Ликантропия

«Я знаю, что значит — безумно рыдать,
Вокруг себя видеть пустыню бесплодную,
Что значит — с отчаяньем в зиму холодную
Напрасно весны ожидать…»
Приступы паранойи случались со мной и раньше. Сегодня жизнь снова превратилась в отраву, я покрепче закрываю двери и ухожу в себя так далеко, что не дозваться. Самое противное в ситуации — я знаю, что завтра всё пройдёт. Это не депрессия, это просто упадок сил, нужно отдохнуть.
Нужно, нужно, необходимо…
Сцепив зубы, я выхожу из дома. Трудовую повинность ещё никто не отменял. На улице солнце, жара. Мне холодно. Спрятав глаза за шторами век, прикрывшись чёрными очками, я насильно завожу своё тело в переполненое маршрутное такси. Меня просто колотит от ужаса — там люди. Люди — мой страх. Наверное, я больна.
«У тебя ликантропия», — ласково шептал мне когда-то Камал. Камал — паренёк со странным генетическим дефектом. Восточного типа юноша с янтарными глазами и узким вертикальным зрачком, как у тигра. Я млела, когда от него шарахались люди, а он смотрел на меня со странной смесью любви и бессильной ненависти. Мы расстались — он умер.
У меня ликантропия, но я не оборотень. Когда-то прочитала в книге, что есть вервольфы — люди, превращающиеся в волков. А есть вулфверы — волки, превращающиеся в людей. Я из последних. Я вулфвер…
Маршрутка. Дети, невыспавшиеся и капризные, их раздражённые нервозные матери, хмурые мужчины, от которых отчётливо пахнет потом и перегаром. Меня ведёт, мне тошно…
Старушка — чистенькая, аккуратная, слегка кокетливая. От неё пахнет сгнившим яблочным пирогом, посыпаным чёрным перцем. Господи…
Маршрутка трогается с места и начинает медленной утиной походкой обцеловывать колдобины на дороге. Я до хруста стискиваю зубы. Пережить двадцать минут. Но нет — такси упирается своим тупым рылом в длинную очередь машин, железнодорожный переезд закрыт. Наверное Анна Каренина снова пошла в разнос и бесчинствует на рельсах. У меня темнеет в глазах. Сзади кто-то навалился, прижался, потный, горячий, и пыхтит, и вздыхает, и я хочу его ударить.
Из машины я просто выпадаю. Скрипнув зубами повторяю, как заклинание: «Это пройдёт, только один день, приступ закончится…»
Толпа, запах беляшей, «доллары, золото», ах, дайте мне автомат… Воображение бесится и подкладывает мне свинью. Мне кажется, что кто-то перешёптывается за спиной, что люди, подталкивая друг друга локтями, косятся на меня. «Смотри, смотри…»
Во время такого заворота мозгов всё гипертрофировано, и ужасно. Неприкрытая агрессия людей приводит меня в ужас, даже редкие улыбки кажутся злобно-сумасшедшими. На работу я прихожу уже совсем больная. Болят все кости, кожа кажется сшитой не по размеру. Как спасение хватаю на руки кошку, она тут живёт. Мурлыка смотрит мне в глаза и подмигивает.
«Мы все здесь не в своём уме. И ты, и я», — сказал Чеширский Кот Алисе.
Как он был прав!
шесть часов спустя — домой. А дома — семейный уют, махровый и страшный. Я завидую мифическому Дракуле — мне бы сейчас в тёмный звуконепроницаемый гроб, на сутки, в качестве профилактики…
В голове колокольный звон. На градуснике — 39,5. Здрасьте, приехали. Рассудок успокаивающе бормочет — ну, а ты какое душевное состояние при таких делах хотела?
Падаю на кровать и закрываю глаза — сна нет, только бред. Они приходят каждый раз, когда я больна.
Камал, Эдуард, Самир, Ева, Таня, Игорь, Пашка, Сергей… и — папа.
Все мои любимые покойники. Они словно сторожат меня. Я их люблю, это моя стража, мои палачи, мои друзья.
«Мой ангел-хранитель не носит крылья. Он похож на охранника на зоне. Когда я только думаю сбежать, он выкручивает мне руки, поддаёт кирзовым сапогом под рёбра, и матерясь заталкивает меня в карцер». Так сказала какая-то писательница. то ли Рубина, то ли Улицкая. Не помню. Она права, мой ангел такой же.
Утром я просыпаюсь слабая, как котёнок. «Какая ликантропия?», — спрашиваю я своё отражение в зеркале, пока крашусь. Впереди прекрасный день, я люблю свою работу, здороваюсь с соседкой. Я довольна своей жизнью, до следующего приступа паранойи…