Кусто. Легенды и мифы. Продолжение. Глава «На обломках Атлантиды»

Этой публикацией я продолжаю выпуск в свет по частям моей книги «Кусто. Легенды и мифы». Первые несколько глав были размещены мной ранее на другом ресурсе — портале Проза.Ру. Поэтому, соблюдая фундаментальное правило этого сайта об обязательной первичности размещения публикуемых здесь материалов, я начал не с самого начала, а с первой из неопубликованных прежде глав — «Коллективный портрет», посвящённой участникам экспедиции под командой капитана Кусто через Атлантику в 1985 на инновационном судне завтрашнего дня, которое остаётся таковым и поныне, спустя 35 лет. Затем вниманию читателей была представлена глава «Киты вздыхают тяжело». Настал черёд следующей главы – «На обломках Атлантиды».
Предлагаю вниманию новых читателей краткое содержание предшествующих глав, с полными текстами которых желающие могут факультативно ознакомиться, пройдя по ссылкам: https://proza.ru/avtor/vikriv1 (все ранее опубликованные главы на портале Прозу.ру)
или YIII – IX главы на этом сайте на моей странице:https://prozaru.com/author/vikrivich/
В 1985 году прославленный океанограф Жак-Ив Кусто организовал международную экспедицию на борту уникального поныне турбопарусника, созданного под его началом как образчик чистых энергетических технологий в кораблестроении и мореплавании. Конструкция новшества парадоксальна: непригодный для выполнения функции ветряного движителя овальный полый цилиндр действует так же, как традиционное ветрило… но с эффективностью судового дизеля. Революционными парусами оснащается экспериментальная яхта, названная Алкионой в честь дочери бога ветров Эола. Испытание нового движителя – главная цель экспедиции.
Лирико-публицистический репортаж о трансатлантическом переходе турбопарусной яхты ведёт специальный корреспондент Французской редакции Международного Московского радио, он же –– вахтенный офицер и палубный матрос Владимир Кривошеев. В центре действия фигура капитана Кусто в разных ракурсах. Легенда и реальная личность в повседневности продолжительного плавания и в рабочем ритме эксперимента. Автобиографические экскурсы Кусто в ответ на журналистские расспросы знакомят с подлинной историей отца акваланга и позволяют составить представление о его философии, научно-исследовательской и просветительской деятельности в последней четверти XX столетия.
Для участия в испытательном переходе первого в мире турбопарусника через Атлантику Кусто собирает на борту «Алкионы» интернациональный экипаж. Французы, американцы, русский — ваш покорный слуга. Учёные, моряки, журналисты. Разношёрстная и разнохарактерная дюжина исподволь превращается в команду, которую Кусто позже назовёт образцовым международным сообществом на алюминиевом ковчеге.
В один из прекрасных дней плавания матросы-пассажиры этого ковчега встретили в океане стадо морских исполинов и «португальскую военную флотилию». Вскоре, после впечатляющих феерических встреч с океаническими диковинами, «Алкиона» вошла в столичный порт Азорских островов, на которых экспедиция посетила гигантский кратер вулкана, познакомилась с бытом и трудом местных рыбаков и селян, совершила экскурс в историю Атлантиды и отведала тушёных осьминогов. На переходе между островами архипелага турбопарусник попал в великолепный шторм и достойно выдержал испытание девятым валом. Подробности – в настоящей главе книги.
Публикуется впервые.

НА ОБЛОМКАХ АТЛАНТИДЫ

«…ещё существовал остров, лежавший перед тем проливом,
который называется на вашем языке Геракловыми столпами.
Этот остров превышал своими размерами Ливию и Азию
вместе взятые… На этом острове, именовавшемся Атлантидой,
возник великий и достойный уважения союз царей…»

Платон
«Тимей». Диалоги

19 мая около 7 часов утра по местному времени «Алкиона» вошла в порт административного центра Азорских островов – Понта-Делгада. Он лежит на самом крупном острове архипелага – Сан-Мигел.
Пока следуем к месту стоянки, осматриваюсь.
Акватория порта защищена длинным молом, который образует уютную гавань. Вдоль мола тянется швартовочный причал на десяток-другой судов. На противоположной стороне гавани – открытая солнцу набережная-променад, окаймлённая редкой шеренгой раскидистых деревьев с припортового края. Выход из порта в город охраняет приземистая старинная крепость.
Понта-Делгада ещё спит — воскресенье. Пустынные улицы поднимаются от берега в гору. Они плотно застроены небольшими двух — трёхэтажными домами. Скромная провинциальная архитектура. Белые прямоугольники стен в чёрной окантовке. Чёрные рамки окон. Многие из них закрыты чёрными же ставнями-жалюзи. Тёмно-коричневые черепичные крыши с белыми кирпичными трубами. Строго, просто, но стильно. И очень уютно. За домами зелёным фоном — холмы. Над ними в перспективе синеют горы. В центре картинки — на набережной, чуть вглубь — изящная арка декоративных городских ворот в три пролёта. Неужели это всё, что мне суждено повидать на Азорских островах?..

Посол по особым поручениям
Не успели мы пришвартоваться, как на причале объявился корреспондент местного телеканала со съёмочной группой. Подойдя к сходням, он энергично размахивает руками, просительно таращит глаза и почему-то шёпотом старательно выговаривает: «Капитэн Кусто… Мёсье Кусто…» Деги делает вид, что не понимает его. Вопросительно смотрит на меня: мол, чего он хочет, не знаешь? Вовлечённый в забаву, я вынужден недоумённо пожать плечами. Корреспондент в отчаянии. Приблизившись к самой кромке причала, он складывает ладони рупором и изо всех сил шепчет: «Капитэн Кусто, можно?». Деги как будто осеняет: радушно улыбаясь, Бернар спускается по сходням на причал: «К вашим услугам! Капитан. Фонд Кусто». Слово «фонд» в скороговорке сознательно проглатывается. Уху аборигена остается «капитан Кусто». Журналист опешил, с растерянным видом отступает. Как, этот небритый и есть капитан планеты?!.. Но розыгрыш не проходит. Кусто фигура слишком известная. Телевизионщик быстро приходит в себя, смеётся и укоризненно грозит Бернару пальцем. Через несколько секунд появляется сам Жик. Корреспондент расцветает и прорезавшимся голосом просит об интервью. Положив конец мучениям чуть было не сбитого с толку журналиста, Кусто приветливо отвечает на его вопросы.
Только после отъезда съёмочной группы прибывают представители пограничной службы. Они осматривают корабль, больше из любопытства. Долго и чинно сидят в кают-компании, составляя с Деги таможенную декларацию. Потягивают «Камю», прихлёбывают кофе. Длительная процедура. Затем забирают для проштамповки виз паспорта экипажа, за исключением моего. Я – невъездной.
Грущу. Деги посыпает мою рану солью: «Будешь охранять «Алкиону» целую неделю! Ответственный пост. Впрочем, иногда можешь разминаться на причале. Но далеко не отходи. Как только завидишь полицейского – тут же на борт!»
Невесёленькая бесперспективность… А я мечтал отыскать на Азорах следы Атлантиды…
Переждав у трапа до ухода пограничников, к нам пожаловал очередной визитёр — крупный по местным меркам торговец, маленький и кругленький, со звучным именем из целого списка имён. Последним значилось Силва. Оно и было главным. За Силвой явился турагент, худой, сутулый и смуглый, похожий на басовый ключ. Это сходство подкреплялось неожиданным для его худобы басом. Коммерсант заключил с Деги контракт на поставку продовольствия и пригласил экипаж на настоящий азорский обед. А турагент оставил целый ворох путеводителей. И я тут же подгрёб их под себя – будет чем восполнить дефицит впечатлений.
Не откладывая дела в долгий ящик, отправляюсь на экскурсию, шурша листами красочных проспектов.
«Девять островов, украшающих своим пенистым колье воды Атлантики. Горы, встающие из океана. Пышная зелень. Пёстрый цветочный ковёр круглый год. Таков этот рай, который португальские мореплаватели XV века открыли по дороге в Новый Свет», — живописует один из путеводителей. Другой подхватывает: «Посетить Азоры – значит открыть безбрежность океана, красоту гор, золотые пляжи меж отвесных скал, кратеры, ставшие озёрами, пышную экзотическую зелень, девственную природу…» Впечатляет!.. А как подаётся Сан-Мигел? «Буколический пейзаж, разнообразная растительность, озёра в обрамлении живописных берегов, поросших гортензиями и азалиями. Романтические парки. Горячие источники вулканического происхождения. Тропические плоды…»
Моё безрадостное занятие прерывает Жо Гийу. Вбежав в кают-компанию, он восклицает: «Твои пришли!» — и, заговорщицки подмигнув, увлекает меня на палубу. В порт входит советский пассажирский лайнер «Эстония». Я приятно взволнован. У меня — эмоции, у Жо — практические соображения. Он излагает их: ему срочно нужно – сущие пустяки – несколько гаек для вентилятора одного из турбопарусов, но на «Алкионе» нет соответствующего диаметра, а обращаться к островитянам – долгая история. Через «Эстонию» — быстрее и проще. «Советские моряки всегда помогут, у них есть всё необходимое, даже станки — целый завод станков!» — с уважением говорит Гийу.
Испытываю прилив патриотических чувств.
Уповая на помощь «эстонцев», Жо просит меня выступить посредником. Ситуация, согласитесь, занятная: советский подданный должен представлять французский флаг на советском судне. Вхожу в роль посла по особым поручениям и с достоинством соглашаюсь. Капитан Деги заявляет о своём безусловном намерении отправиться вместе с нами в качестве главы делегации. Приводим себя в надлежащий вид и, захватив бутылку «Камю», чинно отбываем.
Решительно спустившись по сходням на причал, с известной долей осторожности ступаю на территорию государства, отказавшего мне в гостеприимстве. Лёгкое волнение усугубляется неожиданной неуверенностью в ногах, отвыкших от твёрдой почвы. Первые мгновения причал кажется не слишком устойчивым. Меня пошатывает. Деги воспринимает мою неровную походку как проявление беспокойства и издевается: «Пока ты с твоим капитаном, тебе ничто не угрожает. В худшем случае в тюрьму мы отправимся вместе». Выражаю признательность и перехожу на подчеркнуто размеренный шаг.
К нашим услугам два арендованных Фондом Кусто автомобиля. Их заблаговременно подогнали к «Алкионе». Предпочитаем бордовый зелёному. Усаживаемся и неторопливо едем по причалу вдоль пришвартованных судов. Кругом масса персонажей в форме. Бернар, за рулём, продолжает нагнетать и зубоскалить: «Здесь ты в безопасности. Машина — французская территория, пусть и арендованная».
Останавливаемся у высокого белоснежного борта «Эстонии». Покидаю французскую территорию и по португальской направляюсь к советской. У трапа – азорский полицейский. Избегая сложных объяснений с ним, принимаю в сторону и запрокидываю голову. На корме – перекур. Хочу привлечь внимание его участников. И вдруг испытываю затруднение: как обратиться к морякам-соотечественникам? Товарищи? Мужики? Ребята? Граждане? Эй, послушайте? Не найдя ничего лучшего, жестикулирую, что тот утренний корреспондент, и давлюсь чем-то до обидного невнятным. Увы, нет у нас общепринятых красивых формул общения (не было в советском обиходе, нет и доныне). Да-с!.. А были. Этот дефицит особенно ощущается за границей, где легче обратиться к иностранцу, чем к согражданину. А представьте себе, как бы достойно звучало: «Господа! Добрый день! Приятная встреча с соотечественниками. Соблаговолите…»… и так далее. Но начни я изъясняться подобным образом за границей в советские времена (да и сейчас тоже), меня приняли бы за правнука эмигранта, либо фигляра, либо позёра, либо придурка – в зависимости от рода аудитории. Во избежание ложного восприятия моей персоны обхожусь без слов и усиливаю жестикуляцию.
Наконец меня заметили. С любопытством разглядывают.
Кричу, что я хотел бы поговорить со старшим механиком, и заверяю, что я свой — советский. Крайнее удивление сменяется сдержанными улыбками. Мне почти поверили. А полицейский тем временем начинает поглядывать на крикуна с профессиональным интересом. Слава Богу, появляется дежурный по кораблю и даёт ему знак пропустить меня. Взбираюсь по крутому, в два пролёта, трапу. Торопливо объясняю, кто я и зачем. Сообщаю, что со мной капитан и стармех французского судна «Алкиона». Официальная мина на лице дежурного сменяется более тёплым выражением. Он приглашает переминающихся с ноги на ногу Деги и Гийу подняться на борт и сопровождает нас в каюту старшего механика. По пути минуем шикарный салон с помпезной парадной лестницей. Встречающиеся пассажиры – сплошь подданные иностранных государств в дорогих одеждах. Получается, «Эстония» зафрахтована зарубежной туристической компанией, обслуживающей толстосумов.
Старший механик достаточно радушен. Перевожу ему просьбу Гийу. Следует короткое распоряжение по телефону – и вскоре гайки нужного размера на столе. Жо счастлив. Деги выставляет коньяк. Как раз накануне нашего прибытия в Понта Делгада в СССР было принято пресловутое постановление о борьбе с пьянством и алкоголизмом. Об этом сообщили местные СМИ. Но мы с «эстонским» стармехом ещё не знаем ужасающих подробностей. «Эстония» покинула Союз почти полгода назад, а я, хоть и недавно, но всё же до события – и ничего путного сообщить не могу… Старший механик сдержанно благодарит за презент и тут же как бы забывает о нём. Предлагает кофе. Живо интересуется конструкцией «Алкионы», на которую «эстонцы» дивились, входя в порт. Вкратце удовлетворяю его любопытство, признавшись, что пока ещё сам не во всём разобрался до конца. После кофе откланиваемся и возвращаемся к себе.
В тот же день, оказавшись на борту французского сухогруза по приглашению его капитана, пьём с ним отличное шампанское брют и строим предположения относительно «сухого закона» в СССР. Я осторожен в прогнозах и оценках, но в душе не сомневаюсь, что без крайностей не обойдётся. Надо полагать, весть об антиалкогольном начинании советского руководства уже облетела весь мир, если даже на Азорах стала новостью номер один. Следовательно, советская пропагандистская машина запущена на полный ход, и репрессии не за горами… Мне сочувствуют.

