимала его, подсовывала ему какой-нибудь диск, и он, вздыхая, уходил. Я сама была довольна такой жизнью, — работа, гитара, английский и вокал в школе. На гитаре уже играла сносно, но меня это не устраивало, хотелось, что бы она мне подчинялась, как балалайка. Английский придется изучать всю жизнь, а вот уроки вокала закончились.
Нина Степановна сказала, — « Все, что сама знала, я тебе передала, считай, что ты закончила консерваторию, только вот диплома у меня нет, и рекомендаций на работу тоже дать не могу. Я простой педагог». Ну, скажем, далеко не простой, я видела, какие люди берут у нее уроки, я знаю, сколько это стоит. В конце концов, я знаю о своем голосе все. Этот инструмент я освоила в совершенстве, я знаю, как им пользоваться, я могу за ним ухаживать, я могу его настраивать, я могу его лечить, если заболеет, я могу его бережно хранить, — это мой дар. Нина Степановна даже не могла мне что-то посоветовать, сказав, что она стара, много видела, знает, что советы, пусть даже самые добрые, часто не помогают, а вредят.
Отработав месяц, поняла, что могу гитару брать на работу, часто клиентов нет, сидишь по пол часа, глядя в потолок. Продавцы из соседних отделов быстро привыкли к тихому бренчанию. Сидела в этом закуточке, поглядывала за витриной, поглядывала в ноты, разучивала тему за темой, иногда, не замечая того, подпевала. Видеопрокатом пользовались одни и те же люди, в основном молодежь. Вначале, стала для них не «девушкой», а Леной, а потом некоторые стали подходить, слушать. Брали у меня гитару, показывая, что сами умеют, приходили со своим инструментом, и мы пробовали играть в паре. Гитара, это вам не балалайка, гитара — распространенный инструмент.
Зимой поняла, что мое увлечение может отрицательно отразиться на работе. Компании ребят, померзнув на улице, могли запросто прийти погреться « к Ленке». Продавцы рядом стали жаловаться на шум, хоть увольняйся. Отдел решили перенести в другое место, где попросторнее, — это обычная кафешка при магазине. Барная стойка, четыре столика и немного свободного пространства. В баре постоянно играла музыка, — это один и тот же диск с нашей попсой. Сначала я не обращала на это внимания, потом поняла, — это пытка, это садизм. Бармен не слышал, что включает, — для него это, как шум холодильника, привычный производственный шум. Увольняться все-таки придется. Но выручили ребята, пришли, повертелись и стали осваивать пространство. Бармен предупредил, что бы столы не занимали, если ничего не купят. Купили бутылочку самой дешевой газировки, два стаканчика, это на шестерых. Подвинули один столик поближе ко мне, потом, сообразив, «вежливо» попросили бармена выключить музыку. Он автоматически, не думая, выключил, я же, идиотка, не догадалась этого сделать раньше. Конечно, шумели холодильники, сновали люди, молотил миксер, но все равно, это была для меня блаженная тишина. Взяла гитару, и в кайфе, много ли человеку надо для счастья, — запела, не скрывая блаженства. Потом еще, потом еще, пока не пришел клиент с диском и не привел меня в нормальное состояние. Это был первый концерт в моей жизни, первый концерт для шестерых с барменом. Теперь они просили не сыграть, они просили спеть. Вечером набивались в зал. Я понимала, — ну некуда им просто податься зимой. Опять проблема, — и здесь стало тесно.
В одни из таких посиделок меня и заприметили. Вначале подошел молодой мужчина, его не сразу заметила, пил что-то из стаканчика, поглядывая на меня, — просто так стояли и слушали многие. Пришли за диском, и я отдала гитару в «народ» — народ то же любил играть и петь сам. Мужчина ушел, вернувшись через какое то время с приятелем и с предложением играть и петь у него в кафе. Тактично отказалась, под мое пение не потанцуешь, и шансоном не увлекаюсь. Но мне объяснили, — кафе молодежное, при институте, от меня требуется только одно, — петь, играть, и так же запросто общаться со студентами. Сошлись на том, что приду на следующий день, посмотрю, что и как, потом дам ответ. Кафе понравилось,- кафе, это громко сказано, обыкновенная, просторная столовая со сценой, на которой ничего не было, посетителей тоже мало, но понравился именно простор, и я решила попробовать. Достала гитару, села на край сцены, — кафе полупустое, звуки чистые, я наслаждалась, играя и поскуливая. Так в кафе стали играть «живую» музыку, кафе стало с «душой», а я подписала первый в жизни трудовой договор, где черным по белому была обозначена моя профессия, — певица. Никак не могла принять это слово — работа, даже смешно, за то, что я приходила, училась играть на гитаре, занималась вокалом, мне еще платили, довольно прилично.
Открываю глаза, еще слишком рано, пока все спят. У меня есть пол часа «вне графика». Я привыкла жить по расписанию, что бы все делалось вовремя без спешки и опозданий. Мама жаловалась, — « Я родила не дочь, а робота!» так оно и есть. Даже если я буду знать, что умру после обеда, — я все равно встану во время, сделаю зарядку, позавтракаю, и буду усиленно готовиться к умиранию. Так оно все и будет, но через пол часа. У нас сегодня сцена, одно дело — запись, другое, — театр, обыгрывание песни. Басс всегда пел один, ему надо будет подстраиваться на сцене под меня. У меня проблема, не проблема, — катастрофа! – я не могу до него дотронуться, не могу смотреть ему в глаза. В студии все решалось просто, — говорила Бассу, а сама смотрела то на Кита, то на Дена. Басса я улавливала тайком, третьим глазом. Сегодня это не пройдет, сегодня предстоит общаться тесно на глазах у всей «семьи». Ничего умного так и не придумала, решила, буду клоуном, пусть потешаются. Утро, подъем, зарядка, — все, день пошел.
На сцене постановщик мудрить не стал. Басс с гитарой, значит я, как кошка, должна возле него извиваться, тереться о ноги. Начали, подхожу, понимаю, — не могу прикоснуться к «священным мощам», от сравнения корчусь от смеха. Наверно, это смешно, — два скелета на сцене, поющие про любовь. Опять начали номер, опять нестыковочка. Он скулит — ну дай мне это, я у него рядом прошу того же, как будто два взрослых человека не могут решить эту задачку, тем более хотят одного. Наконец решают нас разделить, чему я и он рады. В одном углу страдаю я, в другом, — Басс. Между нами стена. Прогнали номер, все довольны, все счастливы. Ребята уходят, сегодня их больше не увижу. У них развлекательная программа, у меня полно работы с другими номерами. Завтра – «отчетник», сегодня все подгоняется, номер за номером, костюм за костюмом. Даже, если все готово, все равно, находится что-то такое, из-за чего тебя дергают, или ты дергаешь другого. Наш номер ставят первым после заставки. Зачем? Никогда серьезные номера не прогонялись в начале. В.К. объясняет, — у ребят заказаны билеты, они после номера сразу в аэропорт. Конечно, я знала, что они отработают и уедут, я знала. Но что бы так, сразу? Я даже не смогу с ними попрощаться, не смогу проводить, да кто я им, что бы провожать. Похоже, В.К. все-таки хороший человек, — он молча сунул мне ключи от каморки, — иди, страдай в свое удовольствие. Закрывшись в комнатке, с сомнением думаю, что ключи В.К. дает только мне. Сколько горя и чьих-то страстей здесь вылито. Опять выключаю свет, закрываю глаза. Что мне надо? Ведь должна радоваться,- цель достигнута, я пою с Бассом. Завтра все закончится. Завтра… — я с ужасом понимаю, что у меня нет расписания на завтра, послезавтра. Нет цели и нет расписания. Мне надо выйти из проекта, — как это будет происходить, что надо для этого сделать? Гадать бесполезно,- захлопнула дверь каморки. На сегодня расписание есть, и завтра на пол дня.
В кафе ко мне быстро привыкли, я приходила к шести вечера и оставалась до десяти. Быстро обросла знакомыми, — гитара притягивает. Опять появился круг заинтересованных ребят, что бренчали со мной. Иногда подшучивали надо мной, — то шапку с мелочью под сцену положат, то на сцену тарелку с пирожком подсунут, то в гитару конфет подкинут. Что меня все подкармливают, я уже привыкла, но до меня дошло, — это студенты, им надо развлекаться, нужны номера – приколы.
Долго думала, что бы такое выкинуть. Достала балалайку, по которой все-таки скучала все это время, с ней мне легче общаться, она послушна и с ней я могу вытворять что захочу. Выбрала самый неподходящий для этого инструмента шлягер, стала готовить номер. Так появился первый прикол. Пела я на полном серьезе, играла тоже. Первым оценил Витек, — сидел, тряс головой в такт, смотрел, как бью по струнам, но не улыбался. Потом сказал,- « Конечно, прикольно, но мощно!»
На следующий день выбрала время, когда собралось побольше народу, растрепала волосы, достала балалайку, объявила в микрофон номер. Это было действительно то, что надо. Самое смешное, что многие подходили, брали инструмент в руки, вертели, били по струнам, — люди первый раз в жизни видели «живую» балалайку. Так постепенно пополняла репертуар «приколами», просто пела под гитару, иногда вставляла арии из опер, которыми меня доставала Нина Степановна. Слушали, куда им деваться. И все это время мечтала о своей группе, группе параллельной Пабвебу. Только мечтала, пока однажды Витек не подтащил меня к монитору, и не заорал — «Смотри, что нашел!». На сайте гулял мой первый «прикол» — кто-то из студентов постарался. Меня осенило, — нужен мой сайт, хорошие записи, общение с музыкантами. Где-то они есть, ребята, которые хотят играть такую музыку.
Ночью не спала, нет, не переживала и ныла, — я составляла план на дальнейшую жизнь. Я хотела, что бы Басс знал про меня, — я добилась этого. Теперь буду стремиться к тому, что бы он понял, — я такая же сильная, у меня будет своя группа, свои песни. Это первое. Второе, — проект мне уже не нужен, каким образом меня вышвырнут, их проблемы. Уйду в сеть, там, на сайте начну развиваться, расти. Работать пойду опять в кафе, студенты хорошая аудитория, а у меня свобода выбора, свобода времени. Все-таки, как Фазов уломал группу приехать в Москву, что и кто за этим стоит и что мне за это будет? – эти непонятки немного раздражали, но думать об этом именно сейчас необязательно. План составлен, я подготовилась к завтрашнему дню, не будет ни слез, ни вздохов, — не дождутся. А у меня впереди целых четыре часа чтобы выспаться.
Утро началось как всегда. Прокручиваем весь распорядок, вокал, разминка, и нас отпускают привести себя в порядок, — кто-то еще бегает с недоделками. Обед легкий, что бы не отяжелели, — и мы поступаем в руки гримеров, парикмахеров. В.К. вертится рядом, спрашиваю, что за стена будет между мной и Бассом, он с гитарой, так что основную страсть показывать мне. – «Это будет стекло, не бойся, устойчивое, сам проверял». Вот молодцы, думаю, буду биться головой, как муха об окно. Настроение поднимается, чувствую, начинаю заводиться. Наконец то подходят ребята. Я уже в костюме для заставки, — вертят меня туда-сюда, дергают за волосы, — нет не парик, да, можем и мы быть красивыми, когда захотим. Я спокойна, я смотрю на ребят открыто, даже на Басса, пусть они тоже успокоятся, пусть не волнуются, — я не подведу, я все сделаю как надо. Через пол часа начало, но нас соберут еще раньше, поэтому решаю попрощаться заранее, главное – ничего серьезного, всем весело, все смеются, я главный клоун. Они дарят мне диск, расписываются на нем. Мне им подарить нечего, я развожу руками. Кит достает какой-то диск и просит автограф, не долго соображая, пишу номер сайта и расписываюсь, — ого! Мой первый автограф, и кому!
Ухожу к своим. «Отчетник» начался. Когда после заставки кинулась переодеваться, ведущая рассказала жутко-слезливую историю про девочку, про ее мечту, про неосуществимое желание, но они такие добрые, они решили помочь, и вот оно исполнилось, — все это приправили роликами, — вот стою, разинув рот, вот реву, а меня гладят по головке, вот кормят с ложки. В принципе, я этого и ждала, я сегодня весь день клоун, веселитесь, ребята.
Наш выход. Если объяснить песню просто, скажем, даже грубо, то Басс начинает скулить – хочу женщину! Я за стеклом показываю, — да вот же я, женщина, но он не видит меня. Тогда в ответ я кричу – я то же не против кого-нибудь поиметь, — но он не слышит меня. Это смысл, но вот мелодия, наши голоса, стонущая гитара Басса, — это чертовски красиво, это завораживает, это разгоняет кровь. Так играть на гитаре я научусь не скоро, так я могу изводить только балалайку, там всего три струны, но научусь, я упертая.
Ребят уже нет на сцене. Я буду о чем угодно думать, я буду смешить себя всякой ерундой. Я буду зло издеваться над всеми, лишь бы не отмечать, — вот они едут в аэропорт, а сейчас они садятся в самолет, а через 15 минут самолет поднимется в воздух, а в воскресенье люди будут смотреть на нас, мы будем вместе на экране. В реале нас уже нет. В.К. что-то мне показывает из-за кулис, рожи гад строит, не наиздевался еще, — а, это я забыла улыбку надеть. Да пожалуйста, да легко, я сегодня клоун.
Концерт записан. Пока все разоблачились, умылись, короче, привели себя в нормальный человеческий вид, с большим аппетитом поели, уже за полночь, и нас оставили в покое, — отдыхайте, заслужили. Большие дяди и тети весь день играли нами, куклами, а теперь сложили в коробку, убрали в шкаф. А я ведь весь день мечтала об этом, — но сейчас грустно и в кроватку не хочется. Знаю, как только лягу, нахлынут воспоминания, перед глазами будут вертеться лица, взгляды, слова, руки, — выдержу ли это? Подхожу к кровати, на тумбочке таблетка снотворного, — В.К. все-таки хороший человек, сейчас я отпускаю ему все грехи, я за все его прощаю.
Где-то через пол часика поняла, — это не снотворное, это наверно слабительное. Конечно, можно и поулыбаться, представив, как меня «вынесет» из проекта, но это было больно, черт, очень больно. Вызвали врача, врач вызвал скорую, мне всабачили какой-то укол и я отрубилась.
Проснулась, даже не сообразив, что лежу не в своей кровати, начинаю вспоминать, что у нас сегодня по плану, — а ничего, я в больнице, одна в палате. Оглядываю себя, вроде все на месте, ничего не болит, на животе повязка. Пытаюсь ее отодрать, за чем меня и застает доктор. Он молча кивает мне, укладывает на кровать, накладывает пластырь заново, только потом сообщает, — лежи, у тебя вырезали аппендикс, и тебе сейчас больно. Что шоу продолжается, поняла через часик, когда в палату ввалилась чуть ли не вся «семья». Даже «Сам» пришел, он меня не жалел, он был раздосадован и злился, — нашла время болеть. В.К. вздыхал тяжело. Девчонки смотрели тревожно на все это, — расклад изменился, что теперь решит руководство? Немного поснимали эту сцену, заверили зрителей, что все в порядке. « Сам» решил поговорить со мной наедине. Ему надо было сообщить мне, что я вышла из проекта, уговаривал не волноваться, обещал, заверял, нахваливал. Я слушала, кивала, соображая, — они играли нами, кто-то играл ими. Как умирающая спросила, — « А можно последнее желание, можно скопировать все мои номера на диск?» — «Да конечно!»
Потом, наконец-то, появились мои родные мама, папа, — мы так давно не виделись. На радостях даже не замечала, что называю дядю Колю папкой. А кто же он мне, конечно отец, самый настоящий, самый заслуженный. Вот, наверно, переживали, когда узнали. А, интересно, — когда? Ведь в начале появилась съемочная группа, опять шоу? Черт, видеокамеры теперь будут долго мне мерещиться. Мама полезла смотреть шов, тихонько гладила пластырь, заглядывая в глаза, — не больно? После заглянул врач, объяснил, что находиться в больнице предстоит неделю. – «Будем лечить тебя от истощения, — витамины, питание, сон» — и этот меня подкармливает!
Так как днем я уже выспалась, решила ночью себя пожалеть, — вспоминала все, каждую мелочь, каждое мимолетное ощущение и ревела с таким наслаждением, — это оказывается так здорово, просто погрузиться в воспоминания, просто дать себе пострадать вволю. Когда истерика прошла, я лежала такая счастливая, такая чистая, готовая к новым подвигам.
Уже через день поняла, врачи – садисты, больница – тюрьма. Как можно целый день ничего не делать, куда себя деть? Мне принесли мою гитару, но все равно не хватало привычной суеты, даже то, о чем мечтала весь месяц, — остаться одной, меня угнетало, я захандрила.
В дверь постучали, поворачиваюсь, — Леха! Я так рада его видеть, что подпрыгиваю на кровати, вот кого не ожидала увидеть. Он осаживает меня, — «Чего скачешь, коза, швы разойдутся». Садится рядом на стул, достает коробку, — «Держи, В.К. передал, ему некогда. Ты меня искала? Зачем?» Я пожимаю плечами, а действительно, зачем конкретно я его искала, — да просто так искала, потому что не люблю, когда кто-то пропадает вникуда. Видок то у меня еще тот, дурацкий, я виновато улыбаюсь. Он ухмыляется, — вот связался с салагой. Достает из пакета бутылку пива и ставит мне на стол. Говорю, — « Леш, извини, я не люблю пиво». Он даже доволен, — открывает, молча цедит сам. А я опять улыбаюсь, разглядываю его, как динозавра. Точно! Он динозавр! Древний, большой, загадочный, наверно буйный, и он умеет так пить это противное пиво, с таким наслаждением, что я не выдерживаю, — «Лех, оставь глоточек» Он отдает мне бутылку, сам встает. Знаю, координаты просить бесполезно, тихо прошу, – « Не пропадай совсем». Посмотрел озадаченно, взял листок, написал коряво номер, потом еще подумал и заявил, — «Будешь по пустякам дергать, прибью, как муху» Когда он ушел, я подумала, — я все-таки поставлю памятник В.К. , при жизни.
Мама на работе. Папа взял такси, привез меня домой и тоже побежал на работу. Я хожу по квартире, — все на своих местах, тот же запах, заглядываю в холодильник, — о, сегодня у нас праздник! В моей комнате все прибрано, — мама постаралась. На привычном месте нет Басса, — тоже мамина работа. Она его не любит, считая, что это он испортил мне жизнь, из-за него я не дружу с парнями, не развлекаюсь. Пора уже о семье подумать, о детях. Я на нее не обижаюсь, она права.
Басс в ящике письменного стола. Вглядываюсь в фото, да, он сейчас совсем другой, убираю снимок опять в ящик. Уже не нужны его фотографии, теперь я знаю, какой он на самом деле.
Вроде все осталось на своих местах, это мой дом, — и все же чужой. А, может, это я изменилась, а не дом. Сколько же жизней я прожила там? До него, с ним, без него. Звонят, иду к двери, почему-то думаю, — Витек. Точно, он. Немного озадачен холодным приемом. Спрашивает, глядя на пузо мне, — «Что, болит?» — « Витек, а давай выпьем, а?» Идем на кухню, выпили.- « Что, совсем хреново?». — Он по хозяйски наливает еще по одной. Тут до меня доходит, — спаиваю несовершеннолетнего. Говорю – «Представь, Витек, заходит твоя маманька, а мы – никакие» Но водку выпили, не выливать же обратно. Витек начинает рассказывать, что тут было без меня, чем он занимался. Ему уже пятнадцать, он выше меня на голову, он говорит баском, но я знаю, — это тот же проныра Витек, и для него я осталась тупой Ленкой. Именно благодаря Витьку, я попала на прослушивание. Это он разнюхал про конкурс, это он послал несколько моих номеров на просмотр. Наверно в благодарность за то, что я несколько раз пускала «погреться» его с подружкой в мою комнату. Витек говорит без умолку, а я смотрю на него и думаю, — вот живет человечек, все у него как положено, — друзья, прогулки, развлечения. Он все сделает во время, — отучится, женится, заведет детей. Я уже большую часть жизни пропустила. У меня не было подруг, я не туссовалась на улице, ни разу не была на дискотеке, не убегала с уроков. В конце концов, Витек в свои пятнадцать – мужчина, а я еще и за ручку то не дружила. Мне скоро 23. Мрак.
Вспомнила про диск, в больнице негде было его просмотреть. Открываю коробку – да тут три диска, неужели мы столько успели напеть? Смотрим первый, — это «уличные» — это я уже видела. Второй – «отчетники» Номер за номером, вглядываюсь в свое лицо, какие движения, мимика, — это часто не я. Витек тоже замечает, — «Смотри, ну и взгляд, вот это глазюки. Ты ненормальная!» Вот подаренная мне песня, запись замечательная, постоянно мое лицо крупным планом. Пою почти не двигаясь, смотрю в одну точку, в глазах – черт знает что, взгляд душевнобольного. Повторить я это точно не смогу. Интересно, что скажет Витек об этой песне? А ничего, — Витек откинулся на диванчике и спит, развезло мужика с двух рюмок. Это даже хорошо, просмотрю все подробнее. Басс, — не удержалась, погладила монитор. За запись не стыдно, я не девочка — припевочка, я пою с ним наравне. Прокручиваю еще раз, — и еще раз убеждаюсь,- сила у меня есть, к черту прогулки, дискотеки и мальчики, это уже совсем не важно, это так не интересно. Ставлю третий диск, — В.К., я тебя люблю, я очень-очень тебя люблю. На третьем вся съемка с Бассом, от полотенца с тапочками, до прощания. Понимаю, что это глупость, и все-таки В.К. сделал для меня больше, чем для других, именно для меня.
С работы вернулись родители, стало теплее, уютнее, это мой дом, я его узнала. Как в песне, — я сегодня съем все, что подложит мне мама, выпью все, что нальет мне папа, расскажу все, о чем попросят. У них сегодня праздник, — дочь вернулась домой.
Утром тихо лежу на своем диванчике, слышу, как родители уходят на работу. Сегодня я начну потихоньку впрягаться в обычную жизнь обычного человека, все, — «отзвездилась». Все-таки вчера немного перебрала с угощением, зарядку сделала кое-как, с удовольствием полежала в ванне. Есть не могу, тошнит. Весь проект мечтала залезть в комп, но теперь оттягиваю время, знаю, расстроюсь. Так оно и есть. Сайт, который я создавала с таким интересом, теперь кажется детским. И все-таки оживление есть. Много скинутых записей с концертов, где сняты больше ребята на «моем фоне». Кто-то скинул коротенькие, с сотика снятые, записи концерта Басса где то на стадионе. Сайт общения порадовал, есть люди, которые хотят создать группу, есть музыканты, предлагающие себя, много сочувствия и поддержки из-за моего ухода с проекта. Работа есть, надо встречаться с людьми, искать таланты. Вечером пойду в свое кафе к своим студентам, знаю, меня там не « выкинули»
Навела порядок на сайте, вывела отдельную колонку и перекинула туда все записи, присланные ребятами. Добавила номера с проекта. Просмотрела все, все-таки сайт работает, меня заметили, пусть это даже мои студенты.
Вечером беру гитару, иду в кафе. Сажусь, бренчу, потихоньку набираю обороты. Смотрю в зал, слушают как-то настороженно, никто не подходит, не просит, — «Ленка, а спой то или это», просто разглядывают внимательно. Весь обслуживающий персонал выглянул, рты раскрыли. Из начальства видно никого нет, гонять некому. Лица все знакомые, улыбаюсь, киваю, что за черт, между нами как стена. Постепенно до меня доходит, — я же «звезда», — они просто не знают, как до меня дотянуться. Ой, не сразу расслабились, к концу рабочего дня стало полегче, и все равно, понимаю, почетное звание – «Ленка», надо завоевывать заново. У всех поголовно читаю в глазах один вопрос,- « Что ты тут делаешь?» — работаю. –« А что дальше?» — работа. Потихоньку все уладилось, стали подходить, стали разговаривать, очень много вопросов о проекте, о телевидении, рассказываю, что можно. Но, как отличается то, что снимают, и то, что показывают на экране, это для меня самой загадка. Ленкой я для них так и не стала. Уважительно – Лена, хорошо хоть не на Вы. Если назовут Еленой Сергеевной – повешусь. Вот и юность пролетела.
Через месяц меня колотило, я билась в истерике, — никто из отозвавшихся на сайте мне не подошел, встречались, разговаривали, расходились. Вернее не подходила я, никто не хочет начинать с нуля. Нужны сразу деньги и слава. Это – чужие. Почему не получается так, как с Лехой, я его нутром чувствую, — мой человечек, понимающий. А потревожу-ка я его, надеюсь, не попаду под плохое настроение. Знаю, пустой болтовни человек не выносит, поэтому бью сразу в лоб, — « Леш, помоги, а?» Вот ведь вредный какой, ни тебе «здравствуй», ни улыбки, ведет меня куда-то. Я тоже молчать умею. Небольшое здание, вход с боку. Он долго возится с замком, наконец-то открывает дверь, щелкает выключателем, — никакого результата. Мы просто открываем дверь пошире, заходим, все равно темно, ничего не видно. Темно, холодно, сыро. Понемногу глаза привыкают, — помещение небольшое, диван, тумбочка, в углу инструменты, самые простые, самые старые. Обычный набор, две гитары и ударник, навалены в углу как хлам. « Вот, все твое» — говорит он, и сует мне ключи. Сколько же лет они там лежали, за что он их похоронил? Даже узнавать о Лехе надо все, как о динозавре, — потихоньку освобождая от земли скелет, собирая все раскинутые косточки в одно. Закрывая этот склеп с инструментами, говорю, — «Ты садист Леш, им же холодно, слушай, а как ты догадался, что мне надо?» — « А что еще такой сумасшедшей от меня надо, не секса же» — « Мне совет нужен, Лех, мне ты нужен, второй гитарист нужен, мне песня нужна, хотя бы одна» — «Для начала дам совет, — уберись тут» И опять ни до свидания, ни прощай.
Остаюсь одна, тоже пора на работу, но как представлю, что они там еще ночь будут в темноте, в холоде, решаю не откладывать. Иду в магазин, покупаю лампочку, обогреватель и еле тащу все это. Можно было калорифер и поменьше взять, подумала с опозданием. Помог парень, подошел, молча взял коробку на плечо, донес, даже заменил лампочку, по хозяйски огляделся, сказал, — « Ну все» и ушел. Я бы пол часа стояла с раскрытым ртом и соображала, — что «это» было, но мне пора на работу. Свет выключать не стала, пусть они порадуются свету и теплу, пусть потихоньку возвращаются к жизни.
На следующий день Витек с удовольствием сачканул в школе, что бы помочь мне. Выкинули весь хлам с тумбочкой и гнилым диваном. Что можно побелили, что можно покрасили. Витек сказал, — «скучно!» Принес два баллона с красной и черной краской и просто все исписал всякими словечками, приличными и не очень. Стало веселее. Инструменты его разочаровали, — старье, теперь на таких не играют. – « Придурок ты, Витек, балалайку сколько веков назад придумали, а играют до сих пор» Примочки всякие налепить не долго. Чему я очень рада, — инструменты не отсырели, корпусы у гитар крепенькие, а струны заменить не долго, если надо. Понимаю, что старые, но у них есть история, они сыграны вместе, это группа, их нельзя разделять. Подключили аппаратуру – надо же, усилитель работает, все замечательно. Беру гитару, звуки непривычно громкие, — теперь надо осваивать эту технику, понимаю, даже эта, самая простая гитара для меня, как комп в детстве. До меня постепенно доходит, — я замахнулась на невозможное. Я певица, я спою любую песню, в любом стиле, но я не композитор, не аранжировщик. У меня нет опыта, и боюсь, нет фантазии. Несколько дней издеваюсь над гитарой, пока не понимаю, — нужен учитель. Леха не появляется, мне тут повеситься что ли?
Взяла несколько уроков, обрадовалась, что это не так сложно, если вообще умеешь играть. Дала объявление на сайте с адресом студии и каждый день приходила, ждала чего-то или кого-то, привыкая к необычному инструменту, подстраивая голос под пока чужое для меня звучание.
Прошло почти два месяца после окончания проекта. Нельзя сказать, что про меня забыли. Но и не одного стоящего предложения не было. Кататься по стране отказалась напрочь, и дергать ножкой с лакированной улыбочкой между двух куколок – это надо было додуматься предложить мне, — поубивала бы всех через неделю.
Сама я связалась с Серегой Виловым. Он в городе, играет в двух ресторанах, загружен работой, доволен жизнью. Выслушал, обещал помочь с песней, он знает, что мне надо. Через неделю после разговора пришел, спел песню, отдал ноты с текстом, театрально подписал дарственную. Оглядел внимательно мою студию, сказал, — «Ты ненормальная, Ленка, ты не в ту сторону двигаешься, из тебя получится замечательная оперная певица, одумайся» Он меня открыто жалел, а я жалела, что рядом нет Лехи, хотелось сразу показать ему песню. Серега попал в самую точку, чуть перемудрил со слогом, но текст прекрасно ложился на мелодию. Смысл, — женщина ошиблась, поступила не правильно, все пошло не так, изменить ничего нельзя, но и смириться она с этим не может. Это же как можно выстрадать на сцене. Я тут же взяла гитару, стала изводить себя и инструмент. Рассуждала я вполне здраво, — « Я сумасшедшая, с гитарой, с песней, с большими надеждами и маленькими возможностями» Решила так «сделать» песню сама, что бы было не стыдно показать Лехе. Через две недели постоянных репетиций, скулила я, скулила моя гитара. Записала, прослушала со стороны. Вроде все есть, и печаль, и злость. Но получилась просто песня, — я пою, куплет, припев, куплет, припев. Тоска. Постепенно до меня доходит, — Басс не придерживается этого. Такое впечатление, что он специально сдерживает свою гитару, нагнетает, нагнетает ритм, происходит взрыв, гитара как вырывается из плена, она солирует сама, не подчиняясь ему. Такие выбросы есть почти в каждой песне. Если бы я серьезно училась, то знала бы все эти тонкости, все это студенты изучают где-нибудь на первом курсе, мне же приходится додумываться самой. И все-таки я сделала это, промучив бедную гитару почти месяц. Можно смело показывать песню Лехе, но он не появляется, я то же с упрямством не звоню, — должно же в нем проснуться какое-то чувство любопытства, не может человек просто так отдать ключи и не поинтересоваться, — что там происходит.
Пересматриваю все записи, что у меня есть с Пабвебом. Меня интересуют их отношение между собой на сцене и вне. Это не просто люди, увлеченные одной идеей, это один организм. Как создаются такие группы? Где мне искать своих, надежных, преданных людей?
Как же я ликовала, когда он появился. С каким торжеством я его встречала, — у меня было, что ему показать, и я его не звала, — он сам пришел. Пришел как всегда неожиданно, минуты три сосредоточенно читал фразеологические обороты Витька на стенах, потолке и полу, с тоской и сожалением заметил отсутствие дивана, — наверно в прошлой жизни они были тесно связаны, и, вздохнув, заявил,- «Ну, показывай, что у тебя есть». Внимательно прослушал, попросил повторить, и сел за установку. Так мы начали репетиции вдвоем. Леха терпеливо со мной возился, много объяснял, я впервые видела его разговаривающим, но только на репетиции и только по делу. После нескольких прогонов уже почти готовой песни, он вдруг заявил, что бы я не «Бассовала». – «Хочешь иметь свою группу, имей свой голос, не подражай, иди дальше». За все это время я так ничего и не узнала про Леху, — откуда он появляется, куда потом исчезает. Меня распирало от любопытства, но я приняла его условия, и больше не делала никаких попыток что-то разнюхать. На одной из репетиций в студию зашел парень, я его сразу узнала, — это чудак, который помог с обогревателем. Он кивнул Лехе, кивнул мне, подошел к Лехиной куртке, достал кошелек, достал некую сумму денег, показал Лехе, и вышел. На мой немой вопрос Леха проворчал, — «Сын. Говорят мой» Ого! Динозавры не вымерли, они размножаются! Теперь я поняла тот джентльменский поступок,- ему приказал отец. Значит, они живут недалеко, значит, Леха наблюдал за мной, не мешал, не помогал, был рядом. Он не пропадает, он дает мне возможность добиваться чего-то самой.
Иногда заскакивает Витек, он говорит, что чокнулся бы, если бы на протяжении двух месяцев изо дня в день, гонял одну и ту же песню. Я то же близка к этому состоянию. Вторая гитара молчит, Леха меня успокаивает, — всему свое время, ищи, жди.
Прихожу каждый день, с надеждой жду нашего третьего. От безделья копирую игру на гитаре всех номеров Басса. Пробую его композиции спеть по-своему. Леха прав, у него есть, чему поучится, но надо быть собой, надо искать свое, надо выделиться из толпы.
По телевизору случайно уловила старинную русскую песню. Девушка пела сильным, ровным голосом, плакала о том, что мама ее выродила, выкормила, вырастила, да не выучила, — несмышленую замуж отдала. Она так красиво, жалобно выводила, стояла одна на сцене в своем горе. Я тут же подхватила эту песню. Вечером на работе попросила, — «Ребятушки, послушайте, таких песен нет ни на дисках, ни на сайтах, оцените ее красоту» Это не должно пропадать, я стала выискивать что-то подобное, вывела отдельную колонку на сайте, — «Плач», и стала скидывать все страдания, колыбельные, все, что меня задевало и не оставляло равнодушной. Какое же у меня было удивление, когда эти страдания подхватили девчонки, садились вечером на край сцены и подвывали, под непонимающие взгляды парней. На сайт пришло коротенькое сообщение, — «Понравилось. Молодец. Кит» Я в здравом уме, и понимаю, не может этот детский сайт понравиться серьезному музыканту. Это лишь элементарная вежливость, поддержка начинающему. Но это подстегнуло меня, я запаниковала, и когда в студию пришел совсем пацан еще, заикающийся от волнения, но это был единственный человек, откликнувшийся на запрос, у меня сдали нервы, и я разревелась. Этот тоже не подойдет, его учить надо, как меня, а зачем это Лехе? Пока я успокаивалась, Леха разговаривал с парнишкой, послушал, как он играет, и решил, — можно попробовать, все равно стоим на месте.
Мальчишку звали Александром, он только что окончил школу, никуда не поступил и болтался без дела. Заикался он от природы, а не от волнения. Играл в школьной группе и когда узнал, что я ищу гитариста, долго сомневался, возьмут ли пацана любителя. Что же, теперь нас трое, — маститый «профи» Леха, я и малыш Санек. Конечно, малыш не по росту, просто мы с Лехой почувствовали себя родителями, взявшими под опеку ребенка. Ребенок оказался смышленый, он уже играл в группе, так что это мне опять пришлось подстраиваться под них. И к тому же они сразу нашли общий язык, мужики, черт бы их подрал. Что еще бесило, так то, что Санек, едва начав репетиции, стал высказывать свое мнение, — это надо так, а вот здесь давайте вставим вот это. Малыш стал действовать мне на нервы, любое его предложение я встречала в штыки. Леха наблюдал за этим дня четыре, потом не выдержал, и объяснил мне на могучем русском языке, — или это группа, где каждый участвует в создании номера, где каждый помогает друг другу, и предложение каждого мы должны обыграть, или сразу разбегаемся. Я как-то не привыкла, что меня вот так и этак наставляют, тоже сорвалась и тем же языком объяснила, что если так тянуть, то номер вообще не выйдет. Прооралась, успокоилась, до меня дошло, — я не права. Куда я тороплюсь? Как же стало стыдно, я, так много и умно рассуждавшая о едином организме, сама группу ни во что не ставлю. Тем более, получается, что я самая неопытная, я еще только учусь играть в группе, а эти двое понимают друг друга с полуслова. Бегу в магазин, покупаю пиво, рыбку, возвращаюсь мириться. Это был первый раз, когда Леха поставил всех на место. В дальнейшем, конечно, мы ругались, орали друг на друга, доказывая, кто прав, кто нет, но все это или выпускались пары, или шло обычное создание номера, но никогда мы больше не выясняли, — кто в доме хозяин. Дома не было, было общежитие, где у каждого своя койка, тумбочка и свои обязанности. Кстати, о койке, что бы совсем загладить вину, пошла и на следующий день купила подержанный симпатичный диванчик для динозавра Лехи, и журнальный столик, а то даже рыбку негде почистить.
Все страсти наконец-то улеглись, все довольны результатом, номер готов. Можно записывать и сбрасывать на сайт. Но я не могу просто так расстаться с нашим детищем – первым, таким долгожданным, вымученным. Объясняю это Леше, — вещь ведь серьезная, вещь на уровне, если мы скинем в любительском формате, она пропадет. Нужна студийная запись, а еще лучше клип, мне самой страшно от этой затеи, нам не по силам, но надо отстаивать песню. Леха, подумав, сказал, что запись попытается устроить, а вот клип вряд ли. Теперь я понимаю, если он что-то обещает, то делает. Этот, первый, я не забуду никогда, разбуди меня ночью, сыграю и спою с любого места не задумываясь. Поинтересовалась, сколько это будет стоить. Леха махнул рукой, — «Нисколько, мне возвращают долги»
Итак, запись есть, но я стою на своем, — нужен клип. Время идет, а я не тороплюсь скидывать песню. Помог случай. На работе подошла к ребятам, которые хохотали, столпившись около столика с ноутбуком. Прокручивали запись студенческой свадьбы. Запись была необычная, хорошо поставленный сюжет, с юмором, где реальные персонажи перемешивались с компьютерной анимацией. Не верилось, что запись обычной свадьбы можно так обыграть. Оказалось, что этим промышляет наш студент. Подрабатывает на торжествах и за отдельную плату готовит такие сюжеты. Паренек проворный, деловой. Выслушал меня, прослушал диск, заинтересовался. Решил попробовать. Два дня вертелся между нами, вертел нас, кажется, наснимал на пять клипов и пропал на две недели. Потом торжественно вручил нам диск. Что я могу сказать, — клип получился. Ревущее море, мечущаяся чайка в конце бьется о скалы. За этим наблюдаю я, и страдаю по полной программе. За мной присматривают Леха с Саньком, что бы я не дай бог, то же не разделила участь птички, и оттого, что не могут ничем помочь, всю ярость переносят на инструменты.
Мы с Сашкой несколько раз гоняли запись туда – обратно, каждый раз находя что-то новое. Мы были счастливы, как дети возле новогодней елки. За нами наблюдали невозмутимый динозавр Леха и новоиспеченный режиссер и постановщик клипа Дмитрий Смежин, координаты которого светились в титрах. Самореклама – вот его цена за клип, но следующие, он намекнул, будут оплачиваться по прейскуранту. Почти через пол года, после начала репетиций, мы, наконец-то, скинули на сайт первый полноценный клип, стали ждать реакции слушателей. Первыми откликнулись мои студенты, подходили, поздравляли. Редко, кто не перекачал себе этот клип, может, его не интересовала музыка, зато можно в случае чего заметить, — я знаю эту девчонку! А я не обижалась, от моих студентов клип будет распространяться все дальше и дальше. Активно заработал сайт общения. В кафе стали забегать чужие, поглазеть на меня. Спрашивали, как называется группа, кто продюсер, где записывались, нужны ли музыканты в группу? Ага, опомнились, нет, теперь у меня подобралась вся команда. Есть композитор, есть группа, есть даже свой «клипорежиссер» А вот насчет названия группы мы не подумали, все наши попытки как-то обозначить нас в пространстве и времени не удавались. Попросили на сайте помочь, может это сработает.
Сереге обработка его песни понравилась, он согласился с нами работать, но пока предложить ничего не мог. А нас, почувствовавших отдачу, лихорадило – хотелось быстрее начать новую работу. Пока Серега нам что-нибудь подберет, Леха предложил записать подаренную мне песню в рок обработке. Прикинули и стали работать. Теперь было легче, какой-никакой, а опыт уже имелся и мы стали доверять друг другу.
На сайте засветилось новое сообщение, — «Привет! Дважды молодец! Как дела? Кит» Ого! Это сообщение уже подразумевает ответ. Но что я могла ответить? Банальное – нормально? И «Кит» — это отдельная единица или Пабвеб в целом? Конечно, я безумно рада, что они знают про новый клип, и немного раздосадована, — я хотела покрепче встать на ноги, наработать репертуар, прежде чем показываться Бассу. Ответить на это сообщение решила новым клипом. Стала прикидывать, сколько могу собрать денег, второй раз на халяву никто работать не будет. С Димкой договорились быстро, его самого эта работа затянула, наверно тоже впервые почувствовал отдачу, став на время знаменитостью. А вот со студией так не договоришься. Решила обратиться в администрацию кафе, попросить кредит. Что же, люди везде есть хорошие – обещали помочь. Номер мы поставили за полтора месяца, а еще через месяц выкинули на сайт второй клип. Клип вышел уже под названием группы – «Клик». Это придумали мои студенты, нам понравилось, — коротко, без пафоса и великих идей, хорошо обыгрывалось.
Серега не подвел, песню принес, стали опять пропадать в студии все свободное время. Работали спокойно, не торопились, денег на запись все равно нет. Надо зарабатывать. Начались каникулы, мои студенты разъехались, и на два месяца кафе опустело. Пережили скандал с нашим малышом, — он наотрез отказался поступать в институт. Приходила его мама, просила нас его вразумить. Какие Леха слова подобрал для беседы с Саньком, не узнает никто, но он поступил, а мы обещали оставить малыша в группе. Леха предупредил, что тоже пропадет на месяц, и мы решили устроить себе каникулы. Стало скучно, меня не радовало даже лето. Решила подработать и устроиться куда-нибудь, поразвлекать отдыхающих, но случилось то, чего я никак не ожидала. Мне позвонил Кит. Не скинул письмецо на сайт, а позвонил на домашний. От изумления минуты две вообще не соображала, что он хочет от меня. Постепенно «перевела» себя на английский, успокоилась немного. Когда положила трубку, в голове вертелось сто тысяч почему, зачем и как. Разговор сводился к тому, что он приглашает меня на неделю в Англию. Завтра он позвонит и мне надо дать ответ. Что бы хоть как-то успокоить вихри в голове, решила прибегнуть к своему методу. Взяла листок, ручку, стала выводить все плюсы и минусы. Был один огромный, могучий плюс, — это встреча с ними, а может только с Китом, я опять не поняла, это приглашение его личное или от всей группы. В голове не укладывалось, — зачем я им, зачем эта возня с приглашением, таких фанаток у группы тысячи. И все-таки завтра надо дать ответ. Пришлось откинуть все эмоции и спокойно проанализировать, черт, даже посоветоваться не с кем. Лехи нет, Витек за городом, а вот родителям об этом говорить никак нельзя. Они уезжают в отпуск, если узнают, тут же все отменят, и будут носиться, собирать мне деньги. Короче, вывернутся наизнанку для любимой доченьки. Когда записала все минусы, то их оказалось намного больше, чем предполагала в начале. Самым главным является отсутствие финансов, еще с кредитом не рассчиталась, а мне нужны деньги на новый клип. Хорошо бы его записать в сентябре. Ну и всякие мелочи, типа загранпаспорта, просто страха, и, скажем, отсутствия разумного объяснения всему происходящему. Запись нового клипа перетянула недельную радость от поездки, и я с облегчением вывела – Нет!!! Понимала, что поступаю правильно, но как мне было тошно,- упустить такую возможность, — целую неделю провести там, где они живут, увидеть студию, где они работают, встретиться с Басcом. Собралась и поехала в студию, если проорусь, может станет легче. На следующий день проводила родителей на вокзал, пришла домой и стала наворачивать круги возле телефона, прекрасно понимая, что звонок будет только вечером. Как же я ненавидела себя и эту черную трубку. Кит позвонил во время, вначале обычные вопросы-ответы вежливости, потом он тихонько поинтересовался, что я надумала. Я уже ничего не думала, я перекипела, устала, поэтому вяло пролепетала это злополучное – «Нет, не получится, извини». — «Почему?» — человек серьезный, задает нормальный вопрос, — мне пришлось свой отказ честно аргументировать. Он выслушал все мои доводы, потом разнес все в пух и прах. Во первых, начал он, приглашаю я тебя лично. Вернее это идея моей мамы, ей очень понравился твой «плач», игра на балалайке, она хочет пообщаться с русской девушкой, узнать тебя поближе, — что не сделаешь ради мамы? Во-вторых, за неделю ты много не заработаешь, здесь ты больше приобретешь знаниями, знакомствами. В-третьих, о финансовых трудностях, поверь мне, билет туда-обратно для нас совсем не дорого, жить ты будешь у нас, а кусочек хлебушка для такой худенькой девочки у мамы всегда найдется. Билеты уже заказаны, извини, так что остается одна проблема – паспорт, завтра загляни на сайт, я что ни будь, придумаю. Все, встречаю в аэропорту. Пока. Когда этот гад кинул трубку, до меня дошло, — меня обвели вокруг пальца, как салагу, показали маленькой девочке конфету, и она забыла что только что плакала. Черт, мне уже 23, когда я начну соображать? На следующий день, точно, на сайте высветилось сообщение, — куда, во сколько и с чем мне подойти, — паспорт, который обычные люди ждут два месяца, мне сделали за два дня. Итак, у меня билеты, паспорт, виза, легкая досада на Кита, неловкость за свою тупость и великое ликование, — я все увижу своими глазами!
