Жизнь в кредит

Антон сидел на низенькой скамеечке в углу просторного больничного холла, уставившись в одну точку. Сигарета в его пальцах давно потухла, но он не замечал этого. Полутемное пустое помещение, не столько мрачное, сколько бездушно-казенное, было наполнено смесью запахов хлорки, эфира, лекарств и всего того, что создает тот самый «запах больницы». Некоторые считают, что так пахнет человеческая боль, некоторые — что человеческое спасение. Для Антона этот запах и эти стены олицетворяли одно — безвозвратную потерю.

Несколько лет назад здесь он потерял Фиалку.  Потерял именно в этом холле, в тот день, когда она не приняла его астры… Мог ли он подумать тогда, что ему вновь предстоит оказаться здесь, снова вдыхать этот запах безвозвратной потери?..

Но разве он виноват? Виной всему газета со стихами и фотографией, купленная утром в киоске и спрятанная в сумку, только она! Если бы она не оказалась в руках у Марины, когда та вошла в комнату, все было бы сейчас совсем иначе! Но Марина держала именно ее, развернутую на целую страницу — на ту, где фото…

— Ты только послушай, какая красота! Да ведь это же романсы! Я хочу попробовать положить эти стихи на музыку, думаю, я сумею. Ведь у меня будет много свободного времени в моем новом положении!

Антон судорожно схватился рукой за горло:

— На музыку? Чьи… стихи… на музыку?

Марина не заметила ни странно охрипшего голоса мужа, ни его искаженного лица. Сложив газету пополам, она протянула ее Антону фотографией наверх:

— Да вот же, почитай! Наша городская поэтесса… Правда, она красавица? Вот только мне кажется, что она слишком… какая-то закрытая. Вот бы с ней познакомиться, а?.. Антон!.. Что с тобой?..

Сам не помня, как, Антон вырвал из рук беззаботно болтающей жены газету и одним рывком порвал ее на две части. Скомкав трясущимися руками одну половину, вторую — с фотографией — швырнул опешившей Марине в лицо:

— На! Знакомься! Что ты о себе вообразила? Если я живу в вашем доме, это не значит, что тебе дозволено рыться в моих вещах! Я не игрушка, которую купил тебе твой папочка!

Антона трясло крупной дрожью, голос срывался с хрипа на шепот. Он не мог объяснить, что с ним происходит, но знал, что такой безотчетной, бесконтрольной ярости он не испытывал никогда в жизни. Он наступал на вжавшуюся в стену жену, терзая в мелкие клочья скомканную половину газеты.

— Где ты взяла эту газету? — прохрипел Антон, схватив жену за плечо. — Г-д-е? В моей сумке?

Только когда Марина, пронзительно вскрикнув, стала медленно оседать на пол, держась за низ живота, Антон пришел в себя. Резко, как от пощечины.

Когда Марину укладывали в карету «скорой помощи», она на секунду открыла глаза и встретившись взглядом с Антоном, прошептала одними губами:

— В киоске… Я купила в киоске…

После операции Марину отвезли в палату. Врач, долго и обстоятельно беседовавший с ее родителями, Антону не пожелал сказать ни слова. Сестра, дежурившая на посту, не поднимая головы, бросила:

— Выкидыш. — и уткнулась в разложенные перед ней бумажки.

Видя, что он лишний, Антон спустился в холл, и сел в углу. Сигареты таяли одна за одной, но даже их едкий дым не мог перебить запаха безвозвратной потери.

На лестнице послышались медленные тяжелые шаги. Антон не шелохнулся. Тесть — всемогущий босс, владыка собственной империи — остановился перед ним, сжав руки за спиной и глядя себе под ноги. Некоторое время оба молчали.

— Я запрещаю тебе видеться с моей дочерью. — с расстановкой, чеканя каждое слово, негромко заговорил тесть. — Ты останешься работать, где работаешь. Ты останешься жить в той квартире. Тебе даже не придется приходить на развод. Но если ты хоть раз побеспокоишь Марину…

Антон поднял голову и увидел устремленный на него ледяной взгляд серо-стальных глаз.

— Раздавлю. — жестко, не повышая голоса, припечатал тесть, и его непроницаемые глаза сощурились от глухой ненависти.

Счет был выставлен. Но расплатиться по нему оказалось для Антона непозволительной роскошью: отдавать было нечего…