Ночной дозор
Вечером предпринимаем вылазку в город — попробовать местные рестораны. Капитан на всякий случай даёт мне своё старое потрёпанное удостоверение во временное пользование. Растроганный заботой и польщённый доверием, торжественно принимаю документ и превращаюсь в Бернара Деги, капитана французского торгового флота. Фото на корочке мутное. Но даже размытое изображение не оставляет никаких сомнений: я совсем не похож на себя.
Благополучно минуем шлагбаум. Машины наши переполнены, а контроль отнюдь не строгий. «Мы с «Алкионы»!» — звучит как пароль.
Ужинаем в ресторане, похожем на непритязательное общепитовское кафе-закусочную советской эпохи. Отличие: хорошая кухня. Атмосфера — домашняя. В меню широкий выбор блюд из свежих морепродуктов, включая экзотические диковинки. Посетители узнают Кусто и подходят за автографами. Благодаря ему и заявившимся в парадных комбинезонах Требозу, Шарье и Шальве, мы – в центре внимания. Этот ужин прощальный: нас покидают Ги Жуас и Жан-Мишель. Ги возвращается на постоянное место работы – в радиорубку «Калипсо». Кусто-сын отправляется по делам Фонда на Большую землю. Он вновь присоединится к нам через две недели на Бермудских островах. Жик тоже улетает на время стоянки на континент. В действительности он успеет посетить за неделю несколько частей света.
Когда после ужина мы с Деги провожали Жика и Жуаса, Бернар по ошибке заехал на военный аэродром, очень удивив охрану, но не настолько, чтобы навести на мысль о проверке документов и установлении личностей нарушителей. Впрочем, от подозрений в злонамеренности нас, скорее всего, спасло присутствие Кусто, которого узнал один из караульных. Он выразил отцу акваланга своё восхищение и любезно растолковал нам, как проехать в аэропорт. Признаюсь, эта ошибка Бернара доставила мне несколько весьма неприятных минут. Я почувствовал себя на волосок от провала… В те времена любой маломальский инцидент за границей с участием советского гражданина мог обернуться скандалом и иметь неприятные последствия. Во всяком случае, об этом нас предупреждали перед отъездом за рубеж компетентные товарищи и наказывали быть бдительными.
На прощание Ги Жуас расцеловался со мной и смахнул условную слезу. Мне было жаль расставаться с весельчаком Ги. Мы славно ладили. Да и перекуры без него лишатся значительной доли аромата. Теперь мы увидимся лишь в Нью-Йорке.
Кусто дал Деги несколько поручений и порекомендовал впредь не заезжать на военные объекты иностранного государства. Бернар заверил, что больше не будет содействовать мне в шпионаже. Наше возвращение в порт было неспешным и обошлось без новых приключений. Для беглого знакомства с местными обычаями Деги сделал непродолжительный обзорный тур по городу. Никакой ночной жизни… Ни одной приветливой женщины… Спать!
На «Алкионе» нас уже заждались… Причём не только свои, но и трое в форме. Старший – юный сержант двухметрового роста – как-то странно посмотрел на меня и на ломаном французском попросил предъявить паспорт. «Ну вот, началось! – похолодел я и, сделав большие глаза, обернулся к Деги за поддержкой. Тот недоумённо пожал плечами. В его глазах читалось замешательство. Тогда я объяснил, что мой паспорт у капитана в сейфе. Сержант понимающе кивнул: мол, он готов подождать. Тревожно переглядываясь, мы с Бернаром спустились к нему в каюту. Деги выглядел явно растерянным — и моя тревога усилилась. Я уже представлял себя в сыром каземате крепости в полосатой робе с прикованным к щиколотке ядром…
— Знаешь что, — сказал капитан после минутного размышления, — а дай-ка ему все паспорта экипажа – пусть разбирается…
Сомневаясь в пользе наивной уловки, я всё же вынес стопку паспортов и протянул её сержанту. Тот отрицательно покачал головой: «Ваш паспорт!»
Делать нечего. Я неспеша отыскал свой документ. Сержант заглянул в него и, поблагодарив, вернул: порядок. Гора свалилась с моих плеч!.. И тут за моей спиной рассыпался меленький фальцетный смешок Бертрана Шарье. Всё стало ясно: проверка документов была организована им. Вот негодник! Пока мы с Деги отсутствовали, Бертран подговорил случайного патрульного потребовать у меня паспорт, научив его соответствующей фразе по-французски, и попросил экипаж не мешать забаве. Проделка удалась на славу. Шарье ликовал: он изловчился поймать на удочку не только салагу, но и морского волка. Когда спало напряжение, я спохватился, что патруль-то по всем признакам военный и никакого отношения к проверке гражданских лиц не имеет. «Точно, — согласился со мной Деги, — это армейская жандармерия. Как я не въехал!..» Сами патрульные, плохо понимающие по-французски, явно не постигли всей ехидной сути потехи, в которую их втянул Шарье, но охотно приняли участие в общем веселье. Сержант и его сопровождение по-детски наивно улыбались. Деги смеялся до слёз, бил себя в грудь и говорил, что испугался не на шутку, призывая меня сознаться в том же. Я признал очевидное сначала по-французски, а затем по-русски, передав пережитую мной эмоциональную встряску с помощью распространённого в нашем мужском обществе фразеологизма об игривой реакции деликатного органа на испуг. Угадав в моих словах экспрессию, Деги попросил перевести сказанное. Я сделал дословный перевод. Бернар пришёл в восторг. Оказалось, что у французов есть похожее устойчивое выражение, описывающее аналогичное поведение того же органа перед лицом страха. Недаром говорят, что у нас общие культурные корни…
В итоге шуточка Бертрана Шарье оказалась полезной для меня: я углубил свои познания во французском языке и почувствовал себя уверенней на азорской земле. После испытания испугом ко мне пришла здравая мысль: в действительности до моей персоны «нон-грата» здесь никому нет дела, если не считать Шарье… А отказ в визе – чистая формальность. Впоследствии я спокойно прогуливался по Понта-Делгада и окрестностям без конвоя.

Ястребиные острова
Столица Азор – типичный провинциальный португальский город: низкорослый, компактный, степенный, тихий. Единственным современным зданием в пору моего пребывания там был недостроенный отель на набережной. Он вызывал резкое презрительное неодобрение большинства населения, и его строительство законсервировали. Не знаю в точности, как обстоят дела сегодня, но вряд ли Понта-Делгада изменился в новом тысячелетии столь же разительно, как Москва. Во всяком случае, по информации турагентств, азоряне (или азорцы) до сих пор ценят превыше доходов от гостиничного бизнеса первозданность пейзажей, чистоту природы и патриархальный уют.
Гордость местных жителей – старинные церкви XV – XVII веков. Как и все строения на Азорах, они невелики. Несмотря на преклонный возраст, у них свежий бодрый вид. Белоснежные стены с традиционной чёрной окантовкой. Незатейливый геометрический орнамент над входом. Католический крест на коньке. Светло и благородно. Кажется, время не коснулось древних храмов, а ведь многие из них построены вскоре после открытия Азорских островов португальцами.
Право первооткрывателя архипелага приписывается лоцману королевского флота Диого де Сильвешу. Он побывал здесь в 1427 году и надлежащим образом задокументировал факт своего визита. Между тем есть сведения и о более ранних посещениях. Португальцы и служившие им генуэзцы бросали якоря у азорских берегов ещё в середине XIV века. Заселение же Азор началось в 1430 году. Причём первыми колонистами были не только португальцы, но и французы. К ним присоседились фламандцы, сыгравшие важную роль в освоении архипелага: они заложили основы местной экономики.
В ту эпоху Азорские острова были лысоваты. В противоположность утверждению туристических брошюрок, первооткрыватели обнаружили здесь не пышную и многоцветную флору, а довольно скудную растительность. Фауна тоже не поражала многоликостью. Животный мир представляли в основном птицы. В этом пернатом царстве господствовали ястребы. По легенде, именно они указали мореходам путь к островам. В их честь архипелаг и был назван Азорским (Açores), или Ястребиным. Теперь золотой ястреб с расправленными крыльями красуется на бело-синем флаге автономного Азорского района Португалии. Пернатая эмблема как бы парит на фоне девяти звёзд, которые символизируют девять островов архипелага: Сан-Мигел, Санта-Мария, Терсейра, Грасиоза, Фаял, Пику, Сан-Жоржи, Флориш и Корву. У последнего тоже птичье название – Ворон с португальского. Он самый маленький из девяти: 6,5 на 4 км. По сути это вулканическая гора с отвесными склонами. Если верить преданию, вскоре после открытия острова на главной его вершине нашли каменное изваяние всадника с обнаженной головой на лошади без седла. Левая рука монументального верхового лежала на гриве, а правая была простёрта на запад. Выбитые на пьедестале незнакомые буквы или знаки разгадать не удалось. Португальцы-христиане поспешили уничтожить статую как языческого идола. Но потомки первых переселенцев сохранили предание о каменном всаднике до наших дней.
На других островах архипелага гуляют легенды о таинственных надписях на могильных плитах, о городах, ушедших на дно океана. Все они вплетаются в общую легенду о том, что Азорские острова – это уцелевшие обломки Атлантиды, погибшей за много тысячелетий до нашей эры плюс сверху наши две тысячи лет. В итоге – более чем за 12 тысяч лет до этих строк, если основываться на сведениях, приводимых Платоном в его диалогах «Тимей» и «Критий». Платонова Атлантида находилась к западу от Геракловых столпов — так в эпоху великого философа назывался Гибралтарский пролив. И район Азор — подходящий адрес для погрузившегося в пучину гигантского острова. Во всяком случае, многие атлантологи считают Азорские острова останками Атлантиды и включают их в карту гипотетического материка.
Так ли это? Мне бы не хотелось разочаровывать ни читателей, ни самого себя, потому что я скорее верю в азорский вариант Атлантиды. Однако на сегодня совершенно точно установлено лишь следующее. Азоры имеют вулканическое происхождение. Их возраст около 20 миллионов лет. Все девять островов – надводные вершины подводной горной системы. Два из них — Корву и Флориш — венчают Срединный хребет Атлантики. Остальные семь – высшие точки Азорского плато, лежащего на пересечении Срединно-Атлантического хребта и Азорско-Гибралтарского хребта. Согласно академическим научным данным, никакого обширного пространства суши к западу от Гибралтара не могло быть. И хребты, и плато под водой по своему происхождению — это не материк, ушедший в пучину, а поднявшиеся из недр вулканические образования. Таким образом, Азорские острова не могут быть осколками гипотетического континента, сгинувшего в морских глубинах. Но это не означает, что Азоры сами по себе не имеют оснований считаться Атлантидой, точнее – её обломками или, лучше — остовом. Попробуем разобраться с этим парадоксом…

Платон мне друг…
Легендарная цивилизация атлантов издавна будоражит воображение умов. И, узнав, что маршрут экспедиции будет проходить по широтам их возможного обитания, я встрепенулся в надежде прояснить версию существования Атлантиды в районе Азор.
Вот мы и на месте… Но, прежде чем начать расследование, почерпнём исходную информацию из главного источника сведений о царстве атлантов, а уж затем примерим извлечённый материал к архипелагу и окрестностям.
Весь миф или исторический очерк, или трактат об Атлантиде изложен Платоном в сочинениях-диалогах «Тимей» и «Критий» где-то в 360 году до нашей эры. Давненько. Считайте, двадцать четыре столетия минуло. А актуальность текстов не тускнеет… Построены они затейливо. Вероятно, для пущей достоверности Платон расширяет круг посвящённых и использует в рассказе о стране атлантов сложную цепочку посредников. Он ведёт повествование от лица собственного прадеда по отцовской линии Крития, который пересказывает историю Атлантиды со слов своего деда – тоже Крития. А тот, в свою очередь, услышал её от афинского мудреца Солона… Солон же получил развёрнутые сведения о царстве атлантов у египтян и дословно записал их рассказ. Замысловатая эстафета. Запутались? Упростим. Вникнем в мудрёную родословную Платона. Солон, оказывается, тоже был его предком по материнской и отцовской линии одновременно. И, скорее всего, философ узнал о легендарной стране непосредственно из записей афинского мудреца. Так или иначе, знания об Атлантиде дошли до Платона от пращуров, а в начале цепочки стоял Солон. Некогда он побывал в египетском городе Саисе, где жрецы богини Нейт и поведали ему историю Атлантиды. Они ссылались на священные тексты, к которым приложила руку сама богиня-прародительница, владевшая всеми тайнами прошлого.
По словам служителей культа, в стародавние времена – за 9 тысяч лет до их встречи с Солоном – великий остров лежал за Геракловыми столпами и превышал своими размерами Ливию и Азию вместе взятые. Ливией тогда называлась северная Африка от Атласских гор до Египта, а Азией – полуостров Малая Азия и прилегающие земли (современная Турция и её ближайшие соседи). Сумма площадей этих территорий потянет на материк, сравнимый с Австралией и Океанией в придачу. Значит, поместиться такой солидный кусок суши мог только в Атлантике (Средиземное море для эдакого исполина безнадёжно мало). На атлантическое местоположение этой обширнейшей земли указывали и жрецы. Они уточнили, что за Атлантидой находилось «огромное море и противоположный материк, на который можно было перебраться по островам, расположенным между Атлантидой и тем материком». Выходит, египтяне знали или догадывались о существовании континента, который нам известен как Америка. По их сведениям, власть союза царей, правящих островом Атлантида, «простиралась на многие другие острова и на часть противоположного материка, а сверх того, по эту сторону пролива они овладели Ливией вплоть до Египта и Европой вплоть до Тиррении».
Если учесть, что Тиррения, или Этрурия (ныне Тоскана), — это область в Средней Италии у побережья Тирренского моря, которое омывает её с запада, а Ливия лежит западнее Египта, то экспансия атлантов определённо распространялась с запада на восток, а не в каких-либо других направлениях. То есть атланты расширяли свои владения от Гибралтара и Атласских гор, что на Северо-Западе Африки, вглубь Средиземноморья, подчинив себе его западную часть, но не сумев покорить восточную. Следовательно, Атлантида-метрополия не могла располагаться ни в Средиземном море вообще (его акватории не хватило бы для Ливии и Азии вместе взятых), ни, тем более, в Восточном Средиземноморье, как это пытаются доказать сторонники критского варианта местонахождения легендарного острова. Стало быть, Атлантида могла находиться только по западную сторону Геракловых столпов – в океане. Запомним эти доводы в пользу платоновых «координат» и обратимся к ним впоследствии.