Кита заметила не сразу, я вообще ничего не видела, стояла, оглушенная чужой речью, вывесками, суетой вокруг, с испугом оглядываясь, выискивая хоть одно знакомое лицо. Все прилетевшие быстро рассосались, разбежались, я стояла онемев, боясь сделать даже шаг вперед. Сильное потрясение для девочки, ни разу не покидавшей пределы Москвы! Это было так очевидно, что его первыми словами были слова утешения, — «Не бойся, все хорошо» — сунул мне какой-то яркий цветок, потрепал, как пацана по голове, приободряя. Не смог скрыть удивления, увидев мой багаж – одну спортивную сумку. Закинул ее на плечо, взял меня за руку и повел куда-то. Я его как-то не узнавала, в группе он другой, он пабвебовец, а это просто мужик, каких сотни вокруг. Я уже успокоилась, вертела головой, жалея, что она не поворачивается на все 360, стараясь внятно отвечать на первичные вопросы, — как долетела, как себя чувствую. Сели в машину, — Кит за рулем, — тоже забавное зрелище, если до этого видела его только с гитарой, то и кажется, что ничего больше эти руки не умеют. Он мне объясняет, что до городка, где они живут добираться больше двух часов, что меня сегодня ждет жестокое испытание – его мама. Объясняет, что если она меня «достанет», дать ему знак и он придет на помощь. Меня это не тревожит совсем, — мамы, они везде мамы. Едем очень быстро, все проносится мимо, я не успеваю разглядеть, и уже через пол часа шея начинает болеть. Кит смеется, — успокойся, все разглядишь, не вертись, а то шею свернешь. Интересно, не болит ли она у него после концерта, ведь он так трясет своей башкой, что кажется, она вот-вот отвалится на сувенир довольным фанаткам. Он много говорит, интересно, это он успокаивает меня или себя? Жаль, что сегодня ничего не увижу, уже вечер, темнеет, и когда мы въехали в городок, то кроме неона на площадях и затененных зеленью домиков, ничего не видно. С наружи небольшой домик его, оказался просторным внутри. Не сравнить с нашими квартирками – клетушками. Мама – старушка, простая, обыкновенная, намного старше моих родителей. Это не удивительно, ведь Кит старше меня на двенадцать лет, он самый «старый» в группе. Она провела меня по дому, показала мою комнату, и мы сели ужинать. Я капитально проголодалась, наверно от волнения. С аппетитом ела, пила винцо и отвечала на все вопросы просто, открыто. Я знаю, с мамой лучше не лукавить, много проблем отпадает сразу. Скрывать мне нечего, тем более люди меня пригласили, кормят, поят, почему бы не удовлетворить их любопытство. А вот у Кита с мамой был «напряг», это чувствовалось. Он сидел, как на экзамене, все время посматривая то на меня, то на мать, — или ему не нравились ее вопросы, или ему не нравились мои ответы. В конце заявил, что уже поздно, гостье пора отдохнуть, короче, свалил все беды на меня и я поднялась в свою комнату. Уснуть сразу не получилось, сидела в своей любимой тепленькой, старой пижамке, прислушивалась к звукам, привыкала к новому запаху, немного кружилась голова от вина. Заглянул Кит, узнать, все ли меня устраивает. – «Нормально. А ты что дергаешься, что-то не так?» Он сел на кровать, стал объяснять, что с мамой не ладится у него. Она не довольна его работой, она вообще не считает это работой. Она не довольна тем, что у него нет семьи, а у нее внуков. Это продолжается много лет и ее «болезнь» прогрессирует. – Знал бы он, какое давление приходится выдерживать мне, я все-таки женщина, мне по статусу уже положено быть за мужем и нянчить детей. Единственное, мои родители никогда не высказывали что-то против того, чем я увлекаюсь. С Китом легко разговаривать, как с Витьком, не надо подбирать выражения поприличнее, не надо строить умные рожи, нормальный мужик, свой, только очень спокойный. Почему у меня появляется желание вывести его из себя, растормошить?
Проснулась рано, еще темновато и в доме стоит нереальная тишина. Это невероятно, — ни одна машина не проехала, ни один трамвай не простучал. Так не бывает. Я тихонько встала, спустилась в низ. Кит спал на диване в холле, значит, он уступил мне свою комнату. Будить его не стала, вышла на улицу. Воздух был такой, что я боялась вдохнуть полной грудью, только медленно, постепенно наполняла легкие этой свежестью, боясь захлебнуться. Вышла за калитку, все-таки, какой то неясный шум был. Улица уходила вверх, и я решила подняться, посмотреть, откуда идет этот звук. Стояла на пригорке и не верила своим глазам. В этой части городка домики стояли маленькие, как игрушечные, улица опять спускалась, а там, через километра полтора, два, — самое настоящее море, я никогда не видела моря и откладывать на потом не собираюсь. Кинулась к Киту, стала тормошить его, объясняя, но он только пробурчал, — «Не море, а океан. Сколько времени? Спи давай.» Махнула на него рукой, быстро переоделась и понеслась к морю-океану. Бежать с горы было легко, пронеслась мимо домиков, потом по тропинке между деревьев и оказалась на высоком- высоком берегу. Это не берег, это скала, которая как стена уходила в низ, только подойдя к краю можно было увидеть полоску пляжа, спуска к которому не было. Но я не расстроилась, стояла ошеломленная этой красотой. Здесь должны жить только счастливые люди. Именно отсюда Басс взял всю энергию, что бьет у него через край, шум океана научил его так петь. И я тоже стала подбирать тембр под этот надвигающийся гул, я встречала и провожала волны голосом, во всю мощь, на какую способна. Носилась по краю, расправив руки как крылья, вспоминая свой клип, и орала, как вдруг со всего маху, как на стену не наткнулась на взгляд Кита, взгляд сердитый, даже злой. Это были доли секунды, он отвернулся что-то мне говоря, а я как будто отрезвела. Я не понимала, что сделала плохого. Он уже смотрел обычно, смеялся, тащил меня к дому, но я была уверена, — мне не показалось. Дорога к дому тяжелее, мы поднимались в гору. Когда присели на небольшой камень отдохнуть, и он наконец-то замолчал, спросила в упор, — «Кит, я делаю что-то не так? Я доставляю тебе неприятности?» — уставилась на него, пусть только посмеет отшутиться или ляпнуть какую-нибудь ерунду. Он тоже не отворачивался, смотрел серьезно, а я тщетно пыталась найти там хоть намек на ту злость, ее не было. Теперь закипела я, мне тоже не пятнадцать лет, что бы я купилась на этот трюк, и заявила, — «Можешь не объяснять, отправь меня, если получится, обратно». — «А давай не будем трепать друг другу нервы, — не так посмотрел, не так сказал, забудь. Знай одно, ты не виновата, договорились? И еще, если сделаешь что-то не так, молчать не буду, скоро убедишься в этом».
Когда к вечеру мы измученные и довольные вернулись домой, не хотелось ни есть, ни говорить. Голова гудела от впечатлений, мои бедные мозги не вмещали такую яркую смесь природы, людей всех национальностей, вкусов, запахов, строений, машин, музеев. И все это в курортном маленьком городке. Какой суровой, серой, холодной, мне теперь казалась Москва. Завалилась на кровать, подушку кинула под гудящие ноги, не заметила, как уснула.
Разбудил Кит, спросил с издевкой, — « Что же ты сегодня не бежишь на берег?» — « Да запросто, давай на перегонки?» — « Нет, уже отбегался» — «Ага, гонять тебя надо, совсем форму не держишь, наверно на концерт «утяжечки» одеваешь?» Мы еще немного поиздевались друг над другом. Кит объявил, что сегодня весь день проведем на побережье, будем на машине, посмотрим пляжи, деревеньки, вечером идем к Палмерам. Я знаю, Ден в городе, Басса с семьей нет, их я не увижу. Но Кит меня обрадовал, — завтра едем в студию, вот куда я мечтала давно попасть. Последние два дня проведем в Лондоне. Как я не хочу уезжать отсюда, надо же, живут люди в раю и не замечают этого. На фиг мне сдался этот Лондон, пусть там много чего интересного, но лучше такого маленького, чистенького, тихого городка я уже не увижу. Заявить это открыто я не могла, он хозяин, ему лишние проблемы не хочется создавать. В Лондон, так в Лондон. А пока мы собираемся к Палмерам, зашли в магазин, Кит выбрал вино, долго решали, какие игрушки купить детям. У Дена две девчонки четырех и пяти лет. Вообще то выбирал Кит, серьезно рассматривал, что-то отбраковывал, что-то ему не нравилось. Я стояла в стороне и с открытым ртом наблюдала это «кино».
Ден встречал нас всей семьей. Девчонки сразу захватили Кита, увели куда-то, видно он здесь частый гость. Жену Дена звали Мег, — пухленькая, беленькая, энергичная женщина, — сразу видно, она в доме главная. Говорит быстро, двигается быстро, решает все быстро. Появился Кит, довольно потрепанный детьми, они за весь вечер так и не отходили от него, на меня посматривали, но ни одна не подошла. Это меня немного задело. Мне понравилось то, что эти люди живут очень естественно, не надевают лучшие наряды, не готовят разносолы, не подкладывают тебе что-то в тарелку, не заставляют пить за здоровье или за все хорошее, не заводят заумные разговоры о политике, ценах и катаклизмах, не боятся молчания. Можно просто сидеть, пить потихоньку винцо, смотреть на возню детей, изредка перекидываться фразами. Кит совсем забыл о нашем существовании, видно было, что он «душу отводит» играя с детьми. Ден посматривал то на него, то на меня, молчал. Мег и я сидели в сторонке, в основном она задавала вопросы, я отвечала, понимая, что меня прощупывают со всех сторон. Было понятно, что мою историю они знают, видели на экране, слышали мой голос. Каких-то провокационных вопросов не было, Мег не лезла в душу, единственно, как бы невзначай, заметила, что за последние два года она первый раз видит Кита с девушкой. Я пропустила это мимо ушей, а Мег переменила тему, дав понять, — остальное додумай сама. Тут и думать нечего, мы чисты, невинны и бесполы. Слава богу, она не завела разговор о Бассе, вот тут бы я понервничала. Кит пошел укладывать девчонок спать, — ему их доверяли полностью. Мег стала наводить порядок, а Ден увел меня к компьютеру, залез в мой сайт, показывал, что ему понравилось, что нет. Подошел Кит, и мы стали прощаться. Они знали, что больше меня не увидят, я знала, что больше их не увижу. Так бывает, против всех законов,- параллели соприкоснулись и опять выровнялись. От этого стало грустно, мягко сказано, — стало тошно. Кит предложил прогуляться пешком, шли не торопясь, молчали, каждый «пережевывал» что-то свое. Устали, зашли в паб, Кит выпил пару стопок чего-то крепкого, я отказалась, мне вина хватило. Потом был еще один паб, потом еще один. Я понимала, ему плохо, его что-то расстроило, но он молчал, значит не я тому вина, а молчать и меня Леха научил, когда надо. Ходила как тень, приглядывала за ним, наблюдала ночной город. Кит пил, смотрел то мимо меня, то наоборот разглядывал в упор, но видно, сегодня ему не везло, он не пьянел. Добрались до дома и молча разбрелись по кроваткам. Поведение Кита меня не задело, Леха научил не лезть в чужие дела. Особенно в группе, заявив, что только на работе мы принадлежим друг другу, остальное никого не касается, и даже на работе нечего копаться в чужих душах, поступках.
Утром встала на удивление легко и рано. Вышла погулять в сад, пока все не встанут, хотелось пробежаться на берег, но решила не гневить Кита. Услышала, как поднялась его мама, она меня тоже заметила через окно, и позвала. Сели пить кофе, Кита решили не трогать, пусть отсыпается. Я спросила, есть ли у них фотографии, особенно старые, хотелось разглядеть и прошлое, маленького Кита, молодую маму. Она пригласила меня в свою комнату, достала несколько альбомов, мы залезли на ее кровать. Эта женщина изменилась на глазах, она с такой нежностью показывала маленького сына, с таким восхищением рассказывала о том, какой он был, как плакал, как смеялся, как научился ходить, говорить. Я разглядывала этого крепкого карапуза, отмечая, отсутствие отца, замечая, что этот пацан ни в чем не нуждался, купаясь в материнской любви. Но чем старше на снимках был Кит, тем более серьезным становилось лицо матери, она все чаще вздыхала. На этого Кита, взрослого, у нее не осталось таких нежных чувств. Противостояние матери и сына зашло слишком далеко. Студенческих и более зрелых фотографий здесь не было, эти, скорее хранятся у Кита. Он все еще спал. В этом крупном, небритом мужике, который еле помещался на диване, не узнать того миленького малыша. Небритый малыш зашевелился, открыл глаза, — а вот глаза то остались такие же ясные, яркие – сколько девичьих душ загубил этот красавчик? Я сделала вид, что тоже только что встала и побежала наверх переодеваться.
Кит, как ни в чем не бывало, ел, шутил, на вопрос матери – где мы вчера припозднились, ответил просто, — это он, оказывается, показывал мне, как расслабляются мужчины в Англии. Я про себя отметила, — козлы, а не мужчины. Не знаю, наверно он это просканировал, подавился, с удивлением глядя на меня. Я невозмутимо жевала свой бутерброд, деликатно не замечая, что у него течет из носа, из глаз, — главное, чтоб не описался.
Наконец то, ближе к обеду, мы отправились в студию. На окраине городка, на берегу маленького озерка, стояло одинокое здание. Как я удивилась, узнав, что весь этот «замок» и есть студия. Кит показал зал, где стоял один рояль, — здесь, скорее всего, занимается Басс. Показал репетиционный зал, это действительно зал, напоминающий наш школьный. В здании были все условия для работы и отдыха, — душ, небольшая кухня, комната отдыха с удобными диванчиками, и полно всякой аппаратуры, записывающей и воспроизводящей. Об этом можно только мечтать, вся наша студия уместилась бы в душевой этого дворца.
Решили немного поиграть. У Басса несколько гитар в ходу. У Кита одна, почему-то единственная в чехле. Он терпеливо все подключал, показывал. Прогоняли их версию, затем я показывала свою. Мы забыли про обед, да про все мы забыли. Когда устали, то оказалось, — за окном темно, мы голодные, я – злая на судьбу, — до меня дошло, что пока я добьюсь такого размаха, стану старая, никому не нужная. Вспомнила нашу «студию», наши возможности. Все это отчетливо проявилось у меня на морде, была бы мужиком, впереди была бы вся жизнь, а у меня времени в обрез, почему-то установила себе планку – сорок лет, дольше жить не буду. Кит по-своему понял мой мрачный настрой, потащил меня к компу, поставил мой клип, стал доказывать, что все эти их навороты ничего не значат, что наша старая аппаратура звучит по «новому» на фоне всеобщего «торча», а то я сама не знаю, сколько с Саньком воевала из за этого. Дурашка, ты Кит, мужик, и не понять тебе меня никогда. Пришлось сделать вид, что он меня уговорил, да и не так все стало мрачно, после того, как подкрепились кофе с бутербродами, — просто я была голодная. Пора возвращаться, прошу его, — «Ну дай еще хоть часик, ведь только из-за этого приехала, только это мечтала увидеть» — «Можем вообще не уезжать, перекусить есть чем, поспать есть где» Какое там «поспать», я кинулась опять к гитарам, впереди вся ночь и можно не торопясь все опробовать. Кит оставил меня в покое, сам пошел за комп. Иногда он заглядывал, показывал на часы, сидел, слушал, наблюдал, опять уходил, мне он был уже не нужен, я освоилась. Когда пересохло в горле, пошла за кофе и обнаружила, что Кит спит, укрылся пледом и сопит под шумок. Решила больше не «выть», пусть чел. поспит.
Села за рояль, тихонечко-тихонечко нажимала клавиши, слушала, как красиво звук плывет по залу. Ни о чем не думала, просто кончиками пальцев пыталась уловить хоть какую-нибудь связь с Бассом, это его инструмент, у него должна быть энергетика его.
— «Ты его любишь?». – Как тут не испугаться, конечно, я подпрыгнула. Кит подошел, такие вопросы из чистого любопытства не задают, не тот возраст. Мне задавала этот вопрос мама, пытал Витек, и вот сейчас Кит уставился на меня, — вот эта злость, которую я видела на берегу, теперь он не прячет взгляд, — это что, предупреждение, что бы я не лезла к Бассу? Тоже мне, защитник нашелся! Если бы я еще знала, что ответить. Прошло и то время, когда меня можно было бы смутить этим вопросом,- я пошла в наступление, — «Ты, похоже, мастер по этим делам, вот и объясни мне доходчиво, что это такое. Я с этим с четырнадцати лет разобраться не могу, скажу одно, — насколько Басс помогает мне в жизни, ровно на столько и не дает жить нормально. За столько лет я более-менее научилась жить с этим, не волнуйся, ничего плохого не сделаю, в мыслях нет, я сама по себе и держусь от него подальше. У тебя, видно, тоже полно черных тараканов в башке, я же не лезу, не интересуюсь, почему ты одинок, это при твоей-то смазливой роже? Или это можно назвать творческим перерывом? Можешь не отвечать, — мне не интересно». Кит не унимался – «Чего ты добиваешься? Зачем тебе группа? Господи, ты можешь петь везде, где захочешь. Выходи замуж, рожай детей. Для чего все это?» И на эту кучу вопросов у меня ответов не было. Стало смешно, — « Кит, это ты повторяешь нотации своей мамочки? И моей, кстати, тоже. Пошли спать, мамочка!». – « Я просто хочу, что бы ты слепо не повторяла все за ним, ты даже картавишь, как он. Кто тебе ставил произношение? Неужели ты этого не замечаешь? Это все ненормально». Каждый остался при своем, пустая болтовня, мы два неправильных, ненормальных человека, с тем и завалились усталые спать.
Казалось, что только-только закрыли глаза, как завопил будильник. Кит матернулся и стал искать телефон в слепую, отключил, но глаза не собирался открывать. – «А нам обязательно надо в Лондон?» — «Ты же хочешь посмотреть столицу» — «Нет, совсем никуда не хочу, что, спим дальше?» — «Спим».
Разбудил нас опять телефон. Кит с кем-то тихо разговаривал, потом недовольно сунул трубку мне, — « На, успокаивай мать» Она спросила, все ли у меня в порядке, почему не выехали в Лондон, как планировали, когда вернемся домой. Заверила ее, как могла, что все хорошо, наврала, что у нее добрый, заботливый сын.
Вместо душа Кит предложил искупаться в озере, солнце уже грело во всю. Взяли халаты из душевой и вышли на берег к небольшому причалу. Я ни разу не купалась ни в реке, ни в озере, училась плавать в бассейне в начальных классах. Уже в предвкушении чего-то нового, быстро скинула джинсы, футболку, заколола волосы и кинулась на мостик. Кит, сволочь, стоял и нагло рассматривал меня совсем не по-дружески. Никто из моих друзей, ни Витек, ни Санек, ни тем более Леха, не позволили бы себе такого. Я вернулась к одежде и стала натягивать джинсы обратно, проклиная себя за тупость. В мозгу вертелось одно, — за все надо платить, за все надо платить.
Кит, ни слова не говоря, разбежался и сиганул в воду с радостным воплем, пропал в всплеске, вынырнул, чуть проплыв под водой. Он плыл к середине озера, это было завораживающее зрелище, — этот мощный мужик рассекал воду размеренно резкими движениями, не создавая ни брызг, ни шума. Я тоже так хочу научиться. Уже забыв про обиду, опять быстро все скинула, и плюхнулась в воду. Долго и тщетно пыталась повторять за Китом движения, потом оказалось, потеряла заколку. Черт знает, сколько времени мы ее искали, потом плюнули на все это дело и вылезли довольно- счастливо- усталые на берег. Закутались в халаты и сели греться. Кит спросил, — «Ну, что это было? Я тебя обидел?» — «Нет, я не обиделась, я испугалась» — « Чего?» — « Поняла, что за поездку пора расплатиться» Он подскочил, заорал, — «Дура! Вот дура, да другие тонны косметики на себя накладывают, спинки выгибают, из трусов выпрыгивают, лишь бы на них посмотрели, лишь бы оценили, а эта – испугалась! А что-нибудь хорошее, ты можешь обо мне подумать?» — «Конечно! Ты классно плаваешь, можно даже сказать – сексуально» — «А то, все-таки вырос у океана. Ты правда не хочешь посмотреть столицу?» — « Я выросла в столице, в пыли, в шуме, в маленькой комнатушке, любила все это, потому что ничего другого не видела. Боюсь, что теперь все изменится. Я не хочу в город. Ты кормить меня сегодня будешь?» — «Мама? Кафе? Пицца?» — конечно пицца. Решили перекусить на природе. Валялись на халатах, уплетали ломтики и запивали кофе.- « Господи, как ты можешь есть пиццу с волосами?» — он постоянно убирал у меня еще мокрые волосы с лица, но я понимала, — ему просто было приятно дотрагиваться до меня, а мне все равно, я его уже не боюсь.- «Интересно, ты хоть понимаешь, что ты красива?» — «Неа! Только сегодня догадалась, когда ты пялился на меня» — решила позлить его, Но он не реагировал на вызов. Он ждал ответа.
Я красива на сцене, в записи. Я даже не всегда себя узнаю. В жизни я другая. Но жаловаться на природу грех, все-таки я у мамы с папой получилась. Только мне бы эту красоту иметь пораньше, лет в 13-16, может все бы и пошло по другому. Матушка природа сжалилась надо мной только к двадцати, и определила меня как особь женского пола. Я осталась такая же худая, но скелет как то деформировался, у меня остался широкий размах плеча, тонкая талия и проявились наконец то бедра. Я очень худенькая, но слабой не выгляжу. Как сказал Витек, — ты как дикая лань, погладить хочется, но и в зубы копытом тоже не охота получить. Только вот руки мне достались совсем не нежные, девичьи, — со вздувшимися венами, красные, как будто пришитые от другого тела. «Творческие»- так заявил папка. Из минусов еще не совсем чистое лицо, ну еще куча мелких недостатков, которые всегда найдет в себе девчонка, или придумает. И все-таки я красива, вижу по взглядам противоположного пола, и ловлю завидующие взгляды женщин. Ни те, ни другие меня сейчас не волнуют, поэтому не пользуюсь косметикой, волосы распускаю только по необходимости, на сцене. Из гардероба – пара джинсов и несколько футболок. Даже нижнее белье выбираю без всяких ленточек и кружев. По характеру я мужик, это точно. Я не завизжу при виде мышки, я вообще никогда не завизжу. Я не понимаю, зачем надо строить глазки, не смотрю умиленным взглядом на детей, кошек, луну со звездами. Наверно по этому, мужчины ко мне присматриваются, но подходить близко боятся, чувствуют, что любого из них в любой момент без сожаления променяю на какую-нибудь примочку к гитаре. Вот и Кит это чувствует, ему это не нравится, понятно, какой мужик это стерпит. За эти четыре дня он смог разобрать меня на все составные, вывернул меня на изнанку, содержимое его не устраивает. Не смотря на это нам легко общаться, если кто понаблюдает за нами, не поверит, что знакомы мы фактически меньше недели.
-« У нас пол дня впереди. Чем хочешь заняться, что посмотреть, куда съездить?» — «Честно, никуда, я бы еще проторчала здесь недельку, не вылезая. Можно?» — « Тогда я оставлю тебя на несколько часов, вернусь вечером.» Когда он уехал, первым делом постирала все свои вещи, развесила на солнышке. С облегчением ходила в одном халате. Немного погрустила-потосковала о Бассе, — вот его инструменты, микрофон, может быть даже халат на мне его. Но интерес к технике пересилил, опять взяла гитару, опять к микрофону, — что называется, дали мартышке поиграть с зеркальцем. Обратила внимание – гитара Кита в футляре, когда он успел ее упаковать, зачем? Не заметила, как вернулся Кит, — стоял, фотографировал меня на сотик, сказал, что очень сексуальные кадры получились. Показал – ничего такого, стою растрепанная, в халате, ору в микрофон. – «Ну и что тут сексуального?» — « Как что, под халатиком то ничего нет!» Он потряс передо мной моими вещами. Высохли. Забрала тряпки и пошла приводить себя в порядок, с горечью осознавая, как мое сознание перевернуло смысл его реплики, — под халатиком действительно ничего нет, — женского. Не светят мне соблазнительные округлые формы. Так и помру девочкой – подростком.
— « Завтра улетаешь, давай останемся на эту ночь здесь, поговорим спокойно». Мы подвинули диванчики так, что бы видеть друг друга. Я рассказывала Киту про Леху, Витька, про работу. Да про все, о чем он хотел знать. Про Басса он больше не заговаривал, наверно я с первого раза все доходчиво ему объяснила. Меня больше интересовало, как часто они репетируют, как поднимали группу, где приходилось выступать, стоимость записи и ролика, вообще, как оно – держать многотысячный стадион. Под утро поняли, что уже не уснем. Собрались, я повздыхала, прощаясь со студией, и мы поехали на побережье встречать солнце. Кит пытался меня расшевелить, развеселить, но мне было уже паршиво. Я не хотела уезжать и не скрывала этого. До отъезда пять часов, предложила Киту провести это время у него дома. Было неудобно перед его мамой, хотелось как-то отблагодарить ее за гостеприимство, за заботу. Ему эта затея не очень понравилась, даже пришлось его уговаривать. Заехали в магазин, Кит стал выбирать для нас вино, но я заявила, — «Давай, что-нибудь крепкое», взяли виски, но и вино он купил, — его мама не пьет крепкие напитки. Когда подъехали к дому, я спросила, не может ли он раздобыть где-нибудь балалайку. Кит озабоченно пожал плечами, но сел в машину и уехал.
Мама Кита встретила меня с изумительным выражением на лице, — оно умудрилось выразить все вопросы разом, — Ну как? Где мой сын? Где вы были? Что делали? Ты не беременна? Что дальше? Да, мамы – они везде мамы. Я ей объяснила, что он скоро подъедет, а нам надо организовать что-нибудь перекусить, у нас мало времени. Она переключилась на продукты, не забывая задавать наводящие вопросы. А я открыла бутылку и налила две рюмки, — наверно она решила, что отказывать гостье неприлично и смело выпила виски. Вспоминая своих мужиков, тут же налила по второй. Теперь его мать смотрела на меня с испугом, но выпила и вторую рюмку, стала основательно закусывать. Когда появился Кит, мы успели выпить еще по одной, поэтому застал нас в расслабленно-эйфорическом настроении. Сидел, с улыбочкой наблюдал за нами. Балалайку он не достал, я решила спеть один из народных «плачей». Объяснила смысл песни и тихо запела, выводя протяжную, грустную мелодию. Миссис Хейстингс развезло, и она сидела, смотрела на нас как на ангелочков, утирая слезы, наверно мысленно уже нянчила внуков. Какой-то бес дернул меня в тему спросить о том, как появился на свет Кит. Мамочки мои! Похоже, Кит сегодня много нового узнал о себе и своей матери. Маму «прорвало», мало того, что она рассказывала все в мельчайших подробностях, как будто это было не 35 лет назад, она еще мне умудрялась давать советы, если что. Что же, мы дали ей высказаться, Кит, почему-то помрачнел, а я до конца жизни найду повод прикольнуться над ним. Пора прощаться, сказали все положенные теплые слова, и Кит быстренько отъехал, что бы не затягивать проводы. Уже за городом спросил, — «Что это было?» — «А это я показала, как расслабляются женщины в России», — хотела немного его подразнить, но он не реагировал, молча сосредоточенно вел машину. Да ну и фиг с тобой, — я опять вертела головой, прощаясь с этими красивыми местами.
Пока добрались до аэропорта, хмель прошла. В суете здания по неволе стала настраиваться на городской лад, подобралась вся, уже в голове стали проявляться планы на завтра, определяться проблемы. Соображала, как Киту удалось на неделю вырвать меня из жизни, ведь все эти дни я была как в отключке, первый раз за столько лет жила не по плану. Здесь и сейчас все резко изменилось, в недоумении смотрела на него, чужого, чем-то озабоченного мужчину, — наверно проводит меня и вздохнет с облегчением. Такое поганенькое ощущение ненужности, я как кукла, со мной поигрались, я надоела, и теперь выбрасывают в мусор – раздетую, растрепанную. Почему-то стыдно смотреть ему в глаза, боюсь, что прочитает мои мысли. Да он и не собирается ничего «читать», с тех пор, как распрощались с домом, он почти не разговаривал со мной. Объявили регистрацию, и я вскочила, но он осадил меня сердито, — «Что, не терпится улететь?» Что я опять сделала не так? Что ему надо? Мне и так тошно, а он молчит, сверлит взглядом, чувствую, что не выдержу, разнесу все к чертям собачьим. Уже открыла рот, но он опередил, — « Подожди немного», — ушел. Вернулся минут через пятнадцать, — «Это от нас», — он что, купил мне гитару? Только этого не хватало, стала отказываться, но Кит расстегнул чехол, — это гитара Басса! Вот это подарок! От такого не отказываются. На корпусе короткая подпись, — «На удачу» и три автографа. Пока я приходила в себя, Кит оформлял документы, багаж. Пришло время прощаться. Попыталась как-то выразить благодарность, но он сразу закрыл мне рот, — «Давай без этого, ты приедешь еще?» — « За твой счет – нет, а если сама по себе, то с радостью» — « Я тебе позвоню?» — « Зачем тратить деньги, скидывай на сайт, отвечу» — «Голос то приятнее услышать, глупая, и хватит считать мои деньги» — « Тогда звони, но я тебе вряд ли буду, для меня это дорого» На меня смотрел прежний Кит, стало легко, все черные мысли выветрились мигом. Черт, Кит, ты хороший мальчик, или плохой, так я и не разобралась, но с тобой, определенно, не соскучишься. Решила не тянуть резину, быстро чмокнула в щетину и перешагнула через турникет. Все! Пока!
Когда самолет поднялся в воздух, я уже не думала ни о побережье, ни о Ките с его мамой, я была у себя в студии и металась в поисках денег на клип.
Ничего не изменилось, Москва на месте, родная речь, шум, суета. Единственно, что изменилось – мой дом. Глаза резали ободранные стены подъезда, окурки, грязь. Как-то я раньше не замечала этого. Квартира, казалось, усохла, я везде натыкалась на стены. Моя любимая комната давила на меня, как будто это тесный склеп. Я выросла из этой комнатки, я в ней задыхаюсь. Родители приедут только через неделю. Решила проехать в студию, хотя ночь на дворе. Взяла гитару, плед, переночую там. Ни Леха, ни Санек не объявлялись, все на месте, как я оставляла уезжая. Сняла чехол с гитары, поставила рядом со своей, — привыкайте девочки друг к другу. Свет выключать не стала, лежала, смотрела на них, пыталась проанализировать эту поездку, но натыкалась на одни вопросы. Бесило то, что мной вертели, как хотели, выпотрошили всю, а я ничерта не поняла, зачем они приблизили меня. И все-таки это было здорово!
Утром разбудил сотик, — Витек объявился, — « Тебя можно поздравить, или как?» — «С чем это?» — «Не прикидывайся, прогремела на всю страну и молчишь?» — «Да что случилось, объясни!» — « Зайди на сайт, дура» Всю дорогу до дома бесилась, — что еще я могла натворить? – какая то сволочь засняла нас с Китом в аэропорту. Такой коротенький фрагмент прощания, ну и что тут такого? Ерунда, стоило из-за этого так переживать? Оказывается стоило, только зашла на фан.сайт, как поняла, — это катастрофа. Там поместили не только этот «видик», но и неизвестно откуда взявшуюся фотографию, где я гуляю перед домом Кита в одной пижаме. Сколько негатива на меня выплеснули фанатки этого красавчика, какой язык, какие выражения! Стало страшно, не навредила ли я ребятам. Но, подумав, решила, — вряд ли, таких фоток полно на сайте, пошумят-пошумят да и затихнут, когда подловят его с очередной дурой. А вот мне это может пойти на пользу. Ради интереса они будут досконально меня изучать, а значит, зайдут на сайт, прослушают. Как сейчас нужна новая запись, как назло, нет ни денег, ни ребят, ни работы. Позвонила Сереге, может ли он мне помочь подработать, договорились встретиться вечером в ресторане. Он свел меня с администратором, но работы не было, программа забита полностью, артисты боролись за каждый номер, — деньги нужны всем. – « Не знаю, честно, как, но может, ты ему пригодишься» — он записал номер телефона, — «Это мой друг, он открывает салон музыкальных инструментов» Тянуть не стала и при нем сразу позвонила, что бы было на кого сослаться. Договорились быстро, и на следующее утро я как школьница перед учителем, сидела, отвечала на вопросы, — кто я, что я, и что мне надо. Мне нужна подработка и деньги. Ему – реклама, опытные музыканты- продавцы, группа или несколько артистов на открытие. На меня смотрел с сомнением, честно признался, что впервые меня видит и группы такой не знает. Записал мой сайт и договорились встретиться на следующий день. Я поняла, — надежды нет, зря потеряла время. Домой не хотелось, вернулась в студию, решив, что надо создать условия для отдыха, пусть минимальные. Составила список, что можно стащить из дома, что надо прикупить. К ночи студия приобрела вполне жилой вид. После всех хоз.работ наконец-то взяла в руки гитару, примет ли она нового хозяина? Наигрывала, вспоминая руки, движения Басса, океан, побережье, — не хватает мне этой энергии, а какая она должна быть я теперь знаю. Когда поняла, что ноги заплетаются, руки не слушаются, а мозги все вытрясла, завалилась спать, и чуть не проспала повторное собеседование. Влетела в кабинет, довольная, что успела, не соображая, что выгляжу, как загнанная лошадь. « Босс» принял меня хорошо, очень хорошо, совсем другой голос, совсем другой взгляд. Разговор пошел сразу о деле. Он показал уже готовые наброски рекламных щитов, — кадры с сайта. Спросил, есть ли что новенькое в репертуаре, сможет ли группа выступить живьем, если открытие салона через месяц, показал, какие номера он бы хотел вставить в концерт. Объявил сумму гонорара, если я на все это согласна. Ого! – еще как, только ответ сразу дать не могу, нужно согласие группы. А вот на рекламу согласилась сразу. В конце беседы не выдержала, спросила, понравилась ли ему наша группа, почему он все-таки решил взять нас. Ответил он достаточно честно, — «Смазливых девчонок с гитарой полно, таких начинающих групп тоже, а у тебя уже есть история, интриги, наверно неплохое будущее, если есть такие покровители. И не только из-за этого, ваши инструменты, можно сказать – антиквариат, думаю это оценится, да и согласись, рекламные щиты будут замечательные, увеличим и все» — « Что-то я насчет покровителей недопоняла, это кто же за нас поручился?» — « Если я правильно понял, ты чья то невеста из западной группы, по сайту судить, довольно раскрученные ребята. Фаны готовы разорвать тебя в клочья, интерес к тебе еще возрастет, после того, как засветишься в рекламе». — «Бред, какая я к черту невеста, даже не друзья, это скоро развеется». — « Да меня не волнует, кто ты там ему, главное сама не упусти момент, а на невесту ты и правда не тянешь, — ты себя в зеркале сегодня видела?». — «Нет, я из студии, просто не выспалась» — «Оно и видно, на вид просто сумасшедшая»
Возле дома повстречала Витька, как же давно я его не видела, как давно он надо мной не издевался, и сейчас с наслаждением приготовилась выслушать все его гадости. Он оправдал мои надежды, — я прекрасно выгляжу с похмелья, футболка на мне по последней моде – наизнанку, и на лестничной клетке у нас нагадили, особенно постарались возле нашей квартиры. Все правда, — перед дверью куча, на стене послание, в зеркале растрепанное, с воспаленными глазами чудовище, одетое черт знает во что. Надо купить в студию зеркало, большое, что бы отрабатывать движения, надо быстро покрасить стены, пока родители не узнали, как зовут их дочь на самом деле. Вот она, — слава, думала я, убирая дерьмо. Но это все мелочи, впереди первое, живое выступление Клика. Надо всех срочно мобилизовать, но Леху нельзя трогать еще целых четыре дня. Если он сказал – пропал на месяц, я этот месяц выдержу день в день. Кто придумал эти чертовы каникулы и отпуска?
Ровно через четыре дня, ни днем позже, ни днем раньше, я вдавилась в диван, размазывая сопли, не смея даже оправдываться, а Леха «лечил» меня, — жестко, не жалея, применяя все вообразимые словесные примочки, досталось за одно и Саньку для профилактики. – « Куда тебя несет, куда ты все гонишь, у нас нет репертуара, он нарабатывается годами, с чем ты выйдешь к людям? Хочешь попасть в список групп — однодневок? Наработай хотя бы пяток песен, что бы каждая из них была – твоя гордость, а потом и пиариться не надо» — это примерно профильтрованный смысл его высказываний. Леха прав, спешка – мой враг и я опять поставила свои интересы выше других. Сидела зареванная, туго соображая, что же теперь делать. Леха в ярости, пивом не зальешь. В салоне провернули все на редкость быстро, по телевизору пошла реклама под нашу мелодию, в витрине торчу я почти в двухметровый рост. Когда Леха окончательно выдохся, разъясняя нам в который раз значение этого короткого слова «группа», сидели минут пять в жуткой тишине. Он потихоньку отходил, смотрел на нас, как на тараканов, с явным желанием взять в руки тапок, — вот связался с салагами. – « А ты, что бы купила себе нормальную пижаму, не позорь Россию» — с меня как будто сняли пресс, килограмм на двести, стало легко, я всхлипнула последний раз и обмякла. Санек тоже попытался улыбнуться. Леха посмотрел на часы, и заявил – « Пойду, может что и исправлю» Как и с кем он разговаривал, неведомо, но гонорар увеличился на половину, расплата не деньгами, — часами в звукозаписывающей компании, рядом с моими стендами появились Леха с Саньком, засветился логотип группы. На открытии группа споет две песни, выбор за нами, плюс две мои композиции с балалайкой и как максимум, один час общения с покупателями по рекламе инструментов.
Вот и кончились дни безделья, я вышла на работу, приехали родители, и в доме стало тепло и вкусно, начались серьезные репетиции. Когда много работаешь, в голову не лезут всякие ерундовые мысли. Леха гонял нас с Малышом, — мы должны научится видеть друг друга на сцене, две гитары это как две подружки, — то мирятся, то сорятся, то сплетничают, но всегда вместе, это мы и должны доказать не только в игре, но и в движении. Саньку легче, он не поет, а у меня проблемы, — то к микрофону не успею, то в игре смажу. Леха, довольный, подкалывает, — вот тебе живое выступление, сама напросилась. Последнюю неделю живу в студии. Раз за разом прокручиваю, подправляю, продумываю все до мелочей, — все-таки основная нагрузка на мне и внимание тоже. Это ведь всего две песни на небольшой площадке, но я впадаю в панику. Знаю, придут мои студенты, приведут друзей, будут музыканты, может кто из «великих» для пиара. Леха спокоен, Санек нервничает, он первый раз будет на сцене. У него проблема с мамой, которая против всего этого и придет специально посмотреть, — чем это таким нехорошим занимается сынок, вместо того, что бы сидеть за учебниками. Мои то, не сказать, что махнули на меня рукой, — просто не мешают, доверяют. Но постоянно появляющиеся надписи на стенах им тоже не нравятся. Леха посоветовал отнестись к этому спокойно, не закрашивать, не злить психов, сами успокоятся.
Утром, в день открытия появился наш «клипер» Димка, заявил, что поснимает, может, что потом пригодиться для клипов. Леха немного тревожился за нас, но я уже собралась, успокоилась, все просто, — вот сцена, — вот публика, я не подведу. Беспокоил Санек, — от волнения совсем не мог говорить, даже не пытался. Хотела как-то успокоить его, но Леха остановил, — или Малыш справится, или его домой уведет мамочка. При слове «мамочка» Санек взбрыкнул, и заявил, — «Не дождетесь!» — заговорил!
Выступил владелец салона с довольно толковой речью, — « Сегодня для вас играет группа Клик. Обратите внимание на инструменты, — это семидесятые годы, это классика, никаких компьютерных наворотов, только мастерство владением инструмента, только живой звук. Именно для таких, увлеченных, талантливых людей мы открываем этот салон» Речь понравилась и Лехе с Сашкой, мы улыбнулись друг другу и пошли на сцену «защищать честь» нашей старенькой аппаратуры.
Получилось все мимолетно, выплеснули зрителям две песни на одном дыхании и уже уходим со сцены. Меня окружили студенты, тормошат, поздравляют, а у меня в голове одна мысль, — «И это все!?» Столько труда, столько волнений, и вот результат, — 10 минут на сцене. После скрипача мне выходить одной, с балалайкой, тут вообще никакого волнения, тут я сама по себе, ни за кого не отвечаю. После концерта остаемся в зале на запланированный час, отвечаем на вопросы, показываем инструменты, играем. Ко мне подошел владелец салона и с удивлением отметил, — продали две балалайки, — такого еще не было, обычно одна уходит за несколько месяцев. Это, скорее всего реакция на «прикол», людям же не объяснишь, что, чтобы так прикалываться, надо тренироваться не один год. Леха дает знак, и мы начинаем убирать аппаратуру, Санек и я с радостью еще бы пообщались с людьми, но наш динозавр неумолим, — свое время мы честно отработали.
Отвезли все в студию, решили отметить это событие. Все-таки понервничали капитально. Я поглядывала на Леху, — должен же он оценить нашу работу. У Малыша в глазах тот же вопрос, — так мы справились или нет? На что Леха, подняв стакан, сказал, — «Группа родилась. За вас, дети. За тебя, чокнутая!»
Ладно, чокнутой пора идти, скоро на работу. Леха заявил что студия сегодня его, — он здесь ночует. Да ради бога, у меня уже нет нужды прыгать с гитарой до трех часов ночи, тем боле, завтра решили все отоспаться. В кафе меня не ждали, думали, что буду отдыхать после концерта, но раз пришла, решила отработать по программе, взяв отгул на следующий день. Только поздно вечером, когда добралась до дома, поняла что устала, устала смертельно. Это был длинный день, бесконечный, начавшийся где-то там, в аэропорту, когда я прилетела, и он тянулся на протяжении всего этого времени, забирая у меня силы, выматывая окончательно. Сейчас этот день закончится. Только бы добраться до кровати, вытянуть ножки, закрыть глаза.
Как эти глаза у меня закрылись, не помню, когда я проснулась, то не могла вспомнить ничего, как раздевалась, как укладывалась, — похоже все делала на автопилоте. Сегодня не будет ничего по плану, ни зарядки, ни занятий, ни распевок, помолчу один день в свое удовольствие. Для начала заглянула на свой сайт, — все спокойно. Скинули несколько снимков с концерта моих и кучу Санька. Надо поговорить с Лехой, — за Малышом надо присмотреть, а то осатанеет от избытка женского внимания. На пабвебском сайте появилось несколько моих фоток с перекошенной мордой, — что поделаешь, когда выступаешь, не думаешь, красивое ты сделал лицо или нет. Но может хоть это порадует пабвебских невест, пусть позлорадствуют. Прошло полтора месяца, Кит молчит. Может оно и к лучшему, Леха правильно сказал, — это дешевый пиар, надо держаться от них подальше.
На столе у меня теперь нет фотографий, на столе раковины и камушки с побережья. Когда на них опускаешь ладонь, ощущаешь гул и вибрацию волн, даже аромат они не теряют. Это все что у меня есть оттуда, из другой жизни. И еще гитара. На концерт я ее не взяла, знала, что инструменты будут рассматривать, трогать руками. Черта с два я дам кому-нибудь ее в руки. Даже оставляя ее в студии с Лехой, не выдержала, убрала в футляр, дав ему знак, — только тронь! А кто его знает, хоть и есть уговор чужих не водить, но, поди, проверь, это же мужики. Стоп! А ведь Кит тоже свою убирает от лишних глаз подальше. Лихорадочно стала просматривать записи с самых первых клипов,- точно, Кит не менял инструмент ни разу. Вот первые записи, тогда было в норме крушить все, разбивая гитары, или делать вид, что все в дребезги, что и делал Басс с удовольствием. Кит свою бережет, и когда Басс расходится в психозе, он отходит подальше, уворачивается, как будто спасая маленького ребенка. – «Ах ты моя лапочка!», — подумала я с нежностью. Нет, не с нежностью, просто я это уважаю. Кит вырос в моих глазах на целую голову.
К Новому году сайт пополнился еще тремя клипами. Все улеглось, наладилось. Пропали мои скандальные снимки с сайта, обо мне забыли фанатки Кита, я теперь сама по себе девочка, без покровителей и женихов. Кит никак не проявляется, я внимательно слежу за группой, по привычке проигрываю весь их новый материал. Они выпустили новый альбом, — по моему много синтетики, мне это не совсем нравится. Я опять залезла в кредит, сижу у бедных родителей на шее. Подъезд расписан, но уже моими фанами. У него есть имя, — «кликнутый подъезд». У Санька хуже. У него сплошные признания в любви, — такой любвеобильный подъезд. Про Леху по-прежнему ничего не знаем, кроме того, что у него есть сын. Прилагается к этому сыночку мамочка или бабушка или чужая тетенька, — загадка. Перед праздниками поговорила со своими мужиками, — может, подработаем маленько? У меня есть предложения от клубов дать концерты в рождественскую неделю. Леха стал до меня докапываться, — ведь договаривались, что группа сайтовская, на дискотеках не играем. Стала ему доказывать, что мы не можем жить постоянно в кредит, тем более под нашу музыку не потанцуешь, это не дискотека, это концерты на пол часа максимум. Какого черта тогда мы каждую композицию репетируем в движении, для кого мы с Саньком выкладываемся по полной? И еще я поняла, — хочу видеть глаза людей, хочу петь конкретным людям, в конкретном месте. Хочу выплескивать в зал волну или ненависти, или любви, или страдания. Наблюдать, как волна пробежит по залу, как ударится о стену, пойдет назад и накроет меня с головой. Хочу обладать энергией океана, а получается только бурлящий кипяток в стакане. – «А золотую рыбку тебе не пожарить?» — ехидно заметил Леха, но он меня понял, он мой человечек.
Первый договор я составляла и подписывала с Лехой, он учил меня, как надо разговаривать с людьми, как отстаивать честь группы, защищая каждую заработанную копейку, каждую отработанную минутку. Что и говорить, — учитель у меня первоклассный, тем более я знаю, что будет, если я хоть в чем-нибудь накосячу.
Все новогодние праздники пролетели бурно, феерически. Люди на подъеме, публика «тепленькая». Мы с Сашкой отвели душу, играя спектакль не перед зеркалом, все-таки «любовь народная» хорошая штука, заряжает, настраивает на подвиги, и мы старались, как могли. Получилось замечательно, — заработали, повеселились, закрепились и вызвали интерес в клубном бизнесе.
А дома у меня переполох, — в новогоднюю ночь кто-то привязал нам к двери малюсенького щенка с бантиком и запиской, — « Не бросайте меня. Я ваш. Клик». Теперь у меня свой Клик, у родителей свой. Что же, будем растить наших детей. Вот и получили мама с папой долгожданного «внучка». Они с серьезным видом обсуждают, как песик поспал, поел, покакал. Таскают его по ветеринарам. Дома появились лужи, косточки, разорванные газеты и ходить босиком стало не безопасно. Санек вздыхает, — вот бы его мамочке кто подкинул такую радость, чтобы она переключилась на собачку, но пока ему подкидывают только мягкие игрушки с глупыми записочками. Он обижается, психует. Интересно, правда, женщина ведь я в группе, а мне еще не подарили ни одного зайчика, ни одного медвежонка. Скоро весна, 8 марта, — вспомнят ли мои мужики про это. Витек поздравит, — я при нем однажды сорвалась. Он всегда прятался в этот день у меня, не понимая, что от него хотят, за что он именно сегодня должен всех любить, что-то всем дарить. Я разделяла его недоумение, — дурацкий праздник. Почему мама так радуется этим цветам, почему все бегут в парикмахерскую и наряжаются как куклы. В семнадцать лет в этот день до меня дошло, — Басс не подарит мне дурацкую игрушку, не подпишет даже открытку, он будет только хитро улыбаться с фотографии. Стало грустно, я первый раз прочувствовала свое одиночество. Даже мама смотрела на меня с жалостью, она не могла мне помочь, мне никто не мог помочь, только Витек развлекал своей болтовней. А в 20 лет меня предал и Витек. Заскочил, сунул два букета мимозы и заявил, — « Пусть эти веники полежат у тебя. Так, мать я поздравил, в школе тоже отчитался. Осталась моя Катюха. Вечером гульнем!» Он тараторил, а я не могла и слова вымолвить, стояла, размазывая слезы по щекам, — так мне себя жалко стало, такая я никому не нужная, что завыла в голос, напугав пацана. Все-таки он сообразительный малый, усадил меня рядом, толи ругал, толи успокаивал, — « Ну ты что, Ленка, тебе этот веник, что ли нужен? Да я сейчас куплю тебе тоже, нет, не куплю, знаешь, денег ни гроша нет». Он подождал, пока я угомонюсь, потом по деловому отломал от каждого букета понемногу, вручил мне и предложил пойти с ним на вечеринку. Я представила, как буду выглядеть в толпе тринадцатилетних сопляков, стало весело. Витек щелкнул по лбу Басса, фотография упала, — это все он виноват. С тех пор Витек поздравляет меня всегда, очень трогательно, как-то по-отцовски. Я теперь знаю, почему мама наряжается и радуется цветам. С такими праздниками надо быть поосторожнее, я заранее готовлю себя к ним психологически, стараюсь наметить что-нибудь интересное, даже хожу с родителями по гостям, чего раньше никогда не делала. Знаю, — одной оставаться нельзя, крыша едет капитально. Сейчас эта проблема отпала, все более-менее значимые праздники мы на сцене, не до нытья. Леха мне советует уйти из кафе, нет необходимости работать там, но бросить студентов не могу, они гордятся мной, они меня поддерживают, это лично мои фаны. Поговорила с администрацией, — подыщу среди тех, кто околачивается возле меня с гитарой замену, пусть пробуют силы, а у меня освободится пара дней. А пока, как положено по уговору, пять дней в неделю играю, пою, прикалываюсь, исполняю все, что попросят, только не из репертуара Клика, — это запрет Лехи. А все-таки, где обитает наш динозавр, где работает, если каждый день в студии? Откуда у него друг В.К., как они связаны? По-прежнему говорит только о деле, пресекая любую попытку,- даже самую невинную,- залезть в его личную жизнь.
Со мной так не церемонятся. Ночью, почти после годичного молчания, позвонил Кит, пьяный, сообщил, что похоронил два дня назад мать. Сопел в трубку, ждал от меня какой-то реакции. А у меня в башке как бомба разорвалась, — как он смеет вот так! Что, если я его сейчас пожалею, ему легче станет? Он поплакался и забыл, а я теперь должна думать о нем, как он там без мамочки? А ведь буду думать! Вот сволочь! Вот идиот! До меня дошло, что ору на него по-русски. Хорошо, что он ничего не понял, а я выпустила пары. Спросила, где он находится, — в пабе, где же еще заливают горе настоящие мужики. Ах ты, бедненький! Ах ты, тупая скотина! Меня опять понесло, — я пыталась объяснить ему, матеря попутно, что он поступает по-свински по отношению к матери, не знаю, как у них, но у нас, по христиански, душа человека девять дней находится дома, она прощается со всеми и всем. Объясняла, как могла, что он должен быть дома эти дни. Должен доказать ей, что у него все будет хорошо, он сам себе сварит, постирает, помоет. Должен доказать, что дом не развалится, он будет заботиться о ее цветочках, кошке, вообще сделать так, что бы душа ее ушла спокойной за сына, за дом, где она столько лет прожила, родила, выходила этого идиота, а он даже по-людски проводить ее не может. Душа ее сейчас мечется по пустому дому, а сынок, пьяный, выпрашивает жалость, названивая девочкам. Козел! – Вот так утешила! То, что я бросила трубку, наоравшись, уже ничего не изменит, теперь он у меня будет, как заноза, не скажу где, — захочешь, да не забудешь. Понимаю, что не пятилетний мальчик, и все же, попробуй после этого усни. Пошла на кухню, достала бутылку, позвала папку, все равно всех разбудила. После первой рюмки, опомнившись, решила перезвонить, извиниться, пожалеть, как положено. А как положено? Я так ясно представила его маму, как она плакала, глядя на нас, все, что ей нужно было в этой жизни, — чтобы у него жизнь сложилась, а не получилось, не дождалась. Отец забрал у меня телефон, объясняя, — «Свою долю соболезнования и жалости он получил сполна. Пусть переваривает, если способен сейчас думать. Если позвонил не думая, по пьяни, то и не вспомнит и жалость ему твоя не нужна. Давай помянем ее душу, и ты успокойся» Хорошо сказано, — успокойся! Я на телефон два дня смотрела с надеждой, может, догадается позвонить, пока до меня не дошло, — точно, набрал первый попавшийся номер, вылил свое горе и забыл, а я хоть утони тут. Какая тут к черту жалость, я его уже ненавидела, и когда он позвонил опять ночью через несколько дней, уже трезвый, и как ни в чем не бывало, спросил, — « Ленка, завтра будет девять дней, что мне делать?» — без раздумий послала далеко и надолго. Надолго не получилось. В голове звучал его голос, — «Ленка…». — Я сама просила так меня называть, объяснив, что это для своих, для друзей. Он позвонил, как друг, а я истеричка, — послала, на что, спрашивается, обиделась? Подумаешь, не позвонил,- уговаривала я себя, набирая его номер. Скинул, перезванивает, бережет, гад, мои денежки, — «Ну, здравствуй, Кит» — и мы уже спокойно поговорили, пока у меня не сел сотик. Больше он не пропадал, звонил редко, ночью, что бы ничего не мешало, мы болтали, как две подружки на кухне. Первое время еще старалась не задавать вопросов о группе, понимая, что меньше всего он хочет об этом говорить, но потом обнаглела и вытягивала из него всю информацию, что мне была так нужна. И была уверена, — у него все хорошо.
Нашему Клику два года, не собаке, — группе. Репетируем десятую, юбилейную песню. Когда выпустим клип, откроем официальный сайт группы. Нас уже знают, узнают. Нет, не то что бы мы раскрутились в свете, про нас нет ни одной строчки в прессе, но когда на сайте проскальзывает информация, что такая-то группа играет в таком-то клубе, многие понимают, о чем речь. В день выступления в клубе почти нет случайных посетителей. Мы уверены, что все эти люди пришли к нам. Зарегистрировались, платим налоги, все честь по чести, вся документация на мне. Мужики «доверяют» мне все бумажки, бухгалтерию. Группа живет. Благодарна Сереге за песни, он точно поймал и наш стиль, и силу моего голоса. По возможности делимся прибылью, но он по прежнему просто приносит и подписывает «дарственную», говорит, — лишь бы песни жили. Так же и с Димкой – прикипел к нам, сейчас работает над оформлением сайта, считает себя полноценным Кликовцем.
В группе нормальная рабочая обстановка, играем, ругаемся, обижаемся, опять играем, психуем и радуемся. Лехе пришлось повторно «убеждать» Санька учиться, — тот, видите ли, заявил, что ему на фиг не нужен этот институт, мало того, что перевелся на заочное, он решил его бросить. Тут я молчу, сама неуч, нет, у меня высшее консерваторское без диплома. Цену я себе и своему голосу знаю, я уверена, — на хлеб всегда смогу заработать, с группой или без. Что не скажешь про него, приходится ему разжевывать,- сегодня группа есть, завтра ее нет. Я иногда думаю, а если голос пропадет, кто я тогда? Знаю, — сразу головой о стенку, по-другому я уже не могу, не буду.
В семнадцать Витька «торкнуло», — угораздило парня неудачно так влюбиться, ну выбрало бы его сердечко девчонку по себе, но ему подавай самую красивую, недосягаемую. Жил человек себе счастливо, полной жизнью, тиская Катюх и Натах, получая все 33 удовольствия, так нет, — появилась Даша. Дашенька. Витек, ведь, не глупый. Понимает, — не для него она расцвела. Но он как неопытный бармен, залил горький спирт сверху сиропом послаще и эту горечь не хочет поднимать, и понимать ничего не желает. А мне так хочется перемешать его коктейль, что бы реакция пошла, что бы вспенилось все, и вылить к чертям собачьим. У меня ведь было почти так же, с той только разницей, что я по малолетству не понимала, что со мной. Витька и спрашивать не надо, он не задумываясь ляпнет, — люблю!
Мой коктейль высох за столько лет, — спирт въелся в стекло, сироп закристаллизировался, — не отмоешь. Если бы только этот стакан можно было бы об стенку и вдребезги. У Витька давно свой комп, ему не нужна моя комната, но он часто забегает ко мне поговорить по душам. Ведь мы братья по несчастью, — у нас неразделенная любовь, а я в его глазах заслуженный ветеран страданий. Похоже, этот салага захандрил надолго, все-таки я размешаю его коктейль, или нечаянно уроню стакан на пол.
Она его отшила, или он так и не решился подойти к Даше, поэтому пришел ко мне с билетами в кино, — «Ленка, пошли, сходим, ты же давно не была там, тебе понравится, — ну пошли!» — он знает, последний раз в кинотеатре я была вместе с классом в девять лет. Мне 24 , — и вправду, не пора ли сходить? Витек заявил, — « Буду твоим бой-френдом, пусть мне позавидуют, а то последнее время ощущаю себя каким то неполноценным» — « А меня за твою мамочку не примут?» — « Напрашиваешься на комплименты?»
Минуты три он шел рядом спокойно, потом затормозил, — « Ну куда ты прешь, как танк, и выражение у тебя, как у зависшего компа. Ты же идешь с парнем в кино, ты вообще идешь с парнем. Где сияющие глаза, где улыбка, где торжествующий взгляд, — это мой мужчина, это моя добыча? У тебя только на сцене чувства играют?» — « Вить, ты идиот, да?» Он забежал в ларек, купил розу, — « Не можешь на меня так смотреть, вот тебе цветок, им любуйся, только убери эту маску с лица, а то я себя каким-то холуем при госпоже чувствую»
Я не совсем понимала, зачем ему нужен этот спектакль, но Витька я знаю с ползунков, — да ради бога, сыграю я тебе дурочку. Прижалась к нему, чмокнула и «расцвела». Мы шли приобнявшись, я из-под тишка наблюдала за прохожими. Кто-то пробегал мимо, не заметив. Кто-то оценивал взглядом то с умилением, — ах, влюбленные, то с завистью, — им хорошо, они вместе, то с сожалением, — эх, где моя молодость? Этот спектакль завораживал, затягивал. И я шла и с вызовом смотрела, — да, это мой парень, да это любовь, да это счастье и покрепче прижималась к Витьку. Перед сеансом сидели за столиком, лопали мороженное, Витек держал меня за руку, заглядывал в глаза, черт побери, мне это нравилось! Мы нагло подпитывались чужой энергией, собирая завистливые взгляды, приподнимаясь над остальными, — да, нам повезло, мы любим!
Только когда свет погас, и наши зрители исчезли, до меня дошло, — так могло бы быть, я могла быть такой счастливой, я пропустила все, не будет у меня ничего, и что бы не завыть в голос уткнулась Витьку под мышку. Наверно, он мой личный носовой платок, — зажал накрепко, усмиряя мою истерику. Кино не досмотрели. Эксперимент не удался. Вся накопленная мною положительная энергетика ушла в негатив. У Витька,– в чувство вины, он шел и проклинал себя за эту детскую выходку. Я уже успокоилась, тучи развеялись, улыбалась, смотрела на Витька с настоящей нежностью, и думала, — ребенок, ты и есть ребенок, и я от тебя по уму не далеко ушла. А еще немного погодя уже вдвоем истерически хохотали над нашим приключением. В подъезде Витек предложил, — « Может нам и впрямь закрутить, у нас классно получится, без проблем» — «Без проблем у тебя было с Катюхой у меня в комнате, что же не закрутил с ней?» Витек погрустнел, наверно вспомнил свою Дашеньку, — получается, без проблем не интересно.
Проблемы начались, когда все, казалось, наладилось. Мы выступали, репертуар основной наработан, с документами порядок. Прикупили аппаратуру для концертов на больших площадках.- Добрый дядечка, подождал, пока мы развернемся, окрепнем, и решил прибрать нас к рукам. Заявился не с предложением, а с почти готовым проектом, — он берет нас под свое крыло, кормит, поит, одевает, обеспечивая работой. Конечно, мы послали его, но последствия оказались тяжелые. Большинство клубов отказались с нами работать. От нас отворачивались, не желая ничего объяснять. За три месяца не дали ни одного концерта. Мы опять нищая сайтовская группа. Заболел Леха. У этого мощного старикана оказалось больное сердце, он в больнице, я в растерянности, Санек в панике. Он не понимает, в чем проблема, этот сосунок готов «лечь» под продюсера, и я ему не могу прочистить мозги, сама как баран уперлась, — нет и все, моя группа, никому не отдам. Клик – это все, что у меня есть. Решилась на отчаянный шаг, — позвонила Киту, попросила устроить разговор с Бассом. Басс ведет свою группу, наверняка сталкивался с такими проблемами, может, подскажет, что делать, как выкрутиться. Кит, умничка, не подвел, разговор состоялся на следующий день. По мнению Басса, я должна идти «под дядечку», охотников до готовой, приносящей прибыль группы будет всегда много. То, что произошло со мной, только начало. Чтобы отстоять свою независимость, нужно быть политиком, хитрым, наглым, расчетливым. Надо уметь проскальзывать между акулами, — убегать и прятаться от них бессмысленно. Только когда им надоест эта шустрая рыбешка, они махнут на нее рукой, переключатся на другую дичь. Басс сомневается, что у меня это получится, посоветовал найти акулу побольше, оценить свою группу сразу и не снижать планку во что бы это не встало. Так отсеется всякая мелочь, охотники до дармовщинки. Предупредил, что возможно, будет грязь, могут так окунуть в дерьмо, до конца жизни не отмоешься, стоит ли оно того, выдержит ли группа такой натиск? Я слушала его, понимая, что он прав, но если бы он во время разговора хоть намекнул бросить все и нарожать детей, я бы взорвалась, во мне такая муть поднялась, — значит, он смог, поднял группу, а я слабая, тупая баба. И то, что это иносказательно намекнул мне не кто иной, а Басс, — меня почти убило. Сидела за столом, рисовала на листке большие акулы, маленькие рыбки в море дерьма. Басс опять вне досягаемости, — поэт, музыкант, умный, рассудительный руководитель, конец этой гонке будет или нет? Опять беру чистый листок, опять коряво рисую рыбок, акул, старательно зачеркиваю все это дерьмом, черт, далось оно мне. Снова беру чистый лист. Снова акулы, рыбки, только теперь акулы подписаны, — это дядечки, с кем приходилось сталкиваться, про кого слышала. И маленькие рыбки тоже пронумерованы, — это Клик, это ребята с фабрики, это В.К.- что они тут делают, не знаю, но опять машинально замазываю все это. Теперь до меня дошло, что бы спасти группу, я должна окунуться в дерьмо. Мой воспаленный мозг выдал только это, — бред. Но я ухватилась за это, понимая, что ничего умнее уже не будет. И понимала, что откладывать нельзя, даже до вечера, а может, ничего не понимала, просто решила действовать. Позвонила Лехе, попросила телефон его друга. Леха предупредил, — он не поможет, не трать время зря, но телефон дал, все-таки встречаться нам или нет, решит сам В.К.
Встретились, я честно рада его видеть. Немного потрепались о делах минувших, но и он понимал, что я не просто так его тереблю, и мне надо было многое у него выпытать. Мне нужна была информация о продюсере, заявившем права на мою группу, нужна информация о других. Конечно, он не все рассказал, не обо всех, и не с радостью. Он понял, — я ищу, кому подороже продаться, ему это было не приятно. А уж как мне было тошно, но я узнала, что хотела, ясно сообразив, откуда беды на мою голову. Припомнила ему историю с Пабвебом на проекте, где В.К. играл не последнюю роль, потребовала устроить встречу с директором канала. Он смотрел на меня то ли с жалостью, то ли с разочарованием, — «Да устрою я тебе встречу, завтра все узнаю и позвоню, только не надейся, что что-нибудь выгадаешь. Думаешь, пару раз по телику покажут, и ты больше стоить будешь?» — «Не понял ты ничего. Мне надо, что бы меня не трогали. Может ты такой крутой, разгонишь всех?» — « Нет, я человек маленький, что называется, — поднеси, подай! Но и эту работу я терять не собираюсь, так что запомни, — я ничего не видел, ничего не слышал» — «Ну и ладушки! Если все получится чистенько, без шума, с меня бутылка!» В.К. записал меня на прием через два дня. За это время я перегорела, сникла, поняла, что все делала в горячке, после общения с Бассом. Теперь сомневалась, идти или нет, но в последний момент все-таки решилась. « Сам» встретил меня спокойно, терпеливо ждал, когда начну просить чего-либо, зачем еще к нему обращаются? Не ко времени у меня проснулась совесть, какое тут требовать и шантажировать, когда чувствуешь себя осколком унитаза, ведь на проекте этот человек был за меня. – «Что тебе надо, нормальная женщина 22 лет?» — « Уже – двадцати четырех» — и стала выкладывать ему все свои обиды, жалуясь на дяденьку, не показывая вида, что знаю, откуда ноги у этого дяденьки растут. Он с удивлением отметил отсутствие шрама, конечно, ему не понравилось, что его тоже разыграли, но повеселился на славу, смеялся от души, — «Ну шантажистка, ну уморила! Чувствовал же, что не спроста он эту группу нам втер» — « Может, тогда подскажете, что надо делать в таком случае, мне что, на площади себя поджечь?» — «Давай, только прежде дай интервью и пригласи моих ребят, зритель любит жаренькое» — «Группу не отдам» — « Чего взъелась, кому нужна твоя группа?» — « Вот и я думаю, — кому?» — смотрела на него открыто, хватит дурака валять. – «Ладно, все что я могу для тебя сделать, это попрошу по-хорошему мужиков оставить тебя в покое, а что они решат, их дело, может быть, решат повеселиться, сделают ставки, и посмотрят, чего ты стоишь, чего добьешься своей свободой. Глупая, тебе же помогут раскрутиться, подняться» — « Я не падала, не надо меня поднимать. Мы же никому не мешаем, работаем честно, никому дорогу не перебегаем, если что не так, так скажите, поймем. А вы на кого поставите, если что?» — « На скаковую лошадь» Так у меня появилась маленькая надежда на спасение, и еще я поняла, что живу среди людей, пусть это акулы, лошади, рыбешки, динозавры, — но в первую очередь, это люди. Да, о динозаврах, — у нашего есть динозавриха, есть даже внучка в ползунках, мы встретились в больнице, но Лехе не скажу об этом открытии — я не лезу в его жизнь. А вот успокоить его надо, думаю, маленькая бутылка пива ему не повредит.
Когда его выписали, он первым делом отругал нас за то, что перестали репетировать, но был доволен, что не разбежались совсем. До нового года еще три месяца, на праздники по любому заработаем, поэтому залезли опять в долг, стали готовить очередную запись. Когда пришло первое предложение от отвернувшегося от нас клуба, Леха заявил, — « А вот теперь, девочка, не торопись. Мы в двойной цене сейчас, фаны соскучились, и у нас две новые песни.» Мы сжали кулачки и ждали, — Леха был прав, — пришло второе, третье предложение, и только тогда, выдержав паузу, я выставила условия на проведение концерта, сама удивляясь своей наглости. Их приняли два клуба, — это значит, Клик признали, признали как высокооплачиваемую серьезную группу, и если другие заведения не могут себе позволить нас пригласить, это их проблемы. У меня хорошие учителя, цену себе я сбивать не буду. Тем более на сайте активизировались фаны Питера, если договоримся, то на праздники успеем дать концерт и там. Я ликовала, — нам дали «вольную», — правда пока не ясно, на каких условиях. С работой в кафе пришлось расстаться, я окунулась с головой в дела Клика, потихоньку расширяя зону нашего обитания.
Нашему Клику два года, не группе, — собаке. За это время он превратился из маленького пакостливого щенка в крупную, умную овчарку. У меня нет той безумной любви к нему, как у всех собачатников, я к нему равнодушна. Нет, он меня бесит, когда я в ненастроении, или когда мне грустно, потому что смотрит своими глазищами с обреченной жалостью. Ненавижу эту жалость, поэтому он не выдерживает моего взгляда и уходит. Но иногда он смотрит так, как будто знает про меня все, что было, что есть и через что мне предстоит пройти, тогда не выдерживаю и отворачиваюсь я. Витек смеется над моими страхами, говорит, что я просто ревную его к родителям. Глупости, я рада, что он у них есть, и все же у меня не тянется рука погладить его, а он никогда не встречает меня с дикой радостью, как родителей. Маму это расстраивает, она заводится и начинает меня пилить, — «Что же ты каменная такая, даже собака к тебе не идет. Так и не подпустишь к себе никого?» Понимаю, она никогда не смирится с тем, что я одна. Не хочу, что бы у нас все зашло, как у Кита в тупик. Поговорила с отцом, только он может как-то повлиять на маму, но он решил, — « Пусть лучше пилит, терпи, будет хуже, если она уйдет в себя, не так часто она и пары выпускает» За это тоже спасибо Клику, — она ему все выскажет, он с пониманием выслушает, он разделяет все ее переживания. С недавних пор Клик выступает еще и в роли сводника. У Дашеньки появился щенок, она его выгуливает на школьном стадионе. Проныра Витек тут же сообразил что к чему и стал выпрашивать у меня Клика на прогулку. – « Да пожалуйста, на здоровье, какая собака откажется лишний раз погулять.» Не очень то я надеюсь, что у него что-нибудь выгорит, слишком Даша нос задирает, свысока на всех посматривая. На что Витек заметил, — « На себя бы посмотрела, ходишь, как в другом измерении»
Даша и Витек выгуливают себя и собак вместе, за ручки пока не держатся, но кто их знает. Витек предпочитает молчать на эту тему, а я даже рада, что у него не все на языке. Детство кончилось, и он по-мужски учится защищать и оберегать честь своей дамы. Только глазки все выдают, светятся глазки то! Мою честь защищает Леха, — ни один фанат не подойдет ко мне без его ведома. Я сама могу за себя постоять, но если вижу, что человек наглеет, то становлюсь грубой, не взирая на статусы и положения. Лехе это не нравится, материть всех подряд нельзя, скандалы нам не нужны, особенно с гнилыми людьми. Он учит меня, — « Не бей ты сразу в лоб, уворачивайся, хитри. Если собираешься группу выше поднимать, то готовься встретить на любом шагу и прессу. Эти назойливо не приглашают за столик. Они, подходя, знают все про тебя, даже то, чего ты и сама про себя не знаешь, и на их каверзные вопросы не ответишь матом» Да, с мудростью у меня туго, поэтому и стоит на страже Леха, оберегая скорее напористых фанов от меня, а не наоборот. Как тут не вспомнить моих студентов, с которыми общаться одна радость, за столиком посидеть одно удовольствие. Даже те пирожки и шоколадки, подсунутые тайком, вспоминаются с ностальгией. Но и я тоже изменилась, выросла вместе с Кликом, за эти три года мы добились многого, закрепились в Москве, вышли на Питер. Гастроли – хлопотное дело, но как сразу оживился сайт. Работы прибавилось. Первый раз очень переживали за Санька, когда он ушел с компанией на всю ночь. Все понятно, молодой, резвый, что ему с нами в гостинице сидеть, в Москве же его не пасем, живет своей жизнью парень. Но в чужом городе и с незнакомыми ребятами, — все может быть. Когда утром он появился, то стал выговаривать нам, — оказывается, я ему раз пять звонила, и Леха дергал его всю ночь. «Вы даже мамочку мою переплюнули своей заботой и переживаниями» Все-таки он молодец, все гласные и негласные правила соблюдает, во многом благодаря Лехиным наставлениям и главному правилу, — подвел, предал группу, — до свидания, без разговоров.
Серега советует выпустить диск. На сайте достаточно материала, пусть распространяется потихоньку. Нам надо подобрать композиций пять новых, и разбавить старыми. Конечно, это здорово, это заманчиво, но это же моей башкой пробивать надо, опять в долги залезать. Леха не уверен, решили пока новый материал придержать, не показывать. Затеяли в студии ремонт, — надо хорошо звукоизолировать помещение. Хотя здание не жилое, — это бройлерная, тут же обитают и электрики, и дворники. Откуда у Лехи разрешение на эту площадь, не знаем, но за аренду не платим, а спрашивать у него бесполезно. Шуму от нас предостаточно, а уже матами мы перекрываем и тех, и других. Что поделаешь, особенно, когда не клеится, когда одно и то же в сотый раз, и все мимо, но до мордобития дело не доходит. Прооремся, посидим в тишине минут десять, перекусим, и по новой, — все равно номер надо ставить. И поставим!
Ночью позвонил Кит, давно его не слышала, обрадовалась. Сегодня год, как умерла его мама. Кит отчитался передо мной, как ребенок. Был дома, поставил свечку, посмотрел фотографии, помянул, сходил на могилку. Вспомнил, как мы напились на прощание. Болтал без умолку, припоминая все, что было, а когда выдохся, то я спросила, — « Кит, ты там вздернуться, случаем, не собираешься?» — « Что, так заметно?» — « Твои смешные рассказы, как волчий вой» — «Ленка, спой ту песню, что ты матери пела» Почему бы не подвыть одинокому волку, стала тихо выводить, ночь все-таки. Под конец не выдержала, разревелась. Кит успокаивал, как мог, заверяя, что у него все хорошо, просто загрустил. – «Да не из-за тебя реву, придурок. Я просто представила, что это мне скоро стукнет сорок, я одна в пустой квартире и не кому поплакаться – жуть!» — « Интересное дело, по логике ты меня должна жалеть» — «А что тебя жалеть, ты в сорок только начинаешь жить, ты мужик. А у нас, женщин век недолог. В сорок, если не помру до этого срока, точно самоуничтожусь» — «Если ума у тебя не прибавится, то может так оно и будет. Слушай, пока не состарилась, может приедешь на денек-другой, выпьем, поплачемся друг другу, а?» — « Нет, наревелась, хватит. Приехать точно не могу, а на счет выпить с тобой, — это заманчиво, знаешь так, — в усмерть, и что бы настроение соответствующее» — « Ты так можешь?» — « Не знаю, не пробовала, но иногда хочется. Как там Франция? Вас там любят, столько суеты на сайтах после концертов. Приглянул бы себе любвеобильную француженку, и не скулил бы ночами, людям спать не мешал» — « Больше не буду мешать!» — рявкнул он и отключился. Ну и ладно, ну и черт с тобой, без тебя проблем хватает. Психовать и я могу, а он законченный псих, ну что я такого сказала, что опять не так?
Он попытался дозвониться через неделю, но я с упрямством скидывала звонки. Твердо решила, — конечно, мне удобно от него получать информацию о группе, но не такой ценой, я не девочка для излияний, нечего на меня весь свой негатив скидывать.
Но поговорить с ним все-таки пришлось. Позвонил Басс, сообщил, что через три месяца запланировали два концерта, в Москве и Питере. Предложил Клику поработать на разогреве. – « Ого! Это кто же мне позволит, интересно?» — это была первая реакция, потом всплыли десятки вопросов, на что Басс ответил, — « Вы в начале определитесь, да или нет, а потом будем решать, что и как» — что же, разумно, что попусту болтать. А что, нельзя было как-то подготовить меня, я бы не выглядела такой идиоткой, обязательно надо вот так ошпарить? – «Ты там жива? Что молчишь? Может, хватит дуться?» — я не сразу сообразила, что у телефона уже Кит. – « Да иди ты на фиг, дуться — не дуться, слушай, а это реально? Нам дадут выступить?» — вот тут то я и отыгралась на нем по полной. У меня тысяча и один вопрос, и ты, гаденыш, мне все разжуешь, и в рот положишь! После разговора с Китом, я была уверена на все сто процентов, что смогу выступить. К утру стала сомневаться, когда встает солнце, мир меняется, сама меняешься, все встает на свои места. Шла в студию, не уверенная и на половину. Но Леха поддержал меня, — « А чем твоя группа хуже других, тем более играем в одном направлении» Честно, не ожидала от него этого, все что угодно, только не поддержки. Радости это почему-то не доставило. Басс объяснил, что выставляют условия они, и если заявят на разогрев Клик, то нам никто не помешает. Выступить то может и не помешают, а вот потом могут отыграться. Черт его знает, может, кому дорогу перейдем. Леха решил через В.К. разузнать обстановочку, и через пару дней доложил, — все чисто. Попсовики не сунутся на концерт, серьезные ребята не пойдут на разогрев, а из начинающих ни у одного нет заинтересованного в этом покровителя. Леха предупредил, выступаем в никуда, — зритель не наш. Мы, как надоедливая муха, будем раздражать фанов Басса, помидорами не закидают, но и отдачи не будет. Зато прекрасная возможность попробовать себя на большой площадке. Все решили, и я вплелась в переговоры с Пабвебом, с администрацией стадиона, с организаторами концерта, и еще черт знает с кем и зачем. За все это время меня лихорадило по-черному. То впадала в панику, то наоборот была на подъеме, готова была мир перевернуть, лишь бы все было хорошо, но «хорошо» меня не устраивало. Даже Леха махнул на меня рукой, устав материть. За месяц, до этого события выступили в Питере, в двух клубах подряд, — это мы уже прогоняли подготовленную программу, заодно посмотрели стадион, где придется выступать. Страх прошел, я перестала дергать ребят, успокоилась сама, — все готово. Позвонил Кит, — волнуется. Успокоила его, — все в порядке, ждем. – «Что тебе привезти в подарок?» — «Океан» — «Встречать будешь?» — « Нет. Давай не будем светиться лишний раз, я после той встречи еще толком подъезд не отмыла» — « Как скажешь. На этот раз я у тебя в гостях».
После разговора сижу с закрытыми глазами, все равно не верится, что увижу их, что попаду на концерт. Все это время я переживала только за свою группу, только за свое выступление, отделяя его от Пабвеба напрочь. В принципе, так оно и есть, мы сами по себе, они тоже, скорее всего даже не пересечемся. В Питер летим разными рейсами, а вот в гостинице будем жить одной. Только там, возможно, и можно будет спокойно поговорить. Поговорить с Бассом хочется, я не боюсь с ним встретиться, наверно все прошло, все закончилось. Но он мой учитель, мне важно, что бы он оценил нашу работу. Не то чтобы я не была уверена, в том, что делаю, просто хочу посмотреть в его глаза, хочу увидеть его одобрение. Хочу, что бы посмотрел, как на равную. Не знаю, кажется, после этого что-то изменится, должно изменится.
Вечером, сразу после посадки, позвонил Кит, — « Привет! Я в Москве! Может встретимся?» — «Нет, не хочу нервничать, надо выспаться» — опять ляпну что-нибудь не в тему, он психанет, я заведусь, — а мне это надо?
Утром как следует разогрела тело, долго плескалась под душем, только вот поесть не смогла себя заставить. За мной внимательно следили три пары глаз, мама, папа, Клик. Родители отказались идти на концерт, рок их не интересует, а где переживать, дома или там им без разницы. Взяла с собой робу, и вперед, покорять миры. Леха с Саньком уже возились с аппаратурой. Параллельно пабвебские техники возились со своей, что ни говори, Басс оснащен по полной. Мужики с удивлением смотрели на наш антиквариат, но мы уже привыкли к такой реакции и не обращали на них внимания. За столько времени даже Санек научился уважать свою гитару, перестал нас доставать запросами. Неожиданно появился Басс, подошел, поздоровались, как будто вчера виделись. Чем-то озадачен. Попросил своих рабочих отрегулировать для нас все микрофоны, ушел на поле, долго прислушивался, что-то обсуждая со своими. Меня это задело, он что, не доверяет нам, нечего тогда было все это затевать. Знаю, своих техников он не проверяет, — ребята выходят на сцену в полной уверенности, что все отлажено, настроено. Так какого черта ты тут делаешь, Басс, какого черта ты контролируешь меня, — я поймала свой разъяренный взгляд на большом экране и застыла в изумлении. Басс подошел, широко улыбаясь, сказал, что решил наше выступление вывести на свои экраны. – «Не обращай никакого внимания на них, работай спокойно, не психуй. Мои ребята немного поснимают вас, и на мужиков не обижайся, они не видели тебя в работе, вот и удиви их». Мы стояли друг против друга, два небольших, худеньких человечка, два больших, сильных человека и сейчас я просила только об одном, — уйди, не мешай, не дай мне засомневаться в себе. Понял он или нет, не знаю, но он пожелал нам удачи и ушел. Только потом до меня дошло, что я впервые смотрела ему в глаза, что разговаривала о концерте, а сама в упор, не осознанно отмечала все незначительные перемены в его лице, с жадностью заталкивая все это поглубже, что бы сохранить, что бы потом вспомнить. Не было страха, не было трепета, все прошло. Я вздохнула с облегчением. Леха меня успокоил, — «Молодец, девочка, все правильно, это твой концерт» Все готово, все проверено и мы уходим, что бы вернуться сюда через два часа. На стадион просачиваются первые зрители, они будут ждать Басса долгих три часа, лишь бы быть поближе, лишь бы рассмотреть. К нашему приходу почти все это пространство будет забито людьми. Уходим в гримерку, два часа,- это много. Выручает Леха, достает откуда то карты и насильно усаживает нас играть. Кому же охота оставаться в дураках, поневоле отвлекаешься от всего. Через какое-то время вскакиваем, лихорадочно переодеваемся, приводим себя в порядок и понимаем, — времени еще уйма. Опять садимся за игру. За нами пришли, пора. Идем теми же путями на сцену, перед самым выходом натыкаюсь на Кита, — значит группа уже здесь? Кит подхватил меня, потряс в воздухе, быстро поставил на место, развернул и шлепнул под зад, — иди, работай! Как-то отреагировать не успела, — передо мной бушевал океан, господи, тот же рокот, те же волны, тысячи людей приветствовали нас. Понятно, они устали ждать и сейчас рады даже нам. Где-то там в этом рокоте орет, приветствуя меня Витек с Дашкой, точно знаю, — орет. Леха дает знак, и мы начинаем. Забываю сразу про всех напрочь, сейчас даже конец света не помешает нам доработать до конца. С привычным садизмом мы выплескиваем песню за песней, не вникая, нравится она или нет. Пришли, — слушайте. Главное нам нравится, это наша музыка, наши репетиции, наши истрепанные нервы.
Уходим со сцены быстро, не прощаясь,- мы не ваши, мы разминка. Но свое мы от концерта получили только уйдя с площадки и расслабившись. Санька запоздало заколотило так, что у него затряслась нижняя челюсть, когда он попытался улыбнутся. Мне тоже стало страшно, потому что приливами не могла сдерживать себя и лицо корежило. Улыбкой это трудно назвать. Один Леха посматривал на нас с такой любовью, с такой нежностью, что истерика быстро прошла и мозги заработали в правильном направлении. Через минут пятнадцать этот океан людской заставит бушевать Басс, я должна это увидеть, должна прочувствовать, надо быстро в гримерку, надо успеть на свое место, хочу быть рядом с Витьком, с Дашкой. Меня перехватывает Басс, но я отмахиваюсь, — да отстань ты, некогда. Только потом соображаю, что туплю по полной, пытаясь ему объяснить, куда бегу и зачем. Даже сам Басс не въехал в комизм этой ситуации, и до меня дошло, когда услышала позади себя хохот. Ну и черт с вами.
Рядом с Витьком, я почувствовала, что мне опять четырнадцать, я впервые услышала Басса, глядела во все глаза, орала вместе со всеми, прыгала и теребила Витька. Только к концу поняла, что сдохла, сил не было. Сидела и уже спокойно наблюдала за работой ребят. Мы были на сцене всего пол часа, они два. А завтра все по новой, в Питере. Концерт окончен, устала группа, устали люди, полуоглохнувшие, полуохрипшие медленно расползаются, они будут переживать это не один день, понемногу приводя свою психику в норму, в болотное состояние. Я задерживаюсь, наблюдаю, как быстро убирают аппаратуру, как все четко, отлажено. По договору они везут и все наше, ночью отправят, и завтра все будет установлено, нам не надо за это переживать, не надо самим с утра тащиться на стадион, красота! Пора домой, надо робу выстирать, надо успокоить родителей, в конце концов, надо отметить это событие. Взяла такси, но до дома не доехала. Позвонил Кит, — «Ну ты где?» — « Домой еду, а ты где?» — «На стадионе, тебя, дурак, жду». Я была уверена, что они уже в гостинице, отдыхают, черт, что же мне с тобой делать, куда тебя вести, что показывать? Точно, стоит как часовой, мне становится неловко, ведь он «у меня в гостях». Извиняюсь, соображая, что же мне делать? Он дарит мне мягкую игрушку — зеленый медведь с пластмассовым красным сердцем. Вот и дождалась, наконец-то и мне подарили дурацкую игрушку. – « А почему зеленый, с похмелья что ли? Это же тебе подарили» — « А зачем она мне?» — « Ладно, давай, назову Тошнотиком. Куда поедем, что хочешь посмотреть?» — «Твой дом!» — он показывает из сумки бутылку. Вот этого я не ожидала, а с другой стороны даже обрадовалась, — меньше всего я сейчас хотела таскаться по клубам, особенно с ним.
Когда подъехали к дому, меня ждал еще один сюрприз, — Витек со своими друзьями. Увидел меня, выходящую из машины, подскочил, обнял, повел к ребятам, сунул мне мягкий стаканчик, только потом сообразил, что я не одна. Впился в Кита едким взглядом, — а это еще что такое? Попыталась высвободиться, но Витек держал крепко, черт, этот салага требовал от меня объяснений. Пришлось лягнуть его как следует, что бы знал свое место. Похоже, Кит не обратил внимания на эту выходку, ему тоже сунули стаканчик. Выпили за Клик, за Пабвеб. Вытащила бутылку из сумки Кита, отдала ребятам, — угощайтесь импортом. Мы пошли в подъезд, Кит рассматривал стены, поднимаясь по лестнице, хорошо, что было относительно чисто, но мне, честно, было уже все равно. За весь день я так и не перекусила, и сейчас этот стаканчик водки меня доконал. С опозданием подумала, что надо было предупредить родителей. Но за меня это сделал Клик, встретив недовольным ворчанием чужого. Мама с папой застыли в изумлении, — дочь никогда не выкидывала таких сюрпризов. Пришлось приводить их в чувство, успокаивать маму, что бы не хлопотала. Устроились на кухне. Кит с интересом за нами наблюдал, родителям было не по себе, — как разговаривать с человеком, который ничерта не понимает, а мне по барабану, я накинулась на еду, моля бога об одном, — что бы меня не развезло. Успокоила своих, рассказала, что все прошло хорошо, выпили за это и мама утащила отца в свою комнату. Знаю, сейчас хоть описаются, но не выйдут оттуда, боясь помешать доченьке налаживать личную жизнь, я даже обижаться на это не стала, — их не переделаешь. Мы остались одни, можно расслабиться, вижу, Кит вздохнул свободнее, по хозяйски налил себе еще, посмотрел на меня, махнул рукой, — совсем осоловела подруга! Попробовал суп, тот уже остыл, сам разогрел в микроволновке, сидел, с аппетитом уплетал, внимательно разглядывая содержимое каждой ложки. Я молча смотрела на него, с трудом концентрируясь на мысли, — что дальше? Сидит в моей кухне сам Кит Хейстингс, пьет нашу водку, жрет обычный вермишелевый суп, удивляясь, почему вермишель не на тарелке под соусом, а плавает в воде. Черт, может он надеялся, что я его познакомлю с длинноногой красоткой? Нет. Он ясно дал понять, что хочет попасть в мой дом. Насчет ясности я как раз сейчас и не уверена. Да и не такой он и « Кит, его величество», — обыкновенный мужик, голодный и уставший. Вспомнила про грязную робу, дала ему знак, что бы лопал спокойно, кинулась в ванную. Кит стоял в проеме двери, наблюдал за мной, — я ему объясняла, что это счастливая роба, и завтра я буду выступать опять в ней. Помог мне выжать джинсы, и мы пошли в мою комнату. Кит обрадовался, увидев на столе камни и раковины с побережья. Разговор не клеился, или мы устали, или нам нечего сказать друг другу. Отправила его в душ, постелила ему в своей комнате, он с наслаждением вытянулся под одеялом, блаженно заулыбался, шутя подвинулся, — ложись! Сунула ему под мышку медвежонка – вот тебе компания на ночь, а меня отпусти ты Христа ради. Я ведь лампочка на 220, а приняла сегодня на грудь все 360. Подумала, какая же все-таки малюсенькая комнатка у меня, Кит в ней, как медведь в клетке. Утром заглянула, — спит, я знаю, вставать рано этот человек не привык. Это к лучшему, не будет под ногами путаться. Размялась, приготовила сумку в дорогу. Родители тихо растворились, под предлогом выгулять Клика, когда это они сразу вдвоем это делали? Комики. Созвонилась с Лехой и Саньком, и когда до выхода осталось минут 25, пошла будить Кита. Спал он крепко. Стояла, любовалась этим зрелищем. Но будить надо, а жалко то как, но сама уже тормошила его, — « Вставай, лежебока, давай быстрее, на все, про все 15 минут тебе» Он быстро оделся, умылся, но соображал еще медленно. Завтракать отказался, и я вызвала такси. На площадке, явно нас стерег Витек, послала Кита встречать машину, сама задержалась. – « Вить, ты что взъелся, что навыдумывал?» — « Зачем он тебе сдался? Своих мало? Увезет черт знает куда» — «Я что, полено безмозглое, что бы меня увозили, привозили. Ну, спасибо, Витек, уважил»
В машине Кит спросил, — « Это тот самый Витек? Хороший парнишка, мне понравился» — «Зато ты ему не очень» — « Заметил, ревнивый пацан, как он вчера тебя, а? Все равно мне приятно, что у тебя такой защитник» — « Тебе в гостиницу?» — « Нет, провожу тебя, там и подожду своих» — « А может ты все таки задумаешься о моей репутации? Мне хватило объяснений с Витьком. Не хочу краснеть перед группой». — « Ленка, тебе сколько лет? Это же глупо!» — он понял, что ляпнул не то, но было уже поздно. Я смотрела на него, соображая, как могла считать его другом. Этот надутый, красивый индюк всегда использует меня как помойное ведро, вспоминая обо мне, только когда ему надо, когда приспичит.- « 26, мне уже 26» — попросила таксиста заехать в гостиницу, потом в аэропорт. Кита я больше не слушала, не слышала, забилась в угол, закрыла глаза, что бы даже зрительно убрать его из своей жизни.
В Ленинграде, что бы не встречаться с ним, сразу отправилась в рок клуб, поговорить с местными, наудачу договорилась сходу о концерте на открытие очередного элитного заведения, почему бы и не подработать, пока аппаратура здесь. Оттуда сразу на стадион. Обрадовала ребят, что остаемся еще на день. Для концерта все готово, обратила внимание, что посматривают на нас уже по-другому, — зауважали нас и наши инструменты. Обрадовало и то, что Басс не пришел, больше не контролирует, значит, мы справились, мы молодцы!
Леха потащил меня на трибуну, — « Объясни-ка деду, что за морока с Китом? Он тебя обидел, или ты его? Что он за нами как собака ходит, а объяснить ничего не может». Сидим, наблюдаем, как просачивается первая публика. Рассказываю, как было дело, с удивлением замечаю, что все не так уж и обидно. Получается, что Кит даже прав, — мне много лет, и надо жить, налаживать жизнь, а не трястись о том, что обо мне подумают. Леха улыбается, — «Ну вот, молодец, сама сделала выводы. А что это как-то скажется на репутации группы, — ерунда, не тебе объяснять, какую ты силу имеешь на сцене, такое через постель не передается»
Опять, выходит, я виновата, вывела человека из себя, только за то, что посмел коснуться моего возраста. А ведь ему скоро на сцену, идиотка. Звоню, — « Кит, ты прав, это все глупо. Но не трогай, сволочь, мои годы, без тебя знаю, сколько мне осталось. И где появляться и с кем тоже мое дело!» — «Понятно. А от меня что надо?» — «Успокоиться надо» — «Успокоилась?» — «Да. Ты как?»- «Что на вас обижаться, вы своими женскими штучками кого угодно достанете. После концерта не исчезай, Басс хочет поговорить с тобой. Удачи тебе, старушка!» — красота, солнце светит, птички поют,- толи нарычала на человека, толи извинилась, а как легко стало.
После выступления уже не тороплюсь, решила посмотреть на работу ребят с изнанки, со сцены. Мне показали местечко, где бы я никому не мешала, сидела, наблюдая за людьми, прислушиваясь к ровному гулу. Полумрак, глаза закрываются, все-таки я устала.- «Ого! Первый человек, уснувший на нашем концерте!» — голос техника, но мне даже пошевелиться лень. Подскочила, когда по ушам ударили первые аккорды, — завертела головой, соображая, где я и что я. Ребята на сцене, но я наблюдала за народом, впервые рассматривая сотни рук, протянувшихся к сцене, горящие глаза девчонок, визжавших всякую ерунду, тысячи включенных сотиков. На Пабвеб обрушилась огромная волна любви и обожания. Черт побери, вчера я так же орала и прыгала, сходя с ума за компанию с другими.
Басс носится по площадке. Его не «вырубает» как меня, он собран, все видит, все слышит, от души дурит по полной, и я так научусь, дай мне бог побольше такой практики. Долго – долго наблюдаю за ним, то как женщина, то как певица, и когда перегруженная голова отказывается воспринимать эту информацию, переключаюсь на других. Кит работает спокойно, этого медведя не заставишь прыгать, он только налегает на гитару и трясет башкой. Хочу послушать, как он поет, подвывает же Бассу. Ден, умничка, вот кто бы не отказался от запасной пары рук. Но я знаю, посади его за нашу установку, он так не сыграет, такое выжать из этого минимума может только Леха. Как бы я хотела, что бы он был такой же молодой и резвый. Но Лехе за пятьдесят, и у него больное сердце. У нас группа с больным сердцем, группа инвалид. Сможет ли он отработать полный концерт, два-три часа? Надо с ним поговорить, может ему не обязательно таскаться на все репетиции, хотя знаю, — рта не даст открыть. У нашего динозавра прекрасное «произношение» и знание фразеологических оборотов. Одно хорошо, он себя «блюдет», — вот сейчас поговорил по телефону со своими динозавриками, и скорее всего спит уже. Где Санек, одному богу известно.
Ребята капитально вымотали публику, народ скоро попросит пощады и тишины, но Басс выжмет все из них, опустошит. Сейчас даст немного передохнуть и в конце заставит двигаться эти полуживые тела.
Только ближе к полуночи, все улеглось, сидим в номере у Басса, его ребята и я. Замечаю, что у них как второе дыхание открылось, — глаза ясные, речь внятная, аппетит зверский. Спиртного нет, надо про это намекнуть моим мужикам. Я довольная, я счастливая, — сегодня он похвалит меня, я же молодец, группу отстояла, концерт не провалила. Они издеваются на до мной, припоминая все мои выходки. Я не обижаюсь, пусть расслабляются. Все было так замечательно, так весело, пока я не уронила вилку, не наклонилась за ней и не увидела под кроватью эту чертову безделушку. Маленькая заколка для волос, — крабик из белого дерева. Такое в голове стало разбухать, такое перед глазами замелькало, господи, отключи мой мозг на время. Все изменилось, все изменил этот крабик, который накрепко отпечатался в сознании. Не прошло, ничего не прошло! Что отражалось на моей физиономии, представить трудно, но Басс выпроводил ребят, сказав, что похоже девочка устала. Он выбрал самое неподходящее время для разговора, но выхода у меня не было. Включил ноутбук, — запись моего разогрева в Москве. Все что выходило на большие экраны. Здорово! Не зря я себя гоняла, не зря Леха нас гонял. Публика на экране могла видеть, что часто выпускается из виду, — не только звучание гитары, а то, что заставляет ее так визжать, — наши руки. Не просто слова песни, а мои глаза, мимику, движения. Это тебе не заученные насмерть притопы попсовиков, это идет красивейший выброс энергии, это притягивает. Мне нужен большой экран, эффект от концерта намного возрастает. И я все же жду, что ты скажешь мне, Басс, — не я ли молодец? Чья школа? Но Басс смотрит запись спокойно, он не разделяет моего подъема. Заметил, что в таком режиме я не выдержу полный концерт, нужно готовить легкие разгрузочные номера. – «Группа готова, сами себя сделали, сами дорогу выбрали, вот и топайте смело, нечего на других оглядываться», — он мне ясно дал понять, что он здесь ни при чем, его мало волнует моя группа, — своих забот хватает. Вот этого удара я уже не вынесла. Обида, заполнившая каждую клеточку моего тела, стала разрастаться. Бедный мозг, зажатый крабиком, выдал только одно решение, — перетянул горло ледяной удавкой, но не отключился. Так я и сидела, раздуваясь и не имея возможности что либо сказать, только взглядом просила, — да отвернись ты, не смотри на это, ничего мне от тебя не надо, только отвернись. Как я сейчас отчетливо понимала всю нелепость, бессмысленность своей «заветной цели», — доказать ему, что я на что то способна. Да стань я хоть мега звездой, хоть солнцем, и сгори я сейчас дотла, — его это не обрадует и не огорчит. Наконец-то отвернулся. По новой включил запись, развернул ко мне. – «Смотри» — и вышел. Смотрю на себя со злостью, — дура, что же ты так прыгаешь, надрываешься, никому ты не нужна, никому. Леха, Санек, а вы для кого стараетесь, кто вас по головке погладит за это. Ведь за все это время толком ничего не заработали, все на записи уходит, все на будущее. Теперь надо свой экран, это сколько же на него пахать надо? Черт побери, я только что решила, что жить не за чем, а экран мне подавай. Так меня и застал Басс, распухшую от слез и истерически хихикающую. На его встревоженный взгляд отмахнулась, — «Извини, ерунда, нервы шалят» Сел напротив, — «Работать со мной будешь?» Вот это уже интересно, пошла в ванную, намочила холодной водой полотенце, так с ним и вышла, освежая горящее лицо. – « С тобой, или на тебя?» — «Для начала на меня, — хочу клип оформить с твоим участием. Вернее использовать записи, которые уже есть» — «Поговорю со своими. А с тобой — это как?» — «Могу дать тебе несколько песен на пробу» — «Уточни. Дать или продать? На пробу тоже не надо. Или отдаешь и полностью доверяешь, или пой сам». — «Не такая ты и чокнутая, как тебя расписывает Кит, соображаешь нормально. Ладно, обсудим потом, уже поздно, когда вы отправляетесь?» — «Остаемся на день, сегодня клуб открываем» — « Что, такая необходимость так часто выступать?» — « Так получилось, а ты забыл, как сам начинал?» — « Нет, такое не забывается. Номер у тебя есть, можешь звонить, когда надо, напрямую. Помогу чем смогу и обсуди со своими мое предложение»
Вышла из номера и наткнулась на Кита, — какого дьявола? Три часа ночи, мужики, имейте совесть. Что же тебе не спиться. Уставился на мое зареванное лицо, — « Все, отдалась!»- попыталась пошутить, но отделаться от него не удалось. Потащился за мной, бормоча, что улетает, что неизвестно когда увидимся, что даже не поговорили.- « Ладно, давай поговорим, только примем горизонтальное положение» Быстро сполоснулась, разложила свои уставшие косточки под одеялом. Наконец-то темнота, тишина. Откуда-то вышли последние всхлипы, можно расслабиться, денек достался мне тяжелый, потом я все продумаю, осмыслю, а пока пытаюсь слушать Кита, прилегшего рядом. И надо все-таки извинится, все не по-людски, что-то хозяйка из меня хреновая, ни толком встретила гостя, ни толком накормила и выпроваживаю побыстрее. Когда сработал будильник, я поняла, что ребята уже в небе. Во сколько ушел Кит, и уходил ли, — не знаю. На сотике послание от Санька, — «Жив, трезв, разбуди, когда надо». И от Кита, — « Теперь твоя очередь ко мне в гости. Когда?», — « Когда я у вас с концертом, а вы у меня на разогреве!»
Дома, с утра заглянула мама, взяла медвежонка, стала жимкать его, зачем-то понюхала, — ой, мамулечка, что же ты там себе навыдумывала? Надо это сразу прекратить, — ничего с этим медведем связанного у меня не было, нет, и не будет. Конечно, она взорвалась, она так надеялась. Я молчала, я высказала все, чтобы она больше не мечтала, чтобы думать не смела, и теперь просто дала ей возможность вылить всю ее обиду на меня. Ничего, я крепкая, мне не привыкать, я колода бесчувственная. Вечером заглянул Витек, и сцена повторилась. Он взял бедную игрушку, стал отворачивать ей голову. В глазах тот же вопрос, — Ну? Что у вас было? Вырвала этого зеленого урода и вышвырнула в форточку. Достали! Почему я должна оправдываться перед всеми? Хорошо, что хоть Витек меня не пилит, отсутствие этого раздражителя его успокоило, он вздохнул, выглядывая на улицу, и ушел.
Кит, Кит,- ты есть, от этого никуда не денешься, не отвернешься, и помочь я тебе ничем не могу. Он не дурак, напрямую со своими чувствами не лезет. Знает, что перестану с ним общаться сразу, поэтому будет изображать дружеский пофигизм, даже грубость, лишь бы я ничего не заподозрила. Все симптомы идиотизма налицо, как у меня с Бассом. Басс сумел поставить меня на место, жестко, без всяких объяснений, но предельно деликатно. Кит хороший мужик, я не собираюсь его использовать, все-таки надо ему сразу все объяснить, что бы не пускал розовые пузыри напрасно. Как это сделать, я сама с крабиком на извилине, сама больна, — Басс все разъяснил, но не вылечил. Теперь я буду ему доказывать, что я ничего никому не доказываю. Вот такая хрень. Повертела так сяк предложение Фроста и решила отказаться от всего. А вдруг это он от жалости ко мне спонтанно придумал, а если и нет, то мы представляем свой, русский рок, зачем примешивать иностранщину. Тем более Серега работает на совесть, надо обязательно выпустить его альбом. Уснула в полной уверенности, — к черту Пабвеб, я сама по себе девочка.
Эта девочка, которая сама по себе, орала благим матом, в исступлении кляня всех и вся, прочитав на следующий день отзывы о концертах Пабвеб, — «Что же вы делаете, сволочи, мы же ваши, русские. Неужели не заслужили хоть одну строчку в газете, не поверю, что публика осталась равнодушна. Я согласна, Басс заслужил это восхищение, но мы же свои, неужели нельзя поддержать хоть парой строк?» Угомонить меня никто не мог, пока сама не выдохлась. Леха предположил, — наверх нас не пускают, нам указали на место. Про нас не будет официально ни строчки, на Т.В. дорога закрыта. Мы сайтовская, клубная группа, — этот предел установили дядечки сверху. Скорее всего, и диск нам выпустить не дадут. Я отчетливо представила, как на верху делают ставки, обложив нас красными флажками, — зря вы так со мной, ой зря. Не стремились мы наверх, но сейчас это дело чести, — перепрыгну, или разнесу этот загон, не сдамся, — хрен вам! Леха с Малышом услышали только заключительную часть моих рассуждений, увидели выразительный жест, направленный наверх. Без объяснений все ясно.
Через неделю я дала согласие Бассу на клип с условием, что хоть на секунду, но промелькнет выступление моей группы, с названием, хоть на аппаратуре, хоть у нас на лбу, без разницы. Честно ему объяснила осадное положение, в какое мы попали. Басс рассмеялся, — « Мне бы твои заботы!», но пообещал, что ни будь придумать. Интересно, какие у него заботы, достиг всего, только работай в удовольствие.
Ночью позвонил Кит, пытался меня образумить, — « Что ты делаешь? Зачем это тебе? Это же твоя жизнь, личная, а ты это на экран. Басс же тебя не пожалеет, сделает клип на совесть, чтобы было зрелищно, реально. Стоит ли твоя группа этого?» — « Нет у меня личной жизни, ты не понял?»- «Да понял, лечить тебя надо» — « Не вали свои болячки на меня, мне своей заразы хватает». Кит, почувствовав серьезный разговор, попятился в отступную, — «Ладно, не сердись. Как там Тошнотик поживает?» Ну, нет, от разговора не спрячешься, решила все выяснить до конца, — « Вылетел в окно» — «Не понял» — « Что тут непонятного? Мама черт знает что себе навоображала, глядя на него. Витек вообще посчитал его врагом №1 – поэтому игрушку в форточку, — все и заткнулись. Уверена, на улице он проживет интереснее жизнь, чем пылился бы на полке». Наверно, даже не дослушал, отключился. Теперь только остается надеяться, что подвернется ему какая-нибудь чуткая душа, пожалеет, приголубит, и забудет он все, что навыдумывал. Главное не начать жалеть его, лучше я себя пожалею, у меня это классно получается, — скулила я в подушку, отрывая этого занятного, грубоватого мужика от себя с мясом.
Группа почти прекратила концерты, мы вплотную занялись новыми песнями, готовим свой первый в жизни альбом. Не зависимо от реакции прессы, рейтинг наш подскочил, после концерта с Пабвеб. Хорошо то, что меня ни к кому не «приклеили», — гадостей не последовало, а вот поклонников прибавилось, особенно достается нашему Малышу, — девчонки стараются во всю. Меня это даже расстраивает, я ревную. Почему мне не дарят всякие безделушки, неужели я такая старая, ко мне обращаются только по делу и серьезно. Поделилась этим «горем» с ребятами. Леха удивился, что это меня вообще волнует, — « О тебе судят по клипам, по концертам, а на сцене ты, извини, не от мира сего, ты бешеная. Глядя на тебя, понимаешь, — не нужны тебе ни безделушки, ни цветы, ни всякая другая фигня. Тебе можно подарить или вертолет, или навороченный гоночный автомобиль, или космический корабль. Не многие себе это могут позволить, скорее боятся подходить со всякой ерундой, да и мужики более выдержанны, они не визжат и не рвут в слезах волосы, при виде смазливой рожи» — это Леха кинул камушек в Санька. Тот сделал вид, что не обиделся.
Позвонил Басс, я отказалась от его песен, мы все-таки русская группа, хоть и не хотят нас признавать. Намекнул на проблемы с Китом, тот не желает участвовать в работе над клипом, но я ничем помочь не могу, разбирайся, Басс, сам со своими ребятами. Как Басс с ним разобрался, черт его знает, может, Кит сам перегорел, успокоился, но клип мне скинули через два месяца. Результат мне понравился, — Басс старательно уговаривал всех верить и надеяться, на фоне этого девочка подросток мучила гитару, заглядывая, куда то в будущее. Девочка была очаровашка, знал бы Басс, на кого я была похожа в этом возрасте. Потом замелькали и мои записи – наша встреча, кадры, где я реву счастливая, глядя на них, кадр прощания. В конце кадры из разогрева в Москве, моя группа и мой торжествующий взгляд. Все. Вся моя жизнь за четыре минуты. Если убрать девочку — очаровашку, то все правдоподобно, все у меня на морде, — попробуй, сыграй так. Теперь я поняла, зачем Басс дал попользоваться своей техникой, — он заранее знал, что запись понадобится, пройдоха. Вот молодец!
Ничего такого душераздирающе-личного я не обнаружила, только с грустью смотрела на свое прошлое, и с надеждой в будущее, — в кадре хорошо просматривалось название группы на установке Лехи. Это мизерная, но победа. Мы засветились, пусть из тысячи зрителей, хоть один заинтересуется, — а правда ли это, есть ли такая группа? Пороется в Интернете и найдет нас, а мы к этому времени и диск выпустим. Недолго осталось. Записали четыре новые песни, остальное добьем старыми. Попробовала прослушать весь диск целиком, поняла, слушатель устанет, — почти все композиции с напором, на взводе. Получается слишком агрессивно, надо эту тяжесть как-то сбрасывать. Хотя бы через песни две-три пропускать что-то легкое, но такого у нас нет и репетировать что-то специально мы не будем. Леха тоже заявил, — «Все, одиннадцать песен утверждено, ни одну не выбросим. Думайте лучше, как назовем, как оформим диск» Но меня это мало волновало, я раз за разом прогоняла все, переставляла песни местами, но толку не было, — мне диск не нравился. Я готова была заскулить от обиды, и заскулила. На следующий день принесла ребятам свою версию. Диск начинался с чистого, проникающего в душу голоса из старины, издалека, и тянулся сквозь все композиции, затихая на время, и набирая силу в перерывах между песнями. Плачем диск и закончился. Я растянула немного время между песнями, пожертвовав одной новой, на эту сделаем клип. Леха высказался первый, — « Не ерунди. Так не делают, это влетит в лишнюю копеечку, да и возьмутся ли на студии за это?» — « Студия – моя проблема. Ты сам что думаешь? Ну, согласись, эта минутка отдыха снимет воспаление, и еще не известно, может вот эти вставочки больше понравятся многим. Это необычно, красиво, не заезжено. Даже по смыслу, — это плач женщины о доле своей тяжелой, — а о чем все наши песни? – то же самое, только в другой обработке, и проблемы у бедной бабы немного другие». Леха сдался, Санек не против, а в студии за наши деньги запишут хоть вой кошек весной на улице. Над оформлением трудился наш Димка, очень переживал, что ничего не получается, перерыл кучу снимков, помучил нас на съемке. Потом попросил принести наши семейные альбомы, у Лехи, конечно такого не оказалось. И вот результат, — на первом плане, на большом диске сижу я полугодовалая, реву. Мама рассказывала, что я ударила себя погремушкой, так меня и засняли. За мной стоит Санек, в шортиках, толстенький и показывает куда-то своим пухленьким пальчиком. На заднем плане во всю картинку лицо Лехи, он смотрит на нас сурово, немного снисходительно. Такой суровый, справедливый Господь над нами. Разместил еще несколько снимков во вкладыше, последнюю страничку посвятил Сереге Вилову. Получилось вполне гармонично, и я знаю, фанатки Санька купят этот диск только из-за этого пухленького мальчика, впав в транс от умиления. Диск вышел под названием «Плач». Все права на выпуск и реализацию продали студии, окупили затраты, заработали немного, но остались довольны проделанной работой. Санька припрягли заниматься всякой ерундой, — футболки, браслеты, постеры, — короче, он собирал деньги на экран.
Басс сообщил, что Кит принес наш диск. Интересно, откуда он его взял? Он порасспросил обо всем, ну и отругал за то, что не посоветовались с умными людьми, поэтому ничего и не заработали. Посоветовал на будущее, если будем организовывать большие концерты, вставлять плач, или делать композиции с голосовыми вариациями, — «Это у тебя здорово получается, это твоя фишка, используй смело на все сто». Неужели все-таки похвалил? Нет, просто посоветовал. Мог бы хоть поздравить, но он даже не сказал, понравился ему диск или нет. Зачем звонил?
На следующий день поговорила со своими, — может и в правду пойти под кого-нибудь, не очень-то у меня получается, — все время сидим без денег. Леха отказался напрочь, — «Стар я пахать в неволе, а работать заставят день и ночь, будут мотать по стране. Нет, сразу уйду» — «Лех, а концерт на часа два-три выдержишь?» — « Вот тут, девочка, не сомневайся, отработаю на совесть, лишь бы не часто и не далеко». – « В Питере намечается рок фестиваль – может, рискнем?» — « А пустят?» — « Разговор уже был, но пока только намеки. Если вы согласны, то займусь этим серьезно» — « Ладушки, а угощать ты нас будешь? Где торт и свечки? Без бутылки мы тебя вообще отказываемся поздравлять» — только не это. Я очень старалась забыть, что мне сегодня стукнуло 27. Ненавижу день рождения. Но проставляться надо. И этот день не такой уже плохой, — ребята мне подарили договор на покупку большого экрана и всех прибамбасов к нему. Отвечать за все это хозяйство вызвался Димка. Вот подарок, так подарок! Все готово, даже с обслуживанием вопрос решен, хоть завтра на фестиваль! Посидели, помечтали о будущем. Леха отправил меня домой, — « Топай, там ждут тебя, а мы еще немного посидим» — этого «немного» осталось еще пол бутылочки. Я знала, — дома не ждут, родители поздравили меня с утра, может еще Витек заскочит, но топала я домой все равно счастливая. Конечно, Витек пришел с цветами, с подарком, с Дашкой. Развернула, — да это же бедный зеленый мишка! Никогда не думала, что обрадуюсь такой ерунде. Витек бубнил, что был не прав, что залез не в свое дело, а я уже лезла к нему обниматься, целоваться. После чего Даша утащила быстрее Витька прочь, сославшись на какие то дела.
Посадила несчастную зверушку на место, в комнате сразу стало уютнее. Не сразу заметила, что разговариваю с медведем, черт, пусть я немного и выпила, но это маразм, — старческий. На сайте с удивлением обнаружила много поздравлений от знакомых и чужих и эта страшная цифра – 27, стала не так трагична, до сорока еще целых тринадцать лет, — жить да жить! Столько хороших новостей, а поделится не с кем. Не думая, набрала номер Кита, но он не ответил. Господи, что я творю, безмозглая, пьяная. Нет, опять бережет мои денежки, — «Я все равно бы тебе позвонил, от поздравления не откажешься? Ты что, одна? Поговорим? Что молчишь?» — он тараторил быстро-быстро.- « Жду когда ты заткнешься, во первых я тебе первая позвонила, так что расслабься и слушай!» — все ему выложила, и про счастливые 27, и про экран, и про Витька с Дашкой, и про кучу поздравлений на сайте, и про то, что разговариваю с медведем, но это ничего не значит, просто надо поделиться хорошим днем, да, про фестиваль чуть не забыла. Проговорилась, успокоилась. Кит заметил, что он звонит мне, когда ему плохо, а я наоборот. – « Это простая физиология, Кит, баба поплачет, слезами и умоется, а мужику надо высказаться, иначе он лопнет. Ты звони если что, я выслушаю, отматерю». – « Тошнотика больше не выбросишь? Береги его, у него хорошая энергетика» — «Откуда знаешь, что загадала та красотка, когда дарила его тебе?» — «Послушай-ка сказочку на сон, — пошел старый мудрый дядя Кит пожелать спокойной ночи двум маленьким деткам. И рассказал им сказку, про далекую-далекую страну, где много снега, где живет маленькая, глупая девочка Ленка. Сказка получилась грустная, и малышки решили помочь бедной, одинокой девочке и передали ей эту игрушку» — « Ну ты и сволочь! А раньше рассказать не мог?» — «Что бы это изменило?» — «По серьезному, ничего, просто протекало бы менее болезненно» — « Давай забудем, сегодня у тебя праздник, тащи бутылку, я тоже на кухню» — «Ты что пьешь? А чем закусываешь?» — я раньше никогда не чокалась с телефонной трубкой.
Что-то у меня в жизни изменилось с возращением «зелененького» на место. У этого зверя, набитого чем-то мягким и воздушным, появилась душа, или, как объяснил Кит – положительная энергетика. Он притягивал, успокаивал, он меня ждал и иногда усыплял, когда сама ну никак не могла отрубиться. Занимательная картинка, — тетенька 27 лет спит с медвежонком под мышкой. Душераздирающее зрелище для мамы, — она, когда первый раз застукала меня с ним, разревелась, как на похоронах. Скорее всего, и похоронила, и свои мечты о внуках, и желание меня к кому-то приклеить. Удивительное дело, но после этого она перестала меня пилить и я в ответ перестала встречать ее визиты в штыки.
В Ленинграде проторчала неделю, пробивая наше выступление. С одной стороны зритель, который требует праздника. С другой, — люди-стены, которые мешают, выдумывают кучу всевозможных правил, запретов. Почти все упирается в примитивную бухгалтерию, всем хочется кусочек побольше. Теперь я понимаю, почему посмеивался Басс над моими проблемами раньше, — они решались просто, — обыкновенным пинком. Большинство из этих людей-стен картонные. Разбежишься, чуть напряжешься, и вышибаешь все напрочь. Но бывает, что нарвешься и на настоящую, бетонную. Тогда искры из глаз, больно, похлопаешь по стене с уважением, и ищешь или замурованную дверь, или замочную скважину, но выход всегда есть, теперь я знаю. Мы выступаем. На два часа конкретного концертного времени стадион наш. Наша задача за два месяца привлечь, заполнить стадион, а за концерт я не волнуюсь. Я волнуюсь за эту чертову бухгалтерию, не связывалась я раньше с такими деньгами, с такими кредитами. Слишком много приходиться брать в долг, а если зритель не придет? В этом плане хорошо ориентируется Санек, все-таки будущий финансист. Леха и предлагает назначить его фин. директором группы, — пусть стаж зарабатывает, и практика отличная. Да ради бога, мы сами себе хозяева, можем и такую должность состряпать. Малыш себя зауважает, а то он вбил себе в голову, что мы его временно держим, что, как только попадется что-нибудь яркое, знаменитое, мы его заменим. Конечно, мы с Лехой немного переборщили с опекой над сосунком, но зато сейчас я его ни на кого не променяю.
Итак, он такой-то директор. Не каждому пацану в 22 года такое доверяют. Не каждый на это способен. Мне кажется, что он даже заикаться стал меньше, или мы просто привыкли к Саньку.
Концертная программа готова, за технику отвечает Димка, который решил все заснять, потом смонтировать интересную версию. На это он мастер, это его хлеб насущный, пусть зарабатывает.
Внимательно следим за продажей билетов. Хорошо расходятся на сайте, там в основном, берут иногородние. Но все равно мало, хоть нас и успокаивают, говоря, что основной наплыв будет за неделю до концерта, я, переживая, все чаще и чаще обнимаюсь с медведем. Ведь из всех групп, что будут на фестивале, мы самые не раскрученные, самые неопытные.
Санек принес список, и объяснил, — у него на факультете столько человек готовы взять билеты под стипендию. Это один факультет одного института. В этот же день мы отправили его в Питер. Санек был прав, — студенты легко расставались с деньгами, которые еще не получили. За неделю до концерта все вздохнули с облегчением, — долги перекроем, и теперь каждый следующий проданный билет, — наши кровные. Саньку родители подарили машину, пусть это старая «Ауди», но директор не должен ходить пешком. Решил он на ней в Питер поехать. На что Леха поднес кулак к его носу и вежливо попросил понюхать, — «Шофер ты еще херовый, а у нас и без тебя волнений хватает, переживай еще и за тебя». Пришлось Саньку свою игрушку дома оставить, зато я свою взяла. Все собрала, упаковала, и перед выходом не удержалась, — засунула мишку в сумку. Так спокойнее.
Перед началом концерта, когда были уже на сцене, попросила Леху, — дай минуту постоять, насладиться, посмотреть людям в глаза. Это же мой триумф, мой океан. Мы на вершине, я ликовала. Во мне была такая силища, а энергия все прибывала и прибывала, насыщая и так бурлящую кровь. Потрясающее ощущение, сильнее ничего в жизни моя шкура еще не испытывала. Страха не было, хотелось узнать, где предел, должен же быть предел. Хотя знаю, предел, — это когда зритель в порыве ищет неосознанно гриф и струны, когда сливается с тобой в одном звуке, вдохе, загипнотизированный, уверенный, что сам стоит на сцене. Я прекрасно понимала, это еще не мои фаны, они еще не тянут руки к нам, они еще не пытаются запечатлеть нас на камеры, они пришли из любопытства. Хвала студентам, которые предпочли развлечение куску хлеба. Я отработаю этот хлеб. Подошла к микрофону и просто заорала во всю силу, — « А-А–А!!!». Волна пошла! Повернулась к ошарашенному Лехе, — «Давай!»
Программа вся рассчитана по минуточкам, ни одной задержки, все плотненько, и когда мужики первый раз меня отпустили передохнуть, — я как под душем побывала. Успела только сменить футболку, да быстро ополоснуть лицо. И что ни говори, под конец устала. Когда уходили со сцены, у меня мелко, противно, дрожали пальцы на руках, их то я, смеясь, и показала Димке, а он, гаденыш, вывел все это на экран. А ну и что, пусть люди знают, не так все легко дается, как им кажется. Это труд, мой труд, — я отработала деньги, которые получила, и не только деньги. – « Девочка моя, не знаю, что за моча тебе в голову ударила, но ты сегодня довела меня, давненько я так не кайфовал, в штанах хлюпает, спасибо». Лехино «спасибо» дорогого стоит.
В гостинице перекусили и стали расходиться по кроваткам. Даже Санек заявил, — «Я – спать!». Или действительно устал, или финансовому директору не пристало таскаться по кабакам. В номере меня ждал мишка, кроватка и тишина, — что еще надо для полного счастья? Было немного грустно, или тревожно, не знаю. Я добилась своего, а теперь что и кому доказывать, какие цели ставить? Вот тебе и раз! Я смотрю на игрушку и не понимаю, — почему же я не рада, почему не прыгаю до потолка. Наверно сегодня напрыгалась, это просто усталость, перегрев. Надо подключиться к миру, позвонить родителям, не уснут ведь, пока не отчитаюсь. Включила сотик, и от неожиданности выронила, — зазвонил сразу. Это мои, вот чудаки, что так переживать? Но мама была встревожена другим, — домой звонил Кит. Они поняли только одно, он ищет меня, что-то случилось. Да ничего не случилось, просто хотел поздравить. Гад, напугал родителей. Вот он, легок на помине, орет, как будто я глухая — « Где тебя черти носят? Фрост разбился, похороны послезавтра. Похороны закрытые, семейные, но завтра ты можешь попрощаться. Я заказал тебе билеты и все документы. Ты должна, слышишь? Только встретить тебя не могу. Сама доберешься? Ты все поняла?» — « Да. Я все поняла» — кажется все. Что-то было не так, это все делается не так, и думать я должна не так и не о том. Я не могла себя заставить думать о Бассе, он ускальзывал куда-то вглубь, он был вне досягаемости. На поверхности кружилась только муть с Китом,- какого черта ты орешь на меня, сволочь, нельзя на меня сейчас орать, я сама могу решить должна я или не должна. Рейс утром, время есть подумать и разобраться.
Куда бежать, что делать. Конечно к Лехе. – « Ленка, глупая, у тебя же вылет из Москвы!». Леха отправил меня собираться, сам сел за телефон. Подняли Санька, объяснили, что он остается один, завершает все дела. Самолета нет, поездом не успеваем, взяли такси, договорились, и погнали. Уже в машине стала немного соображать, — «А ты, Леш, какого черта со мной увязался?» — « На себя посмотри, — ты сейчас черное от белого не отличишь. Родителям позвонила?» — « Зачем?» — «Что бы паспорт и что там еще надо в аэропорт привезли. Домой ты не успеешь» — « Зря ты так, я все понимаю, я в порядке, истерики не будет. Даже зареветь для приличия не могу» — « А что тогда башкой трясешь?» — « Мотив, ритм вертится, поймать не могу. Это наверно после концерта отходняк» — « С тобой поговорить?» — « Да отстань ты, дай сосредоточиться». Но это получалось плохо, всплывали отрывки из Бассовских песен, перемешивались, сливались с плачем, но и вытряхнуть это из головы не получалось. Так и сидела, пытаясь, время от времени освободить голову, хоть немного передохнуть. На самолет успели, родители привезли документы. Мама открыто плакала, совала мне вещи, деньги. Ничего не взяла, я туда и обратно. Завтра – послезавтра буду дома. Только когда стала уходить, стало так страшно, что я вцепилась в Леху, но он высвободился, — « Извини, девочка, дальше я с тобой не могу, иди, не бойся. Постарайся уснуть в полете» Это он классно придумал, там все с ума сходят, в обмороки падают, а я посплю в это время. Закрою глаза и всем назло усну. Очень хотела убрать улыбку с лица, разве можно так, но эта идиотская улыбка сползла с меня только в кресле самолета.
Назло всем не получилось, я пробовала. Почти пять часов смотрела в никуда, что-то ела, что-то пила, даже поговорила с соседкой, а в голове по садистски звучал ритм, и я в такт трясла башкой, отбивала пальцами по коленкам, и уже жалела, что не взяла у мамы какие-то таблетки.
В аэропорту меня встретил мужчина, сам подошел, сказал, что от Кита. Быстро неслись по трассе, смотреть в окно не могла, — кружилась голова. Когда стали подъезжать к городку, с ужасом поняла, что не хочу выходить из машины, не выйду, ни за что, хочу домой. Остановились возле небольшой церквушки, водитель открыл дверь, но я вжалась в сиденье и только вертела головой, — нет, не выйду. Мужчина ушел в здание, до меня дошло, — веду себя как ребенок. Не хватало им еще со мной возиться. Выскочила из машины и пошла, на встречу уже шел Кит. Обнял, от него пахло чем-то неприятным. – « Это здесь?» — « Да, пошли быстро, скоро все закончится» — « Ты будешь со мной?» — « Дай руку» — он провел меня через ряды скамеек, а я поняла, — от Кита пахло свечами и чем-то церковным.
Я не совсем понимала, что я тут делаю, зачем мне это надо, я не хочу на это смотреть. Захотелось, как в детстве, спрятаться от всего этого в своей комнатке, переждать. Но Кит уже подвел меня, и я уставилась в гроб. Да нет, это не Басс, я что, его не знаю, что ли? С удивлением смотрела, то на Кита, то в гроб. Нет, это он. Тот самый, из-за которого у меня все пошло по другому, и сейчас опять все покорежится, поломается. Что будет со всеми нами? А со мной что будет? Так и не похвалил ни разу, так и не оценил. И все же это не он, не мог он бросить группу, не может он так лежать бревном, а его глаза, хитрые, быстрые, умные? Где? Это ритуальная кукла. Дернула Кита, — пошли отсюда!
Меня заколотило от злобы, от обиды. Нельзя со мной так. Я не сдамся, ни слезинки не пролью, выкарабкаюсь, я докажу ему! – меня понесло, я не соображала, кому и что надо доказывать, но была уверена, что докажу. Еще раз дернула за руку Кита, — да пошли уже, не на что тут смотреть.
Вышли из здания. Кит молчит. Я молчу. Что, ждал слез, истерики? Что бы утешить? Только попробуй! Только попробуй! Он смотрит спокойно, ничего его взгляд не выражает, ни жалости, ни печали, только одна усталость. Киту ничего не надо, ему сегодня досталось.- «Тебя куда, в гостиницу или ко мне?» — « Без разницы, лишь бы хлопот поменьше» — « Тогда ко мне, что-то не охота одному оставаться».
Сидел, смотрел как я ела. А я все буду, — есть, пить, купаться, спать. У меня все по плану, ничего не изменилось, мир не рухнул. Просто я немного ненавижу всех живых, и тебя Кит, и себя в том числе. Спать завалились вместе, — какой дурак в такую ночь останется один. Холодно, даже под теплым одеялом. Подумала о Бассе, он там один, под тоненькой накидкой, — прижалась к Киту. – « Ты знаешь, я даже не могу сообразить, кого нет, нас или его?» — «Время покажет. Спи! Устал я».
Кит спит. Я тоже хочу, но только закрываю глаза, передо мной Басс. Пытаюсь представить его живым, не получается, — только лицо без глаз, без выражения, неподвижные руки. Теперь я никогда не скажу кому-нибудь в шутку, — « Ты бледный, как покойник», это страшное сравнение. Надо что-то делать, уже не усну. Кита будить нельзя, он измотан. Завтра он на похороны, я – домой. А ведь он не заказал билеты обратно! Тихо встала, села за комп. Заказала билет, слава богу, есть, но только на вечер. Это я решила твердо, — уеду, пока Кит не вернется с похорон. Боюсь с ним встретиться, знаю, захлестнет жалость, а это к добру не приведет. Сейчас он собран, держится, черт знает, что с ним случится после того, когда все закончится. Глядя на него, понимаю, мы сейчас действительно, как брошенные дети. Я то ладно, у меня своя жизнь, а эти двое? Пол жизни отдали Бассу, Пабвебу, полностью завися от группы. А Басса заменить невозможно. Что у них на уме. — Напуганы? Растеряны? Чем я могу помочь, — только быть рядом, вытирать сопли. Вот этого то я как раз делать и не собираюсь. Меня приливами окатывала муть-злость, — как так можно, как он мог так поступить. Не может быть, что бы он сейчас не переживал за всех, этого просто не может быть. Где-то ты есть, Басс, где? Стала просматривать клипы, вслушиваться в тихое звучание, ясно понимая, — этого Басса уже нет, и голос этот мы больше не услышим. И все же ты есть, другой, пока только в неясных ощущениях. Надо уехать. Там, со стороны попытаться понять. Главное, надо остаться одной, забыть про всех, отключиться полностью, тогда, может быть, я его найду, как-то свяжусь с ним, что-то пойму. Успокоилась, какой-никакой, а это план на завтра. Вышла в сад. Хотелось на берег, но вдруг Кит проснется, испугается, будет меня искать. Страха нет, самое жуткое уже позади. Вслушивалась в далекий рокот океана, в шелест листвы. Должен быть знак, и я должна его понять. Замерзла, вернулась. Кит спит. Какой же жуткий у тебя сегодня день, дружек, ты хоронишь друга, хоронишь себя, я бросаю тебя. Вряд ли ты меня поймешь, и объяснять не стоит. Поздно, уже сканирует, уже не спрячешься. – « Ты что, уже собралась?» — он все понял, ни сказал ни слова. Долго плескался в душе, оделся, положил ключи на стол, сказав, чтоб оставила под дверью, и ушел. Слышала, как отъехала машина, какое-то время посидела в тишине, а потом сама себя успокоила, — так оно и лучше, уезжать тайком было бы еще хуже. Достала медвежонка, посадила на кровать. Черканула записку, — «Спасибо за все».
По дороге в Лондон позвонил Кит, — « У тебя деньги есть?» — « Да. Не волнуйся». С его звонком у меня в голове опять включился таймер, и завертелась, не переставая, волна Басса-плача, и еще черт знает, какого-то ритма. До самолета почти шесть часов. Чтобы уединиться, нашла местечко, отвернувшись от всех, расположилась основательно, надолго. Попыталась разобрать на фрагменты, разложить на листке то, что звучало в мозгу, от чего не могла избавиться и вряд ли удастся. Это контролируется, это можно изменить, можно записать. Одной мне понятные буквы, черточки, слова соединились. Я не знала, как это можно назвать, не знала даже, как это можно воспроизвести, прогоняя вначале мысленно, потом тихонько заскулила, расставляя все на места и делая поправки. Посмотрела на часы. Все закончилось, Басса нет, группы нет, ребят нет. Заказала себе плотный обед и сто грамм, надо помянуть по-человечески.
В самолете уснула, провалилась в яму без снов и звуков. В Москве сразу поехала в студию, выпросила срочно время, — долго не задержу. Записываем с первого раза, второго не будет. Меня спросили, — «Что это было?», — я и сама не поняла, — или похоронила Басса, или его песни. А может наоборот, это была попытка дать жить им дальше. Взяла молча запись, не разрешая ничего подправлять, и ушла. Дома скинула Киту и на сайт фанам, там творится черте что. Позвонила Лехе, попросила, чтобы оплатили запись. Успокоила родных, заявив, чтобы меня никто не трогал, — по плану я должна сесть и все обдумать. Но на самом деле тупо завалилась спать. Но и когда выспалась, то ничего из своих мозгов выжать не смогла. Решила проехать к своим, может работа поможет. Никого не было. Взяла гитару Басса, прочитала, — «На удачу». Когда-то радовавшая меня надпись, теперь казалась издевательством. Похоже, эту гитару придется похоронить, я не смогу на ней играть. Не выдержала, позвонила Лехе, — «Выручай, я в студии».
Пришел, принес, что полагается для серьезного разговора. Молча помянули. Стала ему все по порядку рассказывать, все события, даже ощущения, — этот мудрый дед должен все разложить по полочкам, должен мне разъяснить, что происходит. – « Ты сейчас ничего и не поймешь. Куда ты торопишься, все уже позади, со временем разберешься, все наладится» — «Да как ты не поймешь, им же плохо, они загибаются там» — «Хочешь заменить Басса?» — « Ты что, его заменить нельзя» — « Ладно, поставим вопрос по-другому, — группу спасти можно? Я пойду, часик погуляю, а ты подумай об этом. Не уходи, жди меня» — « Нет, это полная ерунда, это невозможно, даже думать не стоит» — «А ты все равно подумай. Чему-то Басс все равно тебя научил, явно не только скулить под гитару» — « Лех, не уходи, помоги» — « Нет, совет я тебе дал, решай, и не уходи, разговор не окончен»
Осталась одна. То, что я потяну весь репертуар Басса, сомнений нет. Но не во мне дело. Дело в них, если они себя уже похоронили. Меня не примут, разговаривать не станут, даже Кит настроен враждебно, — я его бросила в самый тяжелый момент, сбежала. Пабвеб расписан на пол года вперед. Все было на Бассе, все держалось на нем. Скорее всего эти два лодыря не касались ни организаторских, ни финансовых вопросов, они ни черта не знают, и решать они не привыкли. Сейчас все деликатно отвернутся от них, ореол славы быстро тускнеет. Получается, что я тоже деликатно отвернулась? Я первая их и бросила? Ой, как же тошно то.
Пришел Леха, я замотала головой, — « Нет, не получится. Самое страшное, что и Клик меня уже не интересует, у нас нет будущего. Ты скоро уйдешь, а ты и скелет и броня наша. Да я вообще не могу продвигать Клик дальше, не интересно, цели нет. Похоже, я верная ученица, — я сдохну вместе с группой, так хотя бы будет честно». Леха включил комп, нашел последний клип Басса, — « Как думаешь, это все совпадение? Ты искала какой-то знак, по-моему, это он и есть». Просмотрели. Конечно, можно навыдумывать черт знает что, если человеку выгодно, он найдет кучу причин, кучу признаков. Но у меня выгоды нет. Здесь я чувствую свою силу, поддержку, здесь я на вершине. Там меня примут в штыки, там со мной говорить не захотят. – «Леш, ну помоги, ты же столько пережил, что делать то?» — «Попробуй поговорить с ними, ты же ничего не знаешь, чего раздуваешься зря? И хватит пить, и я с тобой расслабился, контроль потерял, дай-ка телефон». Забрал мой телефон и вышел. Это чтобы я не тревожила других наверно. Смотрела на пустую бутылку, — когда успели? Последняя надежда свалить все на кого-то рухнула. Решать мне. Это не справедливо. Никто мне не поможет.
Вернулся Леха, протянул мне телефон, — «Я поговорил с ним» — « С кем?» — «С Китом» — «Зачем? Он тебя понял? Что ты ему сказал?» — « Ничего, обматерил, все равно ведь не понимает» — « Идиот пьяный, зачем звонил тогда?» — « Ну не такой я и пьяный. Просто, если ты такая замороченная и не можешь ему позвонить, а он тоже индюк надутый, то сейчас он встревожится, номер телефона то твой. Позвонит, будь уверена, не железный же». Эх, Леха, Леха, не знаешь ты его. Этот псих лучше разобьет телефон, разнесет пол дома, но не позвонит. Стала быстро набирать номер, — « Кит, ничего не случилось, не волнуйся. Ты можешь со мной поговорить?» — « Я то могу, у тебя язык заплетается. Что надо?» — « Кит, я не сбежала. Нет, сбежала, но так надо было, а может, и не надо было. Знаешь, а можно мне приехать, ты будешь со мной говорить?» — « Только с трезвой. И предупреди, что бы встретил». Сразу заказали билеты, позвонили Киту, все, дороги назад нет, уже не передумаю. Так все и решилось, быстро, в пьяном угаре, по-русски. Явно, Леха не был так пьян, как я. Что для мужика пол бутылки – ерунда, поэтому на утро, проснувшись в студии, обнаружила бутылку пива и на гитаре стояла вторая подпись, — «На удачу. Леха. Санек».
Дома поговорила с отцом, спокойно, без мамы. Объяснила, что возможно не вернусь. Понял, сказал, что бы за них не волновалась, а с матерью он сам разберется. Кому еще достался такой замечательный папка, я с гордостью смотрела на него, заявив, что нам повезло с мамой. Высоких слов этот человек не любил, отправил меня собираться, а сам, чудак, побежал снимать деньги в банк. Хотела попрощаться с Витьком, но его не было. Заехали на работу к маме, конечно, она опять в слезы, — мне бы так, все бы было по другому. Но я не в маму, я черт знает в кого, кого мама от меня до сих пор прячет, и вот я в самолете, теперь точно назад дороги нет.
Кит встретил спокойно, без лишних движений и разговоров. Опять закинул весь мой багаж – спортивную сумку, на плечо. Увидел гитару, но ничего не сказал. И в машине ехали молча, изредка встречаясь глазами, пытаясь догадаться, что у кого в башке.- « Куда?» — « В гостиницу, вещи бросим и к Дену» — « А ты уверена, что тебя там ждут?» — промолчала, меня ждать не обязательно, главное, заставить выслушать. Заявились к ним без предупреждения. На их удивленный взгляд Кит только пожал плечами, кивнув на меня. Он держался особняком, наблюдая настороженно, — что я еще выкину? Детей не было, это хорошо, не будут отвлекать. Вся заготовленная речь выветрилась, когда я села напротив них, все заготовленные слова о спасении человечества, все доводы, все стало ничтожным. Я даже взглядов их не могла выдержать, — «Ребята, возьмите меня в группу» — это все, что я смогла из себя выжать. Не обрадовались, но и камнями не закидали, это меня приободрило, — «Вы же все про меня знаете, видели в работе. Вы помогли мне подняться, не могу я сейчас со стороны наблюдать все это. Хоть попытаться чем-то помочь дайте». Кит усмехнулся, — « Уже попыталась», — включил комп, мою последнюю запись. По реакции Дена с Мег поняла, — они этого не слышали. Я сама первый раз слушаю со стороны, уже осознано. Мег, не выдержав, вышла. – « Название этому есть?» — спросил Ден. – « Нет» — « Когда успела?» — «В аэропорту шесть часов сидела, от безделья мучилась» — « Значит шесть часов сидела и, бедненькая, мучилась?» — это прорвало Кита. – « А ты не ори на меня! Думаешь легко, когда двое суток вот это все в голове, один и тот же ритм, одни и те же слова. Я думала, что схожу с ума, вообще я жрать хочу, я с дороги, пойду, выпрошу у Мег что-нибудь». Что бы больше не злить Кита, решила оставить их, пусть соображают.
Мег и так вертелась на кухне, налила мне чаю, что бы я не скучала, говорить было не о чем. Дураку понятно, — всем плохо. Молча сидела, смотрела в чай, ждала, когда же все выяснится. Так и подмывало вскочить, наорать на них, чтобы побыстрее зашевелились,
забегали, пора уже что-то решить, — « Басса на вас нету, — гонять некому». Нашлось кому, — Мег пошла и зашумела, — « Сколько можно, все остывает, девчонка голодная, за столом поговорите». Даже спрашивать не стала, по их виду поняла, — берут! Родненькие мои, я ваша до последней кровиночки, или вы мои с потрохами. Все это потом, сейчас надо поесть, плотненько, на халяву. У меня начинается новая жизнь без мамы, без папы, с ограниченными финансами. Я, счастливая уплетала все, до чего могла дотянуться, на что Ден заметил, — надо же, маленькая, а прожорливая, — не прокормим. За столом наметили главные трудности, приблизительный план действий. Главное, чтобы Пабвеб не затормозил, не сбавил обороты. Мне придется запрыгивать на ходу. Для этого надо решить кучу вопросов, собрать массу документов. Мужики решают проблемы с наследством Басса, — его песнями, его договорами, его контрактами. Предстоит нелегкий разговор с его женой. Многое зависит именно от нее. Разошлись поздно. Кит подбросил меня в гостиницу. Спросила его, — « А можно пожить в студии? Что за номер зря платить, а там и репетировать могу в любое время» — « Живи. Но не дай бог увижу, что экономишь, или сидишь без денег. Может прямо сейчас отвезти?» — «Здорово, давай» — быстро закинули вещи, Кит затарился продуктами, у меня хватило ума не перечить ему, я пока ничто. Потом, со временем материализуюсь, одухотворюсь.
В студии до нас дошло, — зря мы это затеяли, стояли, осознавая, как стало пусто, неуютно. Настроение упало, я вторглась в чужие владения.- « Давай-ка я сегодня с тобой останусь», — заявил Кит и потопал загружать холодильник.
Закрыла глаза, попросила тихо, — « Басс, пусти, мы теперь вдвоем здесь хозяйничать будем, помоги». Я была уверена, — он поможет, я все правильно делаю. Студия не должна молчать, в студии постоянно должны жить звуки, — пробежалась по клавишам туда — обратно. Заглянул Кит, — « Гоняю призраков» — объяснила я. Обстановка разрядилась, я повеселела, теперь это мой дом, — пошла разбирать вещи.
Опять сдвинули диванчики, улеглись усталые, — «Кит, мы теперь всегда будем рядом, может, поговорим о нас?» — « Нет. Выкинь все из головы» — « У меня дурацкое чувство, будто я тебя использую» — « Используй на здоровье, я же тоже с тобой не церемонюсь» — «Давай расскажу тебе сказочку на ночь» — « Страшную?» — « Нет, идиотскую. Про то, как два глупых человечка попытались взять любовь на прокат», — я рассказала ему историю, как ходила с Витьком в кино. — « Больше я не буду изображать это, ни с кем». — « Не волнуйся, я бы до такого даже не додумался, но если ты станешь доверять мне как Витьку, я был бы рад». — «Дурак, а я что, не доверяю? И так рассказала тебе то, о чем и вспоминать стыдно». – «Понял я, для чего ты рассказала. Это тебя не касается, понятно? Я что, похож на сопляка — идиота? Думай лучше о работе, скоро так впряжешься, про себя забудешь. Спи».
Утром заставила Кита делать со мной зарядку, — скулил, пыхтел, краснел, даже сделал пол круга вокруг здания и сдох. « Учти, ты мой напарник на сцене, мне тюфяк не нужен», — заявила ему на полном серьезе. Все завертелось, с утра все проблемы с бумажками, после обеда репетиции до упора. С Келли, вдовой Басса, разговора не получилось, она пила, пила постоянно, и на просьбу ребят просто вынесла всю документацию, все, что было у Басса, отдала, заявив, что ей ничего не надо, что бы оставили ее в покое. Две большие коробки с записями, нотами, дисками. Все это надо разобрать, переработать. Нашла диск с моими инициалами, — это те песни, которые он хотел отдать мне, но пока не до них. Все старые номера подгонялись под меня, мы торопились, через три месяца тур – Франция, Италия, Испания, — это программа Басса, его контракты, — только теперь, это будет тур памяти его. Пошла новая реклама, меня продвигали, как ученицу Басса, прокручивая клип, рассказывая душещипательную историю. Я понимала, — так надо. Терпела, когда меня переодевали, фотографировали, только общаться с прессой отказалась, вообще старалась рот не раскрывать, вспоминая Лехины наставления. Конечно, здесь все на другом уровне, ребята не говорили, сколько все это стоит, но и так понятно, — на меня поставили кругленькую сумму. Мне туго, — осваиваю все и сразу. Что бы не злить ребят, приходиться заниматься ночами. Такое впечатление, что я все делаю не правильно, все не так. Иногда Ден не выдерживает, бросает все и уходит молча. Лучше бы накричал, лучше бы по морде дал. Ухожу в душевую, закрываюсь, реву от бессилия, — не могу я им вернуть Басса, и заменить не могу. Через месяц такой притирки мужики заметили, что я стала разговаривать сама с собой, тихо, на русском. Но помог мне смешной случай. Ден приехал в студию раньше обычного и пытался меня разбудить, но я в бреду сна схватила его запястье как гриф гитары и стала лихорадочно пробивать аккорды, над которыми мучалась ночью. Проснулась окончательно под их хохот. Какое для меня облегчение было увидеть впервые в их глазах не раздражение, а сочувствие. Сочувствуют, жалеют, но толку от этого мало, — все равно работать мне. Впереди главный экзамен в моей жизни, а дни пролетают, какие дни, — недели проносятся, а хорошая весть только одна, — билеты продаются. Люди придут посмотреть на меня из чистого любопытства, и не дай бог уйдут разочарованные. Кит тоже часто ночует в студии, я к этому привыкла, — студия и его дом. Он мне не мешает, не лезет с разговорами, не уговаривает поспать или поесть, единственно, иногда подходит и проверяет, как выдерживают все это мои пальцы. Притащил какую-то чудодейственную мазь и заставляет меня перед сном втирать эту гадость, а так, — наблюдает издалека, занимается своими делами, просто бессовестно дрыхнет. Человек – невидимка, вроде он есть, но его, как бы нету. Может по этому у него такая странная кличка, — «Тень». Когда-нибудь, я все про вас узнаю, ребята. Где-то за две недели до концертов поняла, все сложилось, все сыгралось, руки на «автопилоте», могу двигаться и страдать не отвлекаясь. Открылось второе дыхание, впереди целых две недели на отточку, шлифовку. Заучивала приветствия на французском, итальянском. Надевала костюмы, двигалась, привыкала. Ребята цокали, — « Куколка!», — я сама себе нравилась, все подобранно, все продуманно. Заявила, — надо бы меня откормить немного, — глаза провалились. Да и от гастрономии, пиццы, кофе, уже тошнило. Так захотелось обыкновенного борща со сметанкой. Кит смеется, — свари! Да я кроме жареных яиц в жизни ничего не готовила, господи, бабе скоро тридцать, все-таки природа что-то напутала с родом. Ден стал привозить горячие обеды, Мег старалась, — мне двойную порцию. Пропускала мимо все их шуточки, я бы тоже могла прикольнуться над Китом, тот явно сидел на диете, и вокруг студии мог сделать полный круг. Но я тактично этого не замечала. Я многое за Китом старалась не замечать, пусть думает, что не догадываюсь. В конце все равно запаниковала, — чужие страны, чужие обычаи, а я одичала в студии за два месяца, все, что находится за стенами студии, меня пугает. Кит успокаивает, — « Не волнуйся, я глаз с тебя не спущу. Если что не так, только посмотри, — помогу». И все же я боялась, что не выдержу, ведь концерт посвящен Бассу. Будут фрагменты записей, он будет часто выводиться на экраны, мы будем прощаться с ним. Достанется нам, достанется слабонервной публике. Это шоу для того, чтобы Пабвеб выжил, и закончим концерт мы так, что бы ни у кого не осталось следа печали, — живые должны жить.
Я осталась немного « не у дел». Все организовывали ребята, это было не привычно, никуда не надо бежать, ничего не надо решать. Но сейчас меня это даже радовало, и ночью, тихо разговаривая с Бассом, нахваливала их, все они могут, когда захотят, когда прижмет. Когда все закончится, если все получится, я приду к нему на могилку, мы поговорим, знаю, все разговаривают там. Он там.
Когда все началось, поняла, что значит организация на высшем уровне. До меня дошло, какую популярность Пабвеб имеет в Европе. Люди встречали в аэропорту, возле гостиницы. Вокруг нас вертелись, сопровождая в пути, серьезные мальчики, не подпуская никого. Мне все это было в диковинку, ребята не обращали на это никакого внимания. Только Кит изредка ставил меня на место, — « Закрой рот, ты похожа на шизанутого ребенка». Все это пронеслось молниеносно перед глазами, ошеломило. Уже в номере Кит прочистил мне мозги, прочитал лекцию о поведении этих загадочных существ, — фанов. Я с тоской вспомнила мой «кликнутый» подъезд, моих студентов, теперь так не пообщаешься. Принес Тошнотика, посадил на кровать, — « Вот, пообщайся с ним. Отдыхай» — « А ты куда?» — « По делам» — « Возьми меня с собой» — «Нет». Ладно, ребятки, ладно, освоюсь я, не будете меня вот так, как куклу бросать, только дайте оглядеться.
На концерте меня понесло. Я потеряла связь с Китом, с Деном, с публикой. Ребята поняли, что от меня никто слова не услышит, и все приветствия, все общение с публикой взяли на себя. Надо же, бывает и такое, — «немая поющая». Но я разговаривала постоянно, с Бассом, с его гитарами, его же стихами, его же мелодией. «Ерунда!», — сказали ребята после, когда я попыталась извиниться за эту накладку. – « Не хочешь, не говори, научишься еще языком трепать, главное – пой!». Второй, третий концерт прошли легче, я почти успокоилась, но на последнем, в Италии произошло нечто. Произошло слишком быстро, чтобы я успела что-то предпринять и слишком медленно одновременно. Я не могла понять, почему именно эта песня, почему именно на этом концерте. Что она значила для Басса? Когда вступил Кит, какие-то доли секунды, потом Ден, и я уже знала, что что-то не так, что-то было со временем, что-то было с моими руками. Я слышала свой голос, я крепко держала гитару в руках, но в мозгу билась одна только мысль, — пока я открываю рот, пока не даю гитаре замолчать, песня живет, она родилась, она живет, дышит, но она умрет вместе с последним аккордом. Эта несправедливо, эта такая короткая жизнь. Я не хотела ее убивать, я не знала, как ей помочь, но пальцы привычно последний раз ударили по струнам, и ее не стало. Ни пульса, ни дыхания, как и у меня. Как мне в этот момент нужна была передышка, как я пыталась поймать взгляд Кита, — ребятки, отпустите, не смогу я сейчас заново родить и убить следующую песню, но Ден уже вступил, номер пошел, и мои руки в отличие от мозгов заработали в привычном режиме. Это случилось только на этом концерте и только с этой песней. Что это было? – Транс, усталость, или перевозбуждение, но я не хотела бы больше играть в эти игры со смертью. Позже, я перерыла весь архив, все записи, пытаясь раскопать, что же с этой песней связано, но ничего не поняла, знала одно, — этой песне я не дам умереть, она будет звучать на каждом концерте, пока я жива, живет и она. После этого случая у меня возникали совсем другие ассоциации от фразы – « Концерт в живую». И уже точно, надолго отшибло желание просто петь, бездумно орать. Песни живые, они во мне. Ни Киту, ни Дену не обязательно про это знать, я для них и так достаточно безумна.
Между концертами Кит пытался показать Париж, Рим, но потом спросил, — « Тебе это не интересно?» — « Почему, интересно. Но лучше берега, возле твоего дома уже не будет ничего. И я хочу в Москву, соскучилась по своим». Это правда, я тосковала, я закрывала глаза и мысленно бродила из комнаты в комнату, открывала дверь в подъезд и читала надписи на стенах, я вспоминала тихий разговор родителей на кухне, где-то там далеко остался мой друг- ребенок Витек, и мой друг-отец Леха.
Все закончилось, летим домой. Довольные, счастливые. Мы отстояли Пабвеб, он живет, я горжусь собой, ребята – мной. Они не скрывают этого. Впереди неделя заслуженного отпуска. Решила слетать домой, нагряну неожиданно, наговорюсь со всеми вдоволь. Но в начале с Бассом. Найду его могилку, все ему расскажу, пусть не переживает. И надо как-то отделаться от Кита. Отделалась просто, заявив – « Мужики, я устала от вас. Дайте передохнуть, что бы неделю духу вашего не было в студии». На том и разошлись. Самолет завтра, а сейчас к Бассу. Искать не пришлось, показали сразу. Недалеко, возле какой то могилы стояла женщина, она меня раздражала. Решила, — не подойду к Бассу, пока рядом кто-то есть. Выжидала, с интересом читала надписи, разглядывала скульптуры. Она ушла, ну наконец-то. Подошла, — обычный, небольшой памятник, без лепнины и ангелочков. Стала вглядываться, вслушиваться. Не сразу, но до меня стало доходить, — его здесь нет, никто со мной не поговорит. Пусто, холодно, тихо. Но ведь я видела по фильмам, читала, что люди приходят, разговаривают, плачут, им становится легче. Смотрела на плиту, с трудом соображая, — как можно с ней разговаривать? Внутри все стало сжиматься, быстро, резко, больно. Поняла, если пошевелюсь, или вздохну, кровь хлынет к сердцу, а оно так сжалось, уплотнилось, что не выдержит. А как же группа? Ребята. Кит? Только не это, не приду я сюда больше, дорогу забуду. Почувствовала, — отпускает, потихоньку стала дышать, страх сковал тело. Открыла глаза, — вижу! Почему-то думала, что ослепну от боли. Господи, вот это я стрессанула, и понимала от чего. Басса нет, нет нигде, совсем нет, все это время я разговаривала со своим больным воображением. Что я тут делаю, в чужой стране? Для чего все вообще? Надо возвращаться к своим, домой, к Лехе, к родителям, к Витьку, они помогут, они не оставят меня. По дороге купила виски, приехала в студию и с жадностью выпила пол кружки сразу, что бы расслабиться. Вырвало. Ничего, бывает. Налила уже чуть-чуть, выпила, — вырвало. Да что такое? Взяла из холодильника водку, — тот же результат. Решила прочистить желудок, — пила воду, рвало. Пила больше, — больше рвало. О еде даже не думала. Да ну и ладно, все успокоиться, высплюсь. Но промучилась всю ночь, ходила из угла в угол, бродила по студии, сидела за компом, пыталась всунуть в себя таблетки, — все без толку. От постоянной рвоты болело горло, я стала бояться за голос. Понимала, — главное уснуть, я хотела спать, и не могла. Я хотела пить, и не могла, даже при мысли о воде начинались спазмы. Вместо живота нащупывала плотный, холодный диск. Ни о какой дороге уже и мысли не было, я отменила поездку, со страхом ожидая вторую ночь. Что к врачу надо, тоже понимала, но боялась, — а вдруг просочиться в прессу, — отравилась спиртным, алкоголичка. Нет, ребят подвести не могла. Все-таки надежда была, — усну, просто от усталости должна отрубиться. Ночь была ужасная, вечная, холодная, меня не согревали ни одежда, ни одеяла. Под утро решила попросить о помощи, но только не Кита, — этот просто добьет меня. Позвонила Дену, объяснила, как могла, попросила не говорить Киту. Конечно, он приехал. Сошлись на семейном докторе. Пока Ден созванивался с ним, появился Кит. Ах, Ден, сволочь, предатель, просила же. Вжалась в диван, — сейчас начнется! Приготовилась к защите, от него всего можно ожидать. Но он даже не подошел близко, стоял около двери и смотрел, но как смотрел! Даже у нашей собаки не было столько жалости во взгляде. Неужели все так плохо? – « Что уставился? Что за трагедия? Сейчас приедет доктор, всабачит укол, все пройдет. Я же не специально, я не хотела, так получилось. Что молчишь?» — стала объяснять Киту, что произошло, — « Кит, помоги, все что угодно, только не в больницу. Все сделаю, как скажете, слова поперек не вякну, только не к врачам». « Не такие мы и страшные!» — заявил мужик с порога. Выгнал ребят, осмотрел, померил, послушал, постучал, все как полагается. Поспрашивал, ввел какую то гадость в вену. Посмотрел, как корчусь в спазме. Подождал, пока у меня прояснится в глазах, и улыбнулся. – « Чего перепугались? Ничего страшного, стресс, обезвоживание, но сердечко у тебя сильное. Давай собирайся, за недельку разблокируем, подлечим нервишки, про все забудешь» — « Нет!» — « Тогда слушай, — если сама ввела себя в такое состояние, значит, сама можешь и вывести. Старайся!» — « Что, таблеток или уколов никаких нет что ли?» — «Куда тебе уколы, в душу что ли? Не изобрели пока таких. Есть другие, — от которых ты забудешь, как тебя зовут, но это на крайний случай. Не доводи себя до этого» — опять улыбается, — нелегко наверно всех психов успокаивать, это у него профессиональное. Но улыбка все равно хорошая, мне этот доктор понравился. Пообещала, что когда-нибудь пройду полное обследование. Он вышел, за дверью громко и с матом решалась моя судьба. Через какое-то время зашел Кит, стал молча собирать меня в дорогу. Я тоже молчала, — обещала же не вякать. Мне было все равно, может подействовал укол, а может просто я была не одна, за меня отвечали.
Сначала, я думала, он везет меня к себе домой, но он захватил только сумку, и мы поехали дальше. Прикупил продуктов, — это хорошо, так в больницу не отправляют, только вряд ли я это есть буду. Вот об этом зря подумала. Кит остановил машину, подождал, пока перестану корчиться. Завез в какой то лесок, к озеру. На берегу два маленьких домика. Вышли из машины, меня сразу заколотило, мои бедные кости мерзли постоянно. Кит матернулся и засунул меня снова в машину. Сидела, наблюдала как он бегает туда-сюда. Из обоих домиков повалил дым. Кит таскал воду ведрами, черпая прямо с мостика. Понятно, второй дом, — баня, никогда не была, но по телику видела. Откуда русская баня здесь? Стало интересно. Кит залез в машину и сам сделал мне укол! Вот это да, этот парень просто растет в моих глазах, зато я опускаюсь все ниже и ниже. Ничерта я не умею, только голосить и бренчать на гитаре, а гонору у меня, — выше некуда. Правильно он со мной не разговаривает, — не заслужила. И все-таки я еще жива, я не пустое место, нельзя со мной так. Вышла, поняла, что не дойду, в глазах потемнело. Обнялась с каким то деревом, ждала, когда все прояснится, застыла. Но в машину больше не хочу. Потопала в домик, там тепло, там огонь. Кит сидел, смотрел на огонь. В доме еще холоднее, чем на улице. Это и домом назвать нельзя, — одна комнатка, где еле помещались диван, стол и шкаф. Мне не понравилось. Пошла смотреть второй домик, — совсем тесно, но во второй комнатке мне понравилось, там было уже тепло и вкусно пахло дымком, этот запах не раздражал мой бедный желудок. Залезла на верхнюю лавочку и с удовольствием стала оттаивать. Сейчас уснуть, и ничего мне больше не надо, нет, Кит бы заговорил еще. Скоро опять ночь, как ее пережить? Заглянул Кит, — « Кошка всегда тепло найдет», — ну, наконец-то, не собирался же он вечно молчать. – «Пошли, пора тебя кормить, дом прогрелся». В доме все равно холодно, озноб не проходил. Ввел мне лекарство, накрыл пледом, и я стала наблюдать за огнем, — интересное занятие, когда делать нечего, но у меня болели глаза. И я чувствовала, — уколы не помогают, мне становится хуже. Хотела поделиться этим с Китом, но он опередил, — « Пошли, бедолага, лечить тебя буду». Молча, как ребенка раздел, велел залезть наверх. Во мне закипела обида, — я все-таки женщина, нельзя со мной так! Посмотрела на свои руки, провал на месте живота, как еще кожа не слезла. Женщиной это назвать нельзя. Забилась в угол и взвыла в полный голос, и от злости, и от обиды, и от жалости, и от стыда. Оказывается, со мной можно и так, не церемонясь. Зашел Кит, не обращая внимания ни на меня, ни на мой рев. Меня так обдало жаром, что я про все забыв, заорала на него, — « Ты что делаешь?» — « Мозги тебе вправляю, не хочешь расплавиться – ложись быстро на пузо». Стал гонять горячий воздух, и я поняла, — лучше лечь. Очнулась. Кит где-то звал меня, — Ленка, Ленка. Не где-то, — прямо под ухом, надо же — жива! Нет, умру, если не попью. Понял мою попытку что-то сказать, и я наконец-то стала пить, жадно, много, долго, но он забрал бутылку, — « Хватит». Вот теперь можно жить, я улыбалась, куда-то проваливаясь.
Просыпалась долго и тяжело, уже слышала шаги, звуки, потом опять куда-то все исчезало. А когда возвращалась способность соображать, не было сил открыть глаза. Тело не слушалось, у меня не было тела, меня парализовало. Это стало так ясно, что я закричала, испугавшись своего голоса. Кит уже тормошил меня, — « Ленка, открой глаза, Ленка, посмотри на меня». Открыла, вцепилась в него руками намертво и повторяла одно, — «Парализовало», но на русском. Кит понял и то, что я говорила, и то, что это истерика, — «Тогда до конца жизни ты будешь держать меня в руках». Немного пришла в себя, проснулась, наконец. Разжала руки, с удивлением понимая, — сжать в кулак не могу, и ноги не выпрямляются. – « Это моя вина, надо было тебя немного поворачивать, не догадался. Ты не двигалась почти 18 часов. Сейчас мы это поправим». Он стал растирать руки, ноги, спину, а дальше, — дальше случилось то, что и должно было произойти рано или поздно.
Я выспалась на много лет вперед. Кит так «растер» тело, по мне как танк проехал. Горело лицо, губы. Лежала, пыталась как-то дать определение новому состоянию. Ни какой разницы! Из-за чего, спрашивается, столько трепа на эту тему?
А Кит спал, в начале, крепко зажав меня лапами, потом расслабился, и вовсе отвернулся нагло спиной. Хотелось как-то обидеться на него, но не получилось, — за все это время он глаз не сомкнул, меня караулил. Стала медленно подниматься, стараясь не делать резких движений, голова еще кружилась. Потрогала живот, — мягенький. Все, отпустило, теперь, главное побыстрее набраться сил. Порылась в сумке, нашла чем себя прикрыть, дико хотелось есть. Но ничего, на чем заварить кипяток не нашла. Открыла пакет молока, пила маленькими глоточками, прислушиваясь к себе, потом не выдержала, стала отщипывать булку. Какое это счастье, — пить, есть, спать. Надо бы выйти, на белый свет посмотреть, но теплых вещей не обнаружила, все наверно в бане. Вернулась на диван, прислушивалась к сопению Кита, с удивлением отмечая, что эта избушка напоминает каморку В.К. Это их уединенное место, здесь они прячутся от всех, отдыхают друг от друга. Но почему все так по-русски? Или я ни черта не знаю англичан? Там ведь Ден переживает, свой сотик не нашла, позвонила с телефона Кита, тихо сообщила, — « Все хорошо, все наладилось, Кит спит». Надо как-то убить время, подкинула немного дровишек в камин, взяла одно, стала обнюхивать, — аромат обалденный. Решила все-таки погулять. Проковыляла быстро в баньку, — этот черт умудрился все постирать! Пришлось возвращаться в домик. Но и этой пробежки мне хватило, замерзла. Села к камину, так и промучилась, пока Кит не зашевелился. Ура! Сейчас накормит! Налетела на него, — « Ну вставай же, с голоду помираю». Встал, на меня не смотрит, — ага, котяра, напакостил и уши прижал? Принес уже высохшие вещи, — « Одевайся теплее, пошли костер разводить». Послал меня собирать ветки всякие. Я этим занималась с удовольствием, чувствовала, — силы прибывают, я почти в норме. Мне вообще нравилось жить, нравился этот лес, эти избушки, это озеро. Не нравился только загруженный Кит, его серьезный взгляд, так хотелось его растормошить, — но подходить к нему почему-то опасалась. Вода закипела, развела себе бульончик, — казалось, самая вкусная вещь, главное – горячее. По телу приятно расползалось тепло, даже двигаться стало лень. Кит забрал кружку, — « Хватит, пусть это переработается» — « Да что ты такой злой. Все прошло, все позади, не повторится больше» — «Зато ты клоуна изображаешь, — видел я такое уже. Показываешь, что ничего не случилось?» — « Я просто рада, что жива» — « А я не об этом» — «Да выкинь ты все из башки, с кем не бывает. Ничего не было, понял?» — « Все! Она здорова, опять вскочила и вперед? Теперь тебе никто не нужен? До следующего раза? Вот тебе Ленка мое последнее слово, — или ты Элен Хейстингс, и мы остаемся здесь, пока ты не окрепнешь. Или сейчас же собираемся, но я ухожу из группы. Думай!» — он потопал куда-то по берегу озера.
Шантаж, явный шантаж, какая из меня, к черту, жена? Мог бы и не убегать, все бы вместе обсудили. Как романтично, предложение-шантаж, предложение-контракт, деловая сделка. И знает, гад, что не допущу развала группы, и что дать ему ничего не могу, тоже знает. Совсем ошалел мужик от одиночества. А я? Ничего не жду, не на что не надеюсь. Все равно ведь постоянно были вместе, разве что без интима. Может и правда, вдвоем веселее. Отпадет куча ненужных проблем, — виза, статус, работа, жилье. Ден перестанет за нас переживать. Столько мелких плюсиков, и один огромный минус, — я не чувствую Кита. И притворяться не собираюсь. Претензий по этому поводу ко мне быть не должно. Это ему надо задуматься, а не мне. Где его носит?
Хочу в баню, ошпарить – распарить он мастер, а вот помыть забыл, особенно голову. Пошла разбираться с этой сложной техникой – печкой. Получилось! Принесла два ведра воды. Силы вернулись, а я опять голодная. Стала возиться с костром. Не такое это легкое дело оказывается, на ветру ничего не получалось. Подошел Кит, хотел помочь, но я его отодвинула, должна же научиться. Извела пол коробка спичек, зато с торжеством посмотрела, — вот, любуйся! А хотя чего любоваться, — топай за дровами. Не разбежался, стоит, улыбается, — «Жена, дай-ка я тебя поцелую!» — « Перебьешься!» — так и началась наша семейная жизнь.
Поздно вечером, так уютно было на этом диванчике. За окном темно, холодно, а у нас бегают красные блики по стенам, потрескивают дрова, мне тепло и спокойно. Кит рассказывает историю Пабвеба, тихонько разделяя мои мокрые волосы на прядки. Меня интересует, почему Кит – тень, Ден – донор, или сын солнца, Басс – зайчик.
Ну со мной все просто, — рассказывает Кит, — в школе я брал уроки игры на гитаре у отца Басса. Гитарист хороший. Занимались мы в гараже. Басс тогда совсем мальчишкой был, видел я его не часто, он не хотел заниматься музыкой. Но на пианино бренчал, его заставляли. Потом я уехал на три года в колледж, а когда вернулся, семья Басса распалась, отец уехал, оставив гараж – студию не тронутой. Басс остался с матерью, но они не ладили, и Басс практически жил в гараже. Может, по этому и взял гитару отца и стал играть. Вернее они обитали в гараже с Деном. Сколько их знаю, всегда вместе. Однажды заглянул туда по старой памяти, послушал их, так и остался с этими салагами. У них свои интересы, еще детские, я уже здоровый лоб, поэтому, они болтали о своем, я молчал. Отсюда и пошло, — молчит, как тень, говоришь, как с тенью. Когда стали играть по серьезному, это стало профессиональным, — уйти в тень, или спрятаться в тени, означало для Басса передохнуть, пока я его подменял. – «Та гитара, на которой ты учился, она до сих пор с тобой?» — «Откуда знаешь?» — «Проследила по клипам» — « Можно сказать, корпус тот же».
Когда пацаны подросли, появились общие интересы, группа сформировалась, стали подрабатывать. Басс уже подвывал, пробовал голос, а потом неожиданно принес песню. Как-то не верилось, что он сам сочинил. Не сходилось, — серьезная песня и этот дерганый пацан. Когда стали репетировать, поняли, — его песня, никто больше так ее не споет. В гараже всегда было полно пацанов, девчонок, — вот уж этого товару было предостаточно. Юность, кровь кипела и у тех и у других. Тогда то и появилась Мег. Вполне обыкновенная, худенькая, беленькая, озорная. Сразу заприметила себе Дена, они какое-то время дружили, потом разбежались. Ден уже гулял с другой, а Мег приходила просто, как все, поболтать, потуссоваться. Но что-то между ними было, потому что Ден гулял как-то очень « на показ», а Мег старалась не обращать на это внимания. Когда все заметили неладное, то почему-то сомнений не было, — работа Дена. Похоже, только он в это не верил. Мег вела себя странно, она на живот не обращала внимания, ни на кого не показывала пальцем, так же прыгала со всеми, гоняла на велике, и по виду была вполне счастлива. Когда было вот-вот рожать, Басс все-таки не выдержал, и начал разговор. — « У ребенка ведь есть отец, не можешь же ты одна его растить» — « У моей дочки есть я, мать. Это от природы. А звание отца надо еще заслужить, это не каждый еще достоин, а пока он донор». – « А донор то был ничего?» — « А то, сама выбирала». И опять было не понятно. Ни намека на Дена, ни жалобы, ни претензий к кому-нибудь. Она открыто смотрела нам в глаза, это было не понятно, — она гордилась своим положением! Ден после того разговора завязал с девочками, и у него появилась первая кличка, — донор, это только между нами, в группе.
Она родила. Мы не виделись долго. Потом пришла, как ни в чем не бывало, похорошевшая, округлившаяся. Честно сказать, я даже стал заглядываться на нее. Вокруг девчонки, худые, прыщавые, что-то из себя строящие. А это женщина, — красивая, умная, загадочная. Она родила в семнадцать и поднялась над всеми на голову. Пришла она с предложением, — « Приходите сегодня вечером, родители уехали, дочке месяц. Надо отметить». Купили, смеясь, какую-то детскую ерунду, на что денег хватило, и пошли смотреть, что у донора получилось. Разглядывали это дрыгающее ножками создание. Не верилось, что все может быть такое мелкое – ручки, носик, — дотрагиваться страшно. Сели за стол. Басс не унимался, — « Ну вырастет она, спросит, где положенный папка, что ответишь?» — « Пока маленькая, можно сказку сочинить, типа, — наш папка, — сын солнца, он так нас любит, но боится обжечь, или ослепить своим сиянием. А когда подрастет, перестанет задавать такие глупые вопросы, вон их сколько таких, — донорских». Я тогда был готов примерить роль отца, уж очень они были соблазнительны, — мама с дочкой. Спросил, — « Вакантное место свободно?» — и получил пинок под столом.- « Ладно, занесу тебя в список, по блату». Стали прощаться, Мег проводила нас до ворот, и сказала просто, — « Вы заходите, все-таки друзья». На что Басс ответил, — « Некоторые могут и не уходить» — «Могут» — она так же просто согласилась. Ден и встал, как вкопанный. Когда немного отошли, Басс повернулся и крикнул, — « Спальню не сожги, сын солнца!». Как я тогда завидовал Дену.
Спальню он не сжег, но позицию закрепил, — Мег опять ходила беременная, а Ден нам все уши прожужжал про лапочку-дочку. Мы, было уже, подумали, — все, потеряли ударника, какая жена разрешит уходить мужику черт знает куда, без пользы. Ведь толком ничего не зарабатывали, все вкладывали и вкладывали в группу, казалось, конца этому не будет. Но Мег наоборот выставляла его, — « Иди, занимайся своими делами, нечего нас пасти». Даже когда родилась вторая дочка и сразу, кроха такая, приболела, Мег заявила, — « У всех дети болеют, твои особенные что ли? Чем ты можешь помочь ей?» — и отправляла к нам. Нам она казалась не правильной, все она делала не так. Не пилила, не скулила, не держала, не цеплялась. Старики у Мег замечательные, тянули их почти два года, если бы не они, он бы бросил группу. Позже, когда начались гастроли, мотания, Ден выпроваживал нас, заявляя, — «Вы что, я как представлю свою, как она меня встречает, как мои кутята ко мне топают. В глаза заглядывают, все ласки просят, — нет, я их на этих длинноногих, безмозглых не променяю»
— « Кит, тебе она нравится?» — « Да, как идеал женщины, — матери, жены». – « Почему тогда выбрал все на оборот?» — « Я не выбирал, меня наказали, за беспутную, развратную молодость» — « А я еще не определилась, подарок ты или наказание» — « За что же тебя наказывать? Я – подарок!» — « Подарок, это такая ненужная безделушка в красивой обертке?» — « Все равно, приятно» — « А Басс?» — Басс зайчиком был от рождения, это его родители так окрестили. Он обижался, матерился, но мы ничего с собой поделать не могли, между нами он все равно оставался зайчиком, хотя на людях я бы не решился так его назвать. Если бы ты знала, как он бесился, когда ничего непонимающие фанатки дарили ему игрушечных зайцев!
— « А его история?» — в начале все было просто, — девочки, разные, разовые. Некоторые задерживались. Потом Басс пропал, в смысле мы не знали, где он гуляет и с кем. Через какое то время заявил, что придет девушка, и не дай бог, мы что-нибудь скажем не то, или не так. Короче, он сильно дергался, переживал, но все-таки привел ее, представил и мы поняли, она не из наших, — простых. Келли была знатного роду-племени, стеснительная, неуверенная, прозрачная какая-то. Но на Басса смотрела, как на бога, а он не знал, куда ее усадить, чем удивить. Но нас то он удивил точно, когда узнали, что будет ребенок, что Басс женится. С родителями Келли возникли большие проблемы, не такого мужа они хотели для нее, и, сколько они не жили вместе, родители не хотели признавать Басса. Даже рождение ребенка ничего не изменило. Басс скрытен был в этом отношении, даже нас близко не подпускал к семье. Мы встречались, отмечали какие-то события, он сына назвал в честь друга. Но как там все складывалось, не знает никто. Ясно было, что Келли тоже воюет с предками, но она слабый человек. Тогда, в день гибели, они гостили у них, что-то там произошло, и Басс уехал, оставив жену и сына. Теперь Келли обвиняет родителей в смерти мужа, ни с кем не общается, не принимает помощи. Пьет. Мы с Деном тоже ничего сделать не можем, — не хочет нас видеть, не хочет слушать. Если бы еще была рядом, но она постоянно переезжает, таская за собой пацана. Знаешь, все наши беды, такая ерунда по сравнению с этим.
Я промолчала. У меня было другое мнение на этот счет, которое Киту знать не обязательно. И еще, — он не рассказал свою историю, я тоже не уверена, что хочу это услышать. Знаю, — не ангел.
— « Чем займемся завтра?» — « Будем отдыхать» — « Бездельничать?» — «Не волнуйся, я найду тебе занятие» — « Какое?» — « Для начала встань и подкинь дровишек в камин» — «Сам вставай, я больная» — « А я старый уже, каждый раз через тебя перелазить. Устал».
Никогда я еще с таким удовольствием не дрыхла, столько не ела, так много не гуляла. Оказывается, ничего не делать, — это здорово! И постоянно наблюдала за Китом. Он изменился. Наверно прежнего Кита я больше не увижу. Создалось первое впечатление о мужиках. Мужик, — это большое, довольно тяжелое, настырное, не терпящее возражений, иногда совсем не соображающее существо. Надо как-то учиться управлять этим созданием. С прежним Китом было проще, отматерил и все. Этому, новому Киту пришлось разъяснить, что рядом и под его постоянным надзором я привыкла жить, а вот с его руками надо что-то делать, не привыкла я, нельзя так сразу. Не противно, просто напрягает, к чему-то обязывает. Осталась надежда, что он наиграется, я ему надоем быстро, и в студию мы вернемся друзьями. Но я сама в это уже не верила. Попробовала еще раз завести разговор на эту тему, — даже слушать не стал. Оказывается, у меня уже нет выбора, или-или, поздно. Потом, позже, я спрашивала его, почему он увез меня на это озеро, это не поддавалось логике, — увозить больного человека, а вдруг бы стало совсем плохо? Кит ответил, что меньше всего его тогда интересовала логика, он ничего не думал, просто было желание увезти меня подальше и от всех, и от всего. И еще, кроме естественной жалости, у него было большое желание врезать мне как следует, что бы выбить все это дерьмо из моей глупой башки.
Привез сразу к себе домой, запустил вперед, как кошку, — « Заходи, хозяюшка, осваивайся». Издевается, гад, какая из меня жена? Вот это я влипла! Как-то про грязную посуду, и стирку носков я не подумала, я все больше о душе, а сейчас это так ясно, вот он, — дом, бери тряпку и вперед! Кит уехал в студию за моими вещами, а я поднялась в комнату его матери,- ладно, покажу я тебе жену, покажу хозяюшку, может, одумаешься. Когда заглянул Кит, заявила, — «Это моя комната!» — « Да пожалуйста. Подъем завтра в семь. Пока». Сидела, слушала, как он возился на кухне, плескался в душе, потом все стихло. Вышла, господи, мне 27. веду себя как ребенок, стыдно, обидно. Какая своя комната? Тут нет ничего моего, и я не хочу тут спать, все чужое. Я тихо бродила по дому, боясь что-нибудь задеть, на что-нибудь наступить, но свет включать не хотела. Вернулась в комнату. Спать не хотелось. Решила позвонить Лехе, почему-то только ему могла полностью открыться. Выслушал спокойно, ничему не удивился. Ничего не советовал, просто сказал, что все вполне предсказуемо, — «У тебя же мозги не запудрены, романов ты не начиталась, мыльных опер не насмотрелась. Все оцениваешь в реальном времени. Трудно вам будет. Не каждый выдержит и день и ночь вместе, и на работе и дома. Честно, я бы не выдержал. Но пока вас это устраивает, то почему бы и не поддержать друг друга. Ты же не через силу его терпишь, да ты бы и не смогла». Рассказал, что творится в группе, — Малыш взял все в свои руки, объявил конкурс, ищет солиста, но пока никого не взял. Ему легче, желающих много, ведь группа уже известна. Только он психует, его никто не устраивает. Что же, найти своего человечка трудно, и он похоже ищет мою копию. Все-таки не простил он мне уход из группы. Так же как и Витек, — мама рассказывала, что когда ему плохо, то он приходит к нам, сидит в моей комнате, разговаривает с Кликом. Старший брат Витька женился, и теперь в их квартирке настоящий ад. Только теперь, разговаривая с Лехой, поняла, как мне их не хватает, как долго я буду разрываться между ними и Пабвебом. Нет, не буду, эту группу я ни за что не брошу, все остальное, — прошлое, картинки из детства. Вспомнила про альбомы, которые мне показывала мама Кита. Нашла их и стала всматриваться, представляя, как был сделан тот или иной кадр. Из последнего выпал снимок, — Кит с мамой сидят, обнявшись, Кит сам снимал на вытянутой руке. Это же после моего отъезда, — они допили бутылку, пустая тара на столе. Они помирились! Оба довольные, какие хорошие у них глаза. Вспомнила, с какой надеждой она смотрела на нас, и если бы видела, что сейчас делается. Лежит ее сыночек там один, мучается, а я тут туплю по полной. Идиотка. Взяла фотку, пошла к нему, спрошу, как они поладили, и повод есть, не просто так приперлась. Он спал. Не мог он без меня уснуть, — смотрела на него, сопящего. Чурбан, действительно спит. Ну? Кто кому что собрался доказывать? Кто кого наказал? Пришлось вернуться к себе, взяла Тошнотика, этот должен меня усыпить, хоть одна родная душа в этом доме. Уснула в обнимку с медвежонком, проснулась – с большим медведем. Когда он перебрался, как так тихо умудрился подлечь, непостижимо. Посмотрела на часы, до подъема еще минут двадцать. Тихонько уткнулась лбом в его теплое плечо и подумала, — пора завязывать спать с игрушками, живые должны жить и до сорока не так и много времени.
Утром объявила Киту, — « Не нужна мне своя комната, я тоже не хочу быть одна. Но это не чувства, это решение». – « Не старайся давать определение всему. Выкинь из головы это понятие, — « жена», если оно тебя напрягает. Просто живи рядом, ничего не изображай, будь собой, не паникуй, все наладится» — « Тогда я побежала» — « Куда?» — « На берег и обратно»
Ден в студии встретил нас радостно, поздравил, правда, не сказал с чем. Кит смотрел на меня, я на него – кто проговорился? У кого язык длиннее? Но Ден объяснил, — « Я тоже не дурак, все понял. В начале он звонит и сообщает, — все в порядке, она спит. Потом она звонит и сообщает, что все в порядке – он спит. А потом, похоже, стало совсем все в порядке, вы оба уснули и перестали меня дергать. Я прав?» — « Зря радуешься, Ден, у тебя незавидное положение. Теперь тебе придется постоянно вклиниваться в наши отношения. Стоять между мужем и женой, — врагу не пожелаю», — заметил Кит. – « Ерунда! Главное, она под присмотром, больше ничего не выкинет, и вот это передал доктор». Направление на обследование? Сейчас, разбежалась, я здорова. – « А нам наплевать, хочешь ты или нет. Не для того мы в тебя столько денег вбухали, что бы ты через месяц загнулась. Принесешь справки, будем разговаривать» — « Кит, ты сволочь!» — « Ничего личного, это работа»
Да, работа. Басс приготовил для меня восемь песен. Когда он это писал? Когда решил отдать мне? Ребята ушли по делам, я осталась, — надо понять, что он хотел от меня, что я должна сделать. Ведь сказал, — « На пробу», — значит, что-то его не устраивало во мне, он сомневался. Даже не знаю, как и подступиться, с чего начать. Стала пропевать песню за песней, привыкать к ним. Потом они оформятся, обыграются. Сейчас главное, чтобы стали моими, зазвучали во мне, закрепились. После я их разделю, буду ломать голову и голос над каждой. Подкинул ты, Басс, мне задачку. Не вынашивала я еще по восемь песен за раз. Трудные будут роды.
Что роды будут, и возможно трудные, я узнала через три недели. Шла, не зная, как все это объяснить Киту, Дену. Я не принадлежу себе, это ребята мне втолковали, — я дорогое оборудование группы, которое не должно ломаться, портиться, не должно терять коммерческого вида. Пришла, положила перед ними справки, — решайте, чините, настраивайте. Посмотрел Кит, — « Что это значит?». Посмотрел Ден, — « Придурок, у вас будет ребенок». – « Издеваешься? Сколько женщин, и каких, хотели мне родить, а что бы эта пигалица, и с первого захода? Что-то тут не так, надо поговорить с доктором» — « А с женой не хочешь поговорить?», — Ден , явно, издевался над нами, меня это взбесило, — « А мне-то что делать?» , — я готова была разреветься, — « Решайте уже скорее, а то поздно будет». Ден не понял, — « Что нам надо решать?» — « Ну что вы со мной решите, оставите или нет? Что мне дальше делать? Кому нужна пузатая солистка?» — « На счет пузатой, не уверен, а вот дура нам точно не нужна. Все, репетиции не будет. Кит, забери ты ее, ради бога, домой. Разберитесь сами в начале».
Это только в кино он закатывает глаза от счастья. В жизни он сидит, как болван, испуган, зол, я еще и виновата оказалась? – « Поехали» — « Куда?» — « К доктору». По дороге спросил, — « Ты ребенка хочешь?» — « Не знаю я. Все так быстро, то я умирала, то замуж, то ребенок» — « Но это же простой вопрос, — хочешь или нет?» — « Вы же не ответили на мой простой вопрос, — разрешите вы мне оставить его или нет?». – « Ты сделаешь так, как мы скажем?» — « Да. Без разговоров. Группа для меня все. А ребенка нет, он только на бумажке. Я его не чувствую, пусто. Я чувствую, что жрать хочу, писать хочу, когда нос чешется тоже чувствую, а его нет, я не могу хотеть того, чего не знаю. Ты же сам испугался, я вижу. Ты хотел ребенка вообще, а в конкретном случае ты уже не уверен, сразу к доктору помчался» — «Давай не к доктору, давай домой, успокоимся, поговорим», — Кит развернул машину.
Дома повторилось то же самое, — « А если разрешим родить, оставим в группе, — ты хочешь этого ребенка?» — « Что ты от меня требуешь? Басс умер четыре месяца назад, а поняла это я совсем недавно, хотя все видела, все ощущала. Месяц мы пытаемся жить, как муж и жена, тоже все на виду, все можно потрогать и пощупать, — до меня это еще не доходит, я не знаю, хочу ли быть твоей женой. Про ребенка я узнала несколько часов назад, я не знаю, кто он, где он, даже мысленно представить не могу. Ты сам то хочешь?» — « Да. Но сейчас не уверен, что хочу, что бы ты мне его родила» — « Это потому, что я не Мег, и у меня глаза не сияют от счастья?» — « Потому, что ты так относишься к моему ребенку». — « У меня с ним связи нет, а с тобой и подавно, ты вообще отдельно, ты донор». — « Давай успокоимся, что-то не получается у нас разговор». — « Я успокоюсь, когда решится, — можно мне рожать или нет, и как это скажется на группе». — « Какой же идиот может запретить это? Мы все равно готовим альбом, пока запишем, успеешь и родить, и выкормить». – « А сразу нельзя было так сказать? Надо было обязательно беременной женщине нервы потрепать?» — « Что, сразу беременность почуяла?». – « Нет, то, что не останусь без работы»
Наверно, в нормальной семье в это время пьют шампанское, смотрят с любовью друг на друга. Мы – ненормальные, до нас только дошло, что игры закончились. Кит как-то странно смотрит на меня, как будто недоумевает, — откуда она взялась на мою голову? Я же пытаюсь что-то почувствовать в себе, напрягаюсь, мучаюсь, — безрезультатно. Из-за этого чувствую себя виноватой перед ним, разревелась, — что я могу поделать, наверно я бесчувственная. И все-таки он стал немного в сознании проявляться, образ ребенка, — нашего ребенка. Для наглядности взяли альбом Кита, стали рассматривать, успокоились, стало весело, потом он принес диск Клика, — разглядели меня. В моем представлении это будет копия Кита, — пацан, толстый, неуклюжий, постоянно ревущий и просящийся на ручки. Но Кит мечтательно заявил, — « Нет, это будет девочка. Не знаю, как она будет выглядеть, но она будет маленькая, аккуратненькая, — даже писать в штанишки будет очень старательно, с умным выражением на мордашке». Я это представила, — я бы не отказалась и от такой девочки, но будет пацан.
На следующий день Дену доложили, — в группе будет пополнение, надо все подгонять под сроки. Это первый человек, который, как положено, обрадовался, позвонил Мег и сообщил, — « Успокойся, они рожают, жди нас вечером». Как-то мне не очень хотелось туда идти, и я понимала почему, — рядом с Мег я чувствовала свою неполноценность, никчемность, но отказаться нельзя. Предчувствия не обманули, — все-то у нее получается, и угощает, и развлекает, и умные советы дает. А главное не притворяется, все от чистого сердца, она рада за нас, а мы как-то еще не поняли, чему радоваться, я не поняла. Кита взяли в плен девчонки, теперь меня это не удивляет, он с ними с самого рождения, у них свои секреты, свои игры, они тесно связаны, и меня они к себе не приглашают. В какой-то момент я поняла, что я еще чужая здесь, и вряд ли стану своей.
Кит все-таки потащил меня к доктору, — к семейному доктору Палмеров. Так решили. Для группы хорошо, пусть один человек будет в курсе всех наших дел, тем более уже проверен. И я его не боюсь, вернее не стесняюсь. Патрик Маллен встретил нас своей знаменитой улыбкой. После осмотра в начале обрадовал, — я здорова, восстановилась после срыва на удивление быстро. Потом озадачил, — ребенок зачат в очень неблагоприятный момент, мой организм был на нуле. Это может отразиться на ребенке, а может, и нет. Мы не дети, должны это предусмотреть. Он отдельно поговорил с Китом, отдельно со мной. Растолковал, — возможно, это тот единственный шанс для нас, учитывая наш возраст и работу. Я совсем сникла, — опять я виновата, из-за меня ребенок, возможно, родится неполноценным, его еще нет, а он уже болен? Это мой крикливый мальчишка, или та серьезная девочка Кита? Смотрела с надеждой на него – помоги, скажи в защиту хоть слово. Но Кит сам был загружен, ему было не до меня. Домой ехали молча, меня душила обида, за то, что он сейчас отвернулся, злость на себя, что доверилась ему, а он похоже струсил, попятился назад. Приехали. Я замотала головой, — « Нет, нельзя мне в твой дом. Никогда я не буду там хозяйка, как Мег. Ничего я не могу, ни сварить, ни полюбить, ни родить. Вези меня в студию, там мое место, и то сомневаюсь, что то не получается у меня с этим альбомом, не до него сейчас. Отпусти домой, хочу к родителям, к Лехе, к Витьку. Они не бросят, они поймут» — « Не сомневаюсь, они поймут. А я никто? Я так ничего и не значу? Мое понимание, моя помощь тебя не устраивает?» — « Какая от тебя поддержка, ты же во всем винишь меня» — « Не понял?» — « Но ты же от меня отворачиваешься, не говоришь, не смотришь, — что я должна думать?» — « Виноват перед тобой. Кобель старый, обрадовался, взял еле живую. Вот и не смотрю. Ничему меня жизнь не учит, права моя мать. Я только беру, ломаю и выбрасываю» — « Не может быть, чтобы мы оба были такие никчемные. Может, на этот раз ты не сломал, ты сделал. Все. Ты как хочешь, а я решила, — буду рожать. Назло всем твоим бывшим и будущим, хрен ты меня сломаешь и выбросишь. Я, пигалица, рожу здорового, крепкого пацана, понял? Завтра с Патриком составлю график тренировок, не будет мой сын болеть, некогда ему будет болеть. Но маме я позвоню, все ей расскажу, можно?» — «Она что, еще не знает?» — « Они даже не в курсе, что их дочь,- « как бы замужем». Ты не передумал?» — « Просто не хочу тащить тебя насильно» — « Вот и давай все провернем быстро и тихо».
Позвонила своим, мы с мамой поплакались в трубку. – « Плюнь ты, Леночка, на этих врачей, они наговорят. Недаром у нас бабы стараются как можно позже обращаться к ним, — замучают анализами, диетами. Весы – первый враг беременной женщины, на весы, как на казнь. Выкинь из головы все неприятное, походи по детским магазинчикам, потрогай детские вещички, знаешь, как заряжает, никаких докторов не надо. Ешь столько, сколько душа требует и пей то, что хочешь. Раз хочется, — значит надо. Это первый закон, ни один доктор не знает лучше тебя, чего не хватает ребенку»
Так то оно так, только доктора у нас разные. Патрик честно предупредил об опасности, но когда мы решили оставить малыша, он больше не обмолвился ни словом на эту тему. Семейный доктор, — это здорово, это друг, это советчик. Прошло уже четыре месяца. Я ничегошеньки не чувствую, — нет живота, я выдерживаю режим, тренировки, бегаю, прыгаю, ничего не происходит. Меня не тошнит, я не падаю в обмороки, я не хочу зеленого шоколада или синих яблок. Мужики, которых это в начале напрягало, тоже успокоились. Работаем в привычном режиме, никаких поблажек. И если ребенок что-то понимает и слышит, то родится с матом, с оборванной струной, вместо пуповины, возможно, запоет родившись. Патрик ничего не запрещает, просто наблюдает. Ему за сорок, он один, без семьи, трудоголик. С Китом они подружились, даже какие-то дела общие ведут. К ним не лезу, если бы Кит захотел, — рассказал бы. Единственное, спросила у Патрика, — « У Кита все в порядке? От меня ничего не скрываете?». Заверил, что и у меня, и у Кита, и у ребенка все нормально. Ну и ладно, остальное меня пока не волнует. Нет, уже волнует, — я не могу застегнуть джинсы, не знаю, радоваться этому или нет. Потихоньку превращаюсь во что-то ужасно неуклюжее. Я беременна, теперь верю. Решили с Китом не узнавать заранее, кто будет. Ждем, каждый своего ребенка, я – пацана, он – дочку. Все-таки Кит с доктором темнят, что-то скрывают, сейчас меня это уже волнует. Стала теребить Кита, — давай рассказывай, а то я такого себе навыдумываю, хуже будет. Но заговорил Патрик, — попросил поговорить с Келли. – « О чем мне с ней разговаривать? Я ее видела только один раз, и видеть не хочу. Пусть Мег поговорит, она и пожалеет, и слова умные найдет» — « Вот потому что жалеет, мы ее к ней и не пустим. Это моя, личная просьба. Она у меня дома уже два месяца, лечится. Мы скрываем ее от родителей. Это немного не законно, тебя шокирует, но по-другому было нельзя. Родители стали судиться с ней, хотят лишить родительских прав, забрать Дена. Ребята обратились ко мне за помощью. Она не пьет почти два месяца, стала поправляться, только главное я не могу выяснить, — что у нее на уме, не откроется она мне. Мне бы выяснить, стало ей лучше, или она просто затаилась». Я смотрела то на доктора, то на Кита, что-то они мутили, что-то не договаривали. Кит вертится, как на углях. – « Нет, так не пойдет, или все мне объясняете, или возитесь с ней сами. Почему от меня скрывали, я что – побежала бы в полицию? Почему сын Басса живет у Палмеров, а не с матерью? И уже кто-кто, а ты, Патрик, знаешь, лечить от пьянства бесполезно, и что бы ты не смог разговорить кого-нибудь, тоже не поверю» — «А ты, я вижу, уже приговор ей вынесла? Легко же ты вычеркиваешь ненужных тебе. Не дай бог, тебе, девочка пережить такое, что выпало ей. Сломать человека недолго, особенно если он сам не хочет подниматься. Пришлось все делать насильно, жестоко. Очень жестоко. Получилось так, что я взял на себя много, не уверен, что сделал правильно, вообще не предполагал, что будет так тяжело» — « Маллен, ты не юли, объясни все по человечески, что-то я не поняла, мне с тобой разговаривать или с ней?» — « Объяснять это, оказывается, труднее, чем делать, но я попробую. Я шестнадцать лет отдал армии, многое видел, многому научился. Один раз мне привели паренька, на вид здорового, но темного. Объяснили, что у него на глазах погиб друг. Он вбил себе в голову, что виноват в этом, и теперь лезет куда не надо, подставляет свою башку, рискует, короче, — не жилец. Попросили припрятать его в госпитале, от греха подальше. Я провозился с ним неделю, ни депрессанты, ни разговоры не помогали. Тогда старые вояки показали мне сеанс психотерапии по-армейски. Дикое зрелище, — пацана привязали к кровати и драли ремнем так, приговаривая наставления, что у бедного кожа на спине лопнула. Оформили, как ожег, и в палату. Пока он от боли корчился, пока у меня отлеживался, насмотрелся всякого, наслушался, мозги на место и встали. Урок получил на всю жизнь. Тебе еще что-нибудь надо объяснять?» — « Вы что, с ума сошли? Кто это делал?» — « Не волнуйся, не Кит. Ты же это хотела услышать. Так ты поговоришь?» — « Как будто у меня теперь есть выбор, поехали. Но вас чтобы духу рядом не было. В голове пока все это не укладывается, если я начну все это прокручивать, боюсь, что тоже потемнею».
Они остались на улице, я зашла в дом Патрика. Откуда-то с верху спросили, — «Патрик?» — Келли стояла на лестнице, разглядывая меня. – « Ты спустишься, или мне с пузом наверх подниматься?» Келли спустилась, молчит, первое впечатление, — туповатое создание. – « Может, поухаживаешь, выпить предложишь?» Сели за стол. – « Ты меня знаешь?» — « Да. Басс рассказывал, показывал съемку» — « Что говорил?» — « Одержимая, талантливая, влюбленная». – « Я старалась это скрыть» — « А теперь, значит, можно кричать об этом на каждом углу?» — «Ты про что?» — « Про всю эту суету с группой» — « Тебе бы легче было, если бы их похоронили в одной могиле?» — « Мне все равно» — « Не ври, чего тогда дергаешься? Вот мне действительно все равно, что с тобой было бы, если бы не ребята» — « Это Кит?», — она кивнула на мой живот. – « Да» — «Порядочная скотина» — «Люди меняются, жизнь меняется. Ты же тоже сейчас скотина, как тебя еще назвать. Ребенка бросила. Ребята из-за тебя свихнулись, на такое пошли, не дай бог, напрасно. Теперь их спокойствие на твоей совести. Вот это мне уже не все равно. Они тебя не оставят в покое, не надейся, его сына тем более. Для тебя же лучше будет, если перестанешь всем нервы мотать. И еще, Кит участвовал в этом? Я имею право знать». – « Ты это имеешь в виду?» — Келли осторожно приспустила халат, показывая исполосованную спину, — « Нет, но был рядом. Физическая боль оказалась сильнее всяких доводов и лекарств, это надо было сделать сразу после похорон, я бы не сорвалась». Черт побери, со мной это надо было сделать в четырнадцать лет, а может и сейчас еще не поздно. Эта беременность меня доконала, — реву по поводу и без, но что поделаешь, если жалко, себя жалко, не ее. Эта идиотка не понимает, что счастлива хотя бы оттого, что все она в жизни испытала. Все досталось ей и она вылечилась, она может жить дальше заново. Докатилась, — Келли меня утешает. Глупо, но реветь вместе было даже приятно, увидел бы это Басс, по нему же обе скулили. Вспомнила, — там же мужики на улице с ума сходят. – «Келли, если хочешь сохранить ребенка, тебе придется срочно выйти замуж, и чтобы он усыновил его» — «Кто, он?» — «Патрик, конечно, не делай из меня дуру».
Дома спросила Кита, — « Как ты это вынес? Зачем был там?» — «Не честно было валить все на доктора, и я должен был знать, что все в порядке. А вынес все спокойно, ты просто не видела, в каком состоянии мы застали ее и пацана, — на месте убил бы. Устала?» — « Нет, мне легко. Я выговорилась, выплакалась, что еще бабе надо? И еще узнала одну важную для меня вещь, — Басс все-таки похвалил меня!» — « На будущее учти, я тоже тебя похвалю, когда-нибудь. Что думаешь о Келли?» — « Расслабься, пусть Патрик о ней думает, они теперь кровью связаны. Пошли на берег?» — « Со скалы сбросишь?» — « Нет, проораться хочу. Я бы сейчас такое что-нибудь сочинила, такое мощное, что бы глухие услышали, чтобы все нытики забегали, как ошпаренные. Чтобы все розовое и сопливое смело к чертям собачьим. Вы все правильно сделали, только так и надо, я горжусь вами» — я его поцеловала, первый раз, сама, захотелось.
Какое я толстое, неуклюжее, беспомощное существо. Пока дошли до берега, хотелось только одного, — приземлиться. Кит опять загруженный, ну что еще? – «Мег, она не в курсе, Ден запретил ее в это посвящать. Она знает, что Келли проходит курс лечения, не больше». Что-то до меня с трудом дошла вся эта информация. Я замерла, соображая.
Для чего Кит это мне сообщил. Зачем мне это надо было знать. Значит, Ден запретил, Ден свою бережет. А ты, Кит, за меня так не переживаешь, ты меня, наоборот, — в самое пекло отправил, прекрасно знал, что Басс, — еще больная тема. Плевать, тебе дружок, и на меня, и на моего ребенка. Сколько раз я могу наступать на одни и те же грабли, это меня жизнь ничему не учит. Дернулась встать, но он припечатал меня на место, — « Ты не Мег, ты другая, и прекрасно это знаешь!» — « Кто же я, если не женщина, беременный мужик?» — « Ты не женщина, тебе до нее еще расти и расти. Ты маленькая, настырная, упрямая девочка, которую растить и воспитывать приходится мне». — « Можешь не стараться, папочка, ты свободен». — «Вот-вот, не дергайся, выслушай. Ты очень упрямая и самоуверенная. Ты подходишь к камню, который с места сдвинуть не можешь, но ты напрягаешься, тужишься, и если тебе не помочь, — ты лопнешь, но от камня не отойдешь. Мозги у тебя так устроены, этого не изменить. Поэтому всегда рядом находится тот, кто пожалеет, поможет. Но незаметно, что бы не дай бог, ты не поняла, что не ты этот камень двигаешь, иначе не считается, ты пойдешь искать другой булыжник. Сейчас я не говорю о себе, что помогаю тебе, я о других, с кем ты сталкивалась до меня. Напряги мозги, вспомни всех, кто тебя поддерживал. И всех, кому ты помогла, хочешь, дам листочек, можешь ставить свои плюсы-минусы. Уверен, результат тебя поразит» — « Ты такой умный, да? У тебя есть право меня учить? Ты будешь указывать, как мне жить?» — « Да. Буду. Не хочу, что бы ты поняла все, как я, только к сорока годам. Тогда ты точно повесишься, а мне станет немного грустно, и нашей дочке тоже» — « Я не изменюсь, Кит, ты зря потеряешь со мной время» — « Конечно, не изменишься, я на это и не рассчитываю. Просто ты должна знать, — камни двигаешь не ты, тебе помогают» — « Из жалости?» — « Если бы я знал, почему. А жалость не так унизительна, как тебе кажется, скорее бы ты это поняла» — « И что?» — « Станешь женщиной!» — « Не светит! Не дождетесь! Сопли пускать не буду» — « Да что ты? Буквально несколько минут назад ты чуть со скалы не сиганула, только из-за того, что Мег пожалели, а тебя нет. Может пора определиться, чего ты хочешь?» — « Ты не считаешься, ты должен мне помогать, должен защищать» — « Я у тебя ничего в долг не брал, я тебе ничего не должен. Так чего ты хочешь от меня, определись» — « Да катись ты, ничего мне не надо от тебя. Боюсь, не рассчитаюсь» — потопала домой. Он остался на берегу. Не пришел через час, не пришел через три. В двенадцать часов ночи позвонил Ден, — « Привет. Еще не спите? Как дела?» — «Ден, не придуривайся, когда это ты вдруг ночью про дела спрашивал. Гони этого балбеса домой, скажи, я спать не лягу, — даже не сяду. Я буду стоять, и ждать его, он меня знает», — встала в стойку у окна, я оловянный беременный солдатик.
Разглядываю себя в отражении стекла, эта ссора меня как отрезвила. Как так быстро и незаметно Кит подмял меня под себя. Я перестала принимать решения, у меня стало пропадать свое мнение, я все делаю с оглядкой на него. Кит превратился в мою защитную оболочку, — такое большое, теплое облачко. Любой шорох или холодный ветерок, и я сразу, как мышка, — шмыг! Там всегда тепло и спокойно. Черт, как же это удобно. Ладно, спишем мою слабость пока на беременность, может так оно и должно быть по природе. И еще эта Мег из головы не выходит, как тот крабик Басса, вцепилась рядышком. Понимаю, что ерунда полная, но попробуй избавиться от этого. Неужели ревность? Какого дьявола он туда бегает, плачется. Но показывать это Киту нельзя, засмеет. Все-таки свое пространство надо отвоевать обратно, особенно на работе. Слишком много я к нему прислушиваюсь, хотя чувствую, что надо делать по-другому.
Когда он приехал, сообщила, — « Я определилась, я хочу, что бы ты всегда был рядом, больше ничего» — « А чем расплачиваться будешь?» — « Тем же». – « Все, оказывается, так просто? Я то намудрил, извелся весь. Весь день, как в преисподней, до сих пор зад дымится. Да садись уже, не надо мне ничего доказывать. Что же, условия договора вполне справедливые, мне, главное, не надо напрягаться. А для тебя не слишком обременительно? Я ведь тоже не изменюсь». — « Приспособлюсь, я тебя изучила. Ты три раза хороший, на четвертый гадишь, как по графику. Кит, я хочу увидеть Дена Фроста. Это не преступление?» — « Ты бы давно его увидела. Тебя же к Палмерам не затащишь, всегда отговорку найдешь. Все не можешь мне простить идеал женщины? Это попахивает ревностью, больше я объяснить никак не могу твою неприязнь к Мег. Давай завтра же и сходим, да, вернее сегодня, время то уже сколько, я устал, Ленка. Сегодня мы не репетируем, договорились с Денном. Кто бы отнес меня в кроватку, уложил, усну сам, без сказки. Попробуй только разбудить рано своей беготней. Пошли, пузанок, спать, заодно и договор закрепим. Мир, штука хорошая, только его почему-то постоянно укреплять надо»
Не знаю, что я хотела от встречи с сыном Басса, на что надеялась, но была разочарована. Он копия Келли, — беленький, боязливый, тихий, только бантика не хватает. Старалась незаметно разглядеть его, вряд ли это удалось скрыть, — постоянно нарывалась то на внимательный взгляд Кита, то на какой-то сочувствующий — Мег. Ден младший тем временем освоился, осмелел и уже не обращал на нас внимания. Играл с девчонками, и когда первый раз засмеялся, я увидела в нем то, что так искала – Басса. Хохотал он так же, откинув голову назад, и в глазах промелькнула такая до боли знакомая хитринка. Я знала, я стану подругой Мег, Келли, сестрой черту, лишь бы изредка встречать этот хитрый прищур, слышать этот смех. Вот ты где Басс, наконец-то я тебя нашла. Во мне вдруг заработал маленький генератор тепла, стало так тепло, так горячо. Это такое блаженство,- согреться, наполниться теплом. Наверно, я опьянела от счастья, сидела, улыбалась сама себе, и с любовью смотрела на всех, — какие все хорошие, что бы я делала без вас, что бы со мной было без вас. Сколько тепла, его хватит на всех, на весь мир, подходите, грейтесь, не жалко. Мне больше не наливать!
Репетиции подходят к концу. Альбом готов. Записываем, и у меня почти месяц отдыха, — до родов. Последние дни проходят весело, мы расслабились. У мужиков одно развлечение, — издеваться надо мной. Когда мне показывают фотографии с репетиций, самой смешно. Кто-то из этих клоунов скинул одну такую на сайт. Думаю зря, смешно то оно смешно, но нервы и зрение фанов надо беречь. Только улеглись страсти с женитьбой Кита, и вот следующий удар, — он скоро будет папашкой. Жалко мне вас, девочки, жалко, умойтесь слезами, — он мой.
Альбом выйдет довольно-таки жестким. Когда я сомневалась, так надо петь или иначе, перед глазами всплывала спина Келли в рубцах, и я понимала, — ни какой жалости, ни какого нытья, все должно быть ясно, четко, внахлест. Только так можно добиться чего-то, что-то изменить. Это мои песни, и мнение Кита и Дена не в счет. Первое впечатление о Дене младшем, — Бассенке, оказалось ложным. Мальчишка замечательный, шустрый, озорной, напоминает Витька. Поэтому мне легко с ним общаться, — мы друзья без сюсюканья, он мой самый маленький фанат, я ему разрешаю даже брать гитару, пока не объясняя историю этого инструмента, мал еще, не поймет. Но то, как он смотрит на мои руки, когда я играю, как вслушивается, понятно, — будет играть! Вообще, с мужиками мне легче налаживать отношения, проще общаться. Не было у меня подруг, разве что Наташа на конкурсе. Единственная девушка, с которой мне удалось сблизиться, единственная, с которой хотела бы пообщаться, но не могу, — ее отец запретил мне с ней пересекаться, боялся, что что-то всплывет. Все это до того не реально, похоже на сказку, если бы не произошло со мной. Кит рассказал эту историю, — «Пришел на репетицию интересный мужик, попросил выслушать. С гордостью показал фото дочери, — у нее скоро день рождения. Мы сразу объяснили, что по вызову, на праздники, на похороны не выезжаем и детей не крестим. Но он мало нас слушал, продолжал свое, объясняя, что дочь в подарок попросила чудо, не для себя, для подружки. Он расшибется, но не даст дочери усомниться в его могуществе. Вот тогда я и увидел тебя впервые. Этот человек пришел не просить, он подготовился, он показал твои записи, попутно объясняя, что ты не чья то игрушка, что ты действительно талантлива, что ярая поклонница нашей группы, название которой еще ничего не говорит в России. Он все проплачивал, обещал Басса вывести на нужных людей, оставил нам диск и дал два часа на раздумье, проговорив, — приглянитесь к ней, она же яркая реклама вашей группе, и продвигает вас совершенно бесплатно. Он ушел, а мы призадумались, — ведь ничего не теряем, даже заработаем за недельку прилично. Второй раз рассматривали тебя уже серьезно, особенно понравился номер с балалайкой, да и Басс загорелся наладить связи в России. Так далеко мы еще не забирались, было интересно. Все произошло очень быстро, за три дня. Ты оказалась смешной, забавной, настырной. Старательно не замечала Басса, а мы развлекались по полной, прикалываясь над тобой. Но что ты сильна на сцене, было очевидно. Перед отъездом, черт меня дернул попросить твои записи, мне и скинули, все, что успели наснимать, а ты расписалась, оставив координаты. Только по сайту тебя потом и прослеживал. Да и ставил твой диск, не понимая, что же в нем притягивает. Поздно до меня дошло, что я влип, вернее мне объяснили ребята, когда я пытался в очередной раз что-то про тебя рассказать — показать им. Да и мама обратила внимание на девушку, которая была везде, — на телефоне, на мониторе, на столе. Когда дал ей прослушать твой «плач», она захотела познакомиться с тобой поближе. Объяснил, что ты далеко, что у тебя другая жизнь. Мы тогда не ладили с ней, она открыто меня презирала, было за что. Сказала, что я привык, когда за мной бегают, что я только беру, ломаю и выбрасываю. Что сам я ничего не могу ни создать, ни изменить. Может, после этого разговора до меня дошло, — ты не придешь ко мне сама, я тебе не нужен, ты мне нужна. В начале думал, — да ерунда, скину ей свое сообщение, начнем общаться, все просто. Но ты не ответила, ни на первое, ни на второе. Это меня озадачило, не было еще такого, что бы со мной не хотели общаться. Дальше ты все знаешь. Все пошло не так, ты оказалась не такой, как я хотел бы, ты меня откровенно бесила. Беда в том, что другая мне уже не нужна была, то же не сразу это понял. А когда дошло, стал сопротивляться из последних сил, — не нужен мне такой подарок судьбы, хотелось чего-то кругленького, мягкого, нежного, спокойного, и что бы это создание еще и смотрело на меня с обожанием. Привык я к этому. Это тяжеловато, жить не в ладах с собой, с матерью, с Бассом. Трудно понять, для чего судьбе в лице твоей Наташи, понадобилось соединить нас, для чего-то же все это замешано» — «Конечно, у богатых свои заскоки, можно и чудо попросить на день рождения, но я благодарна ей за этот подарок. Что я упертая и без тебя знаю, я все равно бы к вам пробилась, только вопрос, — когда? Но могла запросто, и сорваться, лопнуть»
Слово « лопнешь» ко мне приклеилось за последние две недели. – «Ты куда столько пьешь, лопнешь, Ленка. Ты куда столько ешь, лопнешь, Ленка. Не беги так, упадешь, — треснешь!». Конец этому будет или нет? От безделья время остановилось, две недели ожидания, — это слишком много, это так бесит. Вот когда Кит прочувствовал, наконец, что такое собой представляет капризная жена в положении.
Когда все началось, я так обрадовалась, не обращая внимания на боль, — наконец то все закончится! Киту заявила заранее, — пусть это и модно, когда отец сам принимает роды, но это не шоу, у нас все будет по природе, в тайне, в муках. Была уверена, — смотреть там не на что, не зря любая самка уходит от всех подальше. Со мной будет Патрик, этого вполне достаточно, и он дал мне слово, что никому не расскажет про то, как это было. В начале все шло прекрасно, терпимо, я очень старалась. Знала, — кричать не буду, не дождутся. Патрик улыбался, говорил, — да ори ты, никто не осудит, давай все-таки укол сделаем. Я только мотала головой, — нет! Но в самом конце сорвалась, это не я кричала, это кто-то сквозь меня орал не моим голосом, записать бы такое на диск к фильмам ужасов. А когда я краем глаза еще и увидела, то, что выродила, все рухнуло, все больше не имело ни какого значения.
Привели в чувство, я одного не понимала, как Патрик может улыбаться, неужели не понимает, что это сейчас не утешит, что никакие слова не помогут. Когда он узнал, в чем дело, он уже не улыбался, он хохотал, утирая слезы. Медсестра, тоже улыбаясь, стала мне объяснять, что все дети так выглядят в начале, что все разгладится, все порозовеет, все прояснится, надо же человечку дать время на адаптацию. У меня крепкая, здоровая, крупная девочка. Сволочи, могли бы предупредить заранее. Было очень стыдно, и я не хотела, чтобы, когда-нибудь Кит, или эта девочка про это узнали.
Я держала ее на руках, привыкая, пытаясь что-то почувствовать типа большой материнской любви, — но ничего не происходило. Было немного страшно, — все-таки не гитару держу, немного досадно, что не сын, и смешно. Это маленькое сморщенное чудовище пыталось меня разглядеть мутными глазками, и корчило мне рожицы. Все-таки она страшненькая, я с тревогой ждала появление Кита. Прибежал, нагло забрал ребенка, — не боится же в руки такое брать! Мне сказал только одно, — « Я же говорил, будет дочка!». Сидел на кровати, разглядывал, тихонько касался личика пальцем и мурлыкал, — « Девочка моя, маленькая моя, солнышко мое». Как меня это поразило, — почему мне эти слова не пришли на ум сразу. Почему она их услышала от него, а не от меня, матери. Почему он не замечает, что она красная, сморщенная, и глазки у нее гноятся как будто. А еще через секунду у меня перехватило дыхание от увиденного, — Кит наклонился и закрыв глаза сосредоточенно и медленно стал обнюхивать ребенка, лобик, височки, судорожно сжатые кулачки. В этом было что-то дикое, первобытное, но он ничего не замечал, с наслаждением вдыхая, раздувая ноздри. Он и меня не замечает, я что, отработанный материал? Черта с два, так не будет, так никогда не будет, и я прорычала, — «Отдай ребенка, Кит, отдай ребенка мне». Взяла, прижала, — моя дочь, моя девочка, мое солнышко. А он уже обнимал нас обоих, целовал, и приговаривал, — « Девочки мои». Вот это совсем другое дело, подумала я расслабляясь.
За несколько дней, проведенных в стационаре, я привыкла к Наташке, так ее решили назвать. Она хорошела, или я к ней прикипела, но она стала такая трогательная, такая малюсенькая, такая умничка, — было впечатление, что она стесняется плакать, она только тихо кряхтела и морщила носик. Когда принесли домой, была целая неделя нескончаемого счастья. Все впервые. Он – как папа, я – как мама, мы – как семья. Все разговоры только о ней, все время, рядом с ней, никогда в моей голове не рождались такие глупые, смешные словечки, и то на русском языке, аналогов на английском просто нет. В общем, мы вели себя по идиотски, и эта молчаливая, вечно спящая девчонка была центром вселенной. Кит опять изменился, он другой, совсем другой! Все-таки, как приятно видеть сошедшего с ума от счастья мужчину, как приятно осознавать, что мы не никчемные, что у нас все получилось. С какой благодарностью мы смотрели друг на друга, и не только смотрели. На какое-то время мир за стенами нашего дома перестал существовать. За все это время я ни разу не вспомнила про работу, пока не решила надеть свои джинсы, — ужас, в таком виде я не появлюсь на сцене, я из дому не выйду. Стала изматывать себя тренировками, выслушивая ворчание Патрика и Кита. А еще через неделю отправила Кита к Дену, — «Решайте, договаривайтесь, как хотите, но через месяца два у группы должен быть плотный график, пора показывать новый альбом. Я здорова, ребенок здоров, можно зарабатывать на памперсы и ползунки»
Дома начались скандалы. Я не понимала Кита, — неужели он решил заморозить группу на два года? Или вообще, надеялся на какое-то чудо, но реальность такова, меня не отделить от группы, и от ребенка тоже. И то, и другое должно жить. Кит с Наташкой потерял чувство реальности, и в настоящий мир возвращаться не желал. Решила всю эту ситуацию разрулить, вызвав бабушку с дедушкой. Но родители повели себя странно, — « Лена, у тебя нет права распоряжаться нами. У нас своя жизнь, и менять ничего мы не будем, — здесь наш дом, наши друзья». Стала объяснять, что это необходимо, что с ребенком будут проблемы. Мама поставила меня на место, — « Если такая кроха для тебя – проблема, отдай ее в приют». И это сказала мне моя мама, та, что так хотела внуков? Киту было весело, — у его тупой жены оказались умные родители. Стала подбивать Патрика, — помоги, вправь Киту мозги, нельзя больше тянуть. Сели за стол переговоров. Кит, Мег, Келли, по одну сторону. Я, Патрик, Ден, по другую. Но самые веские доводы привел Патрик, — « Выступайте, гастролируйте, ребенку сейчас нужен минимум условий, потом будет тяжелее. Возьмите на себя все и мамочку от дочки можно не отделять совсем, только на два часа концерта. В чем проблема? Наташка спокойная, ест, спит, марает памперсы. Нарожают детей в сорок лет и трясутся в истерике» — « Кто бы говорил, я тебе эти слова припомню» — Кит не церемонился, а что скрывать, Келли округляется, а Патрик в свои сорок три ждет первенца. И все равно, выводы врача стали решающими. Кит сдался. Мег предложила свою помощь, но тут мы с Китом были едины, — нет. Он, потому что не хотел оставлять вообще, а я, потому что с Мег.
Ура! Все зашевелилось, задвигалось, ожило. Я получала огромное наслаждение, выходя на сцену, — что, ожидали увидеть толстую миссис Хейстингс? – хрен вам! Что, надеялись услышать детский лепет или колыбельную? – тоже обламайтесь!
Наташе три месяца. Природа так хитро все устроила, — все дети такие желтенькие и пушистенькие, такие чистые и забавные, у кого же не дрогнет сердечко. А наша лучше всех, это без соплей и трезвый взгляд, — она не прихотлива, не плаксива, мы не знаем, что такое бессонные ночи. У нее умные папины серые глазки, заглядывая в которые у Кита башку сносит. Теперь можно понять, — она папина на все 100%. Вне дома он не доверяет мне ее носить, поэтому на сайтах полно фоток Кита с ребенком, и часто проскальзывает выражение – мамочка Кит. Он просто держит ее за пазухой, под курткой, что бы не испугать вспышкой и вообще спрятать от чужих глаз. Кит суеверный. Со стороны это выглядит забавно, и титры добавляют, — « Кит Хейстингс донашивает ребенка». Представляю, сколько его поклонниц закатывают глазки в умилении, — ах, папочка – лапочка! Мне обидно, у общественности я не ассоциируюсь с ликом « мадонны с ребенком». Я одержимая, злая, бешенная. Что же, не будем портить имидж.
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\
Мне 22 , — я звездная дочь Кита и Элен Хейстингс, — Наташа. Мой сайт содержит сотни фотографий и видиков, — это моя жизнь, отснятая родителями, наверное, помесячно. Разглядывая все это можно проследить и их жизнь.
Почти с трехмесячного возраста я стала сопровождать их на гастролях, и они не расставались со мной ни на день, пока не пришла пора отдавать меня в школу. Это было тяжело папе, это была истерика с мамой. Переживали они не просто так. Где то с пяти —шестимесячного возраста усомнились в умственном развитии,- ребенок был через чур спокоен, не активен. После всех обследований выяснилось, — отклонений нет, надо ждать, пока ребенок подрастет, будет видно. Конечно, они переживали, в это время окрестилась мама, окрестили меня, надеясь тогда только на бога. Все процессы у меня были замедленны, — поздно села, поздно пошла, поздно заговорила и неохотно. Но к трем годам никаких отклонений в развитии не обнаружили,- здоровый ребенок, здоровая реакция. Врачи успокоили родителей, — просто тихий ребенок, кстати, мечта многих пап и мам.
Понятие папа-мама для меня было немного искаженное. У меня была добрейшая, нежная, заботливая мамочка Кит, и вечно занятый, убегающий — прибегающий, на ходу гладящий меня по головке папочка Элен – Ленка. Поэтому все секреты и тайны я доверяла только папе, а он делился со мной своими.
Где-то в три годика исчезли фотографии с куклами, пушистыми игрушками и всякой другой детской мелочью. Когда мне дарили что-то подобное, я рассматривала, делала вывод, — «игрушка», и убирала в сторону. Компьюторные штучки не принимала совсем. Основными моими игрушками были вещи, всякая бытовая мелочь. Папа раз в неделю брал меня с собой по магазинам. Мы не торопясь шли по улице, и заходили в магазин, на который я указывала. Это же праздник, — там столько интересных вещей, назначение которых я не понимала. По уговору я выбирала себе одну и моя коллекция пополнялась. В ящике для игрушек все вперемешку, — фонарик, пепельница, чеснокодавилка, флакон духов, весы, таймер, пластелин, всевозможные сувениры и все в таком роде. Была даже футболка, которую я купила папе сама, но ему так и не отдала, мне самой нравилось в ней ходить по дому и изображать привидение. Гордилась, когда моими игрушками игрались взрослые, — то просили пепельницу, то взвешивались на моих весах, да и другие дети, приходившие к нам не прочь были порыться в этом богатстве. Книги не любила, как ни старался папа меня завлечь картинками, я под любым предлогом смывалась. Маму это веселило, — « Хоть в этом она в меня». Сколько себя помню, столько они воевали на счет моего гардероба. Папа наряжал меня как принцессу, — кружева, бантики, цветочки. Маму это бесило, но она по каким-то причинам это все терпела, только вздыхала, глядя на неуклюжую, полненькую дочь. Изяществом я не отличалась. Она нас гоняла постоянно, то на зарядку, то на пробежку, обзывая сероглазыми бегемотиками. У нее все получалось легко, весело. Папа пыхтел, терпел, а я – как папа.
В школе понравилось. Только с учителем у меня не было контакта. Папа объяснил, что я могу с ней обсуждать все мои вопросы, как с ним. Но когда этот вопрос у меня возник, она мне соврала, она мило улыбалась и врала. Это было не честно. На столе у нее под стеклом лежала фотография мужчины, и когда она сидела, что-то писала или читала, она накрывала фото ладонью и тихонько, еле видимыми движениями поглаживала. Я спросила, — « Кто это?». – « Никто, просто человек». Если у папы на столе моя фотка, то он никогда не скажет, — «Никто, просто человек». Взяла, нарисовала ему усы, бороду, рога, — все равно ведь, никто. Фотография исчезла, но ладонь ее по-прежнему поглаживала пустое место. Тогда поместила под стекло картинку обезьянки крупным планом и стала ждать. Она дернулась, — ее рука дернулась, когда по привычке легла на фото. Конечно, она поняла, кто это сделал. Я тоже смотрела на нее сердито, — не надо врать! Так началось наше противостояние. Так появились первые буквы и галочки на тетрадях и книгах. Когда меня кто-то или что-то заинтересовывал, и я не понимала почему, то ставила себе пометку где придется, потом все это обдумывала, делала какие то выводы, и успокоившись, все зачеркивала. Иногда это решалось сходу, иногда оставалось неразгаданным, иногда было несколько пометок за день, иногда ни одной за всю неделю. Учеба давалась легко, я с удовольствием уходила в школу, наверно пришло время оторваться от родителей, — с ребятами было интереснее. Их много, они разные, какие-то чудные, это завлекало. Своих родителей я изучила досконально, так мне тогда казалось, я знала все их привычки, так как постоянно была с ними и на репетициях, и дома, то и они не церемонились. Я слышала все что мне положено и не положено было знать. А на их бурные всплески вообще не обращала внимания, — дулись друг на друга они не больше пяти-десяти минут. Все это уже не интересно, как выученный урок. А в классе постоянно что-то происходило, кто-то дрался, куда-то пропадали и находились вещи, у кого-то болел зуб, у кого-то день рождения. Все это я рассказывала папе вечером, перед сном, а он мне или жаловался на маму, или наоборот, тогда это было что-нибудь смешное. Позже, я узнала, что родителей вызывали в школу, — учителя волновало мое поведение. Девочка не активна, не разговорчива, часто не смеется, когда всем весело, или наоборот, сидит и улыбается чему-то своему. Тесно ни с кем не общается, наблюдает за всем со стороны. Короче, — я идиотка. Папа расстроился, а мама пошла в наступление, высказала все, что думает о школе, об образовании, заявила, что бы не смели ко мне лезть с психологами, все необходимые правила я соблюдаю, а остальное не их дело. То, что мама недолюбливает школу, я знала, если бы было можно, то она запретила бы мне учится совсем. Но учитель не была стервой, она до меня не докапывалась, мы просто наблюдали друг за другом, это было интересно. Как это воспринималось ею, останется загадкой, как и то, как относились другие дети ко мне. Меня это не волновало, меня больше интересовали их поступки, — почему так, а не иначе? Выясняя это, я сама поступала не совсем правильно, зачастую странно, провоцируя и предсказывая их реакцию. Когда все рассказывала папе, он хмурился, он не понимал, зачем все это, я и сама не понимала, — это была игра, самая увлекательная для меня. Однажды папка заявил, — « Нат, а тебе не кажется, что ты отрываешь лапки у бедного жука, что бы проверить, больно – не больно?». Кажется, отрываю. В классе мальчишка,- Ричард Ревелс, которого все не любят, и я тоже. Он учится хуже всех, у него всегда забит нос, он гнусавит и дышит ртом. У него крикливая мама, которая раскрашена, как клоун. С ним никто не хочет сидеть рядом, никто и не сидит. Он один. Приходит, садится и пытается учиться. Он не тупой, это видно по глазам, хоть они и черные-черные, ни черта в них не видно. Я за ним долго наблюдала, потом взяла сумку и пересела к нему под удивленные взгляды ребят. Встретил настороженно, но не прогнал. Да, сопит сильно, даже учителя плохо слышно, может, поэтому и плохо учится? Терпела несколько дней, попробовала помочь с учебой, — подсказать, но он с такой злостью отшвырнул мою тетрадь, — ого! Вот это ярость! Он не принимал моей помощи, он не реагировал на мои выпады, моя игра зависла, и взбесилась я. Встретила перед школой его мамашу и высказала все, что сын сопливый, а она его не хочет лечить, что она накрашена неприлично и их поэтому не любят в школе. Через неделю он исчез, они уехали из городка. Первый раз в жизни папа был зол на меня, а я его не понимала. Что не так? Я ведь сказала правду, — их не любят, и объяснила почему. Не надо было на это обращать внимания? Пусть бы сидел и сопел дальше? Я обидела его маму? Что правильнее, тихо хихикать над ней, или просто высказать ей все, что о ней все думают. Папа меня не убедил. Назад, на свое место я не вернулась, осталась одна. Перестала делать пометки, на какое-то время все стали для меня неинтересны. Немного помучившись, обратилась с этим к маме, — у нее все просто, ясно, как она выражается, — без соплей. – « Ты кого-то обманула?» — « Нет» — « Ты была честной?» — « Да» — « Тебе было наплевать?» — «Нет» — « Ты хотела помочь?» — «Не знаю» — « Вот и выясни это». Мне было всего десять лет и выяснить это оказалось сложновато. Впервые, я сама не понимала своего поступка, было над чем поразмыслить. Мама пыталась меня увлечь чем-нибудь, — танцы, гитара, пение. Но мне не нравились громкие звуки, я не хотела много двигаться, мне, дочери артистов, медведь наступил на ухо. Тут возмущалась мама, папа был спокоен, — « Не хочет, не заставляй. Пусть идет своей дорогой, придет время, определится».
В доме у нас всегда было тихо и спокойно, родители жили скромно, нигде не светились, я знала, все выплескивалось на репетициях в студии и на концертах. Гости были не часто и всегда одни и те же. Это Палмеры с дочками Лизи и Кети, и Маллены с пацанами Деном и Стефаном. Мне нравились Маллены, потому что дядя Патрик мой друг, он мне как папа. Маме они тоже нравились больше, потому что она любила мальчишек, и серьезно занималась с Деном, тот единственный из всех детей хотел учиться играть на гитаре и петь. Лизи с Кети были девчонками себе на уме, они были старше и казались нам совсем взрослыми. Мы к ним не лезли, они к нам. Папа больше тянулся к Палмерам, с дядей Деном они общались уже телепатически. Просто сидели, переглядывались, тихо что-то попивали. Они втроем, — мама, папа, дядя Ден умели разругаться в пух и прах, не обращая внимания на тон, детей и выражения, могли это делать и молча. Переглядывались обычно папа с дядей Деном, на что мама заявляла категорическое – нет, или соглашалась, — ладно, уговорили. Почему – нет, и на что они ее уговорили оставалось в тайне. Наверно, группа включала в себя не только их троих, но и всех членов семей, мы поневоле вплетались в режим группы, все подстраивалось под гастроли, все перестраивались, если что-то было не так. « Не так» случилось и в нашей семье. На сколько это было серьезно, я поняла, только повзрослев. Они вернулись с гастролей ночью, я их ждала, выскочила на встречу, конечно, сперва повисла на папке, ничего не замечая, а когда повернулась к маме, то наткнулась на презрительный взгляд, но она смотрела не на меня, меня она, совсем не замечая, обняла. А когда я спросила, что же случилось, то она просто резко провела себя ребром ладони по шее, как будто отсекала голову. Не сказав ни слова, поднялась к себе. Папа проводил меня в кровать, уложил и стал впервые мне нагло врать, что у мамы болит горло, и она немного помолчит. До сих пор не пойму, почему я тогда так поступила, но я как мама провела себя по горлу и отвернулась. Слышала, как громко хлопнула дверь, как отъехала машина. Ночью вскакивала, подходила к родительской комнате, прислушивалась, но зайти к маме так и не решилась. На следующий день я не пошла в школу, ждала папу. Мама ходила по дому, ничего не делая. Молчала. Я к ней не лезла, знала, из-за меня папа ушел из дома, я не захотела с ним поговорить. Так прошло два дня. Папа не появлялся, зато отметились все, кто мог вместе и по одиночке, но мама только демонстративно отсекала себе голову и уходила наверх. Мне тоже никто ничего объяснять не собирался. На четвертый день заметила, что мама собирает вещи, только свои и упаковывает чемоданы. В отчаянии позвонила дяде Патрику, разревелась, — кто-нибудь мне объяснит, что происходит или нет, меня все бросили, что такого ужасного я сотворила? Приехал, пошумел на верху у мамы, и забрал меня к себе домой, обещая все рассказать вечером. – « Но ведь мама уедет!» — «Никуда наша мама не денется», — он, улыбаясь, показал мамины документы. Вечером он действительно поговорил со мной, не врал, не изворачивался, но и правды не сказал, просто объяснил, что родители на грани развода, посоветовал пожить у него, пусть они разберутся между собой. А что все наладится, он уверен и мне надо не обвинять кого-то из них, а наоборот, — поддерживать. Папа жил в студии, мы встретились, он больше не врал, только уговаривал меня немного потерпеть, успокаивал, обещал, что все будет по-прежнему. Но сам в это уже не верил. Его неуверенность только добавила во мне отчаяния, я совсем растерялась. Мама молчала уже неделю, никого к себе не подпуская, никуда не выходя из дома. Тогда дядя Патрик решил действовать, как он выразился, — по военному. Они с папой составили план, обговорили все, и дядя Патрик пошел в разведку, прихватив с собой две бутылки спиртного. От него не было вестей целых три часа, папа дергался, тетя Келли ругала всех мужиков на свете, попутно давая наставления папе. Наконец зазвонил телефон, и папа выскочил из дома Малленов, прихватив еще две бутылки с собой. Привезли дядю Патрика, я впервые видела его в таком состоянии, — ему было плохо, его рвало, но он улыбался мне своей замечательной улыбкой и говорил только одно, — « Теперь все будет хорошо». Что все уже позади, что все хорошо, мы узнали только на следующий день к вечеру, когда папа приехал за мной. Это был снова мой папка, — сильный, большой, смело смотревший мне в глаза своим единственным глазом, — второй заплыл под жутким синяком, чему все, почему-то несказанно обрадовались. Дома они попытались извиниться передо мной, но стали спорить кто из них больше виноват, и чуть опять не поругались, глядя на них, я наконец-то расслабилась, — все встало на свои места, и мама и папа и ругань, ругайтесь на здоровье, только больше не молчите. Я никогда не спрашивала, что же тогда произошло, со временем осознала, что так отреагировать мама могла только на измену. Это неприятно, просто думать об этом противно. Никто про это не вспоминал, но и никто не забыл. С тех пор, провожая их, я стала волноваться, чего раньше никогда не делала. И у мамы появилась настороженность во взгляде, казалось, что она всегда наготове, всегда на страже, — враг больше не пройдет!
Может, они сорвались, потому что группа переживала не лучшие времена, в то время, когда все старались извлечь как можно больше синтетики из компьютеров, они наоборот уходили в пещеры, добиваясь всего мастерством своих рук и голосом. Я видела их концерты,- это завораживало, наверно люди приходили не столько послушать музыку, сколько полюбоваться тем, как они это делают. Это и спасло группу от забвения. Рядом рождались и умирали десятки коллективов, менялись и инструменты, и направления, но Пабвеб жил своей тихой размеренной жизнью. Концерты давали не так часто, да это было и не нужно, достаточное количество верных фанов держали группу на плаву, а уж засомневаться или расслабиться зрителю никто не даст, особенно мама.
Я начинаю волноваться за себя, — кем я буду? Почему у меня нет никаких увлечений, ни один предмет в школе не увлек, ни одна профессия тоже. Я даже не могу определиться, на кого бы я хотела быть похожа, на папу – спокойного, большого, надежного, или на маму – яркую, взрывоопасную, которая вечно во что-то вляпывается, за что ей попадает в начале, а потом за это же ее могут благодарить. Вот и сейчас у них напряжение. Мама решила, — группа не уйдет на пенсию, не исчезнет, и стала создавать группу – дублер из молодежи, — это Ден с товарищами. Она вечно пропадает на репетициях, гоняя пацанов до изнеможения, заставляя папу с дядей Деном заниматься с ребятами тоже. Папа не уверен, что это получится, не то время, дети увлечены совсем другим. Зачем изматывать себя, когда можно запустить программу, набрать инструментов, голосов, и за пару часов создать и выкинуть в эфир что-нибудь оригинальное. Но ведь пацаны приходят, терпят, занимаются. Мама иногда затихает, сидит дома, молчит. Папу это всегда настораживает, он терпеливо ждет, что же на этот раз она затевает. Обычно, она ни с того ни с сего, заявляет кому-то там, на верху, русскую фразу — « хрен вам!». Показывает неприличный знак, и папа знает, — надо ждать неприятностей. Он только с виду тихий и спокойный, но я видела его в ярости, видела, как мама прижимала уши, искала укромное местечко в доме и после долго заглядывала ему в глаза, — простил – не простил? Главный в доме папа, просто он на многое закрывает глаза.
Раньше, когда папа мне говорил, что наступит такое время, я повзрослею, и перестану с ним делиться секретами, я не верила – не было такого, чего я бы папе не выложила с радостью. Первой моей тайной от папы стал Ричи, — это тот сопливый пацан, который внезапно исчез, и так же внезапно появился через три года. Зашел, оглядел класс, заметил меня, подошел и сел рядом. Его даже не волновало, что место занято. Я уже не рисовала черточки-галочки на всех конспектах, у меня отдельный блокнот, в котором в этот день появилось сразу несколько пометок. Почему вернулся именно в эту школу, именно в этот класс, знал ведь, — его не любили. Почему сел рядом, и считает, что может смотреть своими черными глазищами свысока. Почему мальчишка, который сидел со мной почти два года, молча занял другое место? – Все это я рассказала папе, утаила лишь маленькую деталь. Ричи изменился, это уже не сопящий мальчишка, — это крепенький коренастый пацан, который начинает басить. Почему-то подумала, что это ерунда, зачем папе об этом знать? В школе стало веселее, у меня появился новый объект для наблюдений, это же интересно наблюдать, как он завоевывает класс, как у некоторых девчонок потеют носики, когда он рядом. Как этот отстающий раньше, теперь помогает мне, а я не отказываюсь. Почему я позволяю этому наглецу, который даже ниже меня ростом, смотреть на меня свысока. И еще, я не могла папе пожаловаться на то, что я крупная в него. Что в тринадцать лет у меня грудь больше чем у мамы, что по росту я обгоняю ее и боюсь, что буду толстой и рыхлой верзилой. Но родители не замечали моего уродства, мама наоборот радовалась, глядя на меня, объясняя это тем, что когда-то завидовала таким фигуристым, что-то с трудом в это верится. Она просто по-женски меня понимает и старается поддержать. Про папу можно ничего не говорить, для него я самая-самая-самая. Но, несмотря на это, я знала, что нахожусь под постоянным его наблюдением, которое со временем только увеличивается, и если меня куда-то заносило, то папа умел вернуть меня на землю, в реальность. За столько лет наблюдения за сверстниками, учителями, родителями, считала, что знаю много, почти все о всех, я такая умная. Но папа меня убедил в обратном, просто попросив дать характеристику самому знакомому нам человеку, — маме. Напрягаться не пришлось, она у нас такая, такая, и такая – быстро выложила папе свои умозаключения, попутно поинтересовавшись, делали ли они когда-нибудь биотест. Это такая модная приколюшка на уровне. Тест-прогноз на совместимость людей, необязательно для мужчины и женщины, необязательно для взрослых. На что папа ответил, что знает о маме то, что ни один биотест не выявит. – « Это было давно, тогда твоя мама была как сплошная каменная стена, крепкая, не раз я себе башку разбивал, пытаясь заглянуть за заграждение. Когда увидел дверь, то даже не поверил, как так долго я не мог ее разглядеть. Когда постучался, то удивился еще больше, — там живет маленькая забавная девчушка. Она всегда разная, то испуганная, то веселая, то обиженная, а иногда дверь открывает потрясающе красивая женщина, но я знаю, это все та же девочка, только взрослая. Никто больше про это не знает, и откроет дверь она только на мой стук, только мне все расскажет, только я ее выслушаю и пожалею». – « Классная сказка! Расскажи психологу». – « Образно, может быть и сказка, но эта девочка живет, и я за нее отвечаю. Какие тесты помогут моей затворнице, что они могут изменить?» — « Папка, это же элементарно, ты просто играешь с ее подсознанием, ослабляешь его защиту, мама и раскрывается» — « Я не психолог, и тем более не играю. Попробуй так расположить к себе человека, что бы он без опытов твоих, сам раскрылся. Только тебе потом придется нести ответственность за того, кого ты встретишь там, за дверью. Просто захлопнуть и все забыть у тебя уже не получится. А вдруг, это будет какой-нибудь моральный урод? Так что думай, прежде, чем топтаться в чужих душах». – « А это можно прочувствовать поверхностно?». – «Вряд ли, ты же не разглядела маму за столько лет, и давай не будем ее посвящать в это, ладно? Она же не подопытный кролик. Про эту девочку я не имел право рассказывать даже тебе» — « Ладно, я знаю, наша мама кого угодно может довести до безумия, но постараюсь все это переварить, думаю, не рехнусь, как ты». Я опять ему не сказала, — мы с Ричи сделали этот биотест, мы не совместимы процентов на семьдесят. После этого нам даже легче стало общаться, что напрягаться, у нас нет будущего, а пока можно и потерпеть друг друга. Мы же не дети, знаем, что это все временно, что это просто гормоны взбесились, надо просто перетерпеть. Много сверстников переживает сейчас этот период, шутим, прикалываемся, провожаем с почестями, а иногда и с завистью, не устоявших перед матушкой природой. Самое время наблюдать и записывать, но мне не до них, с собой бы разобраться. Ревелсу хорошо, он знает, кем будет, — летчиком, поэтому и налегает на физику, алгебру и спорт. Как я завидую родителям, эти давно определились, у них все позади, — живи, радуйся. А мне то, что делать? Начинаю открыто психовать, мама успокаивает, — « Посмотри на тетю Мег, она по твоему никто? Тем не менее, я всю жизнь завидую ей, она настоящая женщина, настоящая мать, настоящая жена. Она сама счастлива и все вокруг нее тоже. Может и твое призвание просто дарить близким радость?». Что-то не весело мне от таких прогнозов. Все это из прошлого века, сейчас, когда каждый школьник распишет любовь в химической формуле и даст прогноз ее долговечности, — два месяца, года? Мы в классе обсуждали это и пришли к неутешительному выводу, — впереди нас ждало незавидное будущее, — мы будем одиноки, время от времени сходясь и расходясь. Наши дети будут мотаться с нами немыми свидетелями. Будут ли они вообще? – Будут! – Это решение поголовно всех в классе, это видно по глазам, каждый встал на защиту чего-то своего, важного в жизни. Я тоже так считала, уж я позабочусь, у меня не будет как у всех, не будет мой ребенок мотаться. Но когда пригляделась к ребятам, поняла, что так думает каждый. И все-таки все доказано, все проэкспериментированно, все на глазах. Даже в классе большая часть неполных семей, многие живут не со своими отцами. Это ли не доказательство. Ричард вырос без отца, мой папа тоже, мама. При таких прогнозах нельзя делать ставку на семью, глупо. Когда я все спокойно продумала, свои возможности, свое будущее, полностью отделив себя от ореола родителей, то результат был настолько ошеломляющий, что я заявила своим, — не хочу жить, смысла нет, я бесперспективная, я буду жить как скотина. Мама была в бешенстве, проклиная и школу, и учителей и ученых и весь этот мир. Папа молчал. Я знала, ждали доктора, они что, думают, он может исправить мое будущее? Или меня ждет психушка? Мама немного успокоившись, стала рассказывать, что в их время, в четырнадцать лет дети примерно зубрили уроки, с трепетом держались за ручки, целовались по углам, впереди была целая жизнь, непонятная, заманчивая. А мы такие умные придурки уже делаем прогноз на всю жизнь, мы про все можем говорить открыто, нет запретных тем, нет тайн и секретов. Маму опять понесло, такое впечатление, что это она не хочет жить, а не я. Что поделаешь, это мое поколение, у нас нет розового будущего, нам с этим жить. Мама с укором смотрит на папу, — чего молчишь, помогай агитировать дочь, на что он отвечает, — «Не такие мы были и тупые, не ври. Что-то я не припомню, что бы ты рассказывала раньше, как целовалась по углам, а про примерную учебу совсем загнула». Они бы опять поругались, но пришел Патрик, и меня оставили с ним наедине. Для меня он давно уже не дядя, просто док, просто Патрик. Выслушал, помолчали. Что он может сказать, я же права, его же не захлестывают эмоции, как моих родителей. Приперся Ричи, ничего не понимает, почему все загруженные такие. Док говорит, раздавая всем по листку, — « Для начала напишите быстро, не задумываясь, какая она? Все что придет на ум, честно». Отдает бумажки мне, — читай, можешь в слух, можешь спрятать, дело твое. Первый приговор Патрика, — « Бурая», — объясняет, — ты как помидор, вот-вот созреешь, и что лучше для тебя, оставить тебя на солнышке, что бы дозрела сама не спеша, или убрать в тень и добавить тепла, что бы ускорить процесс, это еще предстоит выяснить. Вторая записка мамина, — « Девочка моя, маленькая моя, солнышко мое» — улыбаюсь, тут все понятно. Но мама взбрыкивает, — « Ни черта ты не понимаешь!». Дальше издевательская бумажка Ричи, — « Глазастая c придурью». Он оправдывается, — просили же, не думая писать! Последняя папина, — «Эгоистичная, упрямая, влюбленная». И это написал человек, который лучше всех меня знает, и писал не задумываясь, значит, давно так считает, он в этом убежден. Я не читаю это в слух, но он мне объясняет, — « Ты мамина дочь на 100%, только с виду на меня похожа, а на счет третьего, это мое наблюдение». Патрику пора, у него всегда много работы, уходя, тихо говорит мне, — «На тот свет всегда успеешь, посиди пока с этими бумажками, для начала попробуй представить, что они чувствовали, когда писали это. Попробуй разобраться, что это значит – глазастое, бурое, чокнутое и еще там какое то папино солнышко, и не волнуйся, кажется, я знаю, как тебе помочь». Ну, что это он на ходу придумал, лишь бы немного отвлечь нас от проблемы, ясно. Но я успокоилась, — если док обещает помочь, он помогает, а что мне нужна помощь, это я чувствую. Ладно, посижу потом с этими бумажками, особенно над папиной, а пока собираюсь с Ричи на вечеринку, и уж там он узнает, какая я чокнутая. Отыграюсь по полной, с некоторых пор я могу вертеть им как захочу, и мне это нравится. Наверно, это маленькая месть за то, что он сильнее меня, по упертости ему нет равных, кровь у него сильнее, нервы крепче, не нравится мне это. Родители относятся к нему немного иронично, мама называет пигмеем, это за чернявость и маленький рост. Папа делает вид, что вообще не замечает его, но, судя по записке, замечает все и везде. Ричард, смеясь, рассказал, как висел у папы в руках, как нашкодивший котенок, пока тот объяснял ему, что его доченьку обижать не стоит. Так, на всякий случай. Нормальная реакция любящего папочки, и Ричи на это не обиделся. Мы вообще не обижаемся на стариков, за их приколы насчет «любови». Я попыталась однажды папе растолковать современную точку зрения на этот банальный химический процесс в организме, папа все это выслушал серьезно, не стал спорить, и шуточек едких я от него не услышала, а почему-то хотелось поспорить. Он просто прижал меня к себе, и сказал, что у него как раз сейчас большой выброс и бурная реакция в организме. Миссис Ревелс встречает меня с улыбкой. До сих пор не пойму, как она отнеслась тогда к моей выходке, знает ли про это Ричи, но она также вызывающе красит волосы черте чем и по-прежнему разговаривает на повышенных тонах. Но что меня в ней подкупает, так то, что она смотрит на сына с гордостью. А что, таким парнишкой вполне можно гордиться, я же тоже им горжусь. Но сегодня он все равно будет у меня и краснеть и бледнеть, я так хочу. Вру, не хочу, но это единственная возможность не поддаться, не показать слабинку. Неужели тест врет? Почему столько проблем сразу свалилось на мою бедную голову?
Патрик, как и обещал, взялся за меня основательно. Для начала объяснил причину моего психоза, в этом, оказывается виноваты мои родители, их статус, их положение. Дал почитать литературу, практически показал, на примере других «звездных» детей, куда это может привести. Жуть, я читала с ужасом о спившихся, о покончивших жизнью, мне было страшно, ведь я шла по их стопам, я думала как они. А Патрик все подсовывал мне и подсовывал, в начале просто рассказы, а потом статьи по психологии, психоанализе. В конце учебного года предложил, — « Перейдем к делу. Есть хорошая возможность почувствовать себя нужной в этом мире, и к тому же отличная практика для твоих опытов». Это был дом престарелых. Первую неделю я, похоже, мешалась у всех под ногами, потом освоилась, ко мне привыкли. А работы там всегда хватало, — убрать, помыть, заменить, выслушать, отвезти. Док прав, в начале я приходила помогать, как договаривались, на два часа, потом время для меня уже не имело значения. Было не важно, что начались каникулы, что Ричи уехал на все лето. Передо мной десятки уходящих жизней, и чем больше я выслушивала их рассказы, тем больше хотелось узнать, глубже. Многим из них уже не надо ничего скрывать, и они позволяли мне копаться в их памяти. Какие нелепые судьбы, какие невероятные поступки, какие смешные обиды, а больше всего поражали выводы, которые люди делали в конце своей жизни. Это же такой материал! Только успевай запоминать, записывать. Мама, посетив это учреждение, была в шоке, она не верила, что ее дочь может без брезгливости выполнять всю эту работу. Лето пролетело незаметно. Вернулся Ричард из Франции, загорел, немного вытянулся, стал чуть выше меня. Целый вечер мучил меня рассказами, показывал всю съемку, прожужжал все уши. Я от него отвыкла, он был чужой, он не звонил два месяца. Биотест не врет. Кончилось детство. На какое-то мгновение мне показалось, что я намного сильнее его, старше его, и это меня не обрадовало.
Медиком я не хочу быть, но записалась на курсы медсестер, что бы на следующие каникулы знала больше, умела больше, что бы мне доверяли тяжелобольных. И бросить стариков уже не могла, они мне нужны больше, чем я им. Мне плохо. Ричи отдалился, мы не сидим вместе, практически не разговариваем. У него своя жизнь, у меня своя, но я его прослеживаю, каждый шаг, каждый поступок, — не заметно, не отмечая в блокноте, он не подопытный кролик. Когда становится совсем не в моготу, иду к старикам поболтать, или беру тряпку в руки и начинаю что-нибудь драить. Помогает. Стала заглядывать на студию к родителям, — там сейчас заправляет Бассенок с друзьями. Это ненормальные мужики, они живут вне времени, от репетиции к репетиции. У Дена гитара, которой он гордится, он за нее башку кому угодно снесет, на ней три дарственные надписи, и последняя мамина. Почти через двадцать лет гитара отца вернулась к сыну. Пройдет какое-то время, и он вернет себе группу отца, мама в это верит, она зациклена на этом. Как жаль, что я не такая, как они, что не пошла по стопам родителей. Я так и болтаюсь в пространстве, не определившись, но это уже не так болезненно, у меня есть мои старики, они всегда рады видеть меня, я им нужна.
Пришло время уходить из школы, но я не послала документы ни в одно учебное заведение. Родители меня не трогают. Им сейчас не до меня, они прощаются со сценой, это последние гастроли для них, и первые для нового состава. Через месяц Палмеры переезжают в Швейцарию. В начале выскочили замуж девчонки, одна следом за другой, теперь туда перебираются их родители, нянчить внуков. Удивительно, но мир не рухнул, как нам казалось в четырнадцать лет, создаются семьи, рождаются дети. Мне трудно представить, как можно разделить маму, папу, дядю Дена. Это же одно целое. Все это понимают, всем будет плохо. А я опять на грани истерики, — чувствую, надвигается что-то большое, тяжелое, непонятное, давит на меня. Надо было все-таки поехать с родителями, помотаться в последний раз по Европе. Звоню Малленам, — « Пустите брошенного ребенка переночевать». Я и Бассенок, мы дети выросшие в двух семьях одновременно, но по настоящему друзьями так и не стали, я для него как была мелюзгой, так и осталась. Со Стефом раньше было весело, балбес еще тот рос, постоянно пропадал где-то с друзьями, школа – сплошная проблема, и только сейчас, в последний год учебы что-то где-то у него замкнуло, сидит целыми днями в своей комнате за компом, наверстывает упущенное и всех входящих встречает почти злобным взглядом, — что надо? Сейчас, конечно, все переживают за Дена, не сразу и не с радостью, они отдали его на растерзание маме. Первые два-три года, у всех была уверенность, что это не серьезно, ребенку надоест, он все бросит, тем более, что мама не давала скидки ни на возраст, ни на болезни. Она вообще не видела в нем ребенка, если я заслужила дядю Патрика звать просто Патриком только повзрослев, то мама Ленкой для Бассенка была с самого их знакомства и до сих пор. Мне хорошо с Патриком, он умеет и объяснить мои страхи, и успокоить. После беседы с ним все становится ясно, чисто, все понятно. Но проходит какое-то время, и небо заволакивают тучи, я не вижу света и бегу, как сейчас к нему, — объясни, док, откуда надвигается гроза, почему я ее так ясно чувствую? Не могу так открыто разговаривать с папкой, как ни странно, но мешает его любовь ко мне, я боюсь его расстроить, боюсь, что он не поймет меня, и будет мучиться, переживать. Не все могу рассказать и Патрику, но он успокаивает, — у каждого человека есть тайны, это нормально, это хорошо, есть вещи, которые решать придется мне, не советуясь ни с кем, не принимая во внимание опыт и наставления более умных.
Уехал Ревелс, он добился своего, будет учиться далеко, долго. Пришел попрощаться, мы давно не общались тесно, поэтому и говорить было не о чем. Постояли молча и разошлись. Отнеслась спокойно, не умер же, будет жить далеко, но домой к матери все равно приезжать будет. Вернулись домой и мои блудные родители. Не верится, что больше не будут мотаться, не верится, что не будут пропадать в студии. Я очень переживала за них, ведь сидеть без дела они не смогут, чем займутся? Но у мамы ничего не изменилось, Пабвеб теперь полностью ее детище, которому она отдает все время, и еще она «продает» свой голос, — ее приглашают на записи альбомов. У папы занимаются несколько ребят, он тоже получается, далеко от своей гитары не ушел. Куда бы не шагнула технология, как бы не изменился мир, но эти инструменты звучали, и будут звучать. Всегда найдутся упрямые, напористые те, кто будет играть, и всегда это мастерство будет в цене. Я пропадаю в доме престарелых. Официально не устроилась, мне не нужен заработок, люди там работают за смешные деньги. Но часто дежурю полные смены, мне это не нравится, потому что нет времени на разговоры, а обслуживающего персонала не хватает, не до бесед. Папу это волнует, он говорит, что я из ребенка сразу превращаюсь в старуху, что у меня самое время бегать на свидания, вечеринки, короче, он был бы рад видеть беззаботное порхающее глупое существо женского рода. Черт, я и сама это понимаю, что у меня за проблемы? Любящие родители, достаток. Открыты все двери, — иди, учись, не хочешь, — выходи замуж. Не хочешь, — просто живи, наслаждайся молодостью. Все это я понимаю, но я, наверное, избалованный ребенок, чего хочу, — сама не знаю.
На сайте много студенческих фоток, Патрик все таки убедил меня поступить в медицинский. Интересно, шумно, весело в начале, глупо и не серьезно дальше. Первый раз уехала из дома, первый раз жила в общежитии, первый раз напилась, первый сексуальный опыт — сплошное разочарование, первый труп. Все это не мое, вбиваю в себя тонны не нужной мне информации, но Патрик прав, это лучше, чем сидеть без дела. На третьем курсе учеба оборвалась, — поехала на каникулы домой, назад уже не вернулась, — заболел папа. Он боролся, он соглашался на все, все терпел. Долгих три месяца над ним измывались врачи, мама, я, не надеясь на чудо, пока мама не решила забрать его домой. За это время мы с ней через все прошли, было время и прореветься, и обвинять всех и себя в том, что случилось, все было. Когда привезли домой, все улеглось, — ни слез, ни истерик. Наблюдаю за ними, оба спокойны, разговаривают, смеются, — у них долгая жизнь, есть что вспомнить. Они открывают свои тайны, раскрывают все карты. Уже нет понятия день, ночь. Запущен таймер обратного отсчета – 5.4.3… Мама не дает мне за ним ухаживать, иногда только просит помочь перевернуть или подвинуть, ворча, что каким он был неповоротливым медведем, таким и остался. Прошу ее, — « Ну дай, хоть массаж сделаю, или укол, все-таки я медик». Она упряма, — « Это мой мужчина, своего заимей и массажируй на здоровье, а с уколами тренируйся на других». Это смешно, но последнее время мы с ней не можем его поделить. У меня тоже есть тайны, мне тоже хочется с ним посекретничать, я ведь его дочь. Хоть это и смешные тайны, не серьезные, подумаешь, какой-то мальчишка, какой-то тест, но папу это приводит в ярость, — «Ты пропустила самую яркую, самую светлую страничку в своей жизни, из-за этого дурацкого теста ты, может быть жизнь себе покалечила. Может вы и не совместимы, но вы бы пережили это, это с вами осталось бы на всю жизнь в памяти, а так ничего нет, пустая страница, этот пробел будет мучить тебя всегда. Что же вы трусливые такие, что так боитесь жить». Америку ты папка не открыл, мы поняли это с Ричи, только поздно. А может, и нет, связь с ним восстановилась, он сам мне позвонил, значит это и его волнует. Только вот встретиться у нас не получается, у него все по военному, строго. Перекидываемся фотками и вестями, но по серьезному не говорим. Не получается по телефону. Успокаиваю папу, — все у меня будет хорошо, не буду я больше делать эти тесты, буду советоваться с мамой, буду обращаться за помощью к Патрику. – « В том то и дело, что не будешь. Ты как мама, в начале натворишь дел, потом голову в плечи. Мне достались самые строптивые, самые эгоистичные, самые ревнивые женщины. Как вас, таких неразумных оставить, чувствую, что и на том свете покоя мне не будет. Я все-таки найду какую-нибудь лазейку, что-нибудь придумаю, но прослежу за вами». Задаю главный вопрос, который меня мучает, — « А как же та девочка, за дверью. Что с ней будет?» — « Это только наше с ней, не лезь к маме, это не твое. Не волнуйся, мы справимся, я ей помогу, она переживет». — « Ой, папка, помоги и мне определиться, может с верху виднее». — « Откуда знаешь, что попаду наверх, а не наоборот?». – « Не знаю, — уверена». – « Значит, плохо меня знаешь, оно и к лучшему. Ни о чем не жалею, моя жизнь, я ее и прожил. Надеюсь, ничего не пропустил». Так мы с ним и разговаривали, — о смерти с улыбкой, о жизни всерьез, и наоборот. Это хорошо, когда есть время все обсудить, обговорить, даже наметить планы на жизнь нашу здесь, без него. И его жизнь там, без нас. Я медик, я не боюсь смерти, но папа попросил, что бы я на это не смотрела. Как я выдержала это прощание, на сколько миллионов лет я сразу повзрослела, последний раз заглядывая ему в глаза? Следующие два дня жила у Патрика, Патрик у нас. Я выполнила его просьбу, но теперь буду терзаться, а вдруг, он в самом конце захотел еще раз взглянуть на меня? Приехали Палмеры, успели поговорить с ним, остались на похороны. Это все тяжело, это все лишнее – разговоры, люди, соболезнования, но мы с мамой спокойны, поглядываем друг на друга с пониманием, — видно папа успел дать рекомендации по поведению и мне и ей. Он будет с нами, пока мы будем выполнять все его наказы, а наставлений он дал нам на много лет вперед.
Через две недели после похорон, мама заявила, что уезжает в Россию. – « А я?». – « Ты остаешься. Пора тебе свою жизнь налаживать. Привыкай». – « Это вы с папой решили? Вернее он так решил? Ты сама то хочешь уезжать? Почему так срочно?». – « Нет. Сама бы я тебя не бросила. Но сейчас я его послушаю. Все время делала наоборот, он потом исправлял, как мог. Теперь исправлять некому». – « А Пабвеб?». – « Пабвеб, в отличие от тебя вполне самостоятелен, приглядывать я могу за ним и на расстоянии. Могу еще обрадовать, — на жизнь будешь зарабатывать сама. Дом твой, тебе придется это пережить, придется научиться доверять людям, а не изучать их повадки. У тебя должны быть свои друзья, свои интересы. Все в твоих руках, Наташка, не подведи. Я слово Киту дала, я не могу остаться».
Дом опустел, я в нем – приведение. Теперь мне не нужна папина футболка, что бы прочувствовать это. Даже Патрик не заглядывает, я знаю почему, — тоже получил инструкции. Я сама должна выйти к людям, сама попросить о помощи, сама заработать на хлеб. Как ты все хитро продумал, папка. Ты отделил живых от мертвых, отослав маму. Теперь та девочка, за дверью, в начале будет ждать, тосковать, потом забьется в истерике, затем обессиленная будет медленно угасать, умрет и превратится в мумию. Процесс долгий, мучительный. Через все это пройдет мама, но не у меня на глазах. Ты прав, никто, кроме тебя не поможет ей. Моя беда, что по неосторожности, ты рассказал мне про нее, по неосторожности открыл при мне эту дверь, и просто так захлопнуть и забыть я точно не могу. Все остальное, — ерунда. Я устроилась в дом престарелых. Отказалась от услуг тети Кетрин, которая заправляла всем хозяйством долгие годы. Бросила учебу, только после смерти папы поняв окончательно, что я не хочу ничего знать о внутренностях человека, я с радостью бы все забыла, все эти знания убивают во мне что-то очень важное. Тем более ничего не хочу знать о холериках и флегматиках, я ненавижу эти тесты-приговоры, перед которыми человек гол и беспомощен. Я больше принимаю папину версию, сказочную. Я за каменные стены и за чудеса за ними. Когда я забываю анатомию и психологию, то вижу перед собой тысячи неоткрытых дверей. Я избегаю Патрика, не оправдав его надежды стать великим психологом. Еще слишком велик соблазн поплакаться, переложить на него всю тяжесть. Наверно он понимает, не настаивает, не лезет с расспросами. А что он готов помочь мне в любое время, по любому поводу, я знаю. И что мама там вешается, переживая за меня, тоже чувствую. Но она не вернется, даже если я буду реветь перед монитором, даже если мы обе будем реветь. Она вернется, только когда я налажу свою жизнь, устрою свою судьбу, и то не уверена.
Перелистываю альбом, — папка, маленький, смешной, — точно, пузатый медвежонок. Веселый подросток, парень, — красивый. Ох и погулял ты папуля, ох и покрасовался, еще бы, — о таком жалеть! Остальное все на сайте. Группа, все связанно с ней. Почти сорок лет, в начале с отцом Дена, потом с мамой. Какие же они были красивые, веселые. Если судить по фоткам, по клипам, — просто праздник, нескончаемый, бурный. А ведь это все было. Не насильно они улыбались, не позировали, они счастливы. Что же черт, я со своей жизнью делаю, где мои счастливые глаза, — только в детстве. Дальше вежливые улыбки, вообще взгляд из-под лобья. А у меня ведь папины глаза, вот за них, спасибо тебе папуля огромное. Я давно заметила, не все выдерживают мой взгляд, как выражается мама, — прошиваю насквозь. Единственный человек, который смело смотрел мне в глаза, был Ричи, это потому, что гасил меня в своей черноте, сбивая с толку. Все-таки он сильнее меня. Скоро он приедет, наиграемся в гляделки, станет ясно, кто сильнее. Закон подлости, — не хочу его видеть слабым, но и то, что я слабее, меня еще больше бесит. Где она, — золотая середина?
Мои первые снимки, первые видики. Даже через столько лет чувствуется эта атмосфера гордости, ликования. Знаю, они хотели еще ребенка, очень хотели. А если я рожу? Ведь мама не выдержит. Она все бросит, все нарушит и приедет. Я видела, как тяжело она прощалась с домом, прощалась надолго, как повезла в Россию пол багажа всякой, казалось бы ерунды, — камни и ракушки , старый любимый папин плед, всякие безделушки из их комнаты. Ой, не согласна я тут с тобой, папка, зачем ты так с ней? Это же ее дом. О ком из нас ты больше думал, когда затевал это, на что ты рассчитывал? Впервые я почувствовала, как меня охватывает злость, злость на отца, до блевоты. Захотелось, как мама, крикнуть вверх, — « Хрен вам!». Но там, на верху папка, — « Ты все продумал за нас, да? Только я буду жить по-своему, извини». Как же стало легко, оказывается все так просто, только бы успеть, продержись, девчушка, я знаю, как тебе помочь. Скоро ты про все забудешь, про все плохое. Не выдержишь, выглянешь от соблазна потрогать детские вещички, от соблазна прижать к себе маленькое, беззащитное существо. Только бы успеть.
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\
По настоящему самоуничтожиться мне захотелось в пятьдесят лет. От горя. От чувства вины. От того, что впервые не понимала, что вытворяю. У меня из под ног выбило опору, и я стала в истерике балансировать, цепляясь за воздух, сметая все, что попадалось на пути. Если бы можно было все прокрутить назад, если бы можно было все наперед знать. Но тогда я относилась ко всему спокойно, — у кого же не болит поясница после сорока, у кого же не ноют кости после пятидесяти? Кого не достает бессонница? Хотя внешне мы и выглядели вполне моложаво – это профессиональное, но прекрасно понимали, что это старость. Все чаще, пока в тайне от Наташки, мы мечтали о внуках, споря, кому больше повезет, — мне с внуком, или Киту с внучкой. Мы слишком долго были вместе, мы объездили весь мир, мы видели много интересного, но никогда больше мы не были так счастливы, как в ту первую неделю с Наташкой, когда сумели забыть про весь мир. Казалось, появись в доме младенец, мы вернемся в прошлое, только вот ловить и переживать каждое ощущение будем осознанно, с наслаждением. А как запаниковала я, побывав у Наташки в доме престарелых. И зачем только туда пошла. После этого зрелища, придя домой, долго стояла под душем, пытаясь смыть все, забыть все. Почему у меня уверенность, что именно из-за этого посещения все началось. Не делавшая до этого себе спуска поневоле, — все-таки лицо группы, стала маниакально бороться со старостью и упустила Кита. А ведь он жаловался, и на спину, и на головную боль, но мы легкомысленно списывали все на возраст, еще и посмеивались друг над другом. Не дергать же Патрика по всяким пустякам. А когда он предложил Киту пройти полное обследование, еще и отказывались долго. И началось то все с обычной простуды, с легкого недомогания. Неделю он пролежал дома, а потом вдруг легко согласился проехать в госпиталь. Патрик, улыбаясь, говорил,- « Давай-ка, мы твоего старика разберем, почистим, смажем. Назад вернем молодого и не скрипучего». Черт побери, мне даже в голову не приходило, что с Китом может что-то случиться, это было не запрограммировано, нас ожидала тихая, спокойная жизнь, мы ее заслужили. Меня даже не напрягло то, что после недельного обследования, Кита оставили в больнице. Думала, это хорошо, пусть подлечится основательно. Глаза мне открыла Наташка. Приехала на каникулы и первым делом понеслась к отцу секретничать, хихикать, заявив, что заберет и подлечит его сама, как никак – сама врач. Вернулась. Одного взгляда хватило, что бы все понять. Нет у нее еще той закалки, как у Патрика, не может она улыбаясь рассказывать, что все прекрасно и не отворачивать головы. Но она попыталась. Мне надо было ее остановить, надо было пожалеть ее, прекратить пытку. Но я, тупая мать, только смотрела, как она странно открывает рот, как будто только учиться говорить, как долго-долго ищет слова, пытается сказать, что ничего страшного нет, все хорошо, просто папа умирает. Я думала, что не успею, пока добиралась до госпиталя, думала, что больше не увижу, не услышу. Он был жив, даже очень жив, его смех слышен был за пределами палаты. Да и не о нем я думала, когда налетела на него, когда лупила по лицу, нельзя со мной так, неужели он до сих пор не понял, когда в кровь разбила молоденькой медсестре личико, когда та попыталась встать между нами, нельзя со мной так. И с Наташкой так нельзя. Потом скандалила с лечащим врачом, выясняя, почему от меня все скрывали, а ребенку все выложили, по первому требованию. Оказалось, что она никого не спрашивала, сама что-то заподозрила, сама нашла подтверждение. Да и не секрет это, просто Кит попросил немного времени, что бы самому вначале сориентироваться. И опять я думала не о нем, я думала о Наташке. Что я ей скажу? Как нам разговаривать, о чем? Пусть она взрослая, пусть лучше, чем я понимает, что сейчас происходит, но она наш ребенок, и теперь невольно ждет, что родители, как всегда пошумят-пошумят, но решат все проблемы, как-то выкрутятся и отведут беду от семьи. Это мне сейчас можно вешать лапшу на уши, я готова поверить любым обещаниям, любым сказкам, но Наташка уже поставила диагноз, чуда не будет. Что со мной будет, когда я вернусь домой, когда на все посмотрю другими глазами, я примерно представляла, поэтому зашла в первую попавшуюся забегаловку, в таком маленьком городке не спрячешься, все тебя знают, и кажется, все уже знают и смотрят с жалостью, поэтому стала от всех прятаться стопкой за стопкою.
Пришла в себя дома, в своей кровати, под утро. Наташка спала рядом. Вглядывалась в ее опухшее лицо, но дышала она уже ровно. Это хорошо, я заулыбалась, — реви, девочка, лей слезы по поводу и без, ты у меня правильная, слезы для тебя сейчас, как благодать господняя. Утром объяснила ей, что за отца пока отвечает она, пусть достает все, что надо ему, пусть решает вопросы лечения, в этом она разбирается лучше меня, короче, действуй, девочка, шевелись. У меня тоже появилось много неотложных дел. Кита я видеть не могла, говорить с ним не могла даже по телефону. Я чувствовала, что он убил меня раньше, чем помер сам, предатель. Только через неделю, уладив все вопросы с наследством, передав дела Пабвеба Дену, все остальное переписав на Наташку, освободившись от всех земных хлопот, собрала сумку и решила уйти к мужу. Злость прошла. Немного же мне понадобилось времени, что бы свыкнуться с мыслью о смерти. Одно дело думать, другое проговаривать это вслух. Как же я боялась этого первого, серьезного разговора. Но все сложилось легко, все отступило, когда увидела его. Не надо нам ничего говорить, не надо оправдываться и извиняться. Все мы прекрасно друг про друга знали, что толку говорить, что пережили за это время. Скорее всего, это было самое страшное, самое тяжелое, — примириться с неизбежным, и теперь я с облегчением отмечала, что Кит выглядит хорошо, с радостью замечала, как он шарит по мне взглядом, тоже соскучился старый черт. – « Что вкусненькое принесла?» — « Ничего. Тут мои шмотки, я к тебе насовсем, как насчет медового месяца?» — « Может быть, если драться не будешь. Первый раз в жизни решил пожалеть тебя и тут же получил по соплям» — « Зато будет, что вспомнить там, соберетесь с мужиками и будите травить байки про нас, баб». Ночью он все-таки заставил меня прореветься, скулил и сам. Все, что мы держали в себе, все, что накопилось, все выплеснулось.
Два раза привозили его домой, тогда появлялось ощущение, что ничего нет, что все это придумали садисты врачи, но Киту через какое-то время становилось хуже, и его опять увозили в госпиталь. Стала замечать за собой странности, как будто картинка жизни потекла. Стала сомневаться, в своем ли я уме? Когда Наташка, в очередной раз заметила, что я пять минут тупо смотрю в стену, посоветовала поговорить с Патриком. Патрик тоже давно напрашивался на открытый разговор, я знала, что он считает себя виноватым за то, что не разглядел опасность. Интересно, есть ли сейчас такой человек, рядом с Китом, который бы не испытывал чувство вины? Наташка, что бы не мешать нам, убежала к своим старикам, что ее так туда тянет? Что заставляет ее делать эту тяжелую, грязную работу? Ведь ничем не брезгует, спокойно моет, меняет, выносит, и все слушает и записывает эти «байки из склепа». Патрик зашел со своей знаменитой улыбкой, конечно, он понимал, что не улыбаться его позвали, попытался ее убрать, но вместо этого тупо расплылся еще больше. Где-то после третьей рюмки, поняли, что созрели, что в состоянии говорить. Стала объяснять ему, что все хорошо, что истерик нет, все до того спокойно и правильно, что становится нереальным. Смотрю на стол или на стул, и сомневаюсь, что это действительность. На самом деле я в психушке, лежу тихо обколотая, а все это, и этот стул, и этот стол, и все люди вокруг меня не настоящие, это мое больное воображение. Так постепенно мы уболтали первую бутылку. Пришла Наташка, минут пять послушала нас, махнула рукой и ушла ночевать к Малленам. А мы продолжили копаться у нас в душах, вытаскивая что-то из глубины, и ставя на обсуждение, как очередную бутылку на стол. Было легко, нас не сдерживало благоразумие, чувства вины и стыда, не было ничего, что мешает людям раскрываться. В начале он успокаивал меня, потом он плакал, а я не трогала его, — плачь, док, реви быком, завтра снова оденешь маску-улыбку. Обессилили и иссякли за полночь.
Как же я благодарна Патрику, он открыл мне глаза. Ничего нет, это у меня с головой не все в порядке, — вот он, Кит, здоров, молод, силен чертяка. Как же я истосковалась по нему, если сейчас не дотронусь до него, руки просто отвалятся. Не испытывала я еще такого, — настоящую физическую боль от невозможности прикоснуться к человеку. Господи, почему от невозможности, вот он, — рядом, сколько же мне надо тебе рассказать, медвежонок мой пузатый, нельзя нам так надолго разлучаться.
Еще во сне почувствовала, что надо повернуться, отлежала руку, стала переворачиваться и проснулась. Вспомнилась почему-то русская присказка о похмелье, — головка – вава, во рту – кака, денег – тютю. Почувствовала рядом тепло, — Наташка, или боится одна спать, или боится меня одну оставлять, надо с ней поговорить. Стоп! Господи, как же я не хотела поворачиваться и проверить то, что мелькнуло в мозгу! Да по одному сопению понятно, что это не Наташка! Полоскало меня долго, Патрик в незнакомой обстановке заметался, пока не догадался включить свет, и тут же выключил, когда я на него заорала, — « Выключи, сволочь!». Все вернулось на свои места, — благоразумие, совесть, стыд, что-то еще мерзкое, тяжелое, с чем на белый свет, на люди, показываться нельзя. Оказывается, со мной можно даже так. Когда быстро, неуклюже оделись, стало немного легче, хотя бы можно было дышать. Похмелья как не бывало, а как хотелось прикинуться дурочкой, как хотелось, что бы голова болела и ничего не соображала, — до конца жизни. Сидели тихо в темноте, пока я не отважилась произнести это вслух, — « Как же нам жить с этим дальше». Патрик все-таки включил свет, сел напротив и заговорил, непривычно громко, со злостью, — «Посмотри на меня, ты только когда выпьешь, можешь раскрыться. Я попробую это сделать сейчас, не прикрываясь ничем. Знаешь, что я чувствую? – Вы все в долгу передо мной. Даже трудно вспомнить, когда я надел эту маску врача, со всеми вытекающими последствиями. Я ведь для вас не обычный человек, у меня нет комплексов, у меня нет проблем, у меня ничего не болит, я ведь – док. Я даже не мужчина. Я док, который обязан прийти на помощь, должен выслушать. У меня такая же болячка, как у тебя, — я начинаю сомневаться, что нахожусь в реальном мире, меня, как личность никто не видит, обо мне вспоминают, когда что-нибудь заболит. Когда я последний раз отдыхал? Я перестал видеть людей, я вижу только их недомогания, я не вижу женщину, я вижу, что у нее круги под глазами, и не рисую ее раздетую в воображении, как положено мужику, я ищу причину синевы под глазами. Пусть я старше Кита, пусть не такой обаяшка, как он, но мне еще рано закругляться, я хочу жить, как положено. Сегодня я это понял, ты помогла мне. Спрашиваешь, как мы будем жить с этим? Лично я, — как в бой с высоко поднятым флагом. И уже не сомневайся, я эту ночь не забуду никогда, сегодня меня любила женщина, любила так, как об этом мечтает каждый мужик, и не каждому это выпадает в жизни. Обычно, это и остается в мечтах у многих, и не важно, что все предназначалось не мне, я прекрасно понимаю, что все, что ты недодала Киту, попыталась отдать, попыталась высказать ему. Правда я ничего не понял, говорила ты на русском, но это и к лучшему, не мне это предназначалось. Знаешь, что я еще понял, — рано мы с Келли записались в старики. Получилось все наоборот, первый раз за столько лет я шел выслушивать чьи-то излияния, а выговорился сам. Первый раз я шел с целью напиться до безумия, а наоборот протрезвел. Кит, — мой последний больной. Я больше не врач, хватит, теперь я буду жить для себя любимого. Я не считаю эту ночь изменой, или чем-то грязным, мы подзарядились, каждый получил что-то нужное, важное для жизни, а впереди не лучшие годы. У нас, можно сказать, общие дети, ты забрала у нас Дена, про Наташку я знаю больше вас, родителей. Мы тесно связаны прошлым, настоящим, хоть вы и не стали подругами с Келли, но будь уверена, если приспичит, то она побежит именно к тебе, ты для нее, как для Дена – авторитет. Если ты захочешь объясниться с мужем, если захочешь быть с ним честной до последнего, дай мне это сделать первому. Келли об этом не узнает никогда, ну может быть, тогда, когда все это не будет иметь никакого значения, когда я пойму, что это не принесет ей боли, когда это наоборот, поможет ей что-то понять. И еще, если Кит попроситься домой, забери его из больницы, пусть лучше будет с вами, это для него лучше всего, держится он молодцом, обычно больные в этом положении ожесточаются. Но у Кита с мозгами все в порядке, и как я понял, не только с мозгами, это поразительно». Я хмуро улыбалась, действительно удивительно, но эта функция у Кита отомрет в последнюю очередь, так он устроен, кобель. Конечно, что нам делить с Патриком, у нас одна боль. Бассенка я считаю своим сыном, а что сделал Патрик для Наташки, и еще будет делать, это за всю жизнь не расплатиться. Мне не оставалось ничего другого, как поцеловать Патрика в лобик. Мы друзья, все побоку, и мы правда у него в долгу, слишком долго мы пользовались им, не давая ничего в замен. Еще пол часа назад я считала, что посмотреть на мужа не смогу, а теперь не могла дождаться утра, я по нему соскучилась, я тоже многое поняла, док мне разъяснил. Нет у меня времени на нытье, надо урвать, сохранить то последнее, что у нас с Китом осталось, он тоже ничего не узнает. В конце концов, у каждой нормальной женщины должен храниться хоть один скелет в шкафу.