… но истина дороже
С течением благоприятных лет могущество атлантов росло, увеличивались их владения, множились достижения — и ширилась слава. Заоблачная для античности допотопная (существовавшая до Великого Потопа) цивилизация достигла своего наивысшего расцвета, как вдруг всё рухнуло в одночасье… Платон, используя записи Солона, сделанные со слов египетских жрецов, рассказывает об этом так: «Но позднее, когда пришёл срок для невиданных землетрясений и наводнений, за одни ужасные сутки… Атлантида исчезла, погрузившись в пучину. После этого море в тех местах стало вплоть до сего дня несудоходным и недоступным по причине обмеления, вызванного огромным количеством ила, который оставил после себя осевший остров». Интересно, что о большом количестве ила за Геракловыми столпами сообщает и Аристотель, ученик Платона, который, тем не менее, с большим скептицизмом относился к платоновой Атлантиде. Всем известны ставшие поговоркой слова Аристотеля: «Платон мне друг, но истина дороже»… однако, наверное, не все знают, что причиной, побудившей Аристотеля предпочесть «истину» своему учителю, была история с Атлантидой. Именно Аристотель первым из учёных заявил, что Атлантида — вымысел Платона: «Кто её придумал, тот её и утопил». С той поры не умолкают споры — правдив ли рассказ премудрого философа или сфантазирован им для выражения его гражданских воззрений?
Давайте и мы, воспользовавшись стояночным досугом, поучаствуем в многовековой полемике.
Сочинитель или Пересказчик. Летопись или Выдумка.
Не будем забывать, что, по Платону, первоисточник сведений об Атлантиде – в Древнем Египте.
А раз так — перенесёмся в Саис, в храм Нейт.
Вот она – в красной короне, с луком и стрелами в руках. Храмовый этикет требует, чтобы мы воздели ладони и сказали:
Ночная Охотница,
Первооткрывательница,
Госпожа Запада,
Призываю тебя.
Ты, которая являешься всем, что было, есть и будет,
Рассей Тьму и открой мне священные Тайны.
Здесь, перед алтарём Нейт, миру была приоткрыта тайна Атлантиды. С соизволения богини жрецы начали рассказ:
— Как известно, боги по жребию поделили между собой все страны земли… Посейдон получил в удел остров Атлантиду, заселил её своими детьми, зачатыми со смертной женщиной (Клейто). Произведя пять раз по чете близнецов мужского пола, Посейдон взрастил их и поделил весь остров Атлантиду на десять частей…
Не станем смущаться словом «бог». Ведь в древности запросто обожествлялись первые лица государства. И, видимо, Посейдон был просто-напросто вождём или царём. Возможно, он отличался выдающимися знаниями и навыками — и по этой причине был уподоблен высшему существу, став в восприятии потомков богом. Не исключено также, что у реального основателя Атлантиды было другое имя, а Посейдоном его нарекли позже, когда обожествили и возвели в ранг повелителя водной стихии.
Обзаведясь потомством, Посейдон поставил старшего сына из близнецов первой четы «царём над остальными, отвёл ему наилучшую и наибольшую долю острова и дал ему имя Атлант». Дальнейший стиль повествования Платона наводит на мысль о том, что он воспринимает и пересказывает записи Солона как конспективное изложение летописи реальной Атлантиды, полным текстом которой располагали египетские жрецы. Во всяком случае, письмо Платона в диалогах «Тимей» и «Критий» практически лишено приёмов легенды и больше походит на исторические хроники, нашпигованные подробностями. Словом, это не слог выдумки вопреки мнению Аристотеля. Послушаем Платона внимательно:
— От Атланта произошёл особо многочисленный и почитаемый род, в котором старший всегда был царём и передавал царский сан старшему из своих сыновей, из поколения в поколение сохраняя власть в роду, и они скопили такие богатства, каких никогда не было ни у одной царской династии в прошлом и едва ли будут когда-нибудь ещё, ибо в их распоряжении было всё, что приготовлялось как в городе, так и во всей стране. Многое ввозилось к ним из подвластных стран, но большую часть потребного для жизни давал сам остров, прежде всего, любые виды ископаемых твёрдых и плавких металлов, и в их числе то, что ныне известно лишь по названию, а тогда существовало на деле: самородный орихалк (жёлтая медь), извлекавшийся из недр земли в различных местах острова. Лес в изобилии доставлял всё, что нужно для работы строителям, а равно для прокормления домашних и диких животных…
Смахивает на экономическую географию, не правда ли? Платон деловито рассказывает о высоком плодородии земли и разнообразии её даров, о пользе, которую аборигены извлекли из природных богатств — «устроили святилища, дворцы, гавани, верфи и привели в порядок всю страну». Упоминает источники горячей и холодной воды, «которые давали воду в изобилии, и притом удивительную как по вкусу, так и по целительной силе». Сообщает, что воды источников использовались для летних и зимних купален, для орошения угодий и других практических целей. По всей вероятности, атлантам были ведомы технологии геотермальной энергетики.
Комфортные климатические условия и щедроты природы способствовали процветанию и прогрессу, а всеобщий достаток вкупе со справедливыми законами обеспечивал поддержание высокой морали в государстве атлантов. До поры до времени бытие определяло сознание… Но, в конечном итоге, пресыщение всё же испортило нравы. По Платону, причиной тому была утрата атлантами божественного начала в себе:
— В продолжение многих поколений, покуда не истощилась унаследованная от бога природа, правители Атлантиды повиновались законам и жили в дружбе со сродственным им божественным началом: они блюли истинный и во всём великий строй мыслей, относились к неизбежным определениям судьбы и друг к другу с разумной терпеливостью, презирая всё, кроме добродетели, ни во что не ставили богатство и с лёгкостью почитали чуть ли за досадное бремя груды золота и прочих сокровищ. Они не пьянели от роскоши, не теряли власти над собой и здравого рассудка под воздействием богатства, но, храня трезвость ума, отчётливо видели, что всё это обязано своим возрастанием общему согласию в соединении с добродетелью, но, когда это становится предметом забот и оказывается в чести, оно же идёт прахом, а вместе с ним гибнет и добродетель. Пока они так рассуждали, а Божественная природа сохраняла в них свою силу, всё их достояние, вкратце нами описанное, возрастало. Но когда унаследованная от Бога доля ослабела, многократно растворясь в смертной примеси, и возобладал человеческий нрав, тогда они оказались не в состоянии долее выносить своё богатство и утратили благопристойность. Для того, кто умеет видеть, они являли собой постыдное зрелище, ибо промотали самую прекрасную из своих ценностей; но неспособным усмотреть, в чём состоит истинно счастливая жизнь, они казались прекраснее и счастливее всего как раз тогда, когда в них кипела безудержная жадность и сила.
И вот Зевс, бог богов, блюдущий законы, хорошо умея усматривать то, о чём мы говорили, помыслил о славном роде, впавшем в столь жалкую развращенность, и решил наложить на него кару, дабы он, отрезвев от беды, научился благообразию…
Разумеется, Платон-идеалист не мог обойтись в своём рассказе без божественного участия как в происхождении Атлантиды, так и в её исчезновении. Но для философа кара свыше — это погребение. А погибель процветающей страны случилась раньше, когда атланты преступили нравственные законы в себе и во взаимоотношениях с окружающим миром. В истории примеров тому немало. Определённо, здесь есть некая закономерность: за падением нравов и деформациями духа следуют природные катастрофы. И сегодня во многих стихийных бедствиях можно усмотреть причинно-следственное сходство со Всемирным Потопом, Содомом и Гоморрой, с той же Атлантидой…
Была ли на то божья воля или нет, но царство атлантов, если оно существовало, уничтожил мощнейший геологический или космический катаклизм. Или оба вместе. Есть и такая версия. Не исключено, что кончине Атлантиды под ударами стихий предшествовала катастрофа экологическая. Из рассказа Платона вытекает, что весь остров был вдоль и поперёк изрезан каналами, а его природные кладовые безудержно опустошались. Рытьё каналов, безоглядная добыча полезных ископаемых, вырубка лесов. Всё это так похоже на нашу экономическую политику, результаты которой мы всё острее ощущаем в своей державе, сравнимой с континентом. В случае же Атлантиды речь, вероятнее всего, идёт, о клочках суши в океане… Так что недальновидное природопользование атлантов могло иметь сугубо губительные последствия…

Вода и пламень…
Прохаживаясь по азорскому рельефу в изыскательских целях, я постоянно ощущал близость недр. Здесь глубины земли, считай, на поверхности. На каждом острове два-три и более кратера. На их склонах и в долинах – наплывы застывшей лавы и куски базальтов. Плодородная почва под ногами, несмотря на тучность, кажется эфемерной. Это впечатление небезосновательно. Вулканические горы в океане не раз сбрасывали её с себя, как змеи кожу, и вновь обрастали ей со временем. Порождение извержений, Азоры – семя Вулкана и в любой момент истории могут проявить норов своего родителя. Несомненно, на протяжении эпох облик архипелага менялся неоднократно – частично и радикально. Как мне представляется, когда Азорида была Атлантидой, она являла собой группу средних по размерам островов, сплотившихся почти в единое целое. Предположительно, в окрестностях «могучей кучки» и в отдалении на большой площади были разбросаны десятки, а то и сотни, других островов. Вместе взятые они могли прослыть крупным островом или материком. Эту гипотезу подтверждают геолого-геофизические исследования в районе Азорско-Гибралтарской зоны разломов земной коры. Проведённые в восьмидесятые годы прошлого столетия изыскания позволили установить, что гигантская система подводных гор между Азорскими островами и Гибралтарским проливом некогда была архипелагом, который мог быстро погрузиться в океан в результате катастрофической коллизии при столкновении Африканской и Евроазиатской континентальных литосферных плит уже в историческое время. Как это было? Упрощённо — не углубляясь в глубинные тектонические процессы — край одной плиты подполз под другую — поддвинулся, в результате чего поддвинувшаяся плита частично просела и увлёкла под воду большинство островов Атлантиды, которым не повезло стоять именно на ней. Уничтожение того, что уцелело от царства атлантов на самых крупных и возвышенных островах, довершили дружно ожившие вулканы. Кстати, всплеск сейсмической активности — характерная примета описанной коллизии, которая на научном языке называется субдукцией (процесс погружения одного блока земной коры под другой). Шквалы огня и воды смели плодородные долины и всё рукотворное. На поверхности океана остался искорёженный остов – обломки гор да дымящиеся кратеры. Вот и разрешение обозначенного мной парадокса: Азорские острова действительно могут быть обломками Атлантиды, но не материка или обширного острова, а крупного архипелага, погубленного серией катаклизмов. И это вполне могло произойти двенадцать тысяч лет назад – как раз тогда, когда на Землю в юго-западном районе центральной Атлантики упала комета или, по другим данным, метеорит. Очевидно, падение крупного небесного тела спровоцировало описанные тектонические подвижки и вулканический ажиотаж. Небезосновательная гипотеза и всегда актуальная, согласитесь… Примечательно, что примерно в те же времена начался завершающий этап последнего ледникового периода (мы можем стать современниками его финальной стадии – очередного Всемирного Потопа). Тогда уровень океана повысился из-за интенсивного таянья льдов на 140 метров. Как вы понимаете, даже немногое, что ещё, возможно, оставалось от построек атлантов, оказалось глубоко под водой и за тысячелетия утратило артефактные черты… Кусто рассказывал, что его сын Филипп с экипажем гидросамолёта «Каталина-Калипсо II» пытался проверить азорский вариант Атлантиды. «Но здесь они столкнулись с большими трудностями. Острова – это вершины гор с почти отвесными склонами. Чтобы найти хоть что-то, если это «что-то» существует, надо отрядить сюда батискаф. Другими словами, потратить целое состояние для сомнительных результатов…»
Стало быть, обнаружить следы атлантов, после того как все разрушительные силы были брошены против Атлантиды, крайне сложно… А каменный всадник на Корву и некие таинственные надписи – это лишь свидетельства более ранних, допортугальских, посещений остывших и вновь оживающих обломков Атлантиды. Но мне кажется, что XXI век отыщет бесспорные доказательства существования легендарной страны с помощью новейших технологий воссоздания. Просто надо поверить Платону, как поверил Гомеру Шлиман, раскопавший-таки Трою… Для воодушевления искателей приведу ещё один довод в пользу Атлантиды-Азориды. Платон сообщает, что стены Посейдониса – столицы царства атлантов — были сложены из камней чёрного, белого и красного цветов. Заметьте, это основные цвета твёрдых пород Азорских островов. За работу, господа!

Минойская версия
Но, прежде чем примерить лавры Генриха Шлимана, вы, наверняка, захотите узнать мнение Кусто о местонахождении Атлантиды. Его скептическое замечание о целесообразности её поисков в районе Азор вы уже слышали… Однако он почти не сомневается в справедливости средиземноморской гипотезы, согласно которой Атлантида – не что иное, как критская цивилизация, погибшая по вине вулкана Санторин.
Как-то под вечер, вскоре после отплытия с Азор, Жик коротко пересказал мне свои соображения на этот счёт, подробно изложенные им в книге «В поисках Атлантиды».
— Когда я стал ныряльщиком, то, конечно, не упускал возможности кинуть взгляд туда, где, по чьим-то предположениям, находилось погибшее государство. Но я никогда не надеялся обнаружить циклопические сооружения на морском дне в районе Азорских островов или Бимини. Мне слишком хорошо известно, в какое состояние приходят суда, затонувшие всего несколько десятилетий назад. А что говорить о развалинах, которым несколько тысячелетий… Но вопреки своему природному рационализму я продолжал поиск. Каждый ныряльщик таит надежду найти Атлантиду, даже если публично заявляет, что не верит легенде о ней…
Разочаровавшись в азорской Атлантиде из-за отсутствия хоть каких-нибудь материальных свидетельств в её пользу, Кусто обратил внимание на минойскую или критскую цивилизацию и попал под её очарование.
— Она относится к одной из культур, возникших на заре человеческой истории и оставивших нам слишком мало фактического материала, — иногда мы не можем понять их письменность. И у всех этих цивилизаций одна общая черта – роковая судьба. Всегда будоражит воображение тайна – почему внезапно, в апогее славы, гибнет держава, и гибнет практически бесследно…
Напомню, что минойская цивилизация возникла примерно в 2000 году до нашей эры на цветущем в ту пору Крите. Названа она так по имени мифологического царя Миноса. Предание приписывает ему создание могущественной морской державы, которая в бронзовом веке властвовала над всем Восточным Средиземноморьем. Согласно мифу, на Крите существовал построенный изобретательным Дедалом лабиринт, где был упрятан Минотавр – чудовище с телом человека и головой быка — плод страсти жены царя Миноса Пасифаи к белому быку… Легендарный лабиринт пока вроде бы не найден, но обнаружены и раскопаны многие другие материальные свидетельства минойской эпохи. Это и руины удивительных дворцовых городов, и великолепные жизнерадостные фрески, и искусно расписанная керамика, и изящные статуэтки. Критская культура минойского периода считается первой великой цивилизацией на европейской почве, предшественницей культуры античной Греции. Почему же погибла столь блестящая держава?
— Существует несколько гипотез. Упадок экономики. Резкое ухудшение экологии в результате многовековой вырубки лесов и интенсивного ведения сельского хозяйства. Давление со стороны египтян и греков-ахейцев из Микен… Отсутствие сильной армии. Минойцы, наименее воинственный из античных народов, не смогли оказать серьёзного сопротивления военно-коммерческим предприятиям микенцев, которых сами и приобщили к торговле и искусствам. Но достаточно ли этих факторов, чтобы стереть с лица земли могущественную цивилизацию? Разумеется, нет…
Исследования морского дна вблизи Крита и сделанные находки – каменные блоки на дне бухт, исчезнувшие под водой порты – наводят Кусто на мысль о мощном катаклизме, погубившем минойскую культуру. Вслед за этим он приходит к выводу-предположению, что именно Крит и был той землёй, которая, по словам Платона, ушла под воду.
— Если эту гипотезу принимать всерьёз, то ключ к разгадке надо искать на острове Тира, где в XV веке до нашей эры, а именно тогда угасла критская культура бронзового века, проснулся вулкан Санторин и обрушил в море невероятное количество пепла. Сила взрыва равнялась мощности нескольких сот бомб, сброшенных на Хиросиму. Он породил в Эгейском море цунами высотой 100 метров. Гигантская приливная волна пронеслась по Восточному Средиземноморью и нанесла серьёзный урон всему побережью. Выпавший густым слоем пепел уничтожил сельскохозяйственные культуры. С минойской цивилизацией было покончено. А воспоминания о критском могуществе были погребены в коллективном подсознании эллинов. Впоследствии родились мифы о Миносе, Минотавре и Тесее… Египтяне же, будучи плохими географами, но великолепными летописцами, сохранили четкое воспоминание о величии и крахе критской цивилизации. Они переименовали остров Миноса (по отношению к ним он действительно находился на западе) в Атлантиду. Солон или Платон, посетив Саис, переписали рассказ, заставив его служить своим политическим, философским и поэтическим целям. А поскольку эллины были лучшими географами, чем дети Нила, они отодвинули границы государства атлантов за пределы Геракловых столпов, отказываясь признавать, что по соседству с ними существовала другая могущественная держава…
…Это гипотеза, которой я пытаюсь найти подтверждение вслед за греческими археологами Спиридоном Маринатосом, Ангелосом Галанопулосом и другими учёными. Конечно, в ней есть свои недостатки. Она не будет убедительной для всех и каждого в отдельности. Разумеется, останутся сторонники атлантической Атлантиды (на Азорах, Багамах), Атлантиды сахарской или гиперборейской…
Вы, правы, коммандан. Я отдаю предпочтение азорской Атлантиде… А Крит лежит скорее севернее, точнее — северо-северо-западнее Египта… Но не западнее… Прошу прощения за дерзость…

Достоверность мифа
Многое в античной мифологии заставляет нас думать о том, что у её персонажей были реальные прототипы в наидревнейшие времена, в том числе среди первых лиц царства атлантов, описанного египтянами. Так, основатель Атлантиды Посейдон (др.-греч. Ποσειδῶν — «трясущий землю») превратился в преданиях в бога-повелителя морей, потому что его столица находилась в безбрежном и недоступном океане, откуда он властвовал над Средиземноморьем. Первенец Посейдона Атлант стал в мифах титаном, поддерживающим небесный свод на крайнем западе. И этому есть объяснение. Мощь государства атлантов была такова, что оно воспринималось покорёнными народами как поднебесное, как столп — опора мироздания. Словом, в цепи преданий метафора сделалась мифом. Получается, Платон передал в диалогах «Тимей» и «Критий» повесть о событиях, проистекавших в очень отдалённые времена, которые, став легендарными, дали впоследствии пищу для появления некоторых сказаний Древней Греции. Летопись Атлантиды предшествовала появлению древнегреческой мифологии! И весьма примечательно то, что Платон даже не пытается провести аналогию между царём Атлантом и титаном Атлантом, хотя она сама напрашивается. О чём это говорит? Да о том, что философ ничего не придумывал в истории Атлантиды, а просто излагал записи собственного предка, который аккуратно пересказал услышанное от жрецов или прилежно переписал предоставленные ему тексты без интерпретаций. В эпоху Солона и во времена Платона миф о титане Атланте, подпирающем небосвод на крайнем западе, был уже хрестоматийным. И, будь повесть об Атлантиде не летописным текстом, а мифотворчеством или литературным вымыслом, либо мудрец и поэт Солон, либо его потомок философ не преминули бы обратить внимание на то, что прототип мифической небесной опоры – не кто иной, как сын Посейдона Атлант. В любом случае, соблазн был велик – ведь это доказательство древности сведений об Атлантиде! Но ни Солон, ни Платон – величайшие умы — не стали указывать на очевидное, чтобы комментариями не бросить тень на добросовестность своего изложения летописи царства атлантов, в достоверности которой не сомневались… Или, возможно, не хотели смущать умы греков, которые почитали Посейдона родным братом Зевса, а он, оказывается, из другого более древнего рода…
Что до критской гипотезы, коммандан, она очень интересна. И всё-таки её предмет – судьба минойской цивилизации, гибель которой объясняется мощным извержением вулкана Санторин на острове Тира в Эгейском море три с половиной тысячи лет назад. Атлантида же канула на девять тысяч лет раньше в Атлантическом океане, за Геракловыми столпами. И я не вижу оснований не доверять платоновой хронологии, заимствованной у египтян – авторитетных летописцев. Мне непонятно и то, зачем бы египтянам понадобилось переименовывать остров Миноса в Атлантиду. У них не было ни малейшей мотивации для этого. И грекам-эллинам, включая Платона, тоже вроде бы ни к чему было передвигать границы государства атлантов подальше от себя, если его след простыл за тысячу лет до них. Между прочим, минойская цивилизация, соседствовавшая с греками-ахейцами, предшественниками греков-эллинов и современниками минойцев, не исчезла бесследно сразу же после взрыва Санторина, а просуществовала ещё сотню-другую лет. И только потом потихоньку слилась с микенской (ахейской) культурой, которую сама и породила ранее. В результате этого «инцеста» появилась крито-микенская культура, просуществовавшая со II по I тысячелетие до н.э. Таким образом, нынешние греки — в дальнем родстве с минойцами. И, разумеется, современным греческим археологам лестно отождествлять минойскую цивилизацию с Атлантидой… Получается-то, что греки – наследники атлантов! Вот как… Однако мой скепсис относительно родственных уз между атлантами и греками ничуть не умаляет собственных достоинств ахейцев и эллинов. Вспомним, что Ахилл, Одиссей и их певец Гомер были ахейцами, а Эсхил, Софокл, Еврипид, Сократ, Платон, Аристотель, Архимед – эллинами. Впрочем, граница между ахейцами и эллинами довольно размыта. Для нас все поименованные герои и гении — великие сыны Эллады.
Но вернёмся из Древней Греции в Атлантику — за Геракловы столпы и в довершение всего сказанного вспомним доводы в пользу «платоновых координат» Атлантиды, которые определённо указывают на то, что атланты продвигались по Средиземноморью с запада на восток, притормозив перед Грецией и Египтом. Могли ли минойцы расширяться так же? Нет, конечно. В силу географического положения Крита – чуть ли не в центре Средиземноморья, их экспансия вольна была направляться во все стороны света. Однако, чтобы достигнуть Тиррении, в отличие от атлантов, им надо было бы двигаться с востока на запад, а не наоборот. В противном случае, держа курс на восток, как атланты, они смогли бы добраться до западного побережья Италии, только обогнув весь земной шар. Такого подвига минойцы не совершали. Да и незачем им это было – в Тиррению через Китай и два океана… Взгляните на карту! Критским царям удобнее было распространять своё влияние на соседнюю Грецию, близлежащий Египет и недалёкую Малую Азию. Что они и делали.
Так что минойцы сами по себе, атланты сами по себе. Впрочем, именно Платон виноват в появлении изложенной минойской версии… Как так? Дело в том, что он действительно использовал рассказ об Атлантиде для выражения своих политических, философских и нравственных воззрений, вплетая в диалоги «Тимей» и «Критий» упоминания о позднейших событиях. Это и даёт основания помещать государство атлантов на Крит. Но ни острова в Эгейском море, ни памятники, на них найденные, не соответствуют описаниям Атлантиды в первоисточнике.
В итоге я склонен верить ученику Сократа и учителю Аристотеля Аристоклу – Славному своим совершенством. Таково значение имени великого эллина-философа при рождении. А Платон — это его прозвание — Широкий. Человеку с таким именем и с таким псевдонимом можно всецело доверять, не правда ли…