Кит встретил меня в коляске, время прогулки. Черт, я не могла убрать улыбку с лица, погода прекрасная, он чувствует себя хорошо, от того Кита, молодого, остались только глаза, они не поблекли, они такие же яркие. Захотелось поцеловать его, так, как давно не делала, по настоящему, а не по привычке. Нагло уселась ему на колени, а плевать на всех. В голове пронеслась шальная мысль, — а что сейчас вытворяет Патрик? – тоже плевать! Кит недоумевает, пытается что-то понять, вглядывается в меня с интересом – не свихнулась ли старушка? Как я рада его чувствам, как рада видеть этот заинтересованный взгляд. Мы еще живы, Кит! — « Муха, что с тобой? Чему мы так радуемся?» — « Кит, поехали домой, а? Я соскучилась. Я много чего хочу от тебя, хочу быть плохой девочкой, я даже халатик у медсестры сперла. Я хочу быть самой сексуальной, самой развратной сестричкой. У нас так мало времени, какого черта мы его теряем. Патрик объяснил, что резкого ухудшения не будет, ты медленно угасаешь, я со всем справлюсь, не бойся, все уже умею, и уколы ставить, и аппаратуру подключать, тем более Наташка всегда рядом» — « Вот Наташку не надо загружать, только не это, мне плохо становится от одной мысли, — что она будет менять мне подгузники». — « Слово даю, она этого никогда не увидит. Ну, решай же, старый, а то останусь до конца жизни неудовлетворенной» — « Конечно, согласен, как будто я домой не хочу. Ты мне такая нравишься, я уже настроился до конца видеть только кислые рожи, а тут такой подарок, все-таки что-то случилось, что-то произошло, может поделишься?» Мне оставалось только загадочно вертеть головой, — нет, дружек, помучайся, подумай, даже поревнуй, ведь ты так уверен все время был, тебе даже в голову никогда не приходило, что я могу изменить. Неужели настоящей женщиной я стала только в пятьдесят, с каким умилением я пускала розовые сопли, сюсюкала Кита, как малыша, с удивлением замечая, как это ему нравится. Где были мои чувства и мозги раньше? Больше в клинику я его не отдавала. Конечно, это тяжело, видеть, как он тает на глазах, видеть его расширенные от боли зрачки, терпеть всплески злости, но отматерив и выгнав меня из комнаты, промучившись минут пять, он опять звал меня, мой капризный малыш. Тогда я тихонько ложилась рядом, обнимала его и просила у бога разделить его страдания на двоих. Кажется, бог услышал, с каким-то самобичеванием, я замечала, что у меня тоже болит поясница, что меня тошнит, что болит голова, что также как Кита выворачивает наизнанку. Я была уверена, что беру на себя часть боли. Это было лучше всякого допинга, — сознание, что я действительно помогаю ему. И уже точно не допускала к нему никого с кислой рожей, — помрет, вот тогда и приходите скулить, а пока он жив и я его стерегу, самая сексуальная в мире сестричка пятидесяти лет. Стало открытием и то, что мы прожили больше двадцати лет рядом, и так и не узнали друг друга. Нам было некогда и неловко, нам было незачем и стыдно, нам было неуютно и страшно открываться друг перед другом. Зачем? Все, казалось и так ясно. Почему раньше не возникало желания сесть и поговорить, посмотреть в глаза. У нас нет времени на разговоры, мы исповедуемся. Сколько же всего плохого и хорошего мы вскрыли, почему очень страшная тайна стала вдруг смешной, а над какой-нибудь ерундой, воешь в голос. Наташка! Моя бедная Наташка! Вот чем она занимается в пансионате, — она исповедует стариков, надо это прекратить, надо выдернуть ее оттуда, она свихнется. — «Только тронь мне ее, только посмей вмешаться. Ты, муха, так и не поняла до сих пор, что она определилась, что нашла свое. Она еще этого не знает, сколько она промучается, прежде чем осознает, не наше дело. Нет у нас права ее подталкивать. Но придет или время, или понимание, и она соберет в одно все свои записи. Я за нее больше спокоен, чем за тебя». Муха, — так Кит стал меня звать после рождения дочки. Хоть и обращался при этом с разными чувствами, — когда с теплом, когда с раздражением, все эти годы я считала, что у него это связано с навозной мухой, с противным, надоедливым жужжанием, с тем, что я вляпываюсь в дерьмо постоянно. Не сказать, что это мне было приятно, но это было намного лучше, чем обращения типа, — «дорогая, милая». Если Кит хотел меня привести в бешенство, то достаточно было этого выражения, он прекрасно это знал и пользовался этим во всю. Какая глупость, какая мелочь, сколько тысяч раз он не задумываясь сравнивал меня с этим насекомым, а я не задумываясь откликалась. Изменилось бы что-нибудь в наших отношениях раньше, знай я, какую муху он имеет ввиду. – « Да не про муху я думал, когда первый раз назвал тебя так. Это из детства, это настроение, это ощущение. Понимаешь, по весне, когда в доме появлялась первая муха, мы с мамой радовались ей, эту, первую никогда не убивали, у нее всегда было одно имя, — Бетти. Каждый год в доме появлялась эта первая Бетти, она приносила тепло, солнце, предчувствие свободы и легкости. Я не знаю, почему назвал тебя мухой, просто я чувствовал тот же подъем, те же ощущения из детства. Когда родилась Наташка, я понял, что эта муха будет всегда рядом, не надо долго ждать весны, достаточно позвать, и ты рядом, теплая, жужжащая». Сколько раз Киту хотелось пришлепнуть, размазать меня по стене, я думала, что просто вовремя смывалась, во время исчезала из поля зрения, а нет, это у него уговор с мамой, — не убивать первую муху! А что стоила моя страшная тайна, — я не любила Кита, я энергетический вампир. Не дано мне это, так и не разобралась я с этим понятием. Не слышал Кит от меня глупостей, типа любимый, или родной. Все чувства какие-то мелкие у меня, мимолетные и запоздалые. Только после концертов происходило что-то странное. На сцене был не Кит, которого почти не замечаешь в жизни, как не обращаешь внимания на руки, на ноги, они есть и все. На сцене рядом со мной работал самый красивый мужчина на свете, и он был мой, вокруг сотни женщин протягивают к нему руки, а он мой. Не тот, который мог запросто испортить воздух в комнате. Не тот, который всегда меня щипает или шлепает, проходя мимо, хотя прекрасно знает, что меня это нервирует. Не тот, который орет на меня матом, только потому, что запнулась о кабель аппаратуры. На сцене я видела его глазами этих женщин, девчонок, и после каждого такого концерта я забирала себе то, что принадлежит мне. Кит, смеясь, просил переводить весь тот бред, который выплескивала на него, — « Может, обзываешь меня толстым уродом или большой скотиной, а я радуюсь и млею от этого». Когда меня зашкаливает, я всегда перехожу на русский. Перевести это нельзя, это будет что-то вымученное и неестественное, нет таких понятий в английском. Но сейчас переведу, и признаюсь, что это я виновата в его болезни. Первый раз это случилось в ту первую ночь в доме, когда он тихо перебрался ночью ко мне. Утром, просто прижавшись лбом к его плечу, я еще ничего не понимала, мне было спокойно и приятно. Через несколько лет это превратилось в обряд, с определенной цикличностью, просыпаясь раньше его, обязательно касалась лбом его плеча, да можно было найти любую точку прикосновения, но мне помогало больше это, — уткнуться лбом в него, — и я подключалась, я подпитывалась. В это время я тихо ликовала, это было такое тихое-тихое, змеиное, сворованное блаженство. В эти минуты я ясно понимала, что счастлива, потому что там в своей кроватке, спит в тепле, сытый, обласканный ребенок, что в доме достаток, что есть это плечо. В эти минуты я знала, что люблю все это, и благодарила за все бога. Но как только Кит открывал глаза, поток этой энергии прекращался, он перекрывал все каналы. Сколько сил я из него выкачала за все это время, это я выпила, как вампир всю его жизненную энергию. Ему смешно, да, я глупая баба, да, мне не хватит и трех жизней, чтобы во всем разобраться, хотела бы я тоже посмеяться, но мне не смешно. Мне страшно оттого, что даже сейчас я думаю не о нем, я думаю, что со мной будет, когда в очередной раз проснусь утром, а плеча рядом нет. И не подавить мне эту обиду, и не сдержать ярость. За что ты со мной так, Кит? Это умом я понимаю, что передо мной больной человек, но в такие минуты мозг отключается, работают только инстинкты, а они у меня далеко не женские, Кит это знает, — могу так врезать! Бывало. Поднимаем и эту, старую, обросшую плесенью и лишаем историю. Для меня там все понятно, никаких загадок. Насмотрелась я на жизнь гастролеров. Когда заметила это за Китом, не шокировало это меня, не среагировала я на это как положено жене, — не было ни истерики, ни скандала. Не было у меня права на это, я ведь его не любила, и он не нарушал наш уговор. Засунула все это дерьмо подальше в себя, замуровала и решила для себя, — этого нет. Так и провели до конца эти концерты. Я притихла с этими крабиками в голове, а он замкнулся. Не разбежались, домой приехали вместе. Все бы перемололось, все бы проглотилось, но когда выскочила Наташка и повисла на нем, до меня дошло, что дочь не вписывается в наш контракт, нет у меня семьи. Вот эти двое, — семья. Я лишняя. Это был перебор, ладно никчемная, но ненужная? Была обида на Наташку, та ведь будет любить его всякого, и не дай бог встать мне между ними, не поймет она меня, никогда не поймет. Я видела, как она ждала его, я видела как она переживает, — из-за меня она бы так не мучилась. Этот вывод и определил мое решение, — уехать. Сейчас выясняется, что Кит воспринял это, как ревность к той. Дурак. Разве можно так переживать из-за какой-то задницы, промелькнувшей между концертами, даю свою башку на отсечение, — Кит про нее забывал через пол часа, не помнил ни имени, ни самой девчонки. К кому я и ревновала его по настоящему, так это к дочери. Знаю, — плохо, но скрывать это сейчас не буду. Ревновала, ревную, и даже после смерти твоей, Кит, ревновать буду. Из всех баб, которые у тебя были, настоящей соперницей считаю только Наташку. После ее рождения, я стала вторая, ей я уступила бесзаговорочно. Ты Кит дважды дурак, если считаешь, что кто-нибудь другой посмел бы встать серьезно между нами. Со мной такие номера не пройдут. Ему пришлось две недели не снимать черные очки, пряча под ними доказательство того, что я есть и не собираюсь быть лишней. Если бы Наташка тогда сначала кинулась ко мне, то этого скандала может, и не было бы. Вспомнили Басса, у меня тоже возник вопрос, — ревновал ли Кит тогда? По идее должен был, но, оказывается, он никогда и не к кому меня не ревновал. – « Я бы ревновал к Зайчику, но ты смотрела на него, как трехлетняя Наташка раньше на меня, с обожанием, как на бога. Он никогда не был мужчиной в твоей жизни, он до сих пор – бог. Злился, психовал, но не ревновал. Ревновал бы к Бассенку, но ты так взялась за его обучение, что мне было жаль этого пацана, тем более он смотрел на тебя так же, как ты на Басса, но тебя это мало волновало. Ты доказывала, доказываешь, и будешь доказывать Себастьяну что-то, это смысл твоей жизни. Других мужчин в твоем сознании нет. Я столько лет наблюдал за тобой, все ждал, когда, наконец, ты подойдешь к зеркалу и захочешь покрасоваться, когда промелькнет хоть какое-то лукавство в глазах, за столько лет не заметил ни одного мало-мальского невинного флирта, заинтересованности во взгляде. Черт тебя подери, тебя природа наградила такой внешностью, таким талантом. Вспомни, сколько народу возле тебя вертелось, когда ты пришла в группу. У всех была уверенность, что появилась новая светская львица. Все замерли в ожидании скандалов, смены мужей, любовников. Но за двадцать лет работы в группе ты ни разу не появилась в желтой прессе. Ты для них не представляешь интереса, ты для них скучна».- «Кит, я так и не стала настоящей женщиной, да?» — « Не мучай меня сейчас этим, у меня каша в голове. Где-то ты так и осталась в трехлетнем возрасте, где-то старая мудрая карга, где-то мужик, и не прикидывайся, что не чувствуешь, — временами тебя так разносит от нежности, что я боюсь и за твой разум, и за свою жизнь. Можешь и придушить в порыве. Я задумывался над тем, на ком бы ты разряжалась после концертов, не будь меня рядом, неужели бы ловила кого из толпы? Поверить в это не могу. Дурак я раньше был, как я тогда мог дать определение, какой должна быть женщина, если сейчас ничего не понимаю. Я знаю, что ты крепкий, надежный человечек и, наверное, мужика бы я не полюбил». Мы много времени проводим, просматривая все записи, у нас было много хорошего, очень много. Только поняли мы это сейчас, или воспринимаем по-другому. Со стороны все и выглядит так. Вот записи с концертов в Индии. Экзотика. Природа. Костюмы. Только мы знаем, что на первом концерте у меня был перегрев, что-то типа теплового удара. Я еле доработала, а потом свалилась. Всю ночь тряслась в лихорадке, а на следующий день не могла слезть с горшка. Как на сцену выходить? Это сейчас смешно, а тогда я прыгала на сцене в подгузнике, но ни Кит, ни Ден даже не думали шутить. А выступать приходилось и с температурой, и с поносом, и с похмелья, и просто с тяжелым сердцем. На снимках ничего этого нет, на снимках мы красивы, ликуем, светимся. Разве разглядишь на этих кадрах, что первые гастроли без Наташки превратили Кита в тряпку. Ему не нужна была я, ему не нужны эти концерты, он тосковал, скулил и рвался домой. Разве просматривая следующую запись, можно поверить, что Ден, с таким азартом подпрыгивающий за своей установкой на этом концерте решил уйти из группы, совсем уйти со сцены, потому что Мег недавно скинула ребенка. Они уже знали, что это сын, они уже все продумали и запланировали. И это случилось, когда он был на гастролях. Ни у меня, ни у Кита не было прав тогда отговаривать его. Мы знали, в этой семье есть одна мудрая голова, — Мег, и она нас не подвела. Только она смогла убедить его, что он не виноват, что это произошло бы в любом случае. Следующая съемка знаменательна тем, что я здесь впервые в коктейльном платье и в драгоценностях. Этот безумный, по моим понятиям, подарок – дорогущий набор сверкающих безделушек, Кит сделал мне на сорокалетие. Как-то не так я отреагировала на него, и Кит обиделся. Так же, как с обручальным кольцом. Его я проносила пол дня, но как только взяла гитару в руки, поняла, это клацанье металла об инструмент не нравится ни мне, ни гитаре. Я даже не пыталась привыкать, у Кита хватило мозгов тогда не возникать. Он свое носил никогда не снимая, а мое так и пролежало в футляре, вызывая лишние подозрения у фанов, и его недовольство. Да черт побери, почему я должна закатывать глаза от всего этого? Ну красиво, ну сверкает, ну, понятно, дорого, ну и пусть лежит в коробочке, может Наташке на приданное пригодиться. Но и у Наташки я не заметила интереса к этим бирюлькам. Я ведь часто понимала, что делаю не то, ну что мне стоило взять и прикинуться дурочкой, но игры мне хватало на сцене, в настоящей жизни играть не хотелось. Все равно какое-то гадкое чувство вины осталось, и на день рождение Кита в знак примирения купила и это платье, и эти туфли. Может это и красиво, может это и женственно, но как же это неудобно и противоестественно для меня. Я терпела весь вечер, я играла, я – подарок. Только Кит тоже это понял и больше разговоров на тему моего гардероба не поднимал, смирился. Да и для этого у него была Наташка. Тут он меня близко не подпускал, все покупал ей сам, и тащился от всего этого воздушного, в рюшечках, бантиках и цветочках. Наташка выросла и залезла в джинсы, боюсь, она тоже не соответствует его понятиям о женственности. На сайте много лишнего мусора, много некачественных кадров, хорошо, что Кит не разрешал ничего удалять. Эти смазанные, нелепые, случайные, подсмотренные кадры и есть наша настоящая жизнь. Репетиции, недовольство собой, недовольство другими, а иногда просто бешенство. Ты засыпаешь с этим, ты просыпаешься с этим, и как в бой на студию, отвоевывать свое, отвергнутое. А за свое пришлось повоевать. У Басса все было построено на жалости, он отыскал эту тонкую, щемящую, волнующую, и такую нужную всем струнку. У него мелодия – жалость, у него голос – жалость. У него любовь – жалость, у него ярость – жалость, у него печаль – жалость. Это его сущность, он не притворялся, он не играл. Может по этому, только Бассу я бы позволила пожалеть меня, я хотела, чтобы он меня пожалел. У меня другая струна, другой настрой. У меня жалость – ярость, любовь – ярость, надежда – ярость. Что часто не устраивало мужиков. – «Ленка, такое красивое начало, такой ангельский голосок, но почему в конце опять орешь?». У Басса с этой песней все просто, — человек ждет другого, тоскует, надеется, волнуется, но другой не приходит, — жалко то как! У меня другое, конечно, можно в начале и поскулить, подождать, но когда становится понятно, что этот, другой, не придет, то даже самая тихая овца — женщина должна взбеситься. Не нужна женщине в таком положении вещей жалость, она ее оскорбляет, убивает. Это мне и приходиться доказывать и Киту, и Дену, и всем остальным мужикам на свете. Я тоже не хочу изменять своей сущности, я не хочу фальшивить. Им пришлось смириться с этим, ведь песни хранятся и живут во мне, все песни, которым комфортно и уютно во мне. И Бассенку я передала их, только когда поняла, что он созрел, что готов хранить, беречь, и он понимает, какое это богатство. Я знаю, пока он копирует меня, но когда придет время записать новый альбом, у него проявится его струнка, что это будет? Жалость, ярость, боль, отчаяние или сострадание? Я жду этого рождения, хотелось бы дождаться. А вот эти кадры, тем более съемку, я удалила бы даже сейчас. Мне стыдно, что Наташка видела все это, снимала нас, таких жалких, слабых и беспомощных. Я до сих пор не уверена, что она понимает то, что происходило в нашей семье. Так получилось у нас с Китом, что вели мы двойной образ жизни. Не было никаких договоров и разговоров, все сложилось само собой. Просто в студии, на репетиции мы позволяли себе все, короче, все что чувствовалось, все что прорывалось на язык и не ложилось на музыку, мы складывали стопками и этажами друг на друга от души и с чувством. Иногда это было обидно, иногда пролетало не задев, но этот порядок устраивал всех. Но как только мы покидали стены студии, все менялось. Каким-то шестым чувством мы понимали, что переносить все это в отношения муж-жена нельзя. Я знала, что самая безобидная фраза на репетиции, — «…. четырехструнный», повлечет за собой непредсказуемую реакцию мужчины – мужа, поэтому рисковать не хотелось. Не рисковал и Кит. И не Наташка была тому виной, она все прекрасно слышала и во все вникала на репетициях. Эта сдержанность в семейных отношениях стала понемногу давить, дошло до того что, однажды, вернувшись домой в очередной раз, поняла, что предстоящая неделя отдыха превратится в пытку. Мало того, что мы не прикасались друг к другу больше месяца, мало того, что перестали разговаривать, мы даже боялись встретиться взглядом, а что в моих глазах светилась почти ненависть, я знала, но ни за что на свете не хотела, что бы это разглядел он. Ужаснее всего было и то, что помотавшись по гостиницам, ни у меня, ни у него не возникало даже мысли поехать куда-нибудь отдохнуть, мы оба хотели одного, — добраться до дома и отключиться на время от всех, кроме дочки. Выхода не было, нас ждал развод, но развели мы эту ситуацию, неожиданно для себя, просто, — психологи отдыхают! Кит к вечеру исчез из дома, я вздохнула с облегчением, уложила Наташку спать и уже настроилась на хороший отдых, что бы ни одна душа рядом не мельтешила. Но Кит вернулся и направился в кухню. Когда я туда заглянула, он уже был хорош, опустошив пол бутылки. Заглянула под стол, и впервые за это время пожалела его, — это надо же, как я его достала! Одному это не осилить, и я молча присоединилась. Через какое-то время, вдруг, осознала, что смотрю на него, и ничего меня не раздражает, даже не понимаю, что в нем вообще может раздражать. – « Кит, ты псих, завтра мочой похмеляться будем». – « Угу, выпьем за это!». – «Ленка, тошно, да?». – «Есть немного. Выпьем за это». Так разговаривали мы долго, пока не выяснялось, что мы оба ненормальные, мы не надоели друг другу до смерти, мы наоборот соскучились, только вот как мы соскучились, доказывать сил уже не было. Отключались, еле доползая до дивана в холле. Там нас и находила Наташка утром, пытаясь разбудить. Это наверно, единственный момент в жизни, когда мы жалели, что она есть. Но, главное, приходя в себя, мы чувствовали, что опять вместе, было очень плохо в физическом плане, но то, что и у меня и у него глаза светились, и мы нежно и тихо помогали друг другу перенести это ужасное похмелье, было неоспоримо. Это доказано. Вот эти кадры, — сидим с ним на полу, откинувшись на диван, на лице немного виноватая улыбка, в глазах одна просьба, — «Наташенька, пожалуйста, только без вспышки!». По началу эту спиртотерапию приходилось проводить почти через каждые три-четыре месяца, но чем старше мы становились, тем меньше раздражали друг друга, пока не научились ладить в сухую. У Кита все чаще появляются слезы на глазах, и он их не прячет. Теперь, оглядываясь с ним назад, до нас дошло, что с самого начала все вокруг нас уже знали, что мы будем вместе, всем было ясно, кроме нас самих. Какого черта я записала свой сайт ему на диск, почему мама успокоилась, глядя на меня с медвежонком, а внимательный взгляд Лехи? Почему мама Кита решила помириться с ним после моего отъезда? Все предсказуемо? А мы даже сейчас всматриваемся друг в друга, — правы ли мы были, заключив тогда этот глупый договор, который сейчас аннулируем посмертно. Когда он попросил вызвать Дена с Мег, поняла, что скоро конец, он это чувствует. Сказал, что хочет попрощаться со всеми заранее, пока в состоянии соображать, а потом Патрик облегчит его уход. Первой, он отправил подальше от всего этого Наташку, единственно кровно-родного человечка в этом мире. И я ничем не могла им обоим помочь, им пришлось это вынести. После, я уже не была уверена, что он дождется Палмеров, но они успели. Давно мы не виделись, поэтому и испытали настоящий шок, вглядываясь друг в друга. Хорошо, что они своим визитом порадовали Кита, что у них хватило ума не играть перед ним комедию. Только Дену с Мег я разрешила оплакать Кита еще живым, все остальное было бы фальшивым. Немного безумные глаза его прояснились, засияли, даже когда мы, наконец, остались одни, он не переставал улыбаться. Страх, мучивший его последнее время, когда он терял контроль над собой, прошел. Он все успел, он уходит спокойно. Мы же молодцы, мы не никчемные, у нас все получилось. – « Где Патрика носит? Что-то я устал».- Кит прекрасно знает, что после укола он больше не придет в сознание. И еще он знает, что я всегда буду рядом, что его ничего не чувствовавшее тело не оставлю ни на минуту. Что никто не прикоснется к нему, я сама все сделаю, Патрик мне поможет. И потом, когда мне надо будет ему что-нибудь сказать, мне стоит зажечь тоненькую свечку, и пока она будет гореть, Кит будет слышать меня. Это будет наша тайная связь с ним. Нет, она не прервется. Слишком долго мы ее налаживали, слишком долго до меня доходило, что она есть, крепкая, надежная. И еще он знает, что я не буду ходить на могилку к нему, и он знает почему, и поэтому не будет на меня обижаться. Только одного он не знает, — того, что я скоро присоединюсь к нему. Я чувствую, что больна, даже не знаю, наказание это божье или наоборот награда. Но вначале я высплюсь, пусть у всех будет горе, пусть вокруг рушится весь мир, пусть я потом умру, но в начале высплюсь, а еще лучше, — впаду в летаргический сон.
После похорон, до меня дошло, что совсем не думаю о Наташке. Как пелена с глаз спала, после того, как только представила, что ей придется снова вынести. Решение пришло сразу, и оно уже ни осмысливанию, ни обсуждению не подлежало, — я уеду, что бы только не у нее на глазах загибаться, пусть привыкает жить одна. Наташка была шокирована, в любом другом случае, я бы сломалась. Она смотрела на меня с ужасом, казалось, еще немного, и она забьется в припадке, но она у меня крепкая, это я стала сдавать. Провернула все быстро. Оформила документы, побросала что-то в чемоданы, сходила, посидела на берегу, на нашем валуне, Кит все еще был со мной, он еще долго будет со мной, я еще спокойна, я еще не проснулась. Засмеялась, — господи, что мы только не вытворяли с ним в последнее время, откуда эта сверхчувствительность на волоске от смерти? И еще, я не могла уехать, не расставшись окончательно со всем. Не исполнив последнюю песню. После попойки с Патриком, думала, что больше в рот не возьму спиртного, но это было мне необходимо. Мы привыкли жить в режиме накопления энергии и резкого выброса. Сейчас меня распирало, Кита нет, вылить все не на кого, и я пошла в студию. Как в кошмарном театре расставила вокруг себя гитары, пила прямо из бутылки, обжигая горло, выла в микрофон, глядя на пустой угол, где всегда был Кит. Только отключив все предохранители спиртным, я позволяю себе вспомнить его последний взгляд, — панический страх, страх ребенка, которого отрывают от матери. Никто про это не узнает, для всех он ушел как в кино, — с любовью в глазах и спокойствием. А мне-то, как с этим жить? Хотелось разнести все, всю студию, я бы сейчас с удовольствием выместила всю злость на ком-нибудь живом, что бы в кровь, в хруст. Не надо больше беречь голос, и я орала не задумываясь, издавая что-то ужасное, на что была похожа сама в этот момент. Вот умерла песня-Басс, вот я проводила песню-Кит, кого следующего мне оплакивать? Себя? Провожу в дальнюю дорогу и себя. Обмою всех слезами, залью все спиртом. Пора успокоиться и признать, — жизнь разделилась надвое, — день, где я человек и вокруг меня много народа, и ночь, — клетка, загон для разъяренного зверя. Никого нет, меня никто не осудит, никто не покрутит пальцем у виска.
Прощались спокойно. Наташка смирилась с неизбежным и уже успокаивала, глупая меня. Патрик по привычке улыбался, а вот Келли неожиданно разрыдалась, — « Что же вы все так разом, скоро рядом никого не останется». Я поняла ее по-своему, — скоро никого рядом не окажется из тех, кто помнит Басса. У меня свои воспоминания, своя память, все это никак не связано с Келли, и все же мы связаны. Я пожалела, что не разговаривала с ней раньше о нем, мы обе рады бы были вспомнить его, уже давно-давно нет ни боли, ни тоски, ни ревности, а вот поговорить так, что бы стало тепло от воспоминаний, поделиться чем-то светлым вдруг захотелось. В мозгу вспыхнула и запульсировала яркая, четкая картинка из прошлого, — Басс, на стадионе, стоит рядом, что-то говорит, руки его двигаются то в сторону рабочих, то на экраны, движения быстрые, резкие. Вначале просто взмах рукой в сторону объекта, потом во время объяснения каждый палец довершает каждое слово, как будто каждое слово ассоциируется у него с определенной нотой, и гибкие пальцы бегают по клавишам. Пришлось потрясти башкой, что бы вернуться в реальность. В воздухе мои догадки о болезни подтвердились, — сколько мы километров с группой наездили и налетали, одному богу известно, но этот перелет был самым мучительным. Вышла из самолета, страшная, замученная, и добило то, что родители все же приехали меня встречать. Не хотелось мне в таком виде предстать перед ними. Еще оформляя документы заметила их за стеклом. Не часто мы виделись, раз в два-три года, а то и реже, все остальное время только по связи, на мониторе. Сейчас мои родители были похожи на пару старых изношенных домашних тапок, — довольно дряхлые, цепко державшиеся друг за друга в своем мире люди. Я – один тапок, мне не на кого будет опереться, не с кем будет разделить старость, и я уже лелеяла и баюкала мою немощь, — не хочу я жить одна, не заслужила я такое наказание. Конечно, выдержки не хватило с обеих сторон, все вылилось сразу, и радость от встречи, и плач по Киту, и огромная жалость. Долго сидели, то успокаиваясь, то накаляясь, и только когда внутренне разгрузились, поехали домой. На душе уже было светло и чисто, я с радостью встречала знакомые места, разглядывала все новое, а когда стали подъезжать к дому, меня даже слегка заколотило, я узнавала и не узнавала свой квартал, свой двор, свой дом, где выросла. Пусть последний раз я была здесь три года назад, я уже знаю, что все изменилось, из прежних соседей не осталось никого, в квартире нет больше моей комнаты, вся обстановка в квартире поменялась, вся техника. Но где-то в глубине, все-таки, была маленькая надежда, что увижу свой «кликнутый» расписанный подъезд, что меня встретит Витек, что зайду в свою комнату и увижу свой диванчик, стол с фотографией Басса, мой старый примитивный комп. Ничего этого уже нет. Давно нет собаки Клика, и группы такой нет. Дома современная обстановка, современная техника, — Кит старался, он чувствовал себя немного виноватым, за то, что лишил моих родителей дочери, за то, что внучку они видели не часто, за то, что ни он, ни Наташка так и не выучили русского языка, и по этому общения тесного не было. Но я знаю, родители гордились мной, особенно мама, — их тупая для всех в школе дочь утерла нос всем отличникам, а больше всего она радовалась моему женскому счастью, слишком много слез она пролила, переживая мое одиночество. Как же все это было давно. Я вернулась домой опять одна, умирать. Но сейчас родителям это не обязательно знать. Уже через неделю поняла, что поступила не правильно. Наташка в последнем созвоне была какая-то взвинченная, дергалась перед монитором, все время повторяя, что у нее все хорошо, что вообще все хорошо. Зря я ее бросила. Теперь, разглядев жизнь родителей ближе, до меня дошло, что Наташка бы выдержала, а вот они вряд ли. Сил у них осталось только что заботиться друг о друге. Они привыкли жить одни, но ни за что на свете не намекнут про это мне. Как же неуютно мне было засыпать в чужой кровати да еще с такими думами. Ночью четыре здоровых мужика в синих халатах занесли в комнату могильную плиту Кита, и стали укладывать ее прямо на меня. Двигаться я не могла, но глазами постоянно показывала, что еще рано, я еще жива, но им было наплевать, они спорили, что надо убрать подушку, иначе у меня сломается шея, что надо перенести меня на что-то жесткое, тогда плита встанет ровно. Такое место нашлось только в студии, я лежала на полу, плита легла ровно. Верно, когда ровно, то не больно, просто немного тяжело. Я успокоилась, может оно и лучше под плитой, но вдруг сообразила, что лежу на сцене, что все готово к концерту, только никто не догадывается, что я тут, что могу сорвать концерт. Не было такого с нашей группой, не то что отмены, даже задержки по нашей вине никогда не было. Были неполадки с транспортом, были не возможные для проведения концерта погодные условия, были проблемы с электричеством, и сейчас я подвести группу не могла. Свободными у меня были только руки, и я попыталась вырвать из гнезд все кабеля, которые были почему-то подключены к плите. Но опоздала, на сцену вышел Басс, стадион завопил, я дернулась и проснулась. Мысли еще были там, на концерте, но я уже понимала, что это только сон, первый, дурной. Через какое-то время до меня дошло, что сон то кончился, а вот плита так и осталась на мне. Я пыталась сидеть, пыталась ложиться на живот, вдыхала побольше воздуха, что бы хоть немного дать больше места работе сердца. Тяжесть не уходила. А еще через неделю, я пожалела, что не осталась там, под плитой. Память вдруг стала выкидывать на верх одно воспоминание за другим. Такие короткие забытые взгляды, улыбки, прикосновения. Не защищенный мозг плавился и раскаленными каплями стекал на сердце. И как верх садизма в голове вдруг на секунду вспыхивал запах плеча Кита, запах нашей постели, только в голове и только на секунду. Было состояние, как будто на раскаленную душу выливали ковш ледяной воды. Все в нутрии клокотало, перед глазами стоял пар, я ложилась, закрывала глаза и знала, — это все, это предел, дальше нет ничего, но готова была пройти это снова, лишь бы ощутить этот запах опять, я даже молила бога, что бы это повторилось. Вспоминала Клика, я была права, мне не казалось, собака точно знала, что меня ждет, теперь я улавливала такую же жалость, но от родителей. Только теперь, заглядывая в глаза матери, до меня дошло, почему между нами всегда стоит напряжение, ведь с отцом мне легче общаться. И с Наташкой так же, — она с радостью все выложит Киту, но со мной она всегда осторожна. Это потому что мы не защищены друг от друга, как оголенные провода, мать знает, что происходит с дочерью в тот или иной момент, потому что сама это пережила, любой момент становления женской личности. И дочери не спрятаться, как бы она не прикрывалась. Так же как и мать не защищена от рентгеновского взгляда дочери, взрослая дочь, — это испытание для матери, дочь всегда может определить, что стоит мать, как женщина. Но на этот раз наш рентген подвел нас обоих. Мой организм все-таки защищался от этих атак, я много спала, мало сказано, я вела полусонный образ жизни. Мама радовалась, что я наконец-то поправляюсь, если в начале я бегала и рыгала от непривычной пищи, то теперь с таким аппетитом уплетала все, что она готовила, что через полтора месяца меня непростительно разнесло. Села на диету и с ужасом поняла, что просто не могу не есть. Лишние килограммы меня пугали больше, чем старость, как-то не хотелось умирать толстой и безобразной, и умирать уже не хотелось, что-то замаячило впереди, какая-то незавершенность, — Наташка. На прошлой неделе она вскользь обронила, что приехал Ричард, а вчера они вдвоем разговаривали со мной. Я вглядывалась в экран, отмечая все изменения, которые произошли с Наташкой за это короткое время, — да эта дуреха счастлива, хотя ей неудобно за это, она, глупая, пытается скрыть это, — в семье траур. А ведь мне и правда не очень приятно видеть, как она жмется к этому парню. До этого ее место было под сердцем у Кита, с самого рождения, как прижал он ее к себе, так выпустил только перед смертью. В чужих руках Наташка тоже казалась чужой. Почему Кит считал нас похожими? Я в ее возрасте была самоуверенной, наглой дурой, Наташка же идет по жизни осторожно, слишком много она рассуждает, может сейчас, с Ричардом поймет, что не все поддается анализу. Когда этот пигмей сделал мне комплимент, что я хорошо выгляжу, я решила, — надо обследоваться, надо, наконец, выяснить, чем я больна.
Я здорова, я непростительно здорова для своих пятидесяти и непростительно беременна. Я долгих четыре месяца выращивала в себе мальчишку, как раковую опухоль, все списывая на эмоциональный срыв, на банальное проявление старости, с достоинством и глупостью готовясь к смерти. Как мне это объяснить этому специалисту, который сейчас обеспокоено смотрит на меня, как на выжившую из ума старуху. Он пытается мне объяснить, что как бы я не выглядела молодо, природу не обманешь, — не рожают женщины в пятьдесят, не выхожу я этого ребенка, не было у него такого в практике, и он честно не знает, как ему поступить со мной. И мне не с кем разделить все это, не на кого переложить решение. Выслушивая все эти многочисленные «против», вспомнила мамины слова, — « Да плюнь ты Леночка на этих врачей, они любят пугать». Я знаю, — этот не пугал, этот сочувствовал, но его я вижу в последний раз. Вышла на улицу, вздохнула с облегчением, еще раз вздохнула и улыбнулась,- плиты не было, тяжести не было, теперь все будет легче, надо больше доверять матушке природе, а уже она позаботится о продолжении рода. Добиралась домой, зная, — сегодня я зажгу первую свечку, пора Киту узнать про все, что я натворила за это короткое время. Он был прав, нельзя меня оставлять одну, сразу возникают проблемы. Единственный врач, кому бы я доверилась полностью, — Патрик, но он сейчас для меня хуже врага. Еще толком ничего не решив, еще толком ничего не зная, я приготовилась к защите. Ничего и не хочу знать, — ребенок Кита, без возражений. Этот малыш прошел через все со мной, он все слышал, он все знает, и он выдержал. Ночью зажгла свечку, тупо посидела перед ней, наблюдая за пламенем, подумала, — что мне Кит рассказывать, тебе с верху все и так видно, планы мои резко изменились, я остаюсь. У меня впереди столько всего интересного, целая жизнь, и великие планы, — выносить и вырастить нашего сына Никитку, точно, — Никитку. Имя ребенка промелькнуло случайно в мозгу, поразило и обрадовало. Каждый раз, когда я буду звать сына, я буду называть и твое имя. У меня есть, что рассказать ему, у меня есть чему научить его. И не улыбайся там, на верху, я успею, я упертая, ты меня знаешь.
Огромный белый медведь навис надо мною. Он косил влажным красноватым глазом и тяжело выдавливал из себя – уммм, уммм. Когда медведь положил свою большую мягкую лапу мне на голову и погладил, то до меня дошло, что мычу я, а белый зверь перетек в сознании в Патрика. Это Маллен, седой-седой. Нисколечко не удивилась, — по-другому просто не могло быть.
Попыталась что-то сказать, но сама не поняла, что получилось. Патрик, улыбаясь так, как способен улыбаться только он, уже совал мне под нос ребенка. И только тогда я все вспомнила. Все. Так оно резануло по сердцу, что Патрик, в одной руке удерживая малыша, другой захлопал меня по щеке приговаривая, — « Вот моду взяла, каждый раз при виде ребенка падать в обморок». Никитка уже был упакован, как курица на продажу на подложке. Он спал так крепко, что не чувствовал ни моих рук, ни моих поцелуев, не слышал ни моего истерического воя, ни причитаний. А меня прорвало, все напряжение, все страхи вылезли на верх и разгулялись во всю, пользуясь посленаркотической слабостью моей психики.
Мне не дали родить сына по-человечески. Все произошло как в сказке. Проснулась, — и на тебе, — сын. Здоровый, крепкий, спокойный, — по заверению Патрика. Маленький, слабый и синюшный, — по-моему. Но не мне тягаться в благоразумии с Патриком. Это я давно поняла. Каждый раз этот человек оказывается рядом, каждый раз он смело встревает в наши семейные проблемы и что-то меняет, и мы поддаемся, теперь уже полностью доверяя ему. Так было и с Наташкой. Только ему она доверилась тогда, только ему открылась. По началу он ничего не понял, — Наташка, как в бреду несла околесицу, — про девочку, которая умрет вместе со мной, про какие-то двери, про мумию, и выла, что теперь уже поздно, и спасти никого она не успеет. Потом выяснилось, что за те две недели, что Ричард был с ней, она не смогла забеременеть, как хотела, пришла в отчаяние, только тогда кинулась к своему богу, — Патрику.
Он первым делом позвонил мне, потребовал, чтобы я вернулась к дочери. А я не могла. Нельзя мне было на самолет, никак нельзя. Я помнила, во что меня превратил тот последний перелет. Как я не тянула с разоблачением, а открыться пришлось резко, без выкрутасов. Реакция Маллена была неожиданной, — « Вы сумасшедшие, Хейстинги, все. Только вас в самых критический ситуациях тянет размножаться. Чего ты там трясешься? Ну Кит, молодец, ну учудил!»
То, что он отозвался о друге, как о живом, то, что даже не подумал что другое, так меня обрадовало, что отупела полностью и на все соглашалась. И на то, что он с Наташей приедет навестить меня, и на консультацию у врача, от которого скрывалась и даже на … тест. Ну не в себе была. Патрик этим воспользовался.
Все это было тогда, так давно и не со мной. Сейчас, вдруг, этот улыбающийся мне человек стал неприятен, я хотела одного, — чтобы он ушел, уехал, исчез, сгинул. От него шла уверенность, что он теперь решает мою судьбу, он смотрел на моего сына, как на свою собственность, он серьезно смотрел на меня и втолковывал, что тест на отцовство уже сделан, надо только выждать ответ. Что он не даст мне сломать его жизнь, и жизнь этого ребенка. Он успокаивал меня, что никто никогда ничего не узнает, — это будет сын Кита в любом случае. Только с условием, что все, что будет происходить с ребенком он должен узнавать первым.
Я слушала его разгневанного, прижимала Никитку к себе и его слова отскакивали от меня. Больше он меня не застанет врасплох, больше не заболтает. И это все я тотчас забыла, увидев в дверях Наташку с Келли. Патрик, сволочь, даже не обмолвился, что привез мою дочь, жену. Сволочь, сволочь, стоял в стороне и явно издевался над бабьими восторгами.
Никита, — чистокровный Хейстингс. Как только это подтвердилось документально, напряжение спало, легко стало мне, еще легче Маллену. Я его понимала, не в том мы возрасте, чтобы геройствовать, не в том, чтобы начинать жизнь заново. – « А все-таки немного жаль, что не мой», признался позже Патрик. Младший Хейстингс тем временем давал жару, требуя своего день и ночь напролет. Я наблюдала за суматохой родителей вокруг внука, вглядывалась в их ожившие от нежности и умиления глаза, и та отчужденность, накопленная за долгие годы разлуки, растворилась. Я их признала. Это мои родные. Это они когда-то принимали щенка за внука, это они когда-то отнеслись ко мне с пониманием, это с их помощью я вышла на сцену. Они забыли про свои болячки, они задвигались быстрее, они брали в плен Никитку и гордые мотались с ним по улице. Уехать, увезти внука было невозможно, это было тоже, что и закопать родителей живьем.
Мне казалось, что еще чуть-чуть, еще немного, вот только устроится все у Наташки и наступит полный покой. Но его не было. Сынишка подрастал, дергал деда за усы, встал на ноги, добавив всем хлопот, и сказал первое слово, — «деда». Может этого и не выдержало сердце старика, прилег он днем отдохнуть и не проснулся. С тех пор и покатилось все быстро, одно за другим, — похороны, разрыв между Наташкой и Ревелсом, проблемы с Пабвебом. Не смог Бассенок удержать группу на плаву. Первый их альбом остался не замеченный. Как только ребята почувствовали, что теряют аудиторию, запсиховали, переругались. Помочь я не могла, ни делом, ни советом. Конечно, они могли бы вытянуть что-то из старого репертуара, но такого я никак не могла допустить, — группа должна жить, развиваться. Ден впал в депрессию, и вытащить его из нее не удавалось ни мне, ни Патрику, ни молодой жене, второй по счету. Я потеряла контроль, все потекло сквозь пальцы, и это бесило. Наташка стала отдаляться, Бассенок распустил группу, оставив в моих руках только лейбл группы да здание студии, мама сильно сдала, как будто силы покинули ее, — с трудом вставала, с трудом ходила, с трудом ела. Ухаживая за ней, до меня наконец дошло, что все имеет свое начало и конец. Я не верила в это, когда хоронили Басса, я не осознавала это потеряв отца, я еще надеялась реанимировать группу, и только теперь до меня дошло, — всему свое время.
Похоронив маму, с трехлетним сыном я вернулась в свой дом. В близи все было не так жутко. Ден выправился, ушел в другую группу, окунулся с головой в гастроли и говорит, что так легче, когда не он тянет, когда за спиной не давят призраки звездного состава. Наташка с Ричардом то мирились, то ругались. В одной из таких ссор Ревелс подписал контракт на военную службу. Не из-за моей сумасшедшей дочери, просто не мог найти место гражданского летчика. Как ни бесилась Наташка, а собрала чемодан и укатила к нему. Они расписались, как только узнали, что будут родителями. Навестила Палмеров, представила им Никиту. Сидели втроем и вспоминали, вспоминали, вспоминали, то глотая успокоительное, то умирая со смеху. Только не за этим я явилась к Дену. Хоть я и стала полноправной хозяйкой группы, что-то решить без совета с Палмером не решилась.
Вернувшись, сделала последний шаг, — продала студию, и сговорившись с двумя сумасшедшими ребятами, продала им все наше напетое. Я продала свой голос, я продала песни, которые будут жить во мне до конца. Но проект ребят мне понравился. Эта перетуссовка композиций, голосов, групп, какие они смогли выкупить, дала неожиданно такой мощный всплеск интереса к старым песням, так это было все мастерски сфабриковано, что я только удивлялась, узнавая свой голос в совершенно мне не знакомых композициях. Но мне уже ничего не принадлежит, ни песни, ни голос.
У меня есть только Никитка, который похож больше на меня, чем на отца. Я ни за что не стану его подбивать к пению или игре на гитаре. У него своя жизнь, у него будут свои интересы и мечты. Так теперь и будет, — он будет бежать впереди, а я плестись позади с тяжелым мешком воспоминаний. Только бы не отстать, не упустить сына из виду. Только бы успеть …