Пастораль во чреве вулкана

Жители Азор верят в легенду о том, что один из городов Атлантиды был поглощён вулканом на острове Сан-Мигел. Мне довелось побывать в гигантском кратере, или кальдере этого вулкана со звучным названием Кальдейра даш Сете Сидадеш. В переводе буквально — Котёл Семи Городов. Семиградье…
Кальдера отличается от кратера размерами и происхождением. Если кратер с греческого — большая чаша, то кальдера – большой котёл с испанского. Соответственно, кратер – чашеобразное углубление на вершине вулкана, а кальдера — котлообразная впадина с крутыми склонами и ровным дном. Она образуется в результате провала вершины вулкана и нередко прилегающей к нему местности. В диаметре такая впадина достигает 10-15 км и более. Кальдейра даш Сете Сидадеш вполне соответствует этим параметрам. Её дно заполняют воды двух сообщающихся озёр – Зелёного и Синего. Понятно, что озёра в кальдере с такой легендой заинтересовали нашу кинофотопару — Луи Презлена и Дика Морфи. Они пригласили меня отправиться на съёмки вместе с ними.
Сете Сидадеш находится неподалёку от Понта-Делгада. До места мы добрались на потрёпанном джипе туземного общества киноподводников за каких-нибудь полчаса. По пути нам попадались запряжённые лошадьми повозки, которые неспешно следовали в обоих направлениях, обязательно в сопровождении собаки, а иногда – ещё и одной-двух коз. Гужевой транспорт в сельской местности Азор – преимущественное средство передвижения. Скорости и выхлопным газам азорские селяне предпочитают размеренность и свежий буколический дух. Поэтому продукты здесь экологически чисты и энергетически уравновешенны.
Идиллическая сельская дорога походила на аллею заповедного парка. Сначала она шла почти напрямую в гору по довольно пологому склону, а перевалив через кромку кальдеры, побежала круто вниз – в просторную котловину. Сказочный пейзаж. Чуть ли не отвесные стены кальдеры поросли густым синим лесом. На подоле – заросли гортензий и азалий. Розово-бело-голубая бахрома из пышных цветов окаймляет сочную зелень лугов. Большую часть равнинного дна котловины занимают озёра. Причём в ясный день одно из них — на самом деле синее, другое — действительно зелёное. Без сгущения красок. По берегам располагаются маленькие фермы. В отдалении — беленькое селение под рыжими крышами. На невысоком холме – церковь. Когда смотришь на долину с перевала сквозь лёгкую дымку, возникает ощущение нездешней идеальности открывающегося мира. Лучше других это чувство передал шестилетний сынишка одного из туристов. Как гласит местная легенда новых времён, заглянув в кальдеру с вершины, он спросил отца: «Пап, это здесь живет Бог?» …
Во всяком случае, здесь обретаются пастыри: жители кальдеры – сплошь пастухи-скотоводы. С утра до вечера над котловиной плывёт мелодичный перезвон великого множества медных колокольчиков. Солидное ботало, как массивная подвеска, украшает шею каждой коровы. У рогатой мелочи – побрякушки попроще. Вместе они составляют большой оркестр, который без устали наигрывает пастораль. Трудно представить себе, что когда-то здесь грохотали взрывы, разверзалась земля, бурлила лава, бушевал огонь. Теперь стоят сонные воды и бестрепетные деревья. Ветры почти не посещают котловину. Они неслышно проносятся высоко над головой, задевая лишь зелёную окантовку кромки кальдеры…
Я посмотрел на обрамлённое крутыми лесистыми склонами небо. В голубой выси плыли пышные облака фантазийных форм. Заработало воображение. Может быть, там наверху, где пустота, стоял акрополь столицы Атлантиды Посейдониса…
— Обиталище царей внутри акрополя было устроено следующим образом. В самом средоточии стоял недоступный святой храм Клейто и Посейдона, обнесённый золотой стеной, и это было то самое место, где они некогда зачали и породили поколение десяти царей; в честь этого каждому из них изо всех десяти уделов доставляли сюда жертвенные начатки. Был и храм, посвящённый одному Посейдону… Всю внешнюю поверхность храмов, кроме акротериев*, они выложили серебром, акротерии же – золотом; внутри взгляду являлся потолок из слоновой кости, весь испещрённый золотом, серебром и орихалком, а стены, столпы и полы были сплошь выложены орихалком. Поставили там и золотые изваяния: сам бог на колеснице, правящий шестью крылатыми конями, а вокруг него сто нереид на дельфинах… Алтарь по величине и отделке был соразмерен этому богатству; равным образом и царский дворец находился в надлежащей соразмерности как с величием державы, так и с убранством святилищ…
Пока я предавался «воспоминаниям», Луи и Дик посовещались и остановили свой выбор на Зелёном озере. С моей помощью они быстро облачились в подводные доспехи и, превратившись в тритонов, исчезли в резиденции Посейдона…
В ожидании их возвращения я расположился на простенькой лавочке из строганной доски на врытых в землю столбиках. Акрополь, храмы, дворцы, изваяния… Куда всё подевалось! У моих ног прыгали доверчивые малиновки, добывая из тучной земли червяков и личинок. Невдалеке, на лужку, важно трапезничали томные коровы. За ними приглядывал одним глазом полусонный незлобивый пёс. Почувствовав себя частью этого мирного пейзажа, я совершенно забыл, что нахожусь во чреве вулкана на острове Сан-Мигел в Атлантическом океане… Из подступившей к самой воде рощи повеяло родным Подмосковьем. Во мне шевельнулся инстинкт грибника. И я уже было собрался отправиться на поиски грибов, как из воды появился Луи. За ним всплыл Дик. Презлен сокрушённо тряс головой и издавал звуки, похожие на сдержанные проклятия…

На суше и на море
Как оказалось, ничего страшного не произошло. Случилось ужасное: у Луи вышла из строя кинокамера…
По лицам обоих ныряльщиков я понял, что сенсационных находок в Синем озере они не сделали. Луи упомянул о лещах, карасях и окунях. Малиновки, караси, окуни – та же живность за тысячи вёрст от России! Нет, я далёк от того, чтобы отказывать Азорам в экзотике. Но среди обитателей суши экзотических экземпляров действительно не встретишь. Фауна архипелага в основном – привозная. Она – сродни европейской. Португальцы и иже с ними привезли сюда всех привычных животных, за исключением пресмыкающихся. Другое дело – здешние воды. У берегов Азор великое множество чудо-юдо живности. Не редкость исполинский кашалот. Не в диковинку стада китов всех мастей — 23 вида. Обычны барракуды – морские щуки. В изобилии осьминоги — излюбленный деликатес островитян. К ним в придачу – каракатицы, кальмары и прочие головоногие. Кстати, этих моллюсков называют приматами моря за высокую организацию и сообразительность. У них три сердца, замысловато устроенный головной мозг, а глаз не уступает человечьему и столь же выразителен. Головоногих отличает сложное поведение. Да и по крови они истинные аристократы: у морских приматов она голубая на самом деле…
Отдельного внимания заслуживают здешние меру – крупные рыбы, с которыми дружат местные ныряльщики. Меру, или гигантский каменный окунь, достигает полутора – двух метров в длину и может весить до тридцати килограмм. Предпочитаемое место обитания – прибрежные скалистые участки дна, гроты, расщелины. Любимая пища – морские приматы… Но обыкновенно меру в еде невзыскательны и неумеренны. Сходу заглатывают любую живность, попадающуюся в их здоровенную пасть. Осьминог, омар, краб-паук, какая угодно рыба — всё годится.
Каменные окуни очень любопытны. У них большие преисполненные удивления глаза. Даже на привычное смотрят с недоумевающим интересом. Меру можно приручить, используя их любопытство и склонность к обжорству. Азорские каменные окуни совсем не боятся людей. С большой охотой принимают из рук пищу – мелких рыбёшек. Откушав, кокетливо позируют перед кинокамерой и провожают друзей-кормильцев до самой поверхности с печалью во взоре. Известный азорский ныряльщик Жорж Пришта, соратник и приятель Кусто, привязал к себе несколько меру. Они очень нежны с ним. Устремляются к нему в объятья, как только завидят доброго знакомца у своих обиталищ. Нам довелось наблюдать сцену поцелуя Пришты с пучеглазой красавицей. В момент лобзания та была похожа на пухлогубую пышную даму в истоме…
Что до азорской флоры – она великолепна и в прибрежных водах, и на суше. Подводные луга, цветники и сады созданы самой природой. А к пейзажам холмов и долин основательно приложил руку человек. Растительность островов, помимо того немногого, что занесли на остывшие горные склоны птицы, импортирована из разных частей света. С течением времени Азоры превратились в грандиозный ботанический сад. В нём соседствуют европейские платаны и африканские пальмы, средиземноморские сосны и бразильские жакаранды (палисандровое дерево), ливанские кедры и тюльпановое дерево из Виргинии. А древовидный папоротник и бумажное дерево добрались сюда из далёкой Австралии. Все материки соприкасаются кронами своих деревьев на восставшем из пепла архипелаге…

Азоры круглый год в цвету и всегда зелены. Климат – мягче не сыскать! Зимой – плюс четырнадцать, летом – плюс двадцать один в среднем. В таких благоприятных условиях островитяне снимают по нескольку урожаев в год, и не чего-нибудь, а ананасов, бананов, винограда, чая, табака. Зерновые и кормовые замыкают этот список. А какие здесь пастбища! Трава на них, как каша в сказке о чудесном не пустеющем горшке, никогда не переводится. Вместе с азорскими пастухами свидетельствую: «Пока корова, поедая подножный корм, идёт от одного края луга к другому, за ней вновь вырастает трава». Такое плодородие определяет главные занятия местного населения: земледелие и скотоводство. Морской промысел стоит лишь на третьем месте. А по доходности и того ниже. Худо-бедно, труд на голубой ниве позволяет сводить концы с концами, но не более. Азорские труженики моря в массе — народ, пожалуй, бедный. Если судить по внешним признакам материального достатка, селянин выглядит намного солиднее рыбака.

Золотая рыбка
Когда я попал в рыбацкую часть порта Понта-Делгада, время скакнуло эдак лет на восемьдесят назад. В маленькой бухте теснились архаичные деревянные судёнышки, большей частью — парусные, реже – с маломощными старенькими моторами. У причала — пёстрая толпа рыбаков в живописно поношенных одеждах. В толчее снуют стайки чумазых ребятишек. На вершине пологого спуска, у каменной стены, под убогим навесом – замызганные прилавки роскошного рыбного базара. Луи не мог пропустить этого колоритного зрелища и потащил меня с Диком на съёмки.
По сценарию Презлена, американец и русский, представители двух сверхдержав, должны были с любопытством туристов и интересом этнографов наблюдать за действом, разворачивающимся у тесного причала маленького порта на крохотном клочке суши, затерянном в океане.
Надев, по случаю съёмок, опознавательные красные водолазные шапочки команды Кусто, я и Дик последовали за Луи. Послушные его командам, мы подходили к рыбачьим посудинам, разглядывали блестящий на солнце трепетный улов, удивлялись чудесам природы, вступали в общение с рыбаками и при помощи разноязыкой словесной смеси, обогащённой мимикой и жестами, интересовались ценами на товар. Чего здесь только не было! Огромные сине-голубые торпедообразные тунцы. Змеевидные бурые в тёмную крапинку мурены. Похожие на щук барракуды со зловещим устрашающим оскалом. Осьминоги всех калибров. Прочие моллюски. Несколько крупных экземпляров меч-рыбы. Её удлинённая верхняя челюсть действительно смахивает на меч (позже мы пообщаемся с ней в открытом море). Что ещё? Серебристые россыпи анчоусов и другой мелочи. А рядом – солидные акулы и скаты.
Продвигаясь далее по сюжету, мы приблизились к массовой сцене. Рыбаки-артельщики, среди которых были и женщины, вытаскивали на берег внушительных размеров лодку с высокими бортами. Что-то типа солидной шлюпки или фелюги. Луи, обрадовавшийся плывущей в руки находке, попросил нас принять участие в общих усилиях. С удовольствием! Трудовой порыв пришельцев был встречен одобрительными возгласами рыбаков и игривыми улыбками рыбачек, которые тут же принялись поправлять платки и всячески прихорашиваться. Кокетливое внимание женщин удвоило наш энтузиазм.
Сценка получилась довольно натуральной. Здесь надо было не плохо играть, а хорошо работать. Упираясь ногами в мощённый камнем берег, в едином порыве с артельщиками мы дружно подталкивали лодку по команде старшины вперёд-вверх. Одновременно нам приходилось удерживать судно в равновесии на брёвнах-катках. Уф! В короткие передышки я приглядывался к окружающим.
Азорские рыбаки невелики ростом, смуглы, черноволосы. Некоторые носят бороды, курчавые и густые, закрывающие чуть ли не всё лицо. Кое у кого в ухе массивная серьга, может быть, ещё прадедовская. Орлиные носы, острые скулы, щетинистые брови, нависающие над чёрными глазами. В облике здешних рыбаков сохраняются черты пращуров – средневековых португальских мореплавателей, дерзких и отважных первооткрывателей морских путей. Порой в их лицах видится и нечто пиратское. Так и кажется, что сейчас грянет «Йо-хо-хо!» и взметнётся на мачту весёлый Роджер. Но это представление лишь плод романтических фантазий на тему из другой оперы. Скорее более уместным здесь был бы чисто португальский музыкальный жанр Фаду – песнопение сентиментально-трагического характера о нелегкой судьбе моряка. На самом деле внешняя суровость рыбачьего племени азорян — унаследованная печать полной риска и опасностей профессии китобоя, которая была призванием многих поколений островитян. Как свидетельствует Герман Мелвилл в «Моби Дике», «великое множество китобоев происходит с Азорских островов, где корабли из Нантакета часто бросают якоря, чтобы пополнить экипажи степенными крестьянами этих скалистых островов… неизвестно почему, но именно среди этих островитян рекрутируются лучшие китобои».
Поработав на американцев, азорские селяне решили заняться китобойным промыслом самостоятельно — у родных берегов. И преуспели в этом деле изрядно. Богаче они не стали, но отточили приёмы опасного ремесла до идеала. Не беда, что промысел вёлся примитивным способом. Зато без осечек и издержек. Азорские китобои выходили на охоту на лёгких лодках, с виду хрупких, но самых совершенных в своём роде, по общему признанию. Они отважно приближались к морским исполинам вплотную, чтобы загарпунить наверняка. Затем начиналась длительная борьба между человеком и раненным животным. Невероятные усилия и терпение! Развязка наступала через много часов, за горизонтом. Когда изнурительная схватка заканчивалась победой охотников, кита надували воздухом и буксировали к берегу.
Ныне китовый промысел на Азорах пришёл в упадок. И спрос на его продукты не тот. И цены не те. И ограничения ещё те! Как я уже упоминал, с 1989 года Международная китобойная комиссия запретила охоту на китов. Исключение было сделано лишь для Азорских островов, Чукотки и Перу, где их добыча — традиционное занятие местного населения. Но это уже не промысел, а редкие эпизоды. Из пяти заводов по переработке китов на Азорах остался только один. Правда, так было в конце прошлого века. Действует ли предприятие сейчас, не знаю. Тогда, в середине 80-х годов минувшего столетия, оно находилось на столичном острове местных китобоев – Пику, у берегов которого, по Мелвиллу, родился малыш Моби Дик – исполинский гордый белый кашалот …
Хиреет промысел — вольготнее китам. Сегодня из объекта охоты они превратились в живых экспонатов природного музея. Экскурсоводы – бывшие китобои — приглашают туристов посмотреть на морских исполинов в открытом море с переоборудованных промысловых вельботов. Охотников до сильных ощущений хватает — и «китовая охота» стала одним из доходных видов туристического бизнеса на островах Пику и Сан-Мигел.
Благодаря переквалификации, у части азорских китобоев появился дополнительный твёрдый заработок и возможность удержаться на плаву. Местным рыбакам не так сладко. Труд их тяжёл и малоприбылен, особенно в условиях конкуренции с крупными компаниями Европы и Америки. Причём борьба идёт уже за внутренний рынок. О поставках на континент и речи нет. Рыболовство на архипелаге доныне пребывает в первобытном состоянии: здешние «старики» упорно предпочитают невод изощрённым снастям и дедовские лодки — траулерам. Утлый чёлн на фоне стальных кораблей… И всё же меня не покидает мысль о том, что азорские рыбаки, как и азорские крестьяне, поныне обрабатывающие землю вручную, ближе к истине… Может быть, они давно поймали свою золотую рыбку и благоразумно остановились на малом, довольствуясь достаточным во избежание обременяющего и изнуряющего избыточного…

Дикие орхидеи…
Из рыбного порта нашу съёмочную группу прогнал неожиданно хлынувший ливень, который скоро перешёл в осенний косой дождь. Повеяло холодом. Горные вершины окутала серая мгла. В долины пополз туман. Ветер усилился. Стремительные чёрные тучи на бреющем полёте выбросили несколько снежных зарядов. Промокшие, продрогшие и исхлёстанные колючими льдинками, мы поспешили к «Алкионе». По пути нас накрыла гроза. Раскаты грома, вспышки молний, потоки воды. Начало Всемирного Потопа, не иначе. Но только мы вступили на борт нашего ковчега, как вновь выглянуло солнце — небо в считанные секунды очистилось — и тут же стало по-летнему жарко. Такие метеометаморфозы – примета азорской весны. Верно говорят, что в апреле — мае в течение часа здесь можно наблюдать смену четырёх времён года. Подтверждаю – испытал.
Во второй половине дня на причал, у которого стояла «Алкиона», начали прибывать жители Понта- Делгада. И мы сами превратились в объект любопытства. Первыми слетелись мальчишки. Размахивая школьными сумками, они прыгали вдоль диковинного судна, как взъерошенные воробьи, и о чём-то без устали чирикали между собой. Наконец, осмелев, стали задавать вопросы на ломаном французском. Самый бойкий махнул в сторону турбопаруса рукой и спросил: «Мёсье, ведь это для дыма, не так ли? Или для чего?..» Другой снисходительно возразил: «Это ракеты! Верно, мёсье?» Со своей версией выступил третий: «Может быть, это перископы?.. Эта штука здорово похожа на подводную лодку». Были и другие нестандартные предположения.
Когда мы пытались объяснить, что трубы, перископы и ракеты на самом деле особый вид парусов, мальчишки принимались хохотать, надували щёки и, изображая наполненные ветром паруса, носились по причалу кругами.
Оттеснив детвору, школьники постарше с очень серьёзным видом расспрашивали о принципе работы турбопаруса. Бертран Шарье прочитал им целую лекцию и долго отвечал на дополнительные вопросы пытливых умов.
Ближе к вечеру потянулась процессия из супружеских пар и целых семейств. Мужчины сосредоточенно созерцали «Алкиону». Их робкие спутницы, ни на минуту не отпуская мужниной руки и прижимая к себе малышей, что-то шептали своим повелителям на ухо. Те с достоинством кивали, бросали короткие фразы, в которых, вероятно, содержалась исчерпывающая информация о конструктивных особенностях «Алкионы»… И, не задав ни единого вопроса, гордо удалялись, уводя за собой поминутно оглядывающееся семейство.
Замужние женщины на Азорах редко выходят из дому одни – только при крайней необходимости. На прогулках с мужьями они неизменно держат их за руку, ловят каждый жест супруга, настороженно следят за выражением его лица.
Да… в отношениях между полами здесь придерживаются строгих правил. Сватовство – целая эпопея. Как рассказывают и в шутку и всерьёз, азорский молодой человек должен два года вздыхать под балконом своей избранницы, два года беседовать с ней через окно, затем не менее двух лет завоёвывать расположение её родителей, после чего начинаются двухлетние переговоры между отцами будущих жениха и невесты, при благоприятном завершении которых через пару лет можно рассчитывать на обручение, а там недалеко и до свадьбы!.. Получается, чтобы жениться не очень старым, азорский мужчина вынужден начинать целенаправленные ухаживания в отрочестве. При этом, понятно, его будущая жена должна ещё играть в куклы. Словом, свобода и непосредственность в общении между мужчинами и женщинами на Азорских островах не в обычае… Патриархальное целомудрие туземных нравов стало для французов причиной глубокого разочарования, граничащего с потрясением. По отдельным замечаниям накануне прибытия, я понял, что кое-кто серьёзно рассчитывал на серию блестящих побед над смуглыми красавицами-островитянками. Эти настроения начал было разделять и я… В воображении рисовалось нечто гогеновское, но на галисийский – куртуазно-буколический лад. Увы, триумфального шествия героев Атлантики по архипелагу не получилось. Дикие орхидеи не устилали наш путь. Красавиц мы не встретили. Вероятно, они скрывались от нас. Одни — за занавесками и жалюзи девичьих келий, другие – за спинами мужей. Третья разновидность – на Азорах редкость. Во всяком случае, на Сан-Мигеле нам не попалось ни одного экземпляра, если я не ошибаюсь…
Жо повздыхал, вспомнил о шикарном борделе, который посетил в Барселоне – «о-ля-ля!» — и, поостыв, отдался мелким ремонтным работам. К нему присоединился капитан. Презрительно усмехаясь, он, как бы между прочим, заявил, что предпочитает развлекаться в отпуске, который проводит в тёплых морях на своей яхте в компании 3-4 женщин… Фрукты, шампанское, полное расслабление и никакой одежды… А во время плавания надо заниматься делом. Жо поддакнул ему. И в подтверждение своей солидарности с капитаном потряс гаечным ключом. Понемногу отношения между Гийу и Деги наладились и перешли в дружеские.
Мишель Требоз зачехлил белый пиджак, приготовленный было для романтических променадов… Вместе с щёгольским облачением он законсервировал до следующей стоянки мысли об ухаживаниях и довольствовался профилактическим уходом за электрооборудованием. Бертран Шарье и Дени Шальве, не планировавшие галантных похождений, спокойно анализировали результаты экспериментов с турбопарусами. Луи, Дик и Бертран Сион, влюблённые в подводный мир, пропадали на горных озёрах в обществе туземных наяд. А я, обуздав «художественные» замыслы, находил утешение в будничных заботах – подготовил очерк для передачи Всесоюзного радио «По странам и континентам», перегнал его в Москву, привёл в порядок путевые заметки и, по просьбе капитана, сверхурочно следил за порядком на «Алкионе».

Тушёные осьминоги
Несколько раз мы выходили в море для обкатки турбопарусов и подводных съёмок. Луи в основном снимал затонувшие у Сан-Мигеля суда. Отснятые метры пополняли киноколлекцию, к созданию которой Кусто приступил много лет назад — во время работы над одним из своих первых фильмов «Обломки погибших кораблей». Коллекция получилась внушительная. Увы, корабли тонут слишком часто. Намного чаще, чем разбиваются самолёты и терпят крушение поезда. По встречающейся в научно-популярной литературе и в СМИ информации, не проходит ни одного часа, чтобы в Лондоне в страховой конторе Ллойда не прозвонил бронзовый колокол с затонувшего фрегата «Лютина». Один удар легендарной рынды извещает о гибели очередного судна… Это не совсем так. Описанный ритуал когда-то действительно существовал, но традиция ушла в прошлое, и в наши дни колокол звонит намного реже – лишь в особых катастрофических случаях. А корабли на самом деле гибнут с указанной частотой. Мелкие посудины не в счёт…
Подчёркивая опасность морского ремесла, капитан Деги вслед за Платоном любит раздумчиво повторять: «Il y a trois sortes d’êtres: les vivants, les morts et les marins» — «Есть три рода существ: живые, мёртвые и моряки». Как-то, в ответ на его драматическую декламацию, я не удержался и заметил, что, согласно международной статистике, по опасности профессия журналиста стоит на втором месте после шахтёра. Бертран сочувственно обнял меня и великодушно отредактировал священную для него фразу: «Есть четыре рода существ: живые мёртвые, моряки и советские журналисты…»
Но довольно о грустном (впрочем, советский период моей журналистской работы был самым счастливым, а постсоветский «девяностогодовый» самым бурным…). С пребыванием на Сан-Мигеле связано одно из наиболее вкусных воспоминаний моей жизни… На третий день стоянки в Понта-Делгада, перед обедом, на причале появился давешний туземный коммерсант с развёрнутым звучным именем. Кстати, полный «титул» коренного португальца складывается из трёх частей: личное имя, фамилия матери и фамилия отца. Такие многоэтажные конструкции норма. Человек, имеющий лишь одну фамилию, вызывает в Португалии недоумение. Впрочем, в обиходе для обращения достаточно последней, отцовской, фамилии. Дорожащий честью фамилии и верный слову делового человека сеньор Силва заехал за нами в условленное время, чтобы угостить «настоящим азорским обедом». Трюмы «Алкионы» уже были забиты его товарами. Капитан пригласил гостя подняться на борт для церемонии аперитива и осмотра корабля. Пригубив перно – культовую французскую анисовку, коммерсант выказал радостное нетерпение поскорее перейти к трапезе в принадлежащем ему ресторане. Весь в предвкушении нашего удовольствия от его угощения, торговец походил на сияющий улыбкой бильярдный шар. Из вежливости он шустро прокатился по зелёной палубе от борта к борту — восхищённо воздел ручки к турбопарусам — и скатился на берег, увлекая нас за собой.
Экипаж почти в полном составе, за небольшим исключением, расселся по машинам. Петляя по узким улочкам Понта Делгада, мы поднялись в верхнюю часть города. Безлюдный квартал. Крутой подъём – и остановка у небольшого белёного дома на лысом холме. Высокое крыльцо. Скромная вывеска. Переступив порог, мы очутились в маленьком баре… без какой бы то ни было мебели. Ни столов, ни стульев, ни табуретов, ни лежанок, в конце концов…
— ?!!! – вот так сюрприз…
Но наше крайнее удивление длилось недолго. Администратор заведения провёл нас в коридор за стойкой бара и распахнул дверь кабинета. Беленькая, чистенькая комната с низким потолком. В центре — струганный стол и две скамьи. По-деревенски лаконично. На столе уже были расставлены закуски. Зелень и сыр. В отличие от французов португальцы, как и мы, едят сыры в начале трапезы. В отличие от нас они, как и французы, знают толк в вине. Это им мы обязаны мадерой и особенно портвейном. Незаконно рождённый в СССР суррогатный отпрыск знаменитого Porto из долины реки Дуэро был самым популярным напитком советской эпохи. Его пили во всякое время и всеми способами, под закуску и без. Португальцы иногда пьют портвейн до еды, но нам было предложено более уместное столовое сухое. Вино подали в бутылках с бумажными затычками вместо пробок. Следовательно – молодое. На вид – фиолетово-чёрное. На язык – терпкое, с привкусом тёмных лесных ягод. В запахе тоже угадываются ароматы леса. Совсем не крепкое – градусов восемь. Почти морс. Пьянит ласково. Оставляет во рту ощущение вяжущей сочности.
Славное вино. Но сыр! Он достоин отдельных слов восхищения. Козий. Молодой. Весенний. Очень белый. Очень нежный. Тающий. Без добавления трав, но с намёком на их пряный дух. Умопомрачительно вкусный.
По праву гордящиеся своими сырами, французы со скептической снисходительностью относятся к сырам-иноземцам. Однако, отведав по маленькому кусочку азорского чуда, они округлили глаза и продолжили дегустацию с усердием. Через полминуты блюдо опустело. Мы несколько раз всем своим видом просили добавки – и всякий раз сыр мгновенно исчезал. Но никто из нас так и не насытился этим изумительным творением азорских сыроделов.
Сеньор Силва был доволен произведённым эффектом.
Смена блюд.
Салатики из душистых и мясистых альпийских овощей. Креветки – только что выловили. Сытная похлёбка из цветной капусты с грядки. И гвоздь программы – приматы моря. Отсюда – поподробнее… Небольшие, с кулачок аристократки, деликатесные осьминожки, тушёные в красном вине… Они прибыли к нам на огромном блюде. Мерцающая груда в фиолетовой дымке заняла весь центр стола. Бери – сколько хочешь. Попробуем. Под тонкой иссиня-чёрной кожицей, которую легко соскоблить ножом, — розовато-белое мясо. Тонкий чуть йодистый тёплый аромат пропитанного вином морского белка с неназойливым нюансом земных пряностей. По вкусу и составу мясо осьминога — сродни кальмаровому. Но куда как сочнее и нежнее.
Осьминоги-малыши тушатся и подаются на Азорах целиком. Поэтому я смог познакомиться не только с их вкусовыми качествами, но и с особенностями строения. Мешковидное тело. На голове – венец из 8 щупалец с великим множеством присосок в два-три ряда. Собьёшься со счёту. Но, на глазок, более тысячи (специалисты-малакологи уточняют – 1920, по 240 на каждом щупальце у взрослой особи). Рот осьминога похож на клюв попугая. Он помещается на лбу — там, где щупальца сходятся в пучок. На самом деле, если вдуматься, щупальца у осьминогов – не ноги, а руки… Более того, у мужских особей при половом созревании одна или две руки видоизменяются, превращаясь в орган размножения — гектокотиль. С греческого на наш лад – стоприсосочник. С его помощью самцы утоляют подруг во время брачных нежностей, перенося сперматофоры на семяприёмники самки. Разумеется, эту пикантную подробность я познал не за обедом, а выудил из книжек по морской биологии позже. Но толчок моей любознательности был дан тушёным осьминогом. Такова жизнь…
На десерт нам предложили ананасы и бананы. Ананасы как ананасы. А вот бананы тогда удивили. Очень маленькие – с хороший указательный палец. Но отменно сладкие – слаще и нежнее привычных. Я тут же окрестил их карликовыми – и рассказал о карликовых деревьях в нашей тундре, которые растут у подножья грибов. По-моему, мне не поверили… Спустя много лет похожие бананы появились и в российских магазинах. Оказалось, что они действительно называются карликовыми и выращиваются во многих странах. Но азорские были намного вкуснее… Теперь, когда я вижу миниатюрные бананы на прилавке, в памяти возникает натюрморт «Застолье в Понта-Делгада».
Обед удался. Мы наперебой нахваливали азорскую кухню. Сеньор Силва сиял. Под конец он выразил надежду, что, заходя на Азоры, команда Кусто будет пополнять съестные припасы только у него.
О, да!
Из окна кабинета открывался прекрасный вид на порт. Маринистская миниатюра. Лазурный фон. Тонкая нить мола в белых бурунах. На неё нанизаны подвески судов. Как дикарское ожерелье из клыков хищников. Изящная «Алкиона» явно украшала композицию своей фантастической элегантностью. Haute Couture в массе prêt-à-porter. Единственная и неповторимая, она призывала нас поторопиться с возвращением. Как раз в это время на её борт пришёл телекс от Кусто. Жик сообщал, что прилетает завтра утром на остров Терсейра. Само собой, нам надлежало безотлагательно совершить стремительный переход и встретить его в указанном пункте. Но, пребывая до поры в безмятежном неведении, мы возвращались в порт вразвалочку и предвкушали послеобеденное расслабление. Не тут-то было! Обрушившаяся на нас новость перечеркнула сиесту и продиктовала аврал. Экстренное отплытие!
Между тем надвигалась буря…

Шторм. Послание Колумба
От Сан-Мигеля до Терсейра около 80 миль по прямой. Значит, чтобы поспеть туда к рассвету по бушующему морю, с учётом непредвиденных обстоятельств, надо отплывать немедленно. Через пять минут «Алкиона» отшвартовалась и в гордом одиночестве вышла из порта Понта-Делгада навстречу усиливающемуся шторму.
Ещё до выхода из тихой гавани стало ясно, что нас ждут гимны, положенные безумству храбрых. Пока мы скользили вдоль строя благоразумных кораблей, впечатляющие волны вставали над молом справа по борту и шутя перемахивали через каменную преграду на причал. Они, определённо, бросали вызов «Алкионе». И как только спасительная стена оборвалась, незамедлительно попытались опрокинуть дерзкое судно, нанеся несколько хлёстких и увесистых ударов в борт. На мгновение «Алкиона» оторопела. Но тут же пришла в себя, развернулась, разрезала одну волну, подмяла другую, оседлала третью и устремилась прочь от берега. Началась бешеная скачка по ухабам. Разгневанная стихия позеленела. По мере удаления от земли волны прибавляли в росте и весе. Теперь уже в борьбе с ними нужна была не лихость, а изворотливость. Деги в совершенстве владел этой тактикой. Виртуозно орудуя штурвалом, он хладнокровно лавировал между вспененными валами, иногда позволяя им прокатить на себе «Алкиону». Сосредоточенный, решительный, уверенный в себе, Бернар был мифически прекрасен и с достоинством принимал восхищенные возгласы и аплодисменты экипажа.
Поначалу все собрались в рубке для выработки синергии храбрости. С восторженным ужасом мы созерцали буйство океана, опасливо поглядывая на каждый новый надвигающийся девятый вал. А когда «Алкиона» вдруг оказалась на самом дне глубокой теснины между двумя высоченными водяными утёсами, я невольно вспомнил о недавно затонувшем где-то здесь корабле «Дори». На днях Луи снимал его… Не потребует ли от нас «Дори» отснятый материал?.. Мне показалась, что об этом подумал не я один… Мы замерли. Солнце померкло. Утёсы почти сошлись… В последнюю долю секунды, резко крутанув штурвал, Деги элегантно вывел «Алкиону» из-под двойного удара. Обманутые валы столкнулись и рассыпались в водяную пыль. Высший класс!
Невозмутимость и мастерство капитана вселили в нас задорную уверенность. «В Индийском океане, — небрежно бросил Бернар, — я видывал волны покруче – метров в 50…» Не исключено, что Деги пошутил (ветровые штормовые волны такой высоты – от 30 до 60 теоретических метров называют волнами-убийцами: в провалах между ними может погибнуть даже большой корабль). Но после этой фразы, прозвучавшей в обыденном тоне, наши первоначальные опасения вовсе улетучились: Бертран-то наш, вот он – живой! Мы привыкли к ритму шторма, и буян уже не казался нам столь неистовым и страшным. Всего-то 9-10 баллов… В пересчёте на высоту волны — 10-12 метров.
Очень скоро возвышенное чувство захватывающего дух восторга сменилось кое у кого муторными симптомами морской болезни. Дени большой тенью проследовал в койку и затих там надолго. Бертрана Шарье поминутно мутило. Он с ревнивой завистью поглядывал на меня, вызывающе бодрого, и почти всерьёз говорил, что Владимир пользуется каким-то секретным советским бонином, поэтому так хорошо чувствует себя. Испытывая невольную гордость за отечественную фармацевтику, я в шутку сказал Бертрану, что секрет прост: два стакана красного вина в час. Шарье почему-то отнёсся к этому сомнительному рецепту с полным доверием и принял первую дозу. Как ни странно, моей рекомендации последовал и бывалый моряк – Мишель Требоз (ему тоже нездоровилось в шторм). Результат не заставил себя ждать – оба, один за другим, в конвульсиях характерных позывов, выскочили из рубки наружу. Когда они вернулись, мокрые, изнурённые, бледные с покрасневшими глазами, я высказал предположение, что, может быть, не всем годится красное вино, и лучше подойдёт белое или коньяк. Шарье вновь поспешно оставил рубку. А Требоз, всё ещё принимая мои «рецепты» за чистую монету, заявил, что ему, вероятнее всего, поможет пиво. И тут же откупорил банку. Не знаю, пиво ли оказало на него целительное воздействие, но вскоре он приободрился, открыл ещё одну банку и подытожил:
— Да, красное мне не помогает. А пиво — в точку!»
— Вот-вот: каждому – своё и свой напиток…
Страдающий аэродинамик Шарье отреагировал на мою глубокомысленную реплику укоризненным взглядом. Я осторожно заметил, что не всякое лекарство даёт положительный эффект тотчас, иногда необходим длительный курс. Деги заливался беззвучным смехом. Измученный Шарье махнул на меня рукой и отправился к себе в каюту. Ему было явно не до шуток.
Бесповоротно убедившись в том, что морская болезнь мне нипочём, я поставил себе окончательный диагноз: практически здоровый моряк. Но на всякий случай прибег к разрекламированному мной средству. Поймав кураж и почувствовав острое желание покурить, я решил выбраться на палубу. Деги дал согласие, обязав меня обрядиться в штормовой костюм и пристегнуться к поручням страховочным фалом с карабином. Устроившись в кокпите, я ухитрился выкурить несколько сигарет под беспрерывными водяными шквалами, правда, один из них всё же размазал табачное изделие по моему лицу, но это только пуще развеселило меня, и в приподнятом настроении я часа полтора с упоением оглядывал бушующий простор. Предзакатное солнце зажгло вздымающиеся воды. Золотисто-зелёные полупрозрачные волны сверкали роскошью. Изумрудные глыбы и россыпи!.. Может быть, слишком выспренно, но более ювелирного сравнения не найти.
Напутствуя меня перед отъездом, мой отец заметил, что, вероятно, в плавании в определённых ситуациях понадобится мужество, и пожелал мне достойно выдержать все испытания. Когда «Алкиона» в очередной раз устремилась в небо, накренилась и рухнула вниз, я вспомнил родительское наставление и весело подумал о том, что мужество покинуло меня, не найдя себе применения в данном случае… Без бравады, я всем существом своим полюбил шторм. Он дарит мне приподнятое настроение и удальство. Когда делается скучно или грустно, или страшно от чего-то, я вспоминаю буйство водной стихии, чтобы воспрянуть духом. Хорошо!

Мощные штормы в районе Азорского архипелага не редкость. Пятьсот лет назад здесь довольно крепко потрепало Колумба на обратном пути из приоткрытой им Америки. По всей видимости, буря была столь сильной, а положение столь угрожающим, что Адмирал моря Океан приготовился к гибели. И, дабы труды его были не совсем напрасными, написал королеве Изабелле Католической донесение о сделанных открытиях. Послание на пергаменте вложили в скорлупу кокосового ореха, которую тщательно засмолили и поместили в дубовый бочонок. После этого ценная «бандероль» была отдана на волю волн и достигла-таки берегов Испании… через три с половиной столетия. Бочонок с хорошо сохранившимся пергаментом случайно нашли вблизи Гибралтара в 1856 году.
Вышло, что Колумб поторопился написать прощальное письмо, а оно из деликатности, чтобы не бросить тень паникёрства на адмирала и не оконфузить его перед Изабеллой Католической, не поспешило добраться до адресата… Провидение было тогда ещё благосклонно к Христофору – Несущему Христа. Буря улеглась, не успев причинить большого вреда экспедиции. Колумб бросил якорь у самого южного острова архипелага Санта-Мария, чтобы вознести молитву Всевышнему за чудесное спасение и заодно пополнить запасы пищи и воды.
С первого взгляда власти Санта-Марии не полюбили Адмирала моря Океан. Они приняли его за пирата и заключили в темницу. Вероятно, потёртый вид первооткрывателя Америки и его спутников не вызывал доверия. Но вскоре недоразумение разрешилось. И, начав своё пребывание на острове в качестве задержанного, Колумб провёл на нём остальные дни как почётный гость.
Не скажу, что на Терсейра нас ждал аналогичный приём… Но провидение было благосклонно и к нам. Уютный причал и бесхитростное радушие «гарнизона» отвечали нашим чаяниям вполне.

Бухта героизма, или тихая заводь
Ночью сопровождавшая нас буря стала ослабевать, а к рассвету, с приближением острова, и вовсе выдохлась.
Терсейра относится к центральной группе Азорских островов, в которую входят ещё и Грасиоза, Сан-Жоржи, Фаял и Пику. Терсейра самый населённый из них, хотя и не самый большой – немного уступает Пику. Его площадь 400 квадратных километров. Максимальная длина – 30 километров, ширина – 20. Для наглядности, Москва в два с половиной раза больше. Первое название Терсейра – остров Иисуса. Чуть позже его окрестили Бразилией (что означает жар или раскалённые угли — соотнесите с нынешней Бразилией-государством). Однако впоследствии решили переименовать Жаркий остров в Третий по двум причинам: он был открыт третьим по счёту вслед за Санта-Марией и Сан-Мигелем и оказался третьим по величине после Сан-Мигеля и Пику. Как вы уже догадались, terceira с португальского — третий. Следовательно, в топонимике в данном случае победили педанты.
На протяжении трёх с лишним веков остров был оживлённым перекрёстком морских путей между тремя континентами и излюбленным местом промежуточных стоянок португальских и прочих мореплавателей. «Алкиона» воспользовалась той же самой комфортной бухтой, в которой некогда находили пристанище многочисленные каравеллы и галеоны. На берегах этой удобной естественной гавани с веками выросла столица Терсейра — Ангра-ду-Эроижму. В Бухте Героизма – так переводится название города с португальского – бережно и самоотверженно сохраняются в первозданном виде церкви, дворцы, особняки, другие старинные сооружения, которых могло бы уже не быть… В результате разрушительного землетрясения, случившегося здесь в 1980 году, многие архитектурные памятники Ангра-ду-Эроижму сильно пострадали. Но их не снесли под предлогом ветхости и аварийности, а подлечили – да так, что в 1983 году весь город был объявлен историко-архитектурным памятником международного значения и почти целиком внесён в Список Мирового Наследия ЮНЕСКО. Вот нам прекрасный урок деятельного патриотизма.
Ах, Москва!..
Она утратила многие прекрасные и неповторимые черты своего исторического облика без землетрясений.
Есть силы пострашнее стихийных бедствий.
Но этим силам в отличие от нас на Азорах умеют противостоять.
Живой тому свидетель – Бухта Героизма…
Город хорош собой и свеж, несмотря на то что его архитектурный ансамбль сложился в XV – XVIII веках и с тех пор не менялся, хотя посягательств было немало.
Цветовое впечатление от города – розовое. Белые дома в один-два этажа под красными и терракотовыми черепичными крышами. Тонкая белёсая дымка гасит красно-коричневый и смешивает его с белым. Отсюда и впечатление розовости. Эта композиция обрамляет голубую бухту, похожую на большое круглое озеро. Фон — традиционный для Азор: зелёные взгорья и синие горы-вулканы. Кстати, остров Терсейра образован четырьмя вулканами. Старшему из них — Синку-Пикуш – триста тысяч лет, младшему и ныне действующему – Санта-Барбара – пятнадцать тысяч лет. Заметьте, он родился в предполагаемую эпоху гибели Атлантиды.
Вскоре после того как мы пришвартовались к уединённому причалу, нас посетил первый визитёр. Молоденький американский солдат с загипсованной ногой. На Терсейра находится военно-воздушная база США. Ей и принадлежит уголок бухты, в котором приютилась «Алкиона».
Невероятно длинный коротко стриженный юный американец по-мальчишески радовался нам и всё пытался объяснить, как это его угораздило сломать ногу. Он смешно стучал гипсовым валенком по сходням, широко улыбался и сокрушённо приговаривал: «Goddammit!» Почему-то солдат выказывал особую симпатию мне… Тогда я был слаб в английском и, плохо понимая его, не мог поддерживать разговора. Но, в отличие от меня, это не стесняло парня. По-видимому, травмированный воин принимал мои извиняющиеся I’m sorry за сочувствие и в ответ разражался американской жёваной скороговоркой, в которой сквозила благодарность за понимание… Наконец выговорившись, он выразил надежду на скорую встречу, приятельски похлопал меня по плечу и удалился. Оказалось, что по причине травмы забавный служивый почти бессменно дневалит у шлагбаума при въезде на причал. Благодаря его расположению, я беспрепятственно пересекал охраняемую им границу в обоих направлениях в любое время суток. Пропуском служил приветственный жест, сопровождаемый улыбкой.
Не успел дневальный удалиться, как у борта «Алкионы» появился другой американец. На этот раз лицо гражданское – новый участник экспедиции, радиожурналист из Атланты Лэн Кинг.
Наши хронисты Луи и Дик поспешили запечатлеть историческую встречу советского и американского журналистов на Терсейра. По просьбе неугомонного Презлена, мы обменялись рукопожатиями несколько раз — сначала на сходнях, затем на палубе, потом в кают-компании. И после нескольких дублей познакомились основательно. Хотя Лэн ни слова не понимал по-французски, не говоря уже о по-русски, а мои познания в английском ограничивались несколькими фразами, мы довольно легко объяснялись без лишних слов. И по-товарищески делили эфирное время для передач и свободные минуты Кусто для интервью.
Едва лишь съёмки сюжета завершились, на причале возник сияющий Жик. Мы соскучились и в радостном порыве выстроились для встречи любимого командира вдоль борта. Отсутствие парадности в одежде возмещало всеобщее ликование. Кусто оценил наш служебный восторг и вознаградил экипаж отеческим взглядом. Поощрение этим не ограничилось. Жик привёз с собой «гостинцы»: новые комплекты подводного снаряжения, в том числе для меня, и две японские видеокамеры. Ныряльщики принялись разглядывать экипировку и примерять обновки. Их нетерпение можно было понять: они уже успели основательно поизноситься в подводных гротах и в лабиринтах затонувших судов… Вдруг Презлен, как бы очнувшись, прервал примерку и вновь расчехлил свою камеру. Он спохватился, что во «Встрече на Терсейра» за кадром осталась ключевая роль Кусто. Луи попросил Лэна Кинга прибыть на «Алкиону» ещё раз, а Кусто и меня – радушно встретить его. Когда через четверть часа пробел был восполнен, заждавшийся своего выхода Деги поспешил в красках доложить коммандану о нашем переходе, не забыв упомянуть о моём удальстве. Жик был доволен нами, но в особенности – «Алкионой». Она заслужила высшего балла, пройдя через десятибалльный шторм без единого повреждения. По этому случаю было решено откупорить пару бутылок шампанского. Небольшое торжество перешло в проводы Дени Шальве и Бертрана Шарье, которые временно покидали борт «Алкионы». Они улетали на Большую землю, чтобы вновь присоединиться к нам уже на Бермудских островах. Оба не скрывали своей радости от предстоящей передышки. 10 дней без морской болезни! Для Шарье увольнение на берег было радостным вдвойне. Буквально накануне отплытия из Ла-Рошели Бертран во второй раз стал отцом. Это счастливое событие произошло в его отсутствие, и ему не терпелось поздравить жену и принять в свои объятия новорождённое дитя.
Что касается нас, остающихся, мы погрузились в полупраздность… Отдалённый охраняемый причал укрывал «Алкиону» от досужего любопытства и незваных гостей. На судне был полный порядок. Специальная команда местных водолазов-чистильщиков соскоблила налипшие ракушки и водоросли с днища и подводной части корпуса «Алкионы». Из-за этих «безбилетников» всего за две недели плавания она ощутимо прибавила в весе и утратила долю манёвренности. Произведённая «липосакция» вернула ей прежнюю лёгкость. Всё было готово к отплытию. На Терсейра нас ничто не задерживало, кроме строго соблюдаемого графика перехода. Свободное время мы посвящали рассеянным прогулкам и задушевному общению друг с другом.
С пребыванием на Терсейра связан период братания членов экипажа. Полное взаимное расположение вплоть до умиления. Разумеется, симпатии распределялись не совсем равномерно – были и предпочтения. Образовались группы по интересам. Я входил в тройку с Деги и Гийу. Мы то и дело предпринимали вылазки в город в поисках милых и доступных развлечений. В результате лёгкого опьянения стояночной вольницей дисциплина пошатнулась. Распорядок дня утратил непогрешимость. К столу все, за исключением Кусто, опаздывали. И в один чудесный вечер Жик дал нам отрезвляющий нагоняй. Сурово посмотрев на опоздавших, он отчеканил: «Или являйтесь вовремя, или не являйтесь вовсе. Это корабль, а не харчевня!» Мы поджали хвосты и почли за благо не являться вовсе, если рисковали припоздниться хоть на несколько минут. Честно говоря, корабельная кухня нам слегка поднадоела. И при свободе выбора мы предпочитали нешуточному гневу Посейдона в лице Кусто изумительные дары владыки морей в виде тушёных осьминогов и прочих деликатесов в каком-нибудь уютном ресторанчике в компании новых знакомых.

Тримаран «Натали»

Наша троица познакомилась на Терсейра с прелюбопытнейшей парой. Он – пятидесятилетний краснодеревщик из Штатов. Тип провинциального столяра неравнодушного к выпивке. Она — двадцатипятилетняя франкофонная канадка неопределённого рода занятий. Повадка вечной студентки из племени хиппи. Тип Далиды, если ту представить не слишком ухоженной. Он – метр шестьдесят пять. Она – метр восемьдесят пять. Рядом Джон и Натали выглядели довольно курьёзно. Но ничто не смущало их. Они поминутно обнимались и целовались, усиливая своими лобзаниями эффект гротеска. «Что поделаешь, — приговаривала Натали, как бы признавая комичность их пары, — что поделаешь – любовь!..»
Ради Натали Джон развёлся с женой, оставил детей, забросил прибыльное дело и отправился с молодой возлюбленной на край света строить счастье в шалаше и… самый большой в мире тримаран для кругосветного плавания. Несомненно, это была идея импульсивной оригиналки Натали. И, как нетрудно догадаться, имя вдохновительницы проекта красовалось на борту сооружаемой яхты.
«Верфь» располагалась недалеко от бухты в неказистом открытом морю дворике, какие встречаются и в наших приморских захолустьях. Здесь же, в крохотном ветхом домишке, обитали сами корабелы. Их жилище пряталось в закоулке, в который надо было протискиваться боком. В окружении обшарпанных стен, обрамлявших судостроительное «патио» с трёх сторон, тримаран выглядел внушительно и в целом походил на способное передвигаться по морю плавсредство. Но, когда мы попали в его чрево, все трое разом подумали, что это сооружение вряд ли совершит кругосветное плавание. Внутри тримаран не имел ничего общего с серьёзной яхтой. Его интерьер больше походил на анфиладу будуаров, прихотливо отделанных деревом ценных пород. Каких только столярных шедевров тут не было. Столики, стулики, шкафчики, комодики с затейливыми инкрустациями. Роскошные резные ложа и кресла, увитые деревянной растительностью. Панно с рельефными фруктами. Буйство флоры! Сады и виноградники! Здесь — пышная гроздь. Там – букет лилий. Прочие цветы и плоды – повсюду. Декоративный Эдем. Очарованный краснодеревщик, дал чрезмерную волю своей фантазии, не совсем уместной при оборудовании яхты, готовящейся к кругосветке.
Излишества настолько бросались в глаза, что затрудняли передвижение по судну… Но Натали и Джон были очень милы в своём горделиво-романтичном воодушевлении – и мы не стали огорчать их критическими замечаниями, а изобразили крайнее восхищение.
Не знаю, спустили ли эти корабелы свой парусник на воду, подняли ли якорь эти мореходы… Или Джон продолжает вдохновенно творить, прихлёбывая виски… И влюблённая пара вполне счастлива на берегу, в убогой лачуге, в мечтах о дальних странствиях…
Незадолго до отплытия «Алкионы» Натали пригласила нашу тройку на романтический дружеский ужин. Когда мы зашли за четой, стало ясно, что этим вечером у музы Джона будет только три кавалера. Сам краснодеревщик в творческом поиске основательно перебрал. Он еле держался на ногах. Отчаявшись взбодрить раскисшего мастера, Натали умилённо расцеловала своего малыша и отправила на боковую. Вместо колыбельной она пообещала не изменять ему сегодня. Счастливый Джон погрозил ей пальцем и с блаженной улыбкой тут же уснул.
Во время ужина при свечах в уютной таверне где-то на глухой улочке окраины Ангра-ду-Эроижму, Натали испытующе посмотрела на меня и с вкрадчивой утвердительностью вопросила: «Владимир, ведь вы пишите стихи?» Неожиданная проницательность экстравагантной канадки застала меня врасплох. Мне казалось, я не давал повода заподозрить себя в склонности к стихотворчеству… Возникла пауза. Заинтригованный Деги поднял бровь. Гийу уставился на меня с выжидательным любопытством. Они явно опешили не меньше моего. Это означало, что в их глазах мой образ был далёк от поэтического. Получается, Жо и Бернар уже держали меня за своего парня. А я ведь этого и добивался. Что делать? Позиционирование в ипостаси поэта совсем не входило в мои планы. Мне приятнее было бы выглядеть со стороны бывалым моряком или, по крайней мере, бичом со стажем. Мальчишество, конечно… И тем не менее… И всё же… Так как ответить? В конце концов, не желая разочаровывать похорошевшую за время паузы собеседницу, я согласно кивнул.
— Прочитайте о любви, — продолжила ласковую атаку Натали.
Не уступить её мягкому натиску было нельзя. Свечи в полумраке располагали к интимной лирике — и я прошелестел в тему «Тур вальса при свечах»:

Лился старый вальс —
Я смотрел на Вас.
Прошлым вознесён,
Я прощал Вам всё:
Дерзость новых рук,
Ваш призывный смех…
Слишком старый друг,
Я прощал Вам всех.

Лился старый вальс…
Эту лёгкость в Вас,
Блеск усталых глаз,
Звук невнятных фраз
Я всегда любил,
Обращая в смех, —
Я всегда был мил,
Ваш старинный грех.

Лился старый вальс…
Пребывая в Вас,
Обращённый в сон,
Я провидел всё:
Властность новых рук,
Ваш покорный смех…
Замыкая круг,
Я провидел всех.

Лился старый вальс —
Я смотрелся в Вас…

Натали слушала очень внимательно и, похвалив вальсовую мелодичность стиха, сказала, что всё поняла. Пришлось ей поверить. Она попросила меня записать услышанные строки на салфетке. «С этого стихотворения я начну изучение русского, — пояснила Натали. — Он мне нравится и будет необходим, когда мы приплывём в Россию». Деги и Гийу скептически переглянулись…
Наше прощание у приюта странствующей пары было трогательным – с объятьями, поцелуями и слезинкой. Больше мы никогда не виделись. Я ничего не слышал об эксклюзивном тримаране «Натали», побывавшем в советских портах. В СССР случилась разрушительная перестройка, за ней по руинам огромной страны прокатился дикий капитализм, и, возможно, информация о богато меблированной яхте, потонула в новостном шквале перемен. Но, положа руку на сердце, буду искренне рад, если планы занятной четы хоть отчасти осуществились.

Последний маяк
Натали и Джона с их детищем вполне можно отнести к достопримечательностям, увиденным мной на Терсейра. Все вновь прибывающие в Бухту Героизма непременно заходили на «верфь» поглазеть на тримаран и его создателей, хотя путеводители в то время ещё умалчивали о них… Что до прочих чудес, Третий остров не так богат ими, как Сан-Мигел. Поскромнее здесь и пейзажи. Однако существенное отличие его ни в том и ни в другом. По мнению самих азорян, длительное присутствие на Терсейра американских военнослужащих заметно сказалось на местных нравах. Здесь они не слишком строгие со всеми вытекающими последствиями. Ночная жизнь на Терсейра более оживлённая. В портовых городах – Ангра-ду-Эроижму и Вила-да-Прая-да-Витория – можно отыскать третью разновидность азорских красавиц. Есть начатки проблем преступности, наркомании, тогда как на других островах архипелага (за исключением Санта-Марии с той же «базовой» участью) хрестоматийные пороки не прижились. Здоровая нравственность на Азорах — норма. Гармония с миром – образ жизни. Как тут не вспомнить Платона, отмечавшего добродетель, присущую атлантам, покуда в них «не истощилась унаследованная от бога природа»…
Возможно, дух Атлантиды беспорочной, каковой она была в пору своего расцвета, всё ещё витает над обломками легендарного острова, оберегая остатки былой роскоши и преемников атлантов от новых бедствий. Пока духу-хранителю это удаётся.
Символом добропорядочности азорского общества по праву называют остров Корву, где нет тюрьмы и запоров на дверях домов за ненадобностью.
Со стороны жизнь на архипелаге благочинна, размеренна, полнокровна и разумна. Островитяне дружелюбны, доброжелательны, степенны, живут в согласии друг с другом и с природой. Неприхотливые селяне используют старые орудия труда и дедовские приёмы обработки земли, но с завидной эффективностью. Отвергают автомобили и тракторы. Пашут, ездят и возят на лошадях, волах и ослах. О пребывании на Азорах вспоминаешь с ощущением нереальности увиденного — как о воображаемой поездке в идеализированную деревню — и ловишь себя на мысли о том, что там неплохо бы провести остаток дней…
Да не истощится унаследованная от Бога природа!
К вечеру 26 мая мы простились с архипелагом.
Когда, уже в сумерках, «Алкиона» проходила мимо последнего маяка, накатила волна невольной грусти и всплыли строки Маяковского: «Вот и жизнь пройдёт, как прошли Азорские острова»…

(Продолжение следует